Неизведанные земли

А тело, — тело все дрожит... Цветка поблекшего бледнее Мой истомлённый страстью вид... Я бездыханна... и, немея, В глазах, я чую, меркнет свет... Гляжу, не видя... сил уж нет... И жду в беспамятстве... и знаю — Вот, вот умру... вот умираю. Сафо

Альфа стоял в дверях гостиной, куда его проводила женщина в возрасте, выполняющая здесь роль повара, няньки и своеобразного дворецкого, последняя же ее, по всей видимости, не устраивала, потому как действовала она крайне пренебрежительно, показывая дорогу неряшливыми жестами, бурча что-то под нос. В комнате на полу устроился Андре, собирая из деревянных брусков одному ему известное нечто, похожее на покосившийся дом в миниатюре. Мальчик вздрогнул и повернулся, свалившись на попу от неожиданности, когда увидел своего отца, привыкнуть к нему у ребенка еще не было возможности, поэтому линию своего поведения он еще не успел определить — он так и сидел, хлопая длинными ресницами и открыв в форме буквы “о” маленький ротик. — Добрый вечер, Эндрю, — Гарри прошел внутрь, присел на корточки напротив сына и потрепал его волосы, которые находились в лучшем порядке, чем это было вчера. В целом весь вид мальчика говорил о том, что его подготовили ко встрече: белая рубашка с коротким рукавом аккуратно заправлена в шорты, что прикрывали разбитые колени, ботиночки зашнурованы и вычищены, на шее красовался темно-зеленый атласный бантик-бабочка под цвет глаз, очевидно, выбранный Луи. — Добрый вечер, — Андре улыбнулся, показывая свои маленькие коренные зубки и ямочки на щеках, что достались ему от отца, и лукаво засверкал глазками, — отец. Гарри замер. Теперь пришла его очередь хлопать ресницами от неожиданности: он предполагал, что должно было пройти намного больше времени, прежде чем ребенок привык бы к нему и стал свободно использовать прозвище — мужчина плохо знал сына, что в который раз заставило его чувствовать себя не лучшим образом. — Что Вы строите? — Дом для солдатика. Он вернулся с войны, — мальчик показал игрушку, у которой отсутствовала половина тела, но все еще была овальная подставка, что едва держалась прикрепленная к одной ноге. — Остался без дома и семьи. — Эта история вымышлена, или Вы слышали ее от кого-то? — Гарри заинтересовался трактовкой испорченной куклы, которую давно пора было выкинуть. — Друг моего крестного был на войне, а потом… Он все забыл, — глаза Андре широко раскрылись, будто он до сих пор оставался под впечатлением, — кто его семья и где он живет. У него не было ни руки, ни ноги, и ходить он больше не мог. Но Николас ему помог, — он кивнул и поджал губы, вновь отвернулся к брускам. Слова мальчика заставили Альфу задуматься, так глубоко, что он на несколько минут ушел в свои мысли, под внутренним влиянием пересев на софу и закурив, наблюдая при этом за сыном, как он достроил стены и возвел крышу с помощью измятой бумаги, которую старательно пытался выпрямить. — Эндрю, что это? — Гарри нахмурил лоб, узнавая издалека почерк Луи, коим был испещрен лист с обеих сторон. — Папочка пишет стихи, — ребенок встал и резво подбежал к отцу, без стеснения устраиваясь рядом, прижимаясь к нему и укладывая находку у старшего на коленях. — По-французски, — добавил он, широко улыбаясь. — Я могу прочитать! — Не думаю, что… — мужчина хотел было остановить Андре от незапланированного раскрытия плода творчества Луи, но тот уже водил пальчиком по строчкам, сосредоточенно сведя бровки к переносице и четко выговаривая каждую букву. — “Останься хоть тенью милой, Но память любви помилуй — Черешневый трепет нежный В январской ночи кромешной”. Он остановился и перевел дыхание, любопытно оглядываясь на отца, ожидая его реакции на свой труд, который вне урока казался куда более интересным. — Прекрасно, — по-французски начал Гарри, обнимая ребенка за плечи, тем самым прижимая его к себе окончательно. — Вы понимаете то, о чем прочли? — Я понимаю, но не понимаю, — захихикал Андре, довольный одобрением и так давно желанной близостью. — Вам стоило спросить разрешения у папы на прочтение, — он сказал это строже, чем похвалу, еле удерживая самого себя от жажды узнать, что же написано дальше, о чем думал Луи в его отсутствие, было ли это связано с реальностью или же вылилось из выдуманного мира, что развернулся в его воображении. — Но он сам оставил листок здесь, — мальчик покачал головой, не соглашаясь с отцом, но, наткнувшись на недовольный взгляд, стушевался и кивнул. — Это элементарный этикет, Эндрю. Личные вещи другого человека должны оставаться таковыми до тех пор, пока он сам не позволит Вам… Его прервали тихие шаги и тонкий голосок, велевший кухарке подать ужин, — в гостиную вошел Луи. — Добрый вечер, — весь его вид говорил о покорности: всегда расправленные плечи теперь немного были сведены вперед, правое же чуть приподнято, будто Омега в этом жесте пытался спрятать свое лицо, как делал лебедь, прикрываясь крылом; цвет тонкого изящного платья без корсета, струящегося по телу и ложащегося вдоль каждого изгиба, своей нежностью добавлял хрупкости. Гарри встал и поклонился, понимая, что на миг перестал дышать, вспомнив их первую прогулку у взморья, что они провели наедине. Вот только тогда Луи был другим — мужчина подумал, что ему не хватает чего-то, что этот тихий, спокойный Омега не может быть тем, который свел с ума весь Париж, заставив бросать к его ногам драгоценности и свои сердца. Луи медленно поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза мужчине. И тогда Гарри понял, что внутри этого робкого маленького человечка горит озорной огонек, а все это игра, тому подтверждением стала легкая, едва заметная ухмылка, что коснулась только одного уголка губ и исчезла. Луи опустил взгляд и провел пальчиками по цепочке, которая огибала его острые ключицы и спускалась вниз, прячась кулоном за платьем — Альфа закусил губу, сдерживая улыбку. — Надеюсь, Вы не откажетесь от шоколада на десерт? — Шоколад… — Омега вдохнул ртом и едва пожал плечами. — Брунилда уже приготовила панна котту, и… — он замер, увидев в руке Гарри черновик его стихотворения. — Вы читали? — холодно спросил Луи, вдруг превратившись в статую, коей отказался стать после выступления Ирэн. — Нет, — Альфа протянул сложенный пополам листок. — Благодарю, — Луи принял его и поджал губы. Повисла тишина, гнетущая, густая, инстинктивно создаваемая Омегой. — Я читал! — Андре вдруг решил, что родитель его обиделся оттого, что никто не обратил внимания на его творчество. — Вслух даже! Луи вопросительно приподнял брови и не смог сдержать смешок, который перерос в тихое хихиканье, отчего Альфа разулыбался и расслабился, наконец привыкая к обстановке. *** Стол не был полон, как Гарри привык, в одиночестве завтракая в замке, обедая в доме родителей Адель, ужиная в кругу политиков, заполняя сигаретным дымом и пустыми разговорами кулуары, скорее скромен: один вид порционных закусок из морепродуктов, одно основное блюдо, что с аппетитом уплетал Андре, болтая ножками под стулом и довольно качая головой — было видно, что густой рыбный суп с гренками и томлеными овощами являлся любимым, — и десерт в виде панна котты в креманках, украшенный свежими ягодами. Гарри удивлялся тому, как свободно чувствовал себя Омега в сложившейся обстановке “нероскоши”, как он гармонично вписывался в эту небольшую квартирку, владея пространством, как гордился тем, что все это было его, что никто не спонсировал его, в обмен используя тело. По невинным, робким движениям дрожащих рук нельзя было и предположить, что мальчик, который громко поблагодарил Брунилду за ужин и убежал за двери, являлся сыном Луи, что Омега прежде отдался кому-то. — Луи’, — Гарри прочистил горло и отложил приборы, ощущая витавшее в воздухе напряжение. — Да, — он замер, остановив движение изящной чашки, что почти коснулась его губ. — У меня есть кое-что для Вас, — мужчина встал и прошел к столику у входа в столовую, где лежала книга. — Это… — О, Вы читали ее мне! — восторженно вскрикнул Луи и моментально покраснел, резко отворачиваясь, багровея от воспоминаний происходящего в комнате Альфы при свете камина поздней ночью. — Читал. Сейчас прошу сделать это Вас. Полагаю, Ваш русский прекрасен. — Я… не уверен, — он принял книгу, но так и не раскрыл ее. — Ваш сын… он хотел… — Что происходит, Луи’? — Гарри покачал головой и сделал шаг вперед, хмурясь от вида будто в страхе вздрагивающих плеч Омеги. Мужчина хотел обнять Луи, уже протянул руку, но в комнату, чем-то шурша у себя за спиной, вошел Андре, робко бегая глазами и переступая с ноги на ногу. — Милый, — Омега присел и ободряюще улыбнулся сыну, поглаживая его по надутому от быстрого кушанья животику. — Давай, он же твой отец, помнишь? — Да, — мальчик еще немного постоял, не двигаясь, своим поведением вызывая улыбку на лице Гарри, который следил за развернувшейся перед ним картиной, восхищаясь тем уютом и нежностью, что царили в отношениях Луи и Андре. — Вот, — ребенок протянул вперед немного помятый лист, где разными цветами красок, местами еще не до конца высохших, а оттого блестящих, были нарисованы фрукты и огромная, несоразмерная бабочка. — Это… — Гарри прокашлялся, рассматривая нелепое каляканье, отсутствие объема и понятия о планах, однако тона подобраны были действительно хорошо, а недовольный взгляд Луи, который поджал губы и в поддержке сжимал плечо сына, вынудили мозг Альфы лихорадочно соображать, что именно он должен и может сказать. Его грела мысль, что мальчик думал о нем, выделил время, возможно, отказавшись изучать английский, настояв на том, чтобы создать своими крохотными ручками подарок для отца, которым Гарри еще не научился ощущать себя. — Я… спасибо, Эндрю. Мне очень приятно, что Вы сделали это для меня. *** Гарри провел с сыном весь остаток вечера, слушая его рассказы о путешествиях, игрушках, крестном, тетях, которые пожелали остаться в Испании, любимых цветах Луи и сложнейших уроках лепки, на которых у Андре не выходило слепить из глины даже ровную вазочку — все время выходила либо кривая, либо трескалась при обжиге. Альфа наотрез отказался петь колыбельную, взамен прочтя по памяти стихотворение о любви Петрарки, глупо улыбаясь, когда сын его в полусонном состоянии, практически не понимая значения строк, тихо пробубнил: “И я люблю тебя, отец”. Мягкое, легкое счастье окутало Альфу. Он будто оказался в своих самых смелых мечтах, вдруг приобретя наследника, сожалея о его потерянном младенчестве, что упустил, давая себе слово присутствовать отныне и до самой своей смерти. Поглощенный приятными мыслями, Гарри вошел в гостиную и замер, увидев на софе Луи, который накинул поверх платья тонкую вуаль, сидел, вытянув вдоль ноги, что немного открылись, являя свою привлекательную бледность и тонкость. Он медленно перелистывал страницы подаренной книги и макал пальчик в растопленный шоколад, после облизывая его, на долю секунды прикрывая глаза. Он наслаждался в свете трех свечей, позабыв о госте, оставаясь наедине с самим собой. — Не двигайтесь, — Гарри своим глубоким, севшим от увиденного голосом напугал Омегу, который застыл с распахнутыми глазами, напоминая молодого олененка в момент охоты. Мужчина под удивленным взглядом прошел к креслу неподалеку от софы и расположился, закинув ногу на ногу, будто готовясь лицезреть искусство. — Читайте вслух, — он сказал так, что возразить ему было невозможно, небрежные же движения его, то, как он закуривал сигарету и выпускал колечки дыма, завораживали своей непринужденностью и властью. — Я не читал, — тихо ответил Луи, поправляя юбку, слыша недовольное фырканье. — Читайте. Какой Ваш момент любимый? — Думаю… Как Печорин загоняет свою лошадь и плачет на мокрой земле, — он неосознанно листает до нужной страницы и хмурится, когда снова слышит: “Читайте”. — Нет, я не стану. — Почему же? — по реакции Гарри на отказ было понятно, что он не ожидал ничего другого, на лице его не дрогнула ни одна мышца. — Не хочу, — Луи встал, отложив книгу на столик, и пошел к двери. — Уже поздно, не подобает Альфе находиться в доме одинокого Омеги в… — он говорил, не поворачиваясь, а оттого не видя, что происходит сзади, резкая смена положения тела вывела его из равновесия, прерывая прощальные слова. Гарри развернул его и прижал к стене, находясь так близко, что Луи чувствовал на своем лице чужое дыхание, что отдавало табаком, ощущал возбуждение мужчины через легкую ткань платья, что вынудило его прикрыть глаза и перестать дышать, дабы не сорваться. — Ч-что Вы делаете? — Луи’, прелесть, — Гарри провел большим пальцем по дрожащим губам и наклонился, слизывая с уголка шоколад, наслаждаясь подчинением и бунтарством, что одновременно исходили от Омеги. — Вы не можете делать этого, — он попытался оттолкнуть мужчину, но кисти его оказались стиснутыми крупной рукой, что легко давила на грудь, где сердце отбивало быстрые удары. — Ничего до свадьбы… — Моей или Вашей? — ухмыльнулся Гарри, слыша сладкий, приятный запах, который окутал Луи, выдавая его состояние. — Приходите завтра… — он высвободился, выворачиваясь из объятий, поправляя юбку и волосы, глубоко, судорожно вдыхая воздух, что чистый проникал через открытое окно. — Нет, я напишу. Не завтра, доброй ночи, когда-нибудь. *** Вся ночь прошла будто в бреду: Гарри не мог найти удобного расположения на постели, все ему казалось давящим, легкое покрывало давно полетело на пол, простыни намокли и смялись, подушки мешались и раздражали, теплый ветер совершенно не спасал от того жара, что овладел его телом еще на другом конце Венеции. Альфа был возбужден. Возбужден тем, что ничего не произошло, что он остался неудовлетворенным, что его желание, вожделение послали к черту, и как послали! Гарри восхищался той кротостью и невинностью, что в голове его смешались с ароматом, который не давал покоя, будто осевший на коже, впитавшийся в кровь. Он держался несколько часов, сначала вылив на себя несколько ведер ледяной воды, после углубляясь в чтение, вот только образ Луи в его постели, непокорного и такого отзывчивого, возбуждал с новой силой, вынуждая прикоснуться к себе. Мужчина ненавидел себя, удовлетворяя глупую похоть, остервенело двигая кистью, представляя узкую дырочку Луи, изгибы его тела, власть над ним. Он не смог довести себя до пика наслаждения, со злостью рыча на видения и отвращение, что заставило его вновь помыться и выйти на улицу, где с рассветом уже пели птицы и прохлада утренней росы сумела хотя бы на толику остудить его, окутывая босые ступни. Гарри бродил по окрестностям поместья больше часа, глубоко вдыхая влажные запахи, девственную красоту природы, твердо решив написать письмо к Луи с предложением погостить. Луи не согласился. Он настоял на совместном пикнике на открытой местности, где поблизости гуляли Омеги с детьми, Альфы в одиночестве читали газеты и в кругу обсуждали политику, бегали собаки, веселя ребят, которые все же вырывались из надзора нянечек, носясь между редких деревьев, перепрыгивая через кусты пионов. Под тенью тонкого деревца был расстелен плед, на котором стояла корзинка с фруктами, шампанским и соком для Андре, рядом, не позволяя себе опереться на ствол в силу его хрупкости, сидел Гарри, ожидая прибытия компании, выкуривая уже третью сигарету, предполагая отказ. Он ухмылялся сам себе, понимая, что за двое суток превратился в мальчишку, который с замиранием сердца трепетно надеялся на встречу пусть и в людном месте, пусть под любопытными взглядами и криками детей, не только со своим ребенком, которого, разумеется, хотел видеть. Но также он хотел Луи, буквально, многозначительно, в каждой комнате старинного поместья, где декорации неугасаемой роскоши открывали Омегу с новых и новых сторон, раскрепощая, вытискивая из его бунтующей сущности невинную сторону, что сейчас порывалась затмить остальные. Гарри задумался, наблюдая за семейством неподалеку, где женщина качала в руках младенца, интерес к которому проявляла дочь постарше, что-то спрашивая и поправляя одеяльце, мальчики, а их было трое, играли с отцом в мяч, стараясь не попасть на территорию тихого отдыха. Альфа хотел большую семью, но не понимал, был ли он готов к этому, к постоянному вторжению в личное пространство и шум, который не давал бы сосредоточиться на делах и чтении, что было неотъемлемой частью его жизни, и был ли готов Луи? Или же Адель, которая своим образом намного лучше подходила для положения беременной и матери, хозяйки, но в противовес ей теперь, не зная того, встал Луи, затмевая юную девушку той страстью, что жила в нем, не выплесканная за столько лет, не отданная никому. Гарри ярко представлял Омегу в постели, на балах, приемах и за разговорами на любые темы, насыщенного, живого, неугомонного, жаждущего впитать все соки искусства, природы, достижений человечества, однако его, хрупкого и беззащитного с виду, мужчина никак не видел беременным, спокойным и довольным тем, что по вечерам у камина собирается туча ребятишек, отнимая друг у друга книгу, дабы начать чтение первым. — Отец! — Гарри вздрогнул и даже испугался, когда на него налетел Андре, хохоча и крича ему прямо в ухо. — Мы так долго добирались! На гондоле, потом на другой, потому что в первую затекала вода и папочка намочил юбку! — Андре, — строго позвал Луи, медленно подходя к занятому на газоне местечку. — Все хорошо, — мужчина обнял сына в ответ и по-родительски постучал по спинке, вызывая у сына счастливую улыбку. — Добрый день, Эндрю, Луи’. — Добрый день, Месье, — Луи никак не мог обратиться к Гарри как “Сеньор”, привыкнув в Париже, что каждый раз било по воспоминаниям, заставляя краснеть, благо сейчас он стоял так, что солнце слепило Альфу, мешая разглядеть лицо. — Эндрю, я должен помочь папе, подожди, — мальчик отстранился и плюхнулся на плед, любопытно разглядывая корзинку, в нетерпении кряхтя, желая забраться внутрь. Однако не успел Гарри и встать, как рядом с ним с юношеским задором, позволяя юбкам взлетать, будто зефиру, опустился Омега, облокачиваясь на плечо мужчины и подзывая к себе сына, устраивая его у себя на коленях. — Милый, разве Вы голодны? — Луи щелкнул ребенка по носу и улыбнулся ему, игнорируя недоумение со стороны Гарри, который колеблясь буквально несколько секунд, расслабился и обнял его за талию, прижимаясь непозволительно близко. — Мне просто очень-очень интересно что там. — О, — мужчина открыл корзинку и подвинул ее к ребенку, — угощайся, конечно. Только будь аккуратен. — Хорошо! — и, казалось, Андре больше не нужно было ничего, лишь необычность полдника под палящим солнцем, что изредка пряталось за облаками, до тех пор, пока неподалеку он не увидел мяч и ребят. Фрукты тут же потеряли свою привлекательность, объятия родителя сдавливали тисками, а тихие разговоры за спиной, которые ему, видимо, было не положено слышать, только увеличивали интерес к веселью, что происходило явно не здесь. — Папа! — Да, — Луи недовольно нахмурился, сбитый с диалога, который вел Альфа, рассказывая, что за последние годы случилось во Франции. — Идите, — опережая вопрос, что вертелся на языке мальчика и горел в восторженных глазах, сказал Омега, оправляя юбку. Андре сорвался с места, не замечая, как ботиночком задел ведерко со льдом, в котором находилась открытая бутылка шампанского, как под лучами заискрились кубики, принимая игристый напиток, создавая непревзойденную картину легкой паники и хаоса. Он играл, позабыв о взрослом разговоре о деньгах, помощи, своих тетях и смехе родителя, который лишь повторял: “Скучаю по Парижу”. Мальчику было настолько весело с новыми друзьями, которые с удовольствием приняли его в игру, что он только раз повернулся в ту сторону, где теперь на земле без пледа сидели его родители: папа без туфелек, что сушились неподалеку, опершись на грудь отца, который в свою очередь обнимал его за талию, свободной рукой держал тот самый листок со стихотворением на французском языке, читал его вслух, губами почти касаясь уха папы. Андре был по-детски счастлив, предвкушая изменения в сложившемся порядке вещей. *** Вещи были собраны так, будто возвращения в Италию в ближайшее время не ожидалось. Упор делался на книги, стихи, бесконечные записи случайных мыслей, достижения Андре в рисовании, что грели душу Луи своим теплом и воспоминаниями о времени, проведенном вместе. Одежда же была отложена по настоянию Гарри, который все время, начиная с обеда и до заката, находился в небольшой квартирке, контролируя процесс сборов, жестко отказывал в переправе огромных пышных платьев, обещая купить новые, лучшие, скептически соглашался на украшения, хмурясь от мысли о тех, кто мог бы подарить их, неловко уходил из комнаты, когда Омега, протестуя криками и жестами, защищал коробки с бельем, не выдержал напора, а после вскинул подбородок так, что Гарри почувствовал укол совести. Они плыли в Париж, почти семья, оставаясь далекими друг другу, занимая две каюты. Гарри сходил с ума. Он не понимал, что происходило с Луи, почему он, только-только начиная расслабляться в его присутствии, подпуская ближе, через полчаса мог обходить его коридорами, садиться за другим концом стола, надевать глухие платья, а после щебетать о прекрасности садовых цветов, без стеснения врываясь в покои Альфы, кружась с букетом в руках, вдруг опомнившись, смутившись, извиняться и уходить. Пусть мужчина и настоял на том, чтобы Луи и Андре остановились у него на первое время, не желая отпускать от себя, да и упоминание апартаментов отца и покойного мужа вызывали у Омеги дрожь всего тела, Альфа чувствовал неведанное никогда ранее напряжение, что с первых минут появилось между ним и Луи, будто напоминая обо всем, что произошло ранее. И мысли эти не давали покоя ни днем, когда Гарри все же покидал замок, отправляясь в посольство, на рауты, где собирались исключительно Альфы и вели скучные разговоры о политике, однако их Гарри пропустить не мог, поддерживая свою значимость в обществе, и на обеды в дом семьи де ля Фер, переступая порог непременно с улыбкой и букетом красных роз, что осточертели и превратились во что-то пошлое, не имеющее ценность; ни ночью, когда душность Парижа тисками сдавливала грудь, аромат Омеги усиливался с каждым днем, впитываясь, казалось, в стены, помутняя рассудок, заставляя выходить в сад, где не вовремя зацвела вишня. Пятая ночь, исполненная отчаянием, взявшимся из ниоткуда, стала бессонной для Гарри, гоня его прочь из комнаты. Он не стал одеваться и только прихватил книгу, решив, что света полной луны будет достаточно, ежели нет, то предмет интереса послужит некой защитой от действительности, отправляя его в чужую жизнь, выдуманную историю. Альфа шел медленно по траве голыми ступнями, игнорируя щебнистую дорожку, неосознанно поддаваясь легкому веянию любимого аромата цветения, смешанного с легким Омежьим, что с каждым днем становился гуще и насыщеннее. — Месье? — раздался дрожащий голос из-за раскидистых ветвей деревьев, что Гарри запретил стричь под одну форму, наслаждаясь естественным творением природы. — Вы напугали меня. — Простите, — запоздало ответил мужчина, засмотревшись на тонкий силуэт, что просвечивал через легкую ткань ночной одежды, превращая Луи в сверкающее волшебство, с серебристым блеском, коим отливала бледность кожи. В волосах его оказалась тиара из резного рога, золота, жемчуга и бриллиантов, искусно вырезанные цветы и листья ее прятались среди прядей, выглядывая изящным блеском, сродни с блеском напуганных глаз Омеги. Сердце Альфы замерло от понимания того, что Луи надел его подарок, присланный пару лет назад, оставаясь наедине с самим с собой. — Вы… — Прошу, не подходите ближе, — он выставил руки вперед, после обнимая себя и прячась за вишней, путая мужчину выбором языка, что вытягивался из подсознания, заученный давно, не используемый нынче. Гарри принял условия, с трудом переходя на древнегреческий, как никогда ощущая себя смертным, встретившим божество, боясь прикоснуться, желая поддаться искушению. — Я мог бы почитать Вам, — Альфа подошел к дереву, оставаясь с другой стороны ствола, чуть наклоняясь вперед, едва не касаясь носом плеча Луи, глубоко вдыхая сводящий с ума аромат. — Да, — будто в мольбе ответил Омега, откидывая голову назад, сдавливая вырвавшийся наружу тихий стон. Они одновременно опустились на траву, все еще разделенные вишней, что сыпалась от воздействия на нее, превращая происходящее в миф, достойный самих Богов. Гарри стал читать стихи Сафо, медленно, позабыв о книге, оживляя память, не сводя глаз с утонченных кистей, что скользили по бедрам вверх, открывая полы пеньюара, оглаживая кожу, будто дразня, не заходя глубже. “Твой приезд — мне отрада. К тебе в тоске Я стремилась. Ты жадное сердце вновь — Благо, благо тебе! — мне любовью жжешь”, — Альфа задыхался, голос его становился ниже, отчего Луи покрывался мурашками, выгибался навстречу прикосновениям, ощущая, как мало этого было, скуля от жажды большего. — Я… — Омега не выдержал, обращая затуманенный взгляд к мужчине, облизывая пересохшие губы, вновь прикрывая глаза, заводя дрожащую руку за дерево, хватаясь за запястье Гарри, притягивая его к себе. — Вы чувствуете? — Разумеется, — Альфа сел за спиной Луи, поворачивая его к себе боком, путаясь пальцами в волосах, расслабляя, давая привыкнуть к себе, останавливая себя от резких движений. — Позволишь? — он вел подушечками вдоль позвоночника, ощущая легкую испарину под шелком, огибая попу, заставляя Омегу дрожать в нетерпении, кивать, приглушенно стонать в ночную рубашку Гарри, кусать широкую грудь, впиваться пальчиками в бицепс. Мужчина приподнял пеньюар, одновременно припадая к шее Луи, продолжая шептать на ухо стихи, неспешно проникая в сочащуюся дырочку двумя пальцами, возбуждаясь от содроганий наслаждения Омеги, от его стонов и движений навстречу, еле сдерживаясь от того, чтобы не овладеть таким открытым сейчас, принадлежащим всегда только ему. Луи вздрагивал, впиваясь короткими ноготками все сильнее, летя в пропасть, поддавшись искушению, с закрытыми глазами находя губы Альфы, целуя их в блаженстве, запуская пальчики в длинные волосы. Он смотрел затуманенным взглядом, не помня себя, шептал имя мужчины на французском, не забыв добавить “Месье”, будто не сам перекидывал ногу через бедра, заставляя беспорядочными действиями прижимать себя, обнажать вспотевшее тело, сжимать до покраснений на коже. Гарри дышал быстро, слыша этот аромат шоколада, карамели, сгорая под прикосновениями, от происходящего, что набирало обороты — Омега, хныча от нетерпения, забрался к нему в кальсоны, высвобождая налившийся до предела член, что от скопившегося напряжения приобрел багровый цвет, готовый выплеснуть семенную жидкость от одних только легких касаний подушечек пальцев. — Прелесть, — Альфа раздвинул половинки попы Луи, останавливая его, удерживая навесу, — ты не должен… — Молчите, молчите, — он обхватил ладонями лицо Гарри, тяжело дыша ему в губы, оставляя на них короткие поцелуи, двигаясь все ниже, насаживаясь на плоть, всхлипывая от резкой боли, что прошлась вверх по позвоночнику. — Слишком… Узость внутри Омеги кружила голову, мужчина расконцентрированным сознанием, еле понимая реальность, что-то шептал, нежно оглаживая ягодицы, покусывая ушко и тонкую шею, где вена пульсировала с удвоенной скоростью, будто жаждущая, чтобы ее прокусили. Он входил медленно, осторожно, давая Луи время привыкнуть, чувствуя пульсацию внутри и новый поток смазки, что непременно помогал, однако своим запахом будто проверял, как долго Альфа сможет сдерживать себя. Луи дрожал, находясь на грани действительности и забытия, прикрыв глаза, он цеплялся за широкую, вспотевшую спину, как за последний шанс удержаться в этом мире, не улететь к небесам. Аромат Альфы, его власть над разумом заставляли забыть о каждом данном себе слове, действовать инстинктами, впиваться в чуть загорелую, солоноватую кожу, слизывать капельки пота, наслаждаться дурманом. Он не смог терпеть больше, резко насаживаясь полностью, замирая в удовольствии с немым криком на губах. — Прелесть, — голос Гарри стал настолько глубоким и низким, что Омега невольно вздрагивал, слыша его, млел, ластясь, желая отдаться. *** Яркие лучи полуденного солнца разбудили Луи с пересохшим горлом, на смятых простынях, окутанного ароматом духов, флакончик от которых, брошенный, лежал на полу рядом с любимым кружевным бельем, надеть которое сил не было. Омега нахмурился, ощущая липкость и ломку во всем теле, тяжесть в голове и соленый привкус на кончике языка, не желая просыпаться. Его хватило только на то, чтобы дотянуться до колокольчика, что в падении издал звон, привлекая служанку. Изящная девушка лет двадцати вбежала в комнату, на ней был элегантный, но, должно быть, слишком жаркий костюм: черное платье, белый передник и чепчик. Луи осмотрел ее с ног до головы и с грустной улыбкой хмыкнул, понимая, что Гарри всегда выбирал красивых служанок. Стройных, милых, но с легким оттенком фатальности. Интересно, что творилось в этом замке, когда гости уходили и двери плотно закрывались? Впрочем, Луи, истощенный и слабый, не хотел себя мучить этими вопросами. Ему понадобился час, чтобы прийти в себя. Водные процедуры помогли избавиться от стойкого запаха, что совсем не смущал, потому как давно смешался с запахом Гарри, еще тогда, когда Омега вынашивал Андре, становясь незаменимой составляющей его родного аромата. Крепкий кофе помог ненужным мыслям, вроде тех, что намекали на страстную ночь, покинуть голову, сделать ее более чистой и свободной. Тишина, в которой служанка ухаживала за высохшей кожей Луи, действовала благоприятно, ничто его не тревожило, пока девушка, стесняясь своего вопроса, все же спросила: “Предупредить Месье и гостей о Вашем появлении?” Внизу ждали Пейны. Они прибыли всей семьей на целый день, что стало традицией и более не обсуждалось, являясь естественным проводом субботы, когда Марселла виделась с крестным, Авелин и Гарри находили все новые и новые темы для разговоров, Лиам же опустошал бесконечные запасы алкоголя и изучал библиотеку, пытаясь найти книгу, что въелась в его голову одной только строчкой. Луи, будучи в приподнятом настроении, надел легкое летнее платье, что приятно охлаждало кожу и струилось по телу, любимые украшения и самую счастливую улыбку, чувствуя, как внутри него все трепетало от предвкушения долгожданной встречи. Он спускался медленно, стараясь не шуметь легкими подолами, он уже слышал голоса Лиама и Гарри из гостиной, слышал, кажется, даже безмолвную Авелин. Стоило еще немного спуститься — и они увидели бы его. Луи остановился еще на секундочку, перевел дыхание, ступил дальше. Его появления в дверном проеме никто не заметил, кроме Марселлы, которая чинно сидела на коленях Гарри, но, увидев Омегу, подсознательно потянулась к нему, быстро спрыгнула с колен ошарашенного Альфы и устремилась к Луи, который подхватил ее на бегу и прижал к себе. Девочка озорно захохотала и обвила руками тонкую шею. — Я знаю кто Вы! Мама рассказывала мне о Вас очень много, — сказала Марселла. — Правда, и кто же я? — спросил он с интересом. — Вы — Луи, мой крестный, так ведь? — Совершенно верно, — Омега прошел к диванам и креслам, где сидели Авелин, Лиам, Гарри и слегка поникший Андре. Луи провел рукой по плечу сына: — Доброе утро, уважаемые друзья. Андре, — ребенок повернул к нему голову, — почему Вы такой хмурый в столь ясный летний день? — Мне плохо удается говорить по-французски, — ответил мальчик по-итальянски. — Стоит просто немного поусердствовать — и Вы все вспомните, мы ведь с Вами дома всегда говорили по-французски, — Луи занял вакантное место в кресле возле Авелин. — Да, но тут настоящие французы, я стесняюсь своих небольших ошибок, — продолжал Андре, не обращая внимания, что ни Лиам, ни Авелин его не понимали. — А я по Вашему кто? — спросил Луи. — Испанец, что ли? Я бы на Вашем месте стеснялся того, что Вы ставите людей в неловкое положение. Ах, Авелин, как давно я Вас не видел! Какое счастье! — Луи больше не поучал сына, так как знал, что тот понял и будет стараться с удвоенной силой. — Луи, милый мой друг! Действительно! Как Ваша жизнь? — она инстинктивно подвинулась ближе к Луи, а он почувствовал то самое тепло, которое исходило от нее. — Те письма… их было недостаточно, я сильно скучала по Вас. — Господи, Авелин, то были огромные письма! Слава Богу, Луи писал приметку, где там для меня, иначе я бы не вытерпел все читать! А что ты в ответ писала? Я думал, мы скупим всю бумагу в округе! Гарри, согласитесь, Омеги — очень многословны! — быстро вставил Лиам, переводя все на шутку. — Ну не знаю, как Вам, а мне Луи не прислал ни одной строчки, так что не могу согласиться, — Гарри тоже улыбался. И Луи вместе с Авелин стали еще более радостными. — Вот, Луи, кого Вам следует спрашивать! — воскликнул Лиам. — А моя уважаемая жена и без того выдала Вам все секреты нашей милой столицы. В то время как Гарри запрятал целое кладбище скелетов у себя в шкафу, — Лиам очень хорошо знал, к чему он ведет. Он почувствовал, что улыбка Гарри становится натянутой, что легкая радость покидает его. — Не так ли, старина? — он игриво толкнул Альфу в бок. — Не кладбище на самом деле, так… склепик, — Гарри все еще пытался перевести слова Лиама в шутку. — Вы просто нагло пользуетесь тем, что Луи не читает французских газет, — Лиам же наоборот упрямо городил свое. — Я вообще не читаю газет, — спокойной ответил Луи, чувствуя, как Марселла у него на руках разглядывает кольца. — Там одни неинтересные сплетни и политики. Или даже слитое воедино. Вот скажите, какое мне дело до того, что, допустим, Луиджи Аморе завел очередную любовницу и не живет с женой? — Тогда слушайте сплетни, которые будут Вам интересны, — Гарри неслышно вздохнул, он не хотел, чтобы Луи все узнал так. — Некий Гарри Стайлс, французский политик английского происхождения, что можно узреть по его холодному профилю, вечный холостяк и страшный кутила, говорят, посватан с одной из самых завидных невест Франции по имени Адель де ля Фер, дочерью богатого магната. Как Вам неинтересные сплетни? Хорошо я справился со своей ролью газеты? На долю секунды на лице Луи промелькнули обида, злость и ярость, но никто, даже Гарри, который пристально смотрел на него, не заметил этого. И чтобы скрыть всю палитру своих чувств, Луи рассмеялся и прибавил: — Лиам! Удивительно, как хорошо у Вас получается! Идите в журналистику! А Гарри Стайлс, французский политик английского происхождения, кутила и холостяк, — Луи произнес это с интонацией заговорщика, притянув Лиама к себе ближе, но так, чтобы услышали все, — еще и — информация от проверенных людей — еще и страшно банален! Вы повторяетесь, милый, — сказал он обычным тоном, может быть, немного более веселым, чем обычно, — опять хотели сделать меня любовником! Это просто банально! — повторил он, веселыми, искрящимися глазами заглядывая в глаза Альфы, который сидел, холодея от происходящего. К ужину Луи не спустился.