Неизведанные земли

Стоило мне увидеть её , как любовь переполнила меня, вытеснила все фразы, которые я заготовил. Эрих Мария Ремарк "Три товарища"

Отстраненный, задумчивый голос совсем не произвел впечатления на Андре. Он только кивнул и принялся за свою взрослую работу, куда после имени мужчины записал еще и сумму, которую остался должен. Пока он был занят, Сеньор подозвал официанта и расплатился, игнорируя недовольные косые взгляды и поджатые губы, что немного тряслись от желания сказать и невозможности сделать это. — Мой отец, — начал мальчик, закончив с писаниной и спрятав листок и грифель обратно в карман, — министр Франции, и его тоже зовут Гарри Стайлс, поэтому мое второе имя Гарри. Разве могут быть два человека с одинаковыми именем и фамилией? — он задумчиво смотрел на мужчину, изучая его не по-детски серьезным взглядом. — На нашей планете так много людей… Полагаю, в мире существует огромное количество одинаковых фамилий и имен. — Ясно, — грустно ответил Андре и уже хотел встать из-за стола, но мужчина остановил его, продолжив разговор. — Но в данный момент это не важно, потому что я Ваш отец, — обыденным тоном, будто обсуждая погоду, сообщил Альфа, выдавая свою нервозность только частым жестом — он поправлял волосы. — О-о-о, — мальчик застыл в неверии и забавно хлопал ресницами, изучая человека напротив, который неожиданно оказался его вторым родителем. — Правда-правда? — Да, такими вещами не шутят, — он улыбнулся и протянул руку для пожатия, знакомясь со своим уже взрослым сыном. — Я не балуюсь, ну почти. И не огорчаю папочку, и каждое утро нарываю букет в саду для него, только Сеньор Антонио ругается, но я успеваю убежать, он ведь толстый и не догоняет меня, машет руками и садовыми ножницами, — на одном дыхании выпалил Андре, захлебываясь в своих словах и страхе не оправдать ожидания. Он все думал, что слова “Ваш отец министр Франции…” накладывают на него огромные обязательства, и даже Принц или Король не казались такими важными людьми, как собственный отец, который всегда незримо был рядом и будто с укором смотрел на проделки и порванные на коленях новые штанишки. — Эндрю, — мужчина закурил новую сигарету, обращаясь к мальчику на английский манер, и наполнил стакан лаймовой водой, протянул его сыну, после успокаивающе сжал его плечо. — Я не собираюсь ругать тебя, и впредь… не стоит оправдываться перед кем бы то ни было, это глупо и никогда не приносит результата — человек не изменит своего мнения, даже если ты начнешь клясться в своей невиновности. — Хорошо, — ребенок кивнул так активно, что чуть не расплескал содержимое стакана, что приятно холодил его ладони. — Лучше расскажи мне, чем вы с Луи’, эм… папой, занимаетесь здесь? — Мы сначала много путешествовали после того, как Королева нас выгнала и заставила папочку плакать, потом и Николас плакал, но я никому не сказал, что видел… На корабле, он был очень большо-о-ой, и там всегда играла музыка, мы встретили Владюсю и стали путешествовать с ним. Он учил меня русскому языку, но мне было слишком сложно, я неправильно говорил некоторые буквы, только одну фразу хорошо запомнил: “Зажжем огни, нальем бокалы, утопим весело умы”, — Андре остановился и задумался, хмуря лобик от напряженной работы памяти, — “И, заварив пиры да балы, восславим царствие Чумы”. Гарри кивнул и улыбнулся, узнавая в этом отрывке из трагедии Пушкина своего давнего друга и его снисходительное, будто к глупому, неопытному ребенку, отношение к России. Он удивился больше, если бы Владислав выучил с Андре что-то более легкое, из детских сказок или басен, а не эти столь тяжелые в принятие строки. Вот только отчего-то ему становилось грустно: казалось, будто каждый сумел провести время с его сыном, кроме него самого. — Так, Вы учите языки? Ваш итальянский очень хорош, — подметил мужчина, одобрительно наклонив голову, заставляя мальчика смущенно покраснеть и спрятать глаза. — Да… немножко. Папочка не разрешает говорить в Италии на испанском или английском, но в Испании мы говорили только на испанском, а вот в Триполи на французском, хотя там почти все разговаривают на арабском, но это о-о-очень сложно. Мы пробовали с Владюсей брать уроки, но решили, что лучше потратить это время на созерцание прекрасного, — он снова повторил интонацию Владислава, с широкой улыбкой, в которой не хватало нескольких зубов, и блестящими озорством глазами. — Папочка тогда встречался с одним Месье и не был с нами. — Вот как… — Гарри потушил окурок и вдруг почувствовал нарастающую ревность, которую не испытывал даже тогда, когда знал о связи Луи с Принцем Фердинантом — сказывалась близость Омеги, которого он чувствовал у себя за спиной, но до сих пор так и не повернулся, чтобы удостовериться в своих инстинктах. — Еще мы были на балете, но это тоже было давно. Прошло уже, — мальчик возвел глаза к небу и задумался, мысленно просчитывая месяцы, — полгода и два месяца. Папочка решил остаться жить в Венеции, а Владюся уехал путешествовать дальше. Он сейчас в Англии, недавно прислал письмо и кучу подарков! — Но… — у Альфы никак не укладывалось в голове то, что Андре, которому еще не исполнилось даже шести лет, знал слишком много, считал в уме, не используя пальцы или палочки, писал, пусть и печатными буквами, мог спокойно вспомнить целое четверостишие, которое выучил не меньше восьми месяцев назад. — Ты гениален для своего возраста, — почти шепотом сказал Гарри, боясь этими словами вызвать манию величия у ребенка. — Нет, совсем нет, — мальчик покачал головой и начал болтать ногами. — Папочка говорит, что все, что я когда-то услышал, хранится вот тут, — он указал на свое темечко пальцем, замерев на секунду, и снова начал раскачиваться. — Если я что-то забыл, папа не говорит со мной, может совсем долго, и всем вокруг запрещает. А я думаю, вспоминаю и жду, тогда ответ сам появляется, но я сильно устаю в такие дни… — Что же, и языки выучил таким образом? — Гарри ухмыльнулся подобной формулировке гениальности ребенка, убеждаясь в изобретательности Луи, который не дал зазнаться своему сыну. — Нет, просто папа учил испанский и английский, когда я был у него в животике, а потом я слушал, как Лотти и девочки берут уроки, так я и выучил… А теперь с учителями! — Андре говорил с удовольствием, радуясь, что отец его не ругает вовсе и настроен благосклонно, пусть и курит беспрестанно. — Хорошо… хорошо, — мужчина последний раз затянулся и надел шляпу. — Что же, пора поздороваться с папой, — он протянул руку сыну и, пытаясь усмирить волнение и ожидание отказа, пошел вдоль столиков, сосредоточив взгляд на изящной, тонкой фигуре Луи, который увлекся чтением и не замечал, что плетеный зонтик уже не закрывал его от солнца, ветер оголил щиколотки, а кружево спало с плеча — Гарри невольно улыбнулся, узнав своего юного Луи в этом ставшем чужим человеке. Андре молчал. Он будто интуитивно чувствовал, что сейчас не время для эмоциональных всплесков, что он не тот, кто должен окрикнуть папу, и крошечная мысль о своей неуместности пропала только благодаря сжатию его маленькой ладони крупной, что была в три, а то и все четыре раза больше его собственной. — Андре, ты уже… — Луи поднял глаза и замер. Рядом с его сыном, который широко улыбался и с огромной надеждой смотрел на него, стоял мужчина, изменивший всю его жизнь, направивший ее в совершенно другое русло. Гарри Стайлс своим неприсутствием присутствовал всегда, в каждой строчке стихотворений и прозы, потому как являлся тем, кто подтолкнул к действию, в каждом новом изученном слове и явлении, направлении философии, искусства, потому как своими резкими, тогда казалось презренными, обидными, высказываниями побудил к росту. Он был рядом последние полгода как поддержка, опора, пусть и находящаяся неизвестно где — одно Луи знал точно: ни один Альфа не оставил на его жизни такой сильный отпечаток, как Гарри Стайлс. В конце концов, он подарил ему сына, прекрасного сына, который своими еще крошечными пальчиками цеплялся за отца, хотел верить, что он будет в его будущем. Все молчали, и только недовольный официант с наигранным грохотом убирал соседний столик, позвякивая посудой, разбавляя гнетущую атмосферу, когда в головах обоих взрослых одновременно царил хаос и пустота — подходящих слов для начала разговора не было ни у кого. — Вы уже посетили Венецианские сады? — спокойно, будто внутри него не ожил зверь, что кричал, ревел, призывал схватить и никогда не отпускать, спросил Альфа и учтиво склонил голову в приветствии. — Я… — Луи покраснел, что стало огромной неожиданностью для Гарри, который думал, что Омега давно перестал чего-либо стесняться. — Отвернитесь, — он поправил юбку, прикрывая лодыжки, затянутые в чулки, которые непременно привлекли внимание мужчины — он не отвернулся и только вопросительно вскинул брови. — Да, мы были, но… Я с удовольствием прогулялся бы там вновь. Гарри подал руку Омеге, который, словно невинное дитя шестнадцати лет, прижимал к себе томик Эмиля Золя, запрещенного во всей Европе, пряча его от чужих глаз, и неловко поправлял спавшее с плеча кружево, точно боясь, что его могут понять неверно, что он пытается соблазнить, хотя на самом деле это новое платье было ему подарено, а не сшито на заказ по размерам. Луи колебался. Он одернул несколько раз юбку и смущенно огляделся вокруг, кусая губы и пронзая взглядом широкую ладонь, которая в ожидании повисла в воздухе. — Не думаю, что это приемлемо, — наконец выдохнул он и чуть кивнул сам себе, схватив Андре за свободную руку и приготовившись идти. — Прошу прощения, — Гарри растерялся, не ожидая такого поворота событий — он был готов ко всему, что в него снова полетят стеклянные предметы, что ругань и крики разбавят тишину Венеции, что скандал перерастет в нечто колоссальное, не сравнимое с предыдущими, но никак не безмятежного, девственного Луи, прячущего глаза и отказавшегося от его руки, потому как сам он был без перчаток. Альфа улыбнулся и загорелся огромным желанием вновь подчинить себе это чистое, загадочное существо, которое не поддавалось никаким законам. Общий ребенок, который весело шел между ними, подпрыгивая и пиная камешки, будто и не был результатом страстной ночи, что они провели вместе — Омега, со своим румянцем на щеках и порхающими ресницами, заставлял Гарри чувствовать себя на десять лет моложе, завоевателем, которому никогда не покорится, даже не раз разделив постель. — Давно вы в Италии? — мужчина знал ответ от Андре, но другого вопроса, который бы не шел в разрез со сложившейся ситуацией, подобрать не мог — приходилось выкручиваться. — Давно, пару месяцев жили в Риме, но потом… захотелось чего-то легкого, некричащего, понимаете? — Прекрасно понимаю. — А Вы? Мы с Андре часто гуляем по улицам города, но… раньше я не замечал Вас. — Я прибыл вчера, — Гарри пожал плечами и поправил шляпу. — Недельный отпуск, без внедрения в политику и вопросы страны… Опережая Ваш следующий вопрос… Я остановился на вилле Фоскари, слышали о ней? — Разумеется, мы ездили туда на небольшую экскурсию, гуляли в парке и заходили в холл, — Луи улыбнулся воспоминаниям: здание, своими очертаниями похожее на античный храм, приглянулось даже ребенку, особенно его впечатлили фрески, часть которых все же удалось увидеть, пусть дальше парадной части их и не пустили. — Да… прекрасное место, Вам должно понравиться. Вход внутрь теперь открыт, только для друзей, разумеется. — Но разве… О, только не говорите, что Вы владеете этим великолепием, — в его тоне проскользнули эти игривые ноты, что Омега использовал раньше, позволяя себе намного больше, чем сейчас. — Будь по Вашему, я не скажу, — Гарри ухмыльнулся и повернул направо, продолжая путь в тишине. Они уже дошли до сада, усыпанного зеленью и яркими пятнами разнообразных цветов, и наслаждались красотой вокруг, вот только Альфа не обращал внимания ни на что кроме искрящегося в свете заходящего солнца лица Луи, который не замечал этого или делал вид, что не замечал. — Папа, могу я поиграть с мальчиками? — Андре указал на толпу ребят на поляне, старшие из них гоняли мяч, младшие же мешались, весело бегая вокруг них. — Милый, — Омега присел, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом ребенка, и внимательно посмотрел на него. — Вы не можете оставить меня одного с Альфой, понимаете? — Луи говорил тихо, но слова его долетали до слуха Гарри, который абсолютно не понимал, что к чему и почему Луи ведет себя подобным образом. — Понимаю, — Андре трогал волосы родителя и размышлял, пытаясь придумать, как он мог бы поймать двух зайцев. — Я буду смотреть за вами одним глазком, обещаю! Пожалуйста, мне так хочется поиграть! Омега не знал, что творится внутри него, но этот трепетный страх остаться наедине, пусть и в окружении множества людей, заставлял его желать убежать отсюда в съемные апартаменты, как можно дальше от Гарри Стайлса, который весь вечер не отводил от него восхищенного голодного взгляда, взгляда хищника. — Да… да, идите, — возобладав над собой, ответил Луи и встал, осознав, что не может использовать ребенка в своих целях. Его не покидало чувство, что он встретился с человеком, с которым у него была непозволительная связь на протяжении четырех лет — все подарки, хранившиеся в сундучке, вынимались из него только глубокой ночью, под грифом секретности и при свете одной свечи. Он примерял украшения, сидя напротив зеркала, наносил духи, идентичные тем, которые использовал еще в Париже, подаренные все тем же человеком, надевал любимое белье, в котором не появлялся ни перед мужем, ни перед Принцем, а только перед ним, перед человеком, который заставлял ощущать его даже на расстоянии тысячи километров. В интимных отношениях с Николасом Луи чаще всего оказывался эмоциональным доминантом, ему безумно не хватало той власти над собой, что он испытывал, будучи в замке, хоть тогда этого и не признавал. Позже, оказавшись совершенно один, в Венеции, без постоянного Альфы, Луи не мог позволить себе короткие интрижки и пытался сделать все сам. Особенно тяжко приходилось в период — он так же надевал любимое белье, из последних сил, находясь на крае забытия, брызгал на подушку аромат и зарывался в нее лицом, представляя, что не его пальцы, проникают в сочащуюся дырочку, а член Гарри. Под утро же, когда сознание было настолько затуманено, что стены, покрытые итальянскими тканями, превращались в каменные с большими окнами, прикрытые тяжелыми портьерами, по телу же пробегалась приятная дрожь, будто под ласковыми, успокаивающими прикосновениями мужчины, который всецело завладевал фантазиями. Луи было стыдно. Ему казалось, что все вокруг знают о его тайне, в особенности Гарри, запах которого сводил с ума, взгляд вынуждал прижимать книгу ближе к груди и беспрестанно поправлять кружево, что каждую минуту норовило оголить плечо. Андре убежал со счастливой улыбкой, позабыв о своем обещании, как только оказался в куче восторженных мальчишек, соревнующихся за единственный мяч, оставляя между родителями пустоту в одного маленького человечка, которую преодолеть не решался каждый. — Вы прекрасно воспитали вашего… — Гарри поджал губы и на секунду задумался, — нашего сына. — Это не только моя заслуга. Мне помогали, разумеется, — Луи еле контролировал свой голос, что срывался в конце предложений, и дышал ртом, боясь потерять голову от близости, от долгожданной близости. — До того, как мы остались одни на некоторое время, Владислав взял руководство над Андре, его познаниями в литературе. Я был против, но меня никто не слушал, — он улыбнулся и немного расслабился, увидев на лице Гарри ответную улыбку. — Эти книги были явно для взрослых. Уверен, Андре мало что понимал из них, но чтение Владислава его завораживало… А до этого, разумеется, Николас. Он… Нет, мальчик никогда не считал его родным отцом, но уважает и по сей день, так же, как и тогда. Принц дал нам очень много, я никогда не смогу отблагодарить его за это. — Я рад, что в Вашей жизни оказывались люди, опора, когда я… не был рядом. — Вы не были, — эхом повторил Луи и погрузился в свои мысли. Он думал о том, почему больше не испытывал злость или ненависть, обиду или желание запустить чем-нибудь в мужчину, почему от того ощущения предательства не осталось и следа. И единственное, что могло объяснить крутившиеся в голове вопросы: он перерос тот промежуток времени, он был отомщен годами разлуки и безразличием — но теперь ничего, кроме новых, чистых чувств не осталось. На душе было легко и приятно, пусть небольшой секрет и подпалил края белоснежного листа, с которого начались их отношения вновь, это делало их только интереснее. Луи улыбнулся, предположив, что и Гарри мог со своей стороны внести немало секретов, и тут же покраснел, вспомнив, что именно мог делать этот мужчина с жестким, ярким характером. Они в приятной тишине продолжали путь по аллее и, не сговариваясь, повернули к беседке, скрытой в тени крон сливовых деревьев, где между листочками виднелись спелые фрукты. Гарри закурил после одобрительного кивка Луи, садясь на все том же расстоянии от него, будто Андре еще находился между ними. — Мне писала Шарлотта, — выдыхая струйку дыма, вдруг сказал мужчина. — То есть… так Вы узнали, что мы в Венеции? — Нет. Разумеется, нет. Мы не говорили о Вас. Это ее сообщество или движение, черт пойми что, — Гарри ухмыльнулся, закинул ногу на ногу и снял шляпу, окончательно расслабляясь в местечке, недоступном для посторонних глаз, откуда была видна поляна, в частности и Андре. — Она спрашивала, как обстоят дела в Париже, как относятся к Омегам и женщинам-Альфам… Решила действовать более активно и не засиживаться в Испании. Я одного не пойму, как юная девушка, почитающая слово матери и отца, привитый с рождения этикет, вдруг надумала плыть против течения? — Да, это выглядит странно со стороны, но… случилось многое, — Луи пожал плечами. — Ни мать, ни отец сейчас не имеют на нее никакого влияния, к тому же она вышла замуж за испанца. Совсем недавно и… — О, этот Родригес, да, я в курсе. Он-то, восхищенный ее красотой и силой характера, и потакает всем ее идеям, большинство из которых слишком наивны и глупы. Шарлотта просила совета, какую программу развернуть во Франции, — Альфа поправил волосы и повернулся боком к Луи, находя его глаза потухшими. — Я сказал что-то не так? — Нет, Месье, я полностью с Вами согласен, просто… Если Вы и дальше намерены вести с ней переписку, прошу, будьте мягче. Эта идея помогает ей продолжать жить, не вспоминая прошлого. Она искренне верит в ее успех, — Луи вдруг начал дрожать, вспомнив, в каком состоянии нашел Лотти в доме отца. — Я не давил, сказал, что ей нужно разобраться с контингентом, желаниями и требованиями, — Гарри захотелось обнять Омегу, который на глазах становился меньше, однако установившиеся в начале встречи отношения между ними не позволяли сделать ему этого. — Разумеется, Омега, который живет под крылом своего успешного мужа и занимается любимым делом, имея в доступе библиотеку, возможность путешествовать, некую свободу от детей, которыми занимаются учителя и няньки, не захочет вступать в ряды работниц, решивших встать вровень с Альфами. Шарлотта не видит границ, свобода в выборе профессии и оплата за нее вытекает за рамки — это может привести к тому, что зарабатывание средств для Омег станет обязательным, ведь это и есть основная функция Альфы, который содержит свою семью. А именно об этом идет речь. Я всеми руками за то, чтобы труд Омег ценили, но эту просьбу нужно формулировать верно, без негатива и давления, будто во всем виноваты бессердечные Альфы, которые испокон веков только и делали, что добывали пропитание для семей. — Гарри, — Луи остановил его, обхватив запястье тонкими пальчиками, — спасибо. Он кивнул в ответ, замерев в удивлении и приятном ощущении кожи Омеги, который скоро убрал руку, покраснев больше прежнего. — Здесь душно, — Луи отвернулся и начал махать кистью, скрывая этим свое смущение. — Луи’, — Гарри больше не мог выдерживать этого напряжения, воспринимая его как игру, как что-то совершенно не уместное для них, после всего, что было, что еще может быть. Он аккуратно повернул лицо Омеги к себе за подбородок, указательным пальцем очерчивая линию челюсти, не в силах отвести взгляда от дрожащих, розовых губ. Рука сама скользила по бархатистой коже, едва тронутой загаром, туда, где кружево снова оголило плечико, к ключицам и косточке, которую хотелось поцеловать, после зарыться носом в волосы и вдыхать-вдыхать, пока прекрасный аромат не заполнит каждую клеточку. — Зачем все это? Мы… — Папа! — в беседку ворвался запыхавшийся Андре, полы его рубашки выбились из шортиков, а на коленях красовались новые раны, спрятанные за травой, прилипшей к крови. — Папа? Луи прикрыл глаза и остался в том же положении, разбитый, будто отданный на растерзание, будто уже растерзанный. Гарри же спокойно повернулся к сыну и улыбнулся ему уголками губ, протягивая вперед руки. — Наигрался? — Захотелось кушать, — пробурчал мальчик, поглядывая на то, как его папа судорожно поправляет платье и прижимает книгу к груди, однако к отцу подошел. — Дома… кхм, — голос Луи сорвался, словно он не говорил долгое время. — Покушаешь дома. Солнце скоро сядет, милый, — он встал и протянул руку ребенку, застыв в ожидании. — Отец поедет с нами? Ответа Луи ждали оба, Андре с огромным желанием обрести двух родителей, как было у всех его друзей, Гарри получить желаемое: семью. — Приходите завтра к нам на ужин, утром у Андре занятия, после дневного сна мы рисуем… — Омега смотрел на спелую сливу, боясь отвести от нее взгляд и наткнуться на изучающий, тот, что светился ярче зелени Венецианских садов. — Но… — хотел было возразить мальчик, но был прерван отцом. — Да, хорошо, — Альфа поджал губы и кивнул. — До завтра, Эндрю, — он протянул ладонь для пожатия, отчего ребенок, почувствовав себя совсем взрослым, просиял. — Луи’, — Гарри чуть поклонился, заведя руки за спину, и отошел, освобождая путь к каналу, где гондольеры ожидали нагулявшихся господ. *** Напряжение не отпускало Гарри с самого вечера. Он пытался заниматься различными делами, которые запланировал на время увольнения от службы при правительстве: разбором писем, подсчетом доходов и расходов, порядком в своих имениях, что на расстоянии было сделать довольно-таки трудно, чтением книг, которые пылились в ожидании слишком долго — он не мог погрузиться с головой ни в одно из этих дел, перед глазами его появлялся то сын, восторженно рассказывавший о своих достижениях, то Луи в сменяющих друг друга образах: невинном и страстном. Гарри был счастлив, что Андре не побоялся к нему подойти, таким образом повернув не только свою судьбу, но и судьбу своих родителей в совершенно другую сторону, где они могут быть вместе. В этом Альфа не сомневался. Он чувствовал, что Луи откроется ему, это подтверждало и его теперешнее поведение, в котором он показывал себя со слабой стороны, чего раньше не допускал, оставаясь закрытым даже в самых тяжелых жизненных ситуациях. А приглашение на ужин, прозвучавшее тонким голоском, в котором проскальзывали нотки неуверенности и страха, заставило Гарри вдохнуть полной грудью, чего он не делал очень давно, пожалуй, с тех самых пор, когда узнал о ребенке. В его теперешней жизни, развернувшейся в Италии, вдруг образовался секрет, который никогда не был таковым, являясь обыденным откровением для каждого представителя богемного общества Франции. Дело было в том, что в Провансе, в огромном поместье, затерявшемся среди цветов и зелени, жила девушка, до недавних пор считающаяся исхудалой девчонкой. Однако стоило ей в свои шестнадцать лет выйти в свет, появиться на балу, что принимал Гарри, от гадкого утенка Адель де ля Фер не осталось и следа. Точеная фигура, пустота во взгляде, отстраненность и будто нежелание быть привлеченной к земному покорили Альфу. Он не стал тянуть и уже как полгода посещал дом Месье де ля Фер в качестве потенциального жениха, узнавая свою будущую невесту, жену, мать детей со всех сторон, каждая из которых ему казалась уникальной, что поддерживалось декоративным фоном в виде невзрачных сестер и нянек. В Италию Гарри прибыл не только поправить дела и отдохнуть от службы, но и разобраться в своих чувствах, мыслях, которые твердили ему о скорой старости и отсутствии семьи. Тут мужчина решил с особой точностью рассмотреть все выгоды и недостатки будущего положения, кем он представляет себя через десять лет, видит ли подле молодую Мадам, беременную третьим ребенком, поплывшую в фигуре, потерявшую былой блеск. Он должен был размышлять именно об этом, но в первый же день повстречал сына и Луи, которые вытесняли Францию и все, что произошло в этой легкой, порочной стране, из его вспухшей от мыслей головы. Он сознательно останавливал себя от желания принарядиться, чтобы произвести впечатление, и злой сам на себя надел первую попавшуюся светлую рубашку и бежевые брюки, наплевав на галстук и пиджак, одновременно задыхаясь от жара улиц и распирающего грудь желания поскорее оказаться в другой части города, где частные постройки сменяли дома с несколькими квартирами в каждом, что нынче пользовались огромной популярностью среди иностранных граждан. Первый шаг за порог был уже сделан, когда мужчина понял, что руки его неприятно пусты. Одного беглого взгляда на садовые цветы оказалось достаточно — он не готов в качестве подарка вручать Луи букет, это казалось в данной ситуации чем-то пошлым и попахивающим подхалимством, однако воспоминания о прекрасном бельгийском шоколаде, при правильной растопке которого получался восхитительный напиток, заставили его улыбнуться. Гарри попросил упаковать ему с собой столько, чтобы хватило для десерта на три персоны, предположив, что гостей больше не будет. Приходить “со своим” до сих пор считалось дурным тоном, дабы не намекнуть на отсутствие благополучия хозяев, в отличие от традиций восточных стран, где с пустыми руками в чужой дом входить не смели. Однако сегодня ему хотелось сделать приятное и сыну, и Луи, помня любовь второго к этому десерту. Гарри ждал в гостиной, выкуривая вторую сигарету, ощущая нервозность, с периодичностью в тридцать секунд посматривая на часы. Он нервно оглядывал еще чужие стены нового владения, в котором из его были только некоторые картины и книги, остальное же сохранилось еще от прошлых хозяев, включая мебель и портьеры на окнах, им же все досталось от еще более ранних собственников — мужчина ухмыльнулся, прикинув возраст дивана, на котором сидел, безбожно скребя короткими ногтями по обивке. В свои тридцать шесть он ярко чувствовал пустоту внутри, которая неожиданным образом оказалась заполнена в момент взгляда серьезных детских глаз, идентичных его, которые неосознанно тянулись к корням, еще не зная о кровной связи родителя и ребенка. Гарри ожил, хотя до этого искренне верил в свое всецелое проникновение жизнью. Частые разъезды по Европе с заданиями от президента приводили к приятной усталости, сытости людьми и эмоциями, искусством различных городов, столиц, красотой Омег и вниманием. И только сейчас, глядя на стол, где была небрежно брошена перечитанная вдоль и поперек книга, он понял, что ничего ему не приносило столько удовольствия, как ожидание встречи с сыном и Луи.