Неизведанные земли

Одному, другому, всем равно, Всем кивала ты с усмешкой зыбкой. Этой горестной полуулыбкой Ты оплакала себя давно. Кто поймет? Рука поможет чья? Всех одно пленяет без изъятья! Вечно ждут раскрытые объятья, Вечно ждут: «Я жажду! Будь моя!» "Даме с камелиями" Марина Цветаева

Ночь началась неожиданно: день мучился, томил, потом настали сумерки, полные устрашающих, больших теней, которые широкими полосами падали на землю и погружали все во мрак. А ночь, несмотря ни на что, пришла неожиданно, и Луи обнаружил себя одним в квартире Джонатана, который яростно дышал и смотрел люто. Он схватил Омегу за тонкое запястье, точно оставляя там следы своих сальных пальцев. — Ах ты ж чертова!.. — он начал орать на Луи, затаскивая его в свою комнату и кидая на большую кровать с хрустящими чистыми простынями, но это был не шелк кровати Гарри, а обычный хлопок. — Как ты мог так себя вести?! — он было уже замахнулся на Луи, когда Омега начал заливисто смеяться, что сбило настрой мужчины, и он озабочено посмотрел на мужа, не сошел ли тот с ума. — Советую трижды подумать перед тем, как подымать на меня руку, — сказал он, упираясь на локти и смотря на сконфуженного Джонатана презрительно. — Хочу напомнить, что Гарри уже сидел, и если ты что сделаешь, то, боюсь, у него проснется неудержимая ностальгия по тюрьме. — Ах ты ж!.. — он замолк, подумав о своей шкуре. — Скажи это. Обещаю, что не буду говорить об этой мимолетной слабости Гарри. Порадуй себя, это мой свадебный подарок. — Шлюха, — он проговорил это слово тихо, себе под нос, но Луи услышал и засмеялся робости мужчины. — Даже не представляешь какая! А теперь снимай штанишки, будем исполнять супружеский долг, — Луи быстро справился со своими юбками, и хрупкое нежное тело Омеги возбудило Джонатана снова, но его непрекращающийся смех подрывал эго Альфы. — Разведи, разведи бедра, я не достаю, — нервно говорил Джонатан, пристроившись сзади, а Луи буквально давился смехом, уткнувшись лицом в подушку. Он пыхтел, тяжело дышал, а Омега еле чувствовал что-то. Это было бы смешно, если бы не было так трагично. Или наоборот. Он не мог определиться, потому решил, что все-таки больше смешно, чем трагично. Во всяком случае, Луи никак не мог подавить (да и не сильно старался) в себе позывы смеха. Что еще больше рассмешило Луи, так это скорость, с которой все свершилось. Он даже не успел толком насладиться комедией, как она закончилась. Слюнявые губы Джонатана исследовали его тело, скорей всего, наталкиваясь на могучие метки Гарри и следы утреннего приключения в карете, противное шептание и чвакающие звуки возле уха. Это было отвратительно, это было безвкусно и противно. Он всей кожей чувствовал слюни Джонатана на себе, и они жгли его повсюду. Хотелось лишь поскорее смыть с себя этот ужас. Так он и поступил, когда Джонатан, походу, довольный собой, растянулся на постели с идиотской улыбкой, в которой читался триумф. Луи чуть не стошнило, он натянул на себя халат и пошел в ванную, где долго лил горячую воду и, казалось, старался снять с себя кожу. Он чувствовал, как два разных вида спермы плещутся в нем, и от этого хотелось плакать, рыдать. Он хотел смыть с себя грязь, позор. Луи снова хотел быть невинным чистым Омегой, достойным самого Лиама, но теперь он знал точно, что стал шлюхой. Возможно, дорогой, самой лучшей, но шлюхой. И опять без собственного выбора: его заставили. И эта глупая безвольность, беспомощность все-таки позволила литься теплым соленым слезам по его щекам. Он был рад, что Джонатан не пошел омывать его тело, ибо при нем он не позволил бы себе плакать. Ни при ком. Если уж его сделали шлюхой, то он хотя бы постарается сделать вид, что именно так и нужно, что именно так он и хотел с самого начала. Никто не должен видеть его слабость. ♡ ♡ ♡ Недели тянулись невыносимо долго, Луи даже придумал одно слово, которое полностью описывало его времяпрепровождение в новом обиталище, — “Скука”, где не было интересного ровным счетом ничего. Ни книг, ни фортепиано, ни даже компании, ни одного человека, с которым можно было поговорить хотя бы несколько минут! Что уж говорить о танцах… Все комнаты, а их оказалось до смешного мало, были изучены еще в первое утро, когда Джонатан после завтрака, на который Омега так и не спустился, отправился на работу. В приоритете оказалась личная спальня, что все же была, и Слава Богу, потому как проводить все ночи рядом с храпящим и источающим смрад мужчиной казалось невыносимо. Разумеется, отдельное пребывание супругов в темное время суток еще сохранялось в традициях, но все чаще отодвигалось на второй план Альфами и Омегами, которые желали контролировать своего супруга денно и нощно. С этим Луи повезло, но не с самой комнатой, где царила атмосфера монашеской спальни — жесткая односпальная кровать, заправленная непонятного цвета застиранными простынями и тонким одеялом (как раз для подступающих морозов), о подушке речи не шло, так как она почти отсутствовала, практически сливаясь с матрасом в одну плоскость. Видимо, Джонатан таким образом решил заставить мужа перебраться в его постель, где было бы уютно, если бы не присутствие самого Джонатана. Примирение с подобным положением дел сложилось за считанные секунды, как и несколько вариантов того, откуда можно достать все недостающие предметы спальни, а это зеркало в полный рост, книжную полку с книгами, нормальную кровать с периной и, желательно, но не обязательно, пуанты, которые, впрочем, не заставили себя долго ждать — принес их посыльный на второй день проживания в мужней квартире вместе с огромным количеством коробок с платьями и дорогими тканями, привезенными явно не из соседних стран. От кого был столь широкий жест? Сомневаться не приходилось. Но вот сдержать широкую улыбку, что так и рвалась наружу при виде раскрасневшегося лица Джонатана, который готов был взорваться от непрекращающихся потоков коробок, заполняющих всю спальню и немного коридор, было крайне трудно. Луи ликовал, когда мужчина не нашел ни единой записки, которые были нужны только идиоту, чтобы не понять, кто же этот тайный покровитель. Далее по нисходящей шла ванная комната, которая всегда для Омеги являлась сакральным помещением, где из гадкого утенка можно превратиться в прекрасного лебедя, не всем, например, Сьюзан не помогли и несколько часов втирания масел, и умывание розовой водой. Разочарование настигло и здесь — до сих пор использовался ручной набор самой ванной, когда уже почти по всему Парижу проложили централизованный водопровод, его установили даже в старинных замках, что уж говорить о новостройках. Однако вода легко поднималась на третий этаж жалких четырехкомнатных апартаментов прямиком в краник у пола, к которому и нужно было подставлять таз или ведро, чтобы набрать воды, а позже перелить в большую емкость. Слуг здесь не было, то есть они приходили в определенные отведенные для их работы часы, уборка или готовка выполнялись всегда вовремя, вот только личной служанки-помощницы, которая бы затягивала корсет, помогала приводить себя в порядок, разговаривала, в конце-то концов, — не было и не предвиделось, ведь селить ее было некуда — оставались гостиная и гостевая спальня, последняя же была по непонятным причинам закрыта на замок. Кабинет совмещался со спальней мужа, являя себя в виде деревянного стола с полупустыми ящиками — конечно, Луи проверил, из-за скуки, не более, о любопытстве и речи не было, так как разочарование в Джонатане и его дерзком уме в ведении дел сложилось еще давно, хоть и могло бы оправдаться мастерской, что приносила большой доход, который куда-то непонятным образом исчезал. Омега собирался узнать это в ближайшее время и сделать из новоиспеченного мужа дойную корову, “благоразумно растрачивая его деньги на нужды семьи”, и кому какое дело, что под нуждами семьи подразумеваются нужды самого Луи. Хотя переживать не стоило, поклонников было хоть отбавляй, они не постыдились присылать букеты с записками, полными слов сожалений, что Милейший Омега достался не им, но они до сих пор готовы выполнить его любую просьбу. Потенциальные любовники, так их прозвал Луи, планируя высосать из каждого то, что ему понадобится, делая вид, что обязательно отплатит сполна, душой и телом, что никогда не случится, ведь только один мужчина, по мнению Омеги, был достоин его тела, а другой души. И как же все сложно в этих нелюбовных делах, от которых с каждой секундой юная головка кружилась только сильнее. ♡ ♡ ♡ — Сегодня мы приглашены на ужин, — сообщает Джонатан за завтраком, делая вид, что читает газету. Луи давно просек эту его странную манию создавать видимость важности в чем бы то ни было. То, что в прессе не было прочитано и строчки, Омега выяснил одним лишь вопросом, прочитав про себя заголовок первой полосы и задав несколько вопросов относительно статьи, страница с которой была перевернута тогда буквально минуту назад. Ответа же не последовало, хотя красноречивее всего говорила внезапная бледность и участившееся дыхание, разлитая чашка отвратительного кубинского кофе и ожог от непотушенной сигары, которая так же почти не использовалась, а служила еще одним предметом, который создавал нереальный образ, одним словом — маску Альфы. — Кем же? — Луи похудел, находя еду в этом доме неприемлемой, пережаренной и пересоленной, слишком пряной и недоготовленной, он ел через раз, все больше уделяя внимания воде и свежим фруктам, иногда ему удавалось пробраться на кухню в отсутствие поварихи, которую он собирался сменить в ближайшее время, и сварить яйцо, единственное, что он умел готовить, и что было в миллионы раз вкуснее пищи, которую подавали в крохотной столовой. — Вашими родителями, — Джонатан старательно делал вид, что прошлой ночью ничего не случилось, что его не выставили за дверь с презрительным “Я плохо себя чувствую”, которому было невозможно не подчиниться, но вот тонкое тело, что просвечивало через пеньюар, еще несколько часов не давало заснуть, посылая в возбужденный мозг все больше и больше картинок характерного содержания. Луи не ответил, тяжело сглатывая и вытирая губы салфеткой, которые были идеально чисты, ведь в рот, кроме чая, не попало ни крошки. — Мадам будет присутствовать? — еле выдавил из себя Омега, стараясь сохранить голос ровным. — Да, она и настояла на встрече, сказав, что у нее есть некоторые новости для Вас. И учитывая положение дел, когда война вот-вот начнется, нам следует посещать дома родственников чаще. Все, что Луи мог произнести, — это громкое фырканье, заслышав все те же бесконечные разговоры о том, что на Францию вскоре нападут, что Наполеон III может быть повержен и тогда французам придется худо, но они ни за что не предадут свою страну и не бросят ее в трудный час, готовые схватить оружие по первому зову Императора. Омега искренне не понимал этих разговоров, особенно в высших слоях, где деньги лились рекой, которые только и нужно было тратить на то, чтобы уезжать из места, где вскоре начнется пресловутая, всеми уже обожаемая война. Также он не понимал, почему каждый родственник, каждая тетка и бабка, да даже мужчины настаивали на том, присылая горы писем, чтобы недавно образовавшаяся семья обзавелась ребенком. Луи не видел никакого смысла и логики в этих двух параллельный темах, когда одна противоречила другой, ведь как можно выносить и родить здорового малыша во время войны и сплошных стрессов, голодовки и одиночества (мужчины-то собирались отдать себя родине с возможным невозвратом обратно). Однако последнее Омегу смущало меньше всего, он бы и не против был избавиться от новоиспеченного мужа посредством непредвиденных обстоятельств в виде пули в лоб или сердце, это уже было не принципиально. Грешные мысли о том, чтобы под шумок сделать ребенка на стороне, а именно в постели Гарри Стайлса, такой мягкой и вкусно пахнущей, в крепких, нежных объятиях, что так отличаются от мерзких, влажных, с кислым привкусом во рту, который так и лезет целоваться. Да, Луи определенно зачал бы ребенка с Гарри, если бы хотел его, разумеется, когда-нибудь, лет так через пять-восемь, когда уже и заняться-то нечем будет, кроме как рожать; а может, к тому времени и Джонатан помрет от сердечного приступа, например? Мало ли, умрет во время дикого секса, хотя какой там... если только специально загнать его, как лошадь, на что не потребуется много времени, учитывая уровень выносливости и одышку. И как-то рановато мечтать о вдовстве, когда живешь с мужем под одной крышей всего один только месяц, что кажется вечностью в условиях хуже тюремных, да-да, о них Луи знал из рассказов Гарри: книги в свободном доступе, еда тебе, пожалуйста, от твоих же слуг, вот только комнаты (камеры) маленькие и кровати жесткие, одиночество и сырость, но разве это не те же характеристики, что и у нынешней спальни Омеги? Ох, он действительно был рад попасть на один вечер к родителям, выбраться из этой, казалось, заплесневелой квартиры хотя бы на ужин, страшась только одного — отца. ♡ ♡ ♡ Луи даже не скрывает, что наслаждается едой, съедая каждое поданное блюдо наполовину, что критично в его случае, однако остановить себя не может — он так сильно соскучился по человеческому питанию, без горелого вкуса и ощущения, что его сейчас вот-вот вырвет, что готов пожертвовать одним вечером и набрать лишние килограммы. Мать же смотрит на него с недоумением и то и дело принюхивается, ожидая почувствовать приближающуюся течку, перед которой жутко возрастает аппетит и настроение меняется за секунды. — Луи’, почему ты до сих пор ходишь в тонком пальто? — через стол подает голос Николет, девушка с большими амбициями и таким же большим носом, который постоянно пытается разнюхать сплетни, выдумывая добрую их половину, однако сейчас вопрос приходится как нельзя кстати. — О, к сожалению, мой муж не позволяет делать мне покупки, он говорит, что деньги нужны не для того, чтобы тратить их на всякую ерунду, — Омега ведет плечами, делая вид, будто озяб. — Я не могу ему перечить, — и как же это неприлично говорить о человеке, присутствующем в комнате и слышащем все, в третьем лице, но так невероятно приятно, унижай и властвуй, как говорится. — Слово мужа — закон, и если он считает, что я должен проходить всю зиму, которую прогнозируют самой холодной в истории, в пальто, что ж, я согласен, главное, чтобы бюджет семьи не пострадал. Николет прикрывает рот ладошкой в искреннем “Ах!”, Джонатан же сгорает от стыда, припоминая недавний разговор, когда сослался на большие расходы, связанные с поставкой материала для мастерской. — А что же Гарри Стайлс? — девушка говорит тише, но, естественно, ее все слышат, и даже звук упавшей вилки на тарелку матери не спасает положение. — Мы давно не виделись, но уверен, он предпримет меры, как только узнает… — Луи’, — шипит Джоанна, не выдерживая откровенного веселья сына, который, с довольной ухмылкой на лице, делает большой глоток неразбавленного вина, кривясь внутренне от жжения в горле. — Мама, — он отвечает, повернувшись к ней лицом, смотря вопросительно, будто не понимает в чем дело. — Кстати, вы хотели поговорить со мной, о чем же? Приглашены не только молодая семья, но и подруга Джоанны вместе с дочерью Николет и мужем, который весь ужин разговаривал с Троем, не гнушаясь забитого до отказа рта и количества выпитого спиртного — вечер явно не семейный, вот только Луи давно не чувствует свою семью, радуясь, что младших детей укладывают спать и не дают им носиться вокруг стульев. — Я уезжаю к Мадам Пейн на неделю погостить, проведешь это время здесь, мы уже обсудили все с Джонатаном и… Дальше Омега не слушает, покрываясь холодным потом и противными мурашками, тяжело сглатывая от ухмылки на лице отца, который делает вид, что разговаривает с Жаком, вот только Луи знает, что она означает, знает, что запах Гарри почти сошел с него, знает, что останься он один в этой квартире, без матери в виде мнимой защиты, Трой не поленится и пройдет лишние несколько шагов и посетит в одну из ночей комнату сына, принудив его к сближению. — Ах, Вы уже все обсудили? И как же, позвольте мне узнать, я принимал участие в этих обсуждениях? — он выплевывает слова, вставая со стула, что опрокидывается на спинку из-за резкости движений, и швыряя салфетку прямиком в недоеденный десерт. — Знаете, мне надоело, что Вы все решаете за меня, каждый из Вас! И даже Вы, Жак! — мужчина давится от неожиданности, услышав свое имя. — Да, да, Вы первый за сегодня решили все за меня, когда одарили этим взглядом, полным презрения, хотя сами ничем не лучше, продаете свою жену любовнику, используя его деньги, покупая сигары, — Луи фыркает и изящно (хотел пренебрежительно) ведет кистью. — Мама, Отец, Джонатан и остальные, собравшиеся здесь по весьма сомнительному поводу, война, — добавляет он с ухмылкой, — простите, но я собираюсь покинуть Вас и… ах, неважно, я просто принимаю решения сам и не собираюсь действовать по Вашей указке, чьей-либо в этом мире! — Вернись на место, — требует Трой, пронзая сына крайне недовольным взглядом. — А Вам бы лучше помалкивать, Месье, — Омега эффектно разворачивается и, шурша подолами юбок, идет в направлении коридора. — Пока кто-нибудь совершенно случайно не узнал об извращенной фантазии старого ирландца, — он игнорирует протесты матери и бурчание мужа, звонкую тишину со стороны отца и недоумение гостей — каждый знал, куда он направляется, никто не мог противостоять. ♡ ♡ ♡ Дворецкий встречает его спокойно, с поклоном головы и раскрытой рукой внутрь дома, что слабо освещен, будто находится в спячке в ожидании хозяина, который должен вот-вот вернуться, однако сухое “Месье Стайлс в кабинете на втором этаже Восточного крыла” дает понять, что ждут вовсе не хозяина. — Предупредите его о моем приходе, я буду… в библиотеке, — Луи неспешно поднимается, скользя ладонью по мраморным перилам, чувствуя призрачную, еле заметную свободу, которой его давным-давно лишили еще в момент взросления, когда ему не было и девяти, отказывая в любых просьбах, в каждой попытке вставить слово, что казалось очень важным. Он не включает свет, только зажигает три свечи на столике возле софы, у которой небольшой стопкой лежат несколько книг, опять же на неизвестном Луи языке, в каждой среди страниц виднеются листочки разных размеров с аккуратно написанными пометками, выведенными почти любовно. Омега вздрагивает от неожиданности встретиться так скоро, заслышав шаги, но расслабляется, поняв, что те принадлежат девушке, которая входит внутрь с подносом полным фруктов и шоколада, следом появляется другая девушка, более раскрепощенная, что ясно из ее поведения — она откровенно рассматривает Луи, прикусив губу, оценивает и хитро улыбается сама себе, вероятно, предвкушая обсуждения на кухне — у нее в руках ведерко со льдом, где покоится темного стекла бутылка, и два хрустальных фужера с золотым ободком. Они аккуратно ставят все на тот же столик рядом с подсвечником, немного двигая его к краю, дабы тающий воск ненароком не попал на дорогую посуду, и удаляются, прежде что-то прошептав друг другу и хихикнув. Все, что делает Омега, так это фыркает и ухмыляется, стягивая с себя легкое пальтишко, что еле доходило до юбки, и перчатки, небрежно бросая все на софу, уверенный, что завтра он уедет отсюда в соболиной шубке, а если постараться, то и в манто из норки, какого не было даже у богемы, где ходили только лишь слухи о прекрасном создании для Императрицы, но разве Луи хуже нее? Разумеется, Гарри сделает все для Омеги, нужно всего-то приложить на капельку больше усилий и воображения. — Добрый вечер, Луи’, — в комнату заходит мужчина, одетый в темно-синие брюки и такую же рубашку с расстегнутыми верхними пуговицами, что открывали вид на его грудь, а именно тату птиц. Омега молчит, кинув короткий взгляд, немедленно разворачиваясь и следуя вглубь, ведя пальчиком по корешкам книг, создавая слабый звук шарканья и удара каблучков о ковер. — У Вас что-то случилось? Вы не приходили больше месяца, — он хмурится, наблюдая, как Луи пропадает в темноте библиотеки, откуда доносится надломленный, казалось, обиженный голос, что старательно скрывалось. — А разве меня тут кто-нибудь ждет? — Вы знаете, что да. — Но откуда? Как я мог догадаться об этом? — отчаянно, разбито и сопровождающееся глубокими рваными вдохами. — Я отправил Вам достаточно телеграмм и писем, чтобы дать понять, — Гарри пытается сохранить спокойствие, вот только паника налетает на него с огромной скоростью, заставляя найти занятие для холодеющих рук — он открывает бутылку шампанского Veuve Clicquot, что было любимым мужчины. Он наслаждался высоким качеством и безупречностью запаха и вкуса, сложностью и богатством его ароматов, тончайшим послевкусием, которое планировал испробовать с губ Омеги. — Ох, Вы знаете, Месье, большинство из писем Джонатан сжигает сразу, как только посыльный переступает порог дома, а те, что мне удается прочесть, к сожалению, анонимны. Я не могу быть уверен, что они от Вас, их так много, что я просто запутался во всех этих приглашениях на чай и ужины, — Луи обреченно вздыхает и добавляет: — Простите, мне следует уйти. — Куда же? — Гарри хватает два бокала, наполненные шипящей жидкостью, и идет в направлении голоса, так услужливо скрываемый тенями стеллажей. — Домой к отцу, я полагаю. Джонатан и мама решили оставить меня с ним на неделю, отдать в руки этому мерзкому извращенцу, — он выплевывает слова, корябая обложки книг, краска с которых осыпается под напором ноготков. — Я не позволю этому случиться, — Альфа подходит вплотную со спины, протягивая вперед перед собой один фужер, прикрывая глаза от наслаждения, когда тонкие, изящные пальцы обхватывают ножку вокруг него и легко направляют напиток к губам, подчиняясь, несмотря на то, что лежат сверху. — Лимон… — шепчет Омега, сделав маленький глоток и развернувшись лицом к Гарри. — И персики… люблю персики, — выдыхает он, облизывая губы и открывая их снова, повинуясь, когда мужчина подносит бокал вновь, заворожено наблюдая, как цвет прекрасно изогнутых, чувственных губ меняется под еле достигающим их свечением, как несколько капелек остаются на нижней, такие манящие и невинные, что сердце Альфы на несколько мгновений останавливается. — И грейпфрут, прелесть, — Гарри расслабляет обе ладони и отпускает коллекционные фужеры, сделанные на заказ самого Людовика XIV, отправляя их в свободный полет, вместе с расплескивающимся напитком, что подают на стол Императору, прямиком на персидский ковер, наплевав на звон хрусталя и золотые отблески, теряясь в диком, раскованном, игривом взгляде с легкой поволокой коварства. И именно этого так не хватало Альфе в течение целого месяца — чувства жизни, чувства наполненности и постоянного азарта, когда он, затаив дыхание, прижимает Луи к полке и наклоняется вперед, чтобы вкусить порочность невинных губ вместе с ярким послевкусием шампанского, получает невероятный, опьяняющий до одури, хлеще лучшей марки коньяка, невесомый, искрящийся смех и такой же толчок в грудь. Гарри качает головой, опершись о стеллаж, не скрывая счастливую улыбку, вдыхая аромат, оставшийся в пустоте напротив, под звук закрывающейся двери.