Неизведанные земли

Мне грустно, милая! Ужели ты должна Стыдиться прошлого и гнать воспоминанья? Ужель душа твоя за все свои страданья Опустошающей тоске обречена? Иль в том была твоя невольная вина, Что выдали тебя смущенных глаз признанья, Что мне доверила ты честь без колебанья И в стойкости своей была убеждена? Всегда одни, всегда ограждены стенами, С любовной жаждою, с безумными мечтами Боролись долго мы - но не хватило сил. Все алтари теперь я оболью слезами - Не для того, чтоб грех создатель мне простил. Но чтобы мне твоим раскаяньем не мстил! Адам Мицкевич

Служанка была отправлена на улицу де ла Пэ в один из лучших Домов Высокой моды — Дом Ворта, куда ее нес экипаж на всех парах, дабы скорее передать записку от Месье Стайлса, в которой всенепременно требовалось платье, самое дорогое и элегантное, какое только есть в Париже, и даже если его придется снять с плеч самой Императрицы Евгении, ее ничто не должно было остановить. Гарри нервничал, ему еще никогда не приходилось купать ни то что Омегу — никого! А факт того, что все увечия на теле Луи его рук дело, только подливал масла в огонь, из-за чего мысли разбегались и не могли сосредоточиться, не позволяя нормально одеться хотя бы в кальсоны и ночную рубашку. Глоток виски помог прийти в себя и покинуть, наконец, кабинет, вернуться к Омеге, который так и сидел на краю кровати, абсолютно голый, покрытый мурашками от холодного ветра, что смешанный с дождем спокойно проникал внутрь. — Луи’, ванна готова, — нерешительно начал Гарри, не зная толком, как обратиться. Он видит, как Омега вздрагивает, не ожидая услышать посторонних звуков, погруженный в свои мысли, а они явно были не веселые, учитывая тонкие струйки слез на щеках. Альфа тактично сделал вид, что ничего не заметил, пока Луи быстро стирал следы своей минутной слабости. — Помогите мне встать, — он протягивает дрожащие руки, усыпанные мелкими синяками и отпечатками от крупных пальцев. — Да, конечно, — Гарри подтягивает Омегу на себя, стараясь не разглядывать весь тот ужас, во что превратилось невинное тело, как вдруг Луи оседает в его руках, что стали единственной опорой. — Осторожнее, преле… — мужчина осекается и подхватывает Омегу, который совершенно не сопротивляется, пока Альфа несет его в ванную комнату, прижимая к себе, не позволяя большего. — Может щипать, — Гарри опускает Луи в воду, аккуратно и бережно, будто тот может разбиться, если вдруг коснется бортиков. Омега молчит все время, пока мужчина протирает его мягким полотенцем, стирая остатки бурной ночи, что окрашивают воду в мутный красный, лишь иногда шипит от пронзающей боли, когда Альфа проходится по глубоким ранам, после чего следуют извинения и попытки разговорить Луи. Вот только тот оброс коркой равнодушия и безучастия ко всему происходящему, всматриваясь в пустоту, игнорируя усилия Гарри разрушить барьер между ними, что с каждой секундой становится все больше. Альфа действует нежно, помогая Луи сесть на бортик, чтобы омыть бедра, которые пострадали больше всего — кровь почти сошла, от долгого пребывания в воде, но вот сперма, что покрывала тело засохшими скоплениями, снова стала вязкой и липкой, из-за чего ее пришлось долго смывать, снова и снова проводя полотенцем и ладонями по тонкой синеющей коже. — Простите, — шептал Гарри всякий раз при виде новых увечий, но ответа не получал, чувствуя себя прислугой, которую игнорируют постоянно, даже в момент купания, который мог бы быть интимным, если бы не пренебрежение со стороны Омеги, который вел себя точно член Императорской семьи, одаривший мужчину возможностью касаться себя во время водных процедур. Альфа вытирал Луи самыми мягкими полотенцами в доме, пытаясь заглянуть ему в глаза, которые вскоре закрылись, проявляя усталость от попыток вывести его на контакт. Мужчина знал, что Джоанна, испугавшись несдержанности сына и его нового увлечения убегать по ночам, решила объединить два торжества в одно — помолвка и Венчание были перенесены на сегодняшний день, где соберется высший свет Парижа, родственники и друзья, дабы посмотреть, кому достался Луи, вот только Гарри не мог допустить победы Джонатана, пусть он и станет мужем. Множество коробок заполнили пространство комнаты, куда Омега вновь был принесен на руках, разных размеров и цветов, с нижним бельем, юбками, корсетом и прочими дополнениями. Мужчина надевал на Луи все сам, униженный равнодушием, он принимал его, давая себе слово завоевать доверие снова. Чулки из тончайшего черного шелка, кружевное белье, корсет, затянутый до невозможности туго, убивали в Гарри Альфу, точнее он сам убивал его, заглушая сексуальные порывы, рвущиеся наружу от остаточного эффекта гона, что приносил боль в паху. Луи уже крепче стоял на ногах, вытягивая руки вверх для того, чтобы юбки беспрепятственно оказались на талии, черного бархата верхняя, без единого бантика и оборочки, подчеркивала каждый изгиб тела, выделяя их своей непревзойденной сдержанностью и красотой. Она казалась настолько тяжелой, сшита из нескольких метров ткани, заставляя Гарри кусать щеки от мысли, что снимать все это будет уже другой Альфа, буквально через десять часов. Он открыл последнюю коробку с духами и только поднес флакон ближе к Луи, собираясь нажать на помпу, как услышал пронзительное “Нет!” — первое за час с небольшим, сказанное слово Омегой с последующим “Буду пахнуть Вами”. Мужчина не знал, что все это значит — упрек или желание показать, кто владеет этим телом. Надеясь на второе, на изящную шею было надето ожерелье из кристально чистых черных бриллиантов, что подчеркивали бледность кожи Луи и преданность Альфы, который готов положить перед ногами Омеги все свое состояние и жизнь, лишь бы получить еще один взгляд в ответ, пропитанный любопытством и кокетством. ♡ ♡ ♡ — Почему не белое платье? — спросил Луи, отвлекаясь от созерцания города за окном, тонущего в потоках первого холодного дождя, такого непривычного для осени в Париже. — Потому что белый — это цвет невинности, — ответил Гарри, который все это время только то и делал, что смотрел на Луи, ожидая, пока он соизволит сказать хоть слово или хотя бы посмотрит на него. — А почему не красный в таком случае? На нас обоих, — говорит Луи, и в глазах его зажигается прежний огонь, страшный озорной огонь, который не предвещает ничего хорошего ни для Гарри, ни для всего остального мира. — Не собираюсь выказывать людям тот позор, что устроил, — фыркает Альфа с презрением самого себя, которого решил не допускать в глазах других. — Вы чувствуете свой запах на мне? — Омега проводит пальцами, обтянутыми перчатками, по ключицам, будто показывая, откуда исходит больше всего аромата — дикого смешения двух сильнейших, что притягивают абсолютно всех. — Только если нахожусь близко — в воде в ванной были капли масла аниса, Вы наверняка заметили… — Попросите извозчика ехать медленнее, — Луи зажимает между зубами кончик черной ткани и стягивает его, оголяя запястье, смотря при этом прямо в распахнутые в удивлении глаза. — Поторопитесь же, Месье. Гарри, мягко говоря, ошеломлен, но выполняет просьбу, выглядывая через приоткрытую дверь, сразу же возвращаясь на мягкий диван, усыпанный подушками, которые Омега непринужденно скидывает на пол разутой ножкой, сидя напротив с опущенными ресницами и горящими румянцем щеками. И это не стеснение, как можно было бы подумать с первого взгляда, а самое настоящее возбуждение. — Как Вы думаете, Гарри, Джонатан достоин меня? — он наклоняется вперед и обхватывает руками все юбки разом, подтягивая их вверх, показывая черные чулки, из-за чего Альфе приходится крайне тяжело, впиваясь взглядом в искрящиеся забавой глаза. — Думаю, нет, — хрипло отвечает он, чуть ослабевая галстук, открывая больший доступ к кислороду. — А Вы? — Луи забирается на колени мужчины, ставя ноги по обе стороны от его бедер и помогая развязать галстук, что больше напоминал платок из приятной гладкой ткани, название которой Омега не знал, но решил спросить в будущем. Или сразу попросить платье, зачем же мелочиться? — И я нет, — Гарри тяжело сглатывает, ощущая нарастающее напряжение в брюках, стараясь не вдыхать сильно, чувствуя усиливающийся с каждой секундой запах Омеги, его жар и касания к коже шеи, отчего вся спина покрывается мурашками, концентрируясь возбуждением внизу живота. — Почему же? — Луи заводит руки мужчины за спину и оборачивает галстуком, затягивая их узлом не сильно физически, но давя морально, зная, что Альфа не посмеет освободиться сам. — Я поступил подло, хоть и не контролировал это, что совершенно меня не оправдывает, — Гарри запрокидывает голову на мягкую спинку, еле сдерживая в себе стон удовольствия, когда горячие губы оставляют чувственные поцелуи на линии челюсти и горле. — Вы правы, Месье. Вы использовали меня в своих целях, сделали своим, пометили, как дешевую шлюху, — пальчики проворно спускаются вниз и расстегивают пуговицы на брюках, высвобождая налившийся член, от прикосновения к которому Альфа стонет и непроизвольно дергается, ища большего контакта, вот только Луи не дает его, впиваясь короткими ноготками в тазобедренные косточки. — И если уж Вы и сделали из меня шлюху, то я намерен быть самой дорогой, — он шепчет это прямо в губы мужчины, еле касаясь их своими, опаляя дыханием, пронзая гордым взглядом. — Вы заплатите самую большую цену в истории, Месье, и мне плевать, если из-за этого Вы разоритесь или поплатитесь жизнью. Омега оборачивает руку вокруг плоти Альфы, сжимая ее у основания, и аккуратно насаживается, отодвигая свободной рукой свои трусики чуть в бок, освобождая текущую смазкой дырочку для лучшего доступа. Он стонет от наслаждения, вбирая член целиком, впиваясь пальцами в широкие плечи, сминая парадную рубашку, почти разрывая ее. — Д-джонатан не получит меня, — сквозь частые вдохи и медленные движения шипит Луи. — Он не получит моего тела, когда Вы не получите моего сердца. Гарри в ужасе понимает, что его используют, используют, как средство для мести другому мужчине, который позарился на то, чего не достоин, чего его лишили без его ведома. Вот только и самого Альфу лишили самого желанного, малейшей возможности на надежду обладать не телом, как в случае с Джонатаном, а всем существом — мыслями, желаниями, любовью, в конце концов; но, что самое страшное, Гарри восхищался подобной местью. Он ни на секунду не передумал положить к ногам Луи все богатства мира, все, чего он захочет и даже больше, готов умереть за него, только теперь от одной лишь мысли, что Омега будет исключительно его “шлюхой”, добровольно отдавшей свое тело, но не душу. Он снова кончает внутрь Луи, теперь по его желанию, со стонами, слившимися в унисон, губами, впервые нашедшими друг друга в страстном поцелуе, когда голову срывает окончательно под оглушительным оргазмом со сплетенными языками и руками, машинально высвободившимися из затянутого галстука. Отчаянно желая друг друга и телом, и пониманием того, что никто из них теперь не сможет остановиться, требуя острого интеллекта в спорах и вожделея на плотском уровне. Оба принимают данную ему позицию в игре с кодовым названием “Неизведанные земли”, когда одному не суждено узнать, что он по-настоящему любим, считая себя лишь дорогой шлюхой, когда другой думает, что не в силах покорить и обуздать разбитое сердечко, чувствуя себя добровольно использованным. ♡ ♡ ♡ Гарри вышел первым, с растрепанными волосами и лицом, выражавшим блаженное отсутствие, которое не заметил бы только слепой, и забрал из рук извозчика зонт. Он подал Луи руку, и мальчик, несмотря на то, что лишился девственности, все еще такой невинный, беззащитный по виду, выпорхнул следом, сразу же прижимаясь плечом к сильному мужчине, который был готов укрыть его от гнева и хмурой непогоды. Они шли в ногу, медленно передвигаясь к массивному зданию, призванному вызывать трепет у всех в него входящих. Как два призрака, туманных фантома под завесу дождя и музыку ударяющихся капель, они вошли через высокие деревянные двери Собора, в котором уже собрался высший свет Парижа, большая часть родственников Джонатана, которых не испугало даже расстояние, что им пришлось проплыть, проехать и пройти ради такого торжественного события, как венчание их любимого сына, внука, племянника, друга или просто дальнего родственника. Конечно, прибыли также и родственники Луи со стороны отца и матери. Словом, казалось, что в грандиозном Соборе Парижской Богоматери собрался весь Париж и даже его пригороды. И ожидали только появления Луи, который бесстыдно задерживался, вызывая топики среди сидящих, которые только набрали новой силы, когда он вошел под руку с мужчиной, в котором сразу узнали Гарри Стайлса. Лицо Джоанны исказилось в жуткой гримасе, которая была даже не гротескна — ужасающа! Любой человек, увидавший такое лицо хоть раз, вспоминал бы его до конца жизни. Страх, гнев, беспомощность и позор отражались на нем хуже, чем на самых смелых шаржах остроумнейших художников. Если бы не сопровождение Гарри, который в любой момент мог бы просто взять и умчать Луи куда-то далеко, еще больше позоря их семью, то она бы просто накинулась на сына и убила бы его, растерзала бы голыми руками еще до того, как любопытствующая публика успела бы ее остановить. Ее сын, кровь от крови, плоть от плоти, опозорил всех присутствующих и, в первую очередь, себя, ребенок, которого она растила в самых строгих правилах и прививала самые нравственные взгляды, просто плюнул ей в лицо, и она бы гордо ушла из этого места, но знала, что это еще больше скомпрометирует их, потому она решила играть роль, словно так и надо, словно это она сама лично попросила Гарри Стайлса привезти Луи в Церковь. — Ах, Гарри, — подошла Джоанна к паре, говоря достаточно громко, чтобы ближайшие к ним ряды услышали и передали дальше, — как я рада, что Вы не отказались от нашего предложения доставить Луи на место действия в столь знаменательный для семьи день! Мы высоко ценим Вашу поддержку. Она поцеловала сына в щеку, прошептав тихое “Я тебя ненавижу”, на которое Луи ответил в том же тихом тоне: “У нас это взаимно”. Потом подошла к Гарри с самой искренней улыбкой и, поцеловав его в щеку, словно сына-Альфу, которого у нее никогда не было, прошептала: “Я Вас презираю”, — услышав в ответ, произнесенное с не менее чарующей улыбкой: “Взаимно, мадам”. — Ну теперь, полагаю, можно передать Луи в руки отца! — сказала она весело. — Секундочку, последние приготовления, — вставил Луи свое слово. — Месье Стайлс будет моим свидетелем. — Но твоими свидетелями могут быть только Омеги, — сказала Джоанна, оторопев. — А у Месье Стайлса самообладание чисто Омежье, да, Гарри? — мужчина пристыжено кивнул в ответ, понимая, что должен сделать все, что просит Луи, даже если это что-то так унизительно для него. — А вот теперь передавайте меня в чьи угодно руки: хоть отца, хоть черта, — Джоанна только ахнула. Ей бы хотелось, чтобы ее сердце в этот момент просто остановилось, ей хотелось провалиться сквозь каменный пол и больше никогда не видеть ничего. Но сердце не остановилось, земля не расступилась, и она была приговорена к жизни. — Постойте, — подбежал к ним юный священнослужитель, который, судя по всему, был здесь в должности мальчика на побегушках. — Молодому жениху нужно сперва причаститься. Следуйте за мной в исповедальню. — Здравствуйте, отец мой, — начал Луи, присаживаясь на жесткую лавку все еще болящей после вчерашнего и сегодняшнего попой. — Перед началом исповеди я бы хотел задать вопрос. — Здравствуйте, сын мой. Задавайте, — ответил тяжелый голос человека, лицо которого Луи не видел. — Может ли существо, лишенное свободы выбора, безвольное, скованное по рукам и ногам, а следственно, и лишенное самого святого права человека — нести ответственность, быть в чем-то повинным или грешным? — спросил Омега. — Только в том, что позволило себя лишить сего права, свершить над собой такое действие, — спокойно ответил священник. — В таком случае, прошу отпустить мне этот страшный грех, отец мой, — сказал Луи. — Бог простит, сын мой, — ответил мужчина с искренним сожалением в голосе, таком непривычном для служителей церкви, и Луи покинул исповедальню. — Неужели так безгрешны? — спросил какой-то умник щегольского вида с сидений, заметив, что Луи слишком быстро вышел. — О, грешней всех здесь присутствующих вместе взятых, но не по собственной воле, — осадил его Луи и направился к отцу, который ждал осуществления своей великой миссии сопровождающего. Трой стоял в проходе между двумя рядами скамеек, не у самой двери, ведь тогда бы пришлось идти не меньше пяти минут, учитывая размеры помещения, а время и так поджимало — гости нервничали и все громче перешептывались, нарушая правила нахождения под сводом Собора. Луи подошел вплотную к отцу и хотел уже взять его под руку, но мужчина опустил свою ладонь на талию сына, слегка улыбнулся, будто так и надо, и чуть сжал ткань. — Луи’, Вы одним только своим появлением смогли разрушить все, что я создавал годами — имя семьи, — Трой надавил чуть сильнее и повел Омегу вперед, под взорами всех собравшихся, под звуки органа, что были еще с детства ненавистны Луи и стояли на второй позиции после плача ребенка. — Не по своей воле… — он ответил так же тихо, дабы никто из присутствующих не услышал разговора. И сейчас Луи было действительно стыдно за то, что он сбегал из дому, ведь его отец единственный, кто не заслужил подобного неуважения. — Вы знаете, сколько Альф предлагали свою руку, сколько Альф хотели заполучить Вас? — Не уверен в точности, ведь многие приходили сразу к Вам, — Омега игнорирует услышанное сбоку “Почему он в черном?” и “Точно на похороны пришел”, пожирающие его взгляды друзей отца и Джонатана, сосредоточившись на каменном лице Гарри, унижение которого было едва заметно и только лишь самому Луи — каждый в зале думал, что так и должно быть, что это желание Альфы стоять в одном ряду с Омегами, которые полностью игнорировали процессию, пуская слюни на мужчину. — Их было огромное количество, мой дорогой. Все разные и достойные, уверен, что один из них приглянулся бы Вам, вот только… — он на секунду замолчал, будто собираясь с мыслями. — Это было полностью мое решение отдать вас замуж за Джонатана, он хороший человек, правда, иногда поведением больше напоминает Омегу, но в делах он преуспел. — К чему Вы клоните? — Луи раздражается словам отца, теряя в нем опору, понимая, что Джоанна шла на поводу не у собственных желаний поскорее выдать сына замуж, а у своего мужа, который… — Ваш цикл вскоре должен начаться, а я бы не смог пережить его с Вами в одном доме. И отдать Вас в мужья истинному Альфе, который бы действительно… такому, как Гарри Стайлс, я тоже не мог, ведь тогда бы почувствовал свое поражение. — Я не понимаю… — Луи дергается чуть в сторону, но пальцы больно сжимаются на боку, где под корсетом алеет след порочности тела. — Каждый Альфа в этом зале хотел бы провести с Вами брачную ночь, сделать своим, доказать остальным, что он оказался лучшим среди других, — Омега чувствует, как на глаза в ужасе наворачиваются слезы, сквозь пелену он видит, что Гарри нервничает, желая сорваться с места, чувствуя его подавленное состояние, но сделать Луи ничего не может — до алтаря осталось всего каких-то пять метров, где с улыбкой победителя его ждет будущий муж. — Разумеется, Вы привлекаете многих, и только идиот не согласится с этим, а я не идиот, — он ухмыляется и поворачивается к сыну лицом, чтобы в последний (первый) раз поцеловать его в щеки и передать в руки своего приспешника. Горячее, долгое касание губ к месту рядом с ухом, отвращением прошибает с головы до ног, так же, как и последующие слова. — И я принял свое нездоровое увлечение Вами и смог его удержать, не опорочив Ваше прекрасное тело, — руки мужчины с талии перемещаются на тонкую шею и гладят ее большими пальцами, со стороны этот жест мог показаться проявлением отцовской любви, вот только Луи видел это омерзительное сверкание похотью глаз, от которого тянуло блевать, и плевать, что это может случиться прямиком на алтарь. — Джонатан никогда бы не смог пометить Вас так, как это сделал Месье Стайлс, учитывая слабость его запаха, — он касается второй щеки, глубоко вдыхая новый аромат сына. — Гарри утер нос всем нам, и моя тактика не сработала, однако… хуже от этого не стало, ведь скоро его запах, так портящий Ваш, исчезнет, а Вы так и останетесь постоянным гостем в отчем доме, дорогой, а наши запахи так похожи… Луи не может вымолвить и слова в ответ, только трясется всем телом, еле переступая с ноги на ногу и чуть не падая на лестнице, которая оставалась единственным препятствием перед алтарем — его удерживает Гарри, среагировавший быстрее остальных, он держит только за руку, но вот ощущение полнейшей защиты окутывает Омегу целиком. — Все нормально? — тихо спрашивает Альфа, одергивая платье, что немного приподнялось, оголяя щиколотки. — Д-да, — ответ противоречит дикому взгляду, кричащему “Нет!”, что видит мужчина и тяжело сглатывает, поджимая губы. — Не оставляйте меня, — шепчет Луи, сжимая пальцы Гарри своими. — Не оставляйте… — Никогда, прелесть, — одними губами отвечает Альфа, и эти простые слова дают достаточно сил сделать еще шаг навстречу спроектированной родителями судьбе, где каждый выбрал себе место насильника души и тела. Мужчина передает Луи в руки Джонатана, нарушив традиции, охладив его радость жестким, убивающим взглядом, молча говоря, что этот Омега никогда ему не достанется, хоть сейчас и происходит ритуал их объединения перед Богом. Гарри становится на свое место прямо за спиной Луи, следя за каждым его движением, готовый помочь в любую секунду, желая схватить разбитого Омегу в охапку и убежать из Собора, из страны и даже континента. Черная фата накинута на лицо, плечи еле дрожат, выдавая неслышный плач, о котором не узнает никто, часы которого еще предстоит пережить Гарри, прижимая к себе изуродованного родителями и мужем морально, не показывающим этого никому, кроме Альфы, который станет единственным во всем. ♡ ♡ ♡ Данное самому себе обещание легко нарушается, когда перед глазами предстает образ отца, доброжелательно распахивающего двери своего дома, впуская сына “погостить”, пока жена в отъезде, пользуясь случаем наконец овладеть давно желанным телом, о чем никто не узнает, ведь “наши запахи так похожи”. Луи беззвучно всхлипывает, пытаясь вдохнуть ртом, но только чувствует, как задыхается, как в груди растет ненависть ко всем присутствующим, среди которых только один человек смог разглядеть в нем не только носителя аромата и милого личика, а личность, интеллект и интересного собеседника. Трой, не ведая того, сам подсказал сыну решение проблемы, что невидимой тучей повисла над юной головой — сохранить “отвратительный” аромат Гарри Стайлса на себе. Не так уж и сложно, учитывая обстоятельство, вот только если он не решит жениться, что выглядит крайне невероятно опять же, учитывая обстоятельства. Но даже Омега рядом с мужчиной не вызывает никаких сомнений в своих дальнейших действиях — стать, как большинство в Париже, человеком, имеющим любовника. Однако Луи решает повернуть все так, чтобы толки стали вызывать не его похождения и неверность мужу, а сам муж, который до одури противен. Приветственная речь священника, первая молитва и зачитанные фрагменты из Библии с последующей проповедью для молодых благополучно пропущены Луи, увлеченного лихорадочным построением плана по спасению самого себя из болота, в котором его топят, надавливая невидимыми руками на плечи и голову. — Знает ли кто-нибудь какие-либо причины, по которым брак может быть невозможен? Если кто-то знает о них — пусть скажет сейчас или в дальнейшем молчит всю оставшуюся жизнь, — произносит священнослужитель. А Луи в свою очередь всем своим нутром чувствует, как за его спиной мужчина собирается ответить роковое “да”, он уже слышит глубокий вдох и чуть качает головой, отчаянно желая, чтобы Гарри увидел это слабое движение и понял глубокий смысл, заложенный в нем, который лежит на поверхности. Дальше — хуже. Хоть Альфа и остается усмиренный, но посылающий волны злости на сложившуюся ситуацию (и Луи до сих пор не понимает, как он еще не растерзал Джонатана) — священник задает вопросы, которые ставят Омегу в тупик, благо есть время, пока отвечает жених. Но — всеобще известный факт — как только тебе нужно немного больше минут, скорость стрелки ускоряется, приближая неизбежное. — Пришли ли вы сюда добровольно и свободно хотите заключить супружеский союз? — кисти Луи начинают мелко дрожать, голова кружится, и все из-за того, что он всегда трепетно относился к религии и особенно лжи в стенах Церкви. И все-таки: — Да, — тихое, еле слышное, несравнимое с уверенным ответом Джонатана, который явно не врет, когда признается, косвенно, но признается, что пришел сюда, чтобы завладеть Омегой. — Готовы ли вы любить и уважать друг друга всю жизнь? — Луи непроизвольно дергается, понимая, что никогда не уважал и не будет, что уж говорить о любви, которую растоптал другой Альфа, которую больше не получит никто. — Да, — дыхание стоящего за спиной мужчины учащается, Омеге кажется, что он слышит тихий рык, и уверен, что, если повернется, увидит оскал дикого волка, готового защищать свою территорию. — Готовы ли вы с любовью принять от Бога детей и воспитать их согласно учению Христа и Церкви? — Нет, нет и еще раз нет! Только не продолжение рода вместе с Джонатаном, только не совместные ночи, проведенные под потным телом, только не ребенок от него, который постоянно будет напоминать об ошибке, о бессилии перед родителями и светом. Нет! — Да, — троекратно “Да” и облегченный вздох матери с первого ряда скамеек, троекратно “Да” и разбитое сердце Гарри, безвольно положенное к ногам того, кто не смог принять, кому не дали возможности сделать этого. Альфа видит, как пара поворачивается друг к другу лицом, как Луи, не снимая перчаток, опускает свои ладони на руки Джонатана, который, черт его возьми, чувствует себя героем вечера, игнорируя стойкий запах недавнего секса, исходящий от жениха. Под клятву мужчины, которую тот чуть ли не выкрикивает, излучая беспрецедентный энтузиазм, под сухие в ответ слова Луи, Гарри вспоминает, как отказал ему в первую совместную ночь, когда Омега не подавал виду, прося сдержанно, но кричал всем своим существом, молил спасти его от нежеланного брака, просил взять его в мужья. Альфа помнит, как отмахнулся от глупой идеи, словно это ему ничего не стоило, будто он знал все наперед, принимая решение родителей Луи, как правильное — вернуть бы все назад, всего-то две недели, пойти и уговорить Джоанну, осыпать ее драгоценностями, задобрить, пообщаться с Троем и настоять на своем, возможно, принудить, да даже шантаж не казался сейчас чем-то низким. Сейчас бы Гарри сделал все, чтобы вернуть себе хотя бы пару дней на исправление ситуации, вот только Омега не хочет этого, прячась за черной вуалью, чуть качая головой всякий раз, когда мужчина собирается остановить Венчание. “Отче наш”, обмен кольцами, одно из которых оказывается надето поверх черной ткани, точно на вторую кожу, что бесспорно показывает непринятие Луи происходящего, и все — союз двух сердец навечно перед Богом, людьми и самим собой. В голове у Гарри пульсирует “Пока смерть не разлучит нас”, что он готов исполнить сию же секунду, вот только Омега поворачивается к нему и смотрит прямо в глаза, пронзая ясным взглядом, пустым, мертвым. — Спасибо, что не дал упасть мне в могилу, — пальцы, что недавно еле касались чужих, с силой сжимают крупные ладони, будто удерживая себя на месте, под оглушительное онемение всего зала, всех присутствующих. — Пусть нас двоих кинут на растерзание собакам, пусть небеса падут и Бог разгневается — мне важно только одно, что в сей последний раз я буду с тобой, — под писк матери и негодующий шепот толпы на фоне шокированного Джонатана, алтаря и священника, поверившего клятве, Луи поднимает фату, открывая, наконец, лицо, и ждет, приоткрыв губы в последнем вдохе перед тем, как первый брачный поцелуй достается любовнику. Люди, возмущенные и негодующие, быстро, торопливо начали вставать с церковных лав и выходить из Собора, хотя до самых дверей оглядывались на пару. Тяга к сплетням не могла перебороть отвращения к двум людям, поправшим честь Церкви, в которую сами они ходили как в театр — себя показать, на людей посмотреть, обменяться новостями или какими то сочными событиями светский жизни, а вовсе не послушать проведи. Только Лиам, который сидел во втором ряду, никак не мог заставить себя двинуться с места. Он долго смотрел на отчаянный, длительный поцелуй, когда Гарри поддерживал, кажется, ватного Омегу, который просто упал в его сильные объятия. Их руки с накрепко переплетенными пальцами, их общие слезы, которые катились по щекам, придавая поцелую вкус горький, соленый, нежность их губ, что ее Лиам, кажется, ощущал на своей коже. Но все прекрасное — редко, и им из-за нехватки воздуха, переизбытка этой боли и нежности, слитых воедино, пришлось отстраниться. — Вы плакали, — сказал Луи с нежнейшей улыбкой, на которую он только способен, стирая тонкими маленькими пальчиками со щек Альфы остатки влажности. — Что Вы, — ответил Гарри шутливо и с не менее нежной улыбкой, — просто что-то в глаз попало, — он взял головку Омеги в свои руки и большими пальцами обтер его слезы под глазами. — Вам, гляжу, тоже, — Луи хихикнул, и Альфа прижал его лоб к своему показывая, что отныне — они единственное, что имеет значение во всем мире. Джонатан плакал. Плакал, как ребенок, которому пообещали конфету, но только дали почувствовать ее вкус, сразу отобрали при всех, с позором и ощущением обиды. Он хотел кричать и звать маму, чтобы она решила эту проблему, но не посмел бы, пока рядом Гарри, который просто утопил бы его в чаше со святой водой или заставил бы жевать каменные плиты пола. Он боялся Гарри еще больше, чем боялся позора. Джоанна же вышла еще как только начался поцелуй, вальяжно и облегченно махнув рукой. Теперь это были не ее проблемы. Пусть хоть переспят здесь. Не ее печаль, не ее забота. Трой смотрел, как разъяренный бык, но не смел подойти, потому что все три Альфы, которые собрались в Соборе, в ревнивом остервенении смотря на эту нежность, понимали, что даже скопом не смогли бы побороть Гарри, готового порвать за своего нежного мальчика, за своего Милого Луи хоть весь мир и людей вместе взятых.