Неизведанные земли

Нет! Еще любовный голод Не раздвинул этих уст. Нежен — оттого что молод, Нежен — оттого что пуст. Но увы! На этот детский Рот — Шираза лепестки!— Все людское людоедство Точит зверские клыки. Марина Цветаева

Приятные неизвестные запахи проникали в маленький носик, заставляя желудок скручиваться, а ноги двигаться быстрее. Альфа оставил Луи в комнате на некоторое время привести себя в порядок окончательно, сказав перед уходом, что ждет к столу, посылая своим бархатным голосом все больше мурашек по спине и плечам, которые горели от прикосновений холодных пальцев и такого горячего дыхания, что Омеге казалось, будто он сгорит, точно мотылек, прилетевший на яркий огонь свечи. — Я уж было подумал, Вы сбежали, не предупредив меня, прелесть, — Гарри галантно отодвигает стул рядом со своим за круглым столом, уставленным разнообразными блюдами, из-за множества которых глаза Луи разбегаются, не зная на каком остановиться. Нужно отметить, что обстановка поразила Омегу не меньше, чем угощение. Не тривиальная, что есть в каждом аристократическом доме, огромная столовая, где могла бы поместиться, по меньшей мере, сотня гостей, а маленькая, уютная, полная света комната, слишком интимная в своей необычности с открытыми створками террасы, выходящей во двор замка, занавешенные легкой белой прозрачной тканью, что останавливали ветер, но пропускали нежные лучи утреннего солнца. — Благодарю, — Луи удобно устраивается в мягком стуле и расправляет салфетку с вышитыми в уголке «ГС» на коленях, сохраняя при этом идеальную осанку. Он видит перед собой миниатюрную фарфоровую кружечку на тонком кружевном блюдце с темной, почти черной жидкостью, от которой исходит тонкая струйка пара. Немного подумав, Омега отодвигает ее от себя, невольно морща носик, вспомнив вкус кофе, что не полюбился с самого первого глотка, еще два года назад, когда отец поил им всю семью, восторженно рассказывая о новом сорте, привезенном из Колумбии. — Вы хорошо спали? — Альфа нарушает тишину, в которой не слышно даже стука приборов о посуду, ведь этикет, въевшийся в кровь еще с младенчества, делает свое дело. — Да, я не заметил, как уснул, и совершенно не помню, как оказался в постели, — Луи приподнимает одну бровь, вопросительно уставившись на мужчину, делая при этом глоток морковного напитка, пока сам же Альфа наливал в стакан сливки, смешивая их с оранжевой жидкостью. — Волшебство или привидения, кто знает, — ухмыляется Гарри, накладывая в свою тарелку кусочки бекона и тосты с глазуньей сверху. Луи делает вид, что принимает “правду”, увлеченный нелегким выбором: фрукты или сдоба? Круассаны были самым любимым видом выпечки Омеги, вот только животик рос от них с огромной скоростью, а бедра становились все округлее. Но как можно отказать себе, когда прямо перед глазами лежат такие аппетитные полумесяцы из слоеного теста, только что приготовленные, пропитанные маслом? — А какая начинка у вас есть к круассанам? — совсем по-детски спрашивает Луи, прикусывая нижнюю губу. — Полагаю, клубничный и крыжовенный джем, — он отвечает спустя несколько секунд, прожевав до конца, и все с той же ухмылкой на губах. — Ох, — вздох желания и разочарования в своей воле нечаянно вырывается из уст Омеги, в которых, буквально через четверть минуты, оказывается сдоба с разрезом посередине, в котором чересчур много начинки. Он не чувствует на себе изучающего, почти любовного взгляда, пока наслаждается тем, в чем отказывал себе почти месяц, вкушая выпечку, облизывая и высасывая жидкую клубнику, блаженно прикрывая глаза и издавая неподобающие в высшем свете звуки, из-за которых Альфе приходится отказаться от завтрака, тяжело сглотнув, и обойтись чашечкой кофе. ♡ ♡ ♡ Экипаж, который выделил Гарри для Луи, медленно подкатил к дому. Это одно из высоких шестиэтажных зданий, в просторных и роскошных квартирах которых живут самые состоятельные из парижан. По мере приближения экипажа, сердце Луи начинает биться сильнее, он понимает, что мать не могла не заметить его отсутствия и уж тем более не встретит его с распростертыми объятиями. Впрочем, он даже ни на секунду не пожалел о своем вчерашнем решении. — Прибыли, — глухо говорит извозчик и выходит, чтоб подать руку Луи. Омега протягивает затянутую в перчатку кисть и встает на ступеньку, устремляя взгляд вверх, где были окна его комнаты. — До свиданья. — До свиданья. Благодарю, — отвечает Луи и своей легкой походкой, словно делает одолжение тротуару, направляется к входной двери. На втором этаже, где находятся апартаменты семьи Томлинсон, уже ждет мать со свирепым взглядом, каким, несомненно, одаряет бык матадора. Она быстро берет его под руку и с лестничной площадки затаскивает в прихожую квартиры, где сильно, с размаху засаживает сыну пощечину вместо приветствия. — Ах ты, чертова проститутка! — говорит Джоанна, еще раз ударив Луи во вторую подставленную щеку. Он делает это из какого-то чувства превосходства над происходящим, и хотя место от ударов горит, а слезы-предатели катятся по щекам, он не хочет — и не может — себе позволить поступить иначе. — Мамочка, разве не Вы вчера меня учили?.. — говорит он с едва заметной улыбкой. — Ты еще язвить мне вздумал, шлюха? Твое счастье, что отец ушел ранним утром! — она орет, растеряв все свои изысканные манеры коренной француженки. Даже прислуга, привыкшая видеть хозяйку спокойной и уравновешенной в любых обстоятельствах, сбежалась посмотреть, что случилось и не убивают ли кого в холле. — Что, уже с кем-то спал?! Кому-то подставил свою задницу?! Как ты платишь нам с отцом за то, что мы тебе дали?! — Будьте спокойны, я ни с кем не спал, — отвечает Луи, снимая перчатки и обтирая слезы тонкими пальцами. Ему не было обидно, что мать кричит, но сам факт того, что она начала называть его шлюхой, проституткой, хотя он абсолютно ничего не сделал, чтоб оправдать это «звание», убивал в нем оставшуюся любовь и уважение к женщине, которая позиционировала себя как пример для подражания, как самую сдержанную и абсолютную во всем. Мать хватает сына за руку и тащит в его комнату. Луи не понимает, что она собирается делать, но надеется, что не убьет из-за своих глупых предположений. Убивать! Ему вдруг стало смешно. Мать не умеет убивать, как же, она умеет быть проституткой и подстилкой для мужа, свирепой хранительницей морали и сутенером для своих детей, но убийца — тут уже нужна сила воли. И он засмеялся, понимая, что по факту ничего сделать она не может, кроме как унизить его еще больше. Но также Луи прекрасно знал, что сумеет отплатить ей. Сторицей. Джоанна бросает его к кровати, из-за чего Омега ударяется коленями о деревянный пол, и кричит в коридор, чтобы никто не посмел заходить. Она хлопает дверью и закрывает ее на ключ, который еще никогда не был в руках Луи, а использовался в целях наказания, запирая комнату с мальчиком внутри, чтобы донести до него степень оплошности. — Снимай юбку! — женщина дергает за ткань нового платья, отрывая нижнюю часть от корсета с сопутствующим треском дорогих ниток и испуганным “З-зачем?”, — Снимай, я сказала! — она остервенело разрывает юбку, заставляя слезы катиться по щекам Луи, а руки дрожать, но подчиняться матери, развязывая ленточки спереди, что почти не требуется, ведь напору Джоанны можно только позавидовать — за минуту она расправляется с верхней юбкой, стаскивая остальные через низ, что совершенно не подобает благовоспитанным леди. — Мама, что Вы делаете? — Омега вздрагивает всем телом, предчувствуя уничтожение собственной гордости и разрушение понятий о семейных ценностях. — Замолчи, — она шипит и толкает сына на кровать лицом вперед так, что ему приходится опереться на руки, чтобы не потерять равновесие. — Что за белье?! Сколько раз я говорила, чтобы ты выкинул эту дрянь? — женщина бьет его по ягодице, оставляя красный след и жжение, и сдергивает тонкую кружевную ткань, спуская ее к коленям. — М-мам, не нужно, я не… я ни с кем не спал, я не… — Луи пытается отстраниться вперед, глотая всхлипы и волны унижения. — Как я могу тебе верить? Только не после всего, что ты натворил! — Казалось, Джоанна освирепела, точно разгневанное животное, поддаваясь инстинктам, забыв все нормы приличия. Она резко раздвигает половинки попы Луи и просовывает в дырочку палец, почти разрывая его, заставляя вскрикнуть от боли и неприятных ощущений, что распространяются по всему телу. — Теперь Вы довольны? — Омега дергается вперед, вырываясь из рук Джоанны и накрывая себя полупрозрачными юбками. Он смотрит в глаза матери, передавая всю ненависть и презрение, вскидывая подбородок, доказывая, что ничто не сможет его сломать, а мокрые щеки, подбородок и шея, от непрекращающегося потока слез, в последний раз являют себя кому-либо в таком виде. — Джонатан сделает из тебя благородного Омегу, тебе только такой муж и нужен! — выплевывает она в ответ, не поддаваясь попыткам сына заставить ее чувствовать себя виноватой. — Вы с отцом не смогли — и он не сможет, — гордо заявляет Луи в спину уходящей матери. — Помолвка состоится через две недели, свадьба — в декабре, и только попробуй выкинуть что-нибудь, я отправлю тебя в монастырь, — она открывает дверь, планируя закрыть ее снаружи. — Да лучше в монастырь, чем жить с Вами и с уродом мужем! — он кидается лицом в подушку, заходясь в горьких рыданиях, чувствуя себя омерзительно, грязным и испорченным своей матерью, которая не поверила его словам, придумав для себя другую правду. Луи дает себе слово никогда не показывать свою слабость и страх, быть выше изуродованных этикетом и влиянием богемы людей, заставить всех себя уважать и боготворить, и даже собственную мать, которая за сутки стала для Омеги никем. ♡ ♡ ♡ Впредь он позволит себе слабость только в присутствии Гарри, который, он уверен, никогда не обратит эту открытость против него же страшным, кровавым оружием. Благо мать, оглушенная яростью и праведным гневом, не могла более слышать рыданий сына, что еще долгое время потешали нарочно проходивших мимо слуг, которые только и думали, что «юному нарушителю дали по заслугам». Но ближе к полудню, когда по квартире начал разноситься приятный аромат предстоящего обеда, Луи сумел усмирить слезы, встал с кровати, откинул насквозь промокшую подушку и, сменив наряд, расчесав волосы и освежив лицо холодной розовой водой, вышел из своей комнаты совершенно спокойный. Гордой, легкой походкой он направился к столовой, где уже собралась семья, чем удивил мать, которая, полагаясь на то, что у него не хватит наглости выйти ближайшие несколько дней, открыла дверь с громким щелчком, который был призван ударить по его совести. — Я немного припозднился, — сказал он, присаживаясь на стул, что ему отодвинул старый слуга. — Прошу меня извинить. Приятного аппетита. Накройте приборы и на меня, — улыбнулся он тому самому слуге, который оставался стоять за спиной. Мужчина засуетился и подался на кухню, чтобы принести тарелки, вилки и бокалы, которые “госпожа”, как именовали мать за глаза все в этом доме, включая даже отца семейства, приказала убрать часом ранее, когда накрывали стол. Известный факт: утаенная злоба не способствует пищеварению, а плохое пищеварение делает человека еще более злобным и недовольным, что зачастую превращается в замкнутый круг. Вот Джоанна и сидела остаток обеда, едва поклевывая свои кушанья, и удалилась раньше, сославшись на плохой сон нынешней ночью — это был явный камень в сторону сына — и головную боль. Луи же пожелал ей доброго здоровья и продолжил с завидным аппетитом поглощать запеченную перепелу, несмотря на то, что есть ему, естественно, не особо хотелось, да и, говоря откровенно, не особо моглось. Ему бы больше хотелось сейчас полежать в кровати, забыться сладким сном, но такой радости он никак не мог доставить матери. Отец, по природе добродушный и привыкший доверять жене, экивоки и эвфемизмы которой так и не научился различать, а следственно, и понимать, тоже пожелал доброго здоровья и принялся доедать свой обед. Лотти, которая была всецело на стороне матери, отложила вилку и нож и, пожелав приятно оставаться в прикрытом язвительном тоне, вышла из столовой, где остались теперь уже только Луи и отец. Таким образом, семейный обед превратился в некое подобие политического собрания, в котором отец поневоле стал «Болотом». Но чувство победы немного подбодрило Луи, и он попросил подлить сильно разбавленного вина в бокал, которым и отпраздновал оную. ♡ ♡ ♡ Сам того не понимая, Омега заперся изнутри. Он делал это по какому-то внутреннему желанию спрятаться, закрыться от того сумасшествия, что творится в остальных комнатах — во всей квартире. Луи знал, что никто не сможет его открыть, пока он сам того не захочет, ведь рабочий, который устанавливал двери, намудрил с замком, сказав свойственное данному слою населения “И так пойдет”, и оставил оплошность неисправленной. Комната Омеги вся в целом была олицетворением глупости людей, которые тем или иным образом были задействованы в ее создании. Будь то бра на стенах, выполняющие чисто декоративную функцию, так как электричества в доме не было в силу того, что вышло из моды из-за своей дешевизны, или же эвакуационная лестница, проходящая прямиком напротив ряда окон с южной стороны здания. Последнее взбесило Луи не на шутку, когда к ним заявился пожарник и начал рассказывать о новых требованиях для многоэтажных домов, где было сказано, что именно в том месте, где Омега проводил довольно-таки много времени, любуясь видом на окрестности и читая книги при свете дня, должна быть проложена вертикальная, железная, уродливая лестница, с целью спасти жителей в экстренных ситуациях. Убеждения и мольбы Луи о том, чтобы перенести злосчастный предмет чуть левее, прикрепив его к стене, а не к окнам, не сработали, и даже тайный разговор наедине с легким невинным флиртом и сверкающими глазками не смог повлиять на непоколебимого стража порядка и новых законов. Знал бы Омега тогда, что однажды в темное время суток, когда сердце будет требовать свободы и достойного внимания, он решит сбежать через открытое окно и спуститься по теперь кажущейся совсем кстати лестнице. Однако прежде чем совершить “преступление века” по меркам матери, Луи решает привести себя в порядок, ибо не следует показываться перед взрослым, статным Альфой в неподобающем виде второй раз. И первый не стоило бы, но то были сложившиеся обстоятельства, сейчас же оставалось еще пара часов на создание красоты. Лицо претерпело несколько манипуляций теми средствами, что находились в комнате, такими как массаж подушечками пальцев с разбавленным маслом мяты, протирание лимонным соком из того небольшого кусочка, что остался в блюдце рядом с остывшем чаем, сам же чай был выпит и придал больше тонуса. С платьем же пришлось куда хуже. Корсеты отпадали сразу, ведь служанку звать было ни в коем случае нельзя, а дотянуться самому — невозможно. Так чересчур легкое и свободное, больше напоминающее домашнюю одежду было надето поверх тонкого пеньюара, что хоть как-то прикрывал тело и прозрачность тонких кремовых тканей. Луи готовился тщательно, будто собирался на встречу с любовником. Были выбраны лучшие чулки и трусики с кокетливыми бантиками под цвет платья, мысль же, что кто-то (Гарри Стайлс) увидит их, позволила щекам обрести естественный цвет, придав болезненной бледности румянец. Омега хотел бы воспользоваться духами матери, но пробираться в ее комнату, пока та совершала предсонные процедуры, было крайне неосмотрительно и глупо, поэтому масло дамасской розы, что было предназначено для лечения бессонницы, легким движением кисти оказалось намазано за ушками и на ключицах, призывно открытых для источения приятного запаха. Спустя полчаса ожиданий, пока в доме погасят все свечи, а ближайшие родственники окажутся в постелях в комнатах с плотно задернутыми шторами, Луи хватает маленькую вышитую мелкими искусственными камушками сумочку с предварительно положенными в нее несколькими монетками, доставшимися от бабушки в начале лета. Он прикрывает за собой окно так, насколько это возможно, чтобы вернуться незамеченным таким же образом, как и ушел. Спуск оказывается сложным: туфельки все время соскальзывают, подол юбки развевается на ветру, предоставляя прекрасный вид на стройные ножки, а руки жжет из-за прикосновений к шершавой поверхности крашеных перекладин — но в целом все проходит хорошо, даже извозчик оказывается за углом незанятой, в ожидании работы. Предвкушение от предстоящей встречи и нарушение всех правил матери, безмолвно установленных, создают тревожное, азартное волнение, которое заставляет щеки гореть, желудок скручиваться, а мысли разлетаться во все стороны света, вот только Луи этого не показывает, твердо для себя решив оставаться невозмутимым и спокойным внешне. Знакомая дорога к замку освещена электрическими фонарями, дверь же открывается как по мановению волшебной палочки, стоит только экипажу остановиться. — Благодарю, Месье, возьмите деньги, — Омега протягивает руку, чтобы передать оплату, когда уже стоит на ногах и полной грудью вдыхает прохладный воздух. — Поездка оплачена, доброй ночи, — мужчина возвращается на козлы. — Кем же? — удивляется Луи, хотя голос остается ровным и не тронутым эмоциями. — Месье Гарри Стайлсом, — извозчик отъезжает, оставляя юношу одного с изумлением на лице и в сердце, ведь как мог знать этот, казалось, вездесущий мужчина, что Омега решит приехать к нему и этой ночью? Восприняв подобный жест как приглашение, Луи уверенным шагом, но все тем же легким и непринужденным, оказывается у открытых старым дворецким дверей. — Добрый вечер, Месье, — мужчина кланяется, точно явился хозяин, а не незваный гость. — Месье Стайлс просил передать Вам, что прибудет поздней ночью. И чтобы Вы чувствовали себя в его владениях свободно и пользовались всеми комнатами, кроме его кабинета. Также вам накрыт стол в маленькой столовой на первом этаже в случае, если Вы захотите отужинать. — Благодарю, — только и может вымолвить Луи, восторгаясь Альфой, который даже в свое отсутствие умудряется создать не только комфорт, но и чувство защищенности и нужности, будто за две недели выслал приглашение погостить. — Все слуги отпущены в целях конфиденциальности Вашего нахождения здесь, я же давно не покидаю стены этого дома, так что будьте уверены в негласности и сохранении репутации, — на этих словах дворецкий удаляется, оставляя полного удивления и восхищения Омегу одного. Что быстро проходит, стоит только животу неприятно скрутиться, благо без издавания неприличных в высшем обществе звуков. Столовая на первом этаже — для приема еды только хозяином, осознание этого приходит сразу, как только Луи переступает порог тускло освещенной комнаты и натыкается на интимность обстановки. Кресло призывно повернуто углом к столу, на котором накрыто на одну персону, что совсем не выглядит безвкусно или же дешево, скорее наоборот — достойно и со вкусом, тонким английским вкусом. На высоком столике лежит стопка книг с множеством закладок и торчащими листочками с записями, сделанными рукой самого Гарри — на английском языке, насколько мог понять Омега. Принадлежность Месье Стайлса к другой стране происхождением считывалась во всем, будь то сдержанность и элегантность в окружающих его предметах от одежды до интерьера или же чувство вкуса, который выделялся ярким пятном на фоне любящих показать себя во всей красе французов. Луи определенно отдавал предпочтение Альфам-англичанам, предполагая, что именно они способны создать выдержанную в простоте, совершенно не кричащую обстановку для своего Омеги, в которой он почувствует себя любимым и самым достойным. Одно дело рассуждать, другое — отдаваться чувствам. Мозг Луи находил тысячи и тысячи причин, почему Гарри Стайлс является лучшим представителем богемы, сам наплевав на нее, но сердце кричало о своей разбитости, желало оказаться в объятиях Лиама, такого… идеального для неопытного Омежки, который не видел ничего кроме своей влюбленности, как ему казалось, любви. Что странно, эти мысли в последние дни посещали все реже, но делали только больнее, когда перед глазами появлялся образ новобрачных — в такие моменты Луи ненавидел Авелин, эту безвольную и безропотную серую мышку, что сломала его жизнь. Длился этот порыв не больше десяти минут — Омега легко отвлекался на книгу или занятия, решая подумать об этом завтра. Пары виноградинок и кокотницы жульена хватило, чтобы заполнить маленький желудок, привыкший к порциям для птички, размеры которых установила Джоанна, дабы ее дети не превратились в “откормленных на забой свиней”. Эта фраза, кинутая однажды матерью, когда Луи посмел попросить добавки вкуснейшего рагу с телятиной, повлияла на всю оставшуюся жизнь, выскакивая в голове всякий раз, когда в гостях подавали порции больше, чем он привык видеть. Стоит ли говорить, что ел он в таких случаях через раз, тактично (мысленно) разделяя содержимое на три части, одну из которых и предстояло съесть. Любопытство исследовать абсолютно все комнаты в огромном здании (и случайно наткнуться на спальню хозяина) пресеклось мыслями и ходившими в народе слухами о приведениях, что здесь обитали. Пройдясь по коридору первого этажа, рассмотрев пейзажи незнакомых городов и долин, от скуки Луи потянул за ручку одной из множества встречающихся по пути дверей, попав в малый бальный зал на двадцать-тридцать человек. В ночном сумраке он казался поистине волшебным — луна освещала позолоченные резные углубления в стенах, где на колоннах стояли тонкой росписи вазы с цветами, в углу, где было темнее всего, находился белый рояль, так же с резной отделкой на ножках. Внутри было душно, что побудило Омегу открыть створки одного из нескольких окон, чтобы впустить свежий ночной воздух, который приносил с собой сильный запах цветов из сада, из-за чего Луи только улыбнулся, решая остаться здесь до прихода Гарри. Он обнаружил неизвестный ему предмет в противоположной части комнаты, легко, стараясь не стучать каблучками по мраморному полу, добравшись до него. На большую кадушку, так похожую на те, что предназначены для ниток, была намотана черная пленка, к нему же подходила тонкая иголочка с огромной трубой на конце, скорее, как рупор у уличных глашатаев. Не свойственная Омежкам пытливость ума всегда брала верх над Луи, поэтому он, закусив губу и оглянувшись вокруг, дабы убедиться в отсутствии посторонних, прокрутил ручку вроде той, что была на швейных машинках, прикрепленную прямо к валику, до предела, и стал ждать. Сердце билось быстрее от волнения, но провалилось сквозь перекрытие первого этажа и каменные подвалы, когда по залу разнеслась музыка. Омега уже было подумал, что не заметил оркестр, спрятанный за ширмой, однако никого, кроме него, здесь не было. Он с огромными от удивления глазами припал ухом к трубе, осознавая, что звук льется из нее и становится громче, когда сам он приближается. Медленно, но верно все встало на свои места. Луи не мог понять, как все огромные инструменты уместились в маленькой коробочке, но наслаждение медленной мелодией подчинило своей воле размышления. Туфельки легким движением кисти оказались скинуты на мраморный пол, глаза прикрыты, руки приподняты в воздух. Ноги сами делают плавные шаги, еле касаясь поверхности, охватывая движениями все пространство, впитывая музыку, выплескивая ее через себя, забыв о словах матери о низости балета, о низости артистов, где за кулисами царит разврат, а каждый Омега в стенах театра шлюха. Балет — вот к чему Луи питал безграничную любовь, занимаясь им сам, вспоминая обрывки танца, что остались в воспоминаниях с того дня, когда он первый и последний раз попал в ложу театра Гарнье, когда Джоанна еще не питала столько ненависти к профессии, призванной развлекать людей. Омега перебирал ножками быстро-быстро, скользя носочками по мрамору, наслаждаясь темнотой, незнакомой мелодией и одиночеством. Он чувствовал себя легче пушинки, паря над полом, немного подпрыгивая и плавно взмахивая руками. Платье развевалось — воздушное, оно взлетало, открывая бедра и попу, кружась в воздухе, пропитанном дамасской розой с изящного тела Омеги и пионами из сада замка. К нежному аромату цветов добавляется терпкий, насыщенный, такой яркий и ударяющий в голову, завладевая сознанием. Сильные руки обхватывают тонкую талию, сжимая ее жестче принятого в обществе, и прижимают спиной к прохладному торсу, отдающему холодом улицы и свежестью ночи. Гарри ведет. Он не позволяет Омеге взять верх и развернуться, удерживая его в положении, что заставляет щеки Луи гореть, а кисти самовольно опуститься на чужие, переплетая пальцы с теми, что все настойчивее двигают им, медленно вращая по кругу. Голова откинута на широкую грудь, рот чувственно приоткрыт, дыхание сбито то ли от нереальности происходящего, то ли от ощущения власти над собой, ступни не касаются мрамора, только пальчики едва задевают пол — Альфа снова делает это, снова принуждает Луи летать не только физически, но и всем своим существом, всей своей необузданной натурой, что сейчас покорно спрятала коготки и сама отдалась в руки хищнику. — Вагнер пришелся Вам по вкусу, прелесть? — Гарри останавливается вместе с музыкой, все еще не расцепляя рук, шепча вопрос на ухо, унося Омегу еще выше своим хриплым шепотом, что пробирается до самых глубин, будоража и заставляя незнакомые ощущения просыпаться, овладевая молодым телом. — Довольно драматично. Схоже с античным хором, да и струнных намного больше, чем у Шопена или Россини, — Луи не позволил себе показать незнание композитора, он всей душой надеялся, что Гарри не станет задавать вопросов о его осведомленности другими произведениями, но также Омега знал, что сможет выкрутиться в любом случае, так как познания в музыки были если не глубокими, то отвечающими требованиям высшего света, а это обучение с семи неполных лет, когда игра на фортепиано стоит выше грамотности в чистописании. — Вы правы, — Альфа молчал несколько секунд, подвергая психику Луи ударам, мозг лихорадочным перебиранием фамилий всех авторов, каких он когда-либо слышал, а тело настоящему насилию, когда его невидимо трясет в конвульсиях от непозволительной, но такой желанной близости, из-за чего губы искусаны в кровь, а по бедру течет тонкая струйка вязкой жидкости, призывно вытекающей из дырочки. — А что балет? Ваши родители наняли Вам учителя? — Конечно нет! Что за глупости Вы говорите? — Омега усилием воли вырывается из давно ослабевшей хватки и медленно подходит к скинутым у “трубы” туфелькам. — Это… мое увлечение, которое до сих пор оставалось в тайне. — О, поверьте, об этом никто не узнает, если я и впредь стану единственным, кто сможет лицезреть подобное в столь легком наряде. Луи фыркает, скрывая покрасневшие щеки мнимым интересом к пейзажу за окном. Но что странно, нежелания или отторжения к предложенному совсем не возникает, так что легкий, почти незаметный кивок скрашивает лицо Гарри довольной улыбкой. — Подать экипаж или составите мне компанию в прогулке по саду? Глубокий вдох, рука на пояснице и уверенность Альфы в выборе не дают возможности пуститься в раздумья о последствиях. — Пожалуй, прогуляемся. Луна сегодня особенно прекрасна…