Неизведанные земли

"Эх, милая вы моя, никого-то он не любит, отродясь не любил, кроме сестры Верочки да меня, няньки. (Я, мысленно: "И себя в зеркале")" Марина Цветаева "Повесть о Сонечке"

Был уже сентябрь, и в Париже стояла дивная погода: летняя жара более не тревожила утомленных жителей спешащего города, но еще и не было той холодной, промозглой октябрьской осени, которая завывает сильными ветрами и заливает бесконечными дождями. Во время поездки до вокзала Луи во все глаза глядел вокруг, любуясь этой особой осенней суетой, что царила на улицах – одни изо всех сил гнались куда-то с унылыми выражениями лица, другие поспешно просматривали газеты, сидя в кафе, а третьи нервно смотрели на часы и тяжко вздыхали, – и вот теперь, ожидая посадки на поезд, Омега продолжал разглядывать людей, которые носились как угорелые по платформе, словно что-то потеряли и никак не могли отыскать. Отец постоянно проверял, на месте ли коробки с одеждами, никуда не подевались ли младшие дети, которые то и дело порывались убежать, охваченные интересом к большим шумящим машинам, название которых никак не откладывалось в их головках. Но когда часть их багажа погрузили, то он немного отвлекся и решил поговорить на тему, которая безумно интересовала всех мужчин в последнее время. — Как ты думаешь, Джонатан, — начал отец Луи, говоря своему давнему другу, что сейчас отправлялся с ними в Довиль, по-английски, да еще и с тем несносным ирландским акцентом, который трудно разобрать даже человеку, отлично знающему язык, — будет война? Луи, любопытному до неприличия, стало вдруг интересно, о чем же они говорят с такими серьезными и оттого смешными лицами, и он попытался вслушаться, но тут же фыркнул: — Отец, снова Вы взялись говорить с этим жутким акцентом?! — в его голубых глазах засиял недобрый огонек, мол, «как так, начали говорить, а я не понимаю?». Луи никогда не разговаривал по-английски, кроме особых, экстренных ситуаций или тех моментов, когда желал польстить отцу (то есть тогда, когда ему было что-то нужно). Трой подошел к сыну и несильно ущипнул его за щеку, отчего та сразу покрылась легким румянцем, который так украшает Омег. Луи нахмурил носик и злобно посмотрел на отца, которого эта напускная злоба страшно веселила. — А ты уверен, что тебе все так уж и обязательно слышать, маленький любопытный поросенок? - продолжил Трой все так же по-английски, но медленней, чтоб Луи смог понять. Джонатан, наблюдавший сейчас эту милую семейную сцену, был долгое время помощником Троя, вечно собранный, обдумывающий все, но излишне скромный, во многом апатичный и безропотный человек. Он привел финансовые книги и прочую экономическую бюрократию безалаберного ирландца в идеально настроенный аппарат, который, подобно швейцарским часам, ближайшие лет сто не должен был сбиться даже на секундочку. «Мозговитый малый, — часто говаривал Трой жене, которая, не понимая ни слова по-английски, согласно кивала головой. — Далеко пойдет». Как и предвещал мужчина, Джонатан «далеко пошел» – поднакопив денег, он открыл небольшую мастерскую в Париже, которая совсем скоро начала давать солидный доход, что позволило ему расширить дело и стать одним из самых богатых людей во всей Франции. Трой безумно любил этого парня, уважал и гордился им, втайне лелея надежду однажды выдать «своего милого Омегу Луи» за него замуж. — Конечно, отец, конечно, Вы там... наверное... эм, о чем-то интересующем говорите? — Луи постарался говорить по-английски, рассмешив этим Троя и Джонатана, которых потешал его смешной акцент и неумение подбирать слова. Услышав хохот в свою сторону, Омега топнул ножкой и обижено повернулся к младшим сестрам, что вертели всевозможные застежки на чемоданах и бегали вокруг утомленных от сборов служанок, которые никак не могли их поймать. Одна только Лотти, как и подобает юной мадемуазель, стояла с безразличным выражением лица и оглядывала все вокруг с тем самым академическим интересом, который нередко встречается на лицах у старух, которым все приелось и надоело. Она была полной противоположностью Луи, живого, полного страсти и несмело пробивающегося порока, который пока что сокрыт манерами, что ему привила мать, французская аристократка с родовым деревом, больше похожим на дремучий лес, где каждое имя — это целая история. Лотти взяла больше от матери, а Луи был безумно похож на отца. Нередко Трой сокрушался, что родись Луи Альфой, то за будущее его производства, за его дело, на которое мужчина положил всю свою жизнь, можно было бы не бояться. Не успели они продолжить разговор, как длительный визг паровозного свистка оповестил, что пора «грузиться на борт», как удачно выразился Трой, еще раз ущипнув сына и подмигнув Джонатану, который глядел на Луи, полный очарования. Молодой служащий вокзала подал руку Омеге, но в следующий же момент подоспел Джонатан, который тоже решил оказать помощь. Луи секунду поглядел ему в глаза, стараясь показать, что зол, и вложил свою маленькую ладошку в руку юноши, одарив его сияющей улыбкой, а от ухажера демонстративно отвернулся, наказывая за смех, которым его наградили за «прекрасный» английский. Луи уже не первый раз путешествовал, используя поезд в качестве средства передвижения, но его до сих пор завораживала сама мысль о том, что впереди нет коней, которые тянули бы это громадное чудовище, заставляя его ехать по рельсам. Разумеется, это родители Омеги соблаговолили взять его с собой, прежде хорошенько отчитав за непослушание и резкость в разговорах с отцом. Луи обещал вести себя так, как подобает Леди, причем английской Леди, а значит чопорно и холодно, не привлекая к себе внимание мужчин и тем более не зля других Омег, отбивая у них кавалеров. Что творилось внутри с виду настолько хрупкого Омеги, талию которого, казалось, можно было обвить одной только ладонью, не знал никто. Восхищение и детский восторг хорошо скрывались маской безразличия и туго затянутым корсетом, что очень мешал глубоко вдохнуть. Но Луи действительно привык делать это поверхностно, как и все, в принципе, в своей жизни, никогда не заглядывая в глубину чьей-либо души, даже своей, думая, что человека судят в первую очередь по красивым платьям и цвету кожи. Ехали они прямиком в Нижнюю Нормандию, в одно из своих имений в Довиле, что располагалось на побережье Ла-Манша. Долгие поездки утомляли Луи, и только ради предстоящего бала с множеством приглашенных Альф, а в особенности Месье Пейна, он согласен был терпеть этот спертый воздух и отвратительный запах потной одежды, сидящего неподалеку Джонатана, что без умолку болтал на так нелюбимом Омегой английском. — Луи’, родной, все хорошо? — интересуется мать, пока младшие дети ненадолго притихли, уплетая эклеры. — Разумеется, — улыбается парень, обмахиваясь веером. Открытые окна ничуть не проветривали богато убранное помещение вагона, выделенное для их семьи. Вода в хрустальных графинах нагревалась раньше, чем ее доносили до губ, чтобы сделать спасительный глоток. Луи закатывал глаза на обитые бархатом стены, увешанные картинами с пейзажами и натюрмортами, совершенно не видя в этом всем смысла. — Ты выглядишь уставшим. — Я не могу ответить вам, — шепчет Омега, глазами указывая на мужчин, — душно, — уже громче добавляет он, уставившись в окно. Все его мысли были заняты предстоящей встречей с Лиамом, он ждал этого с прошлого лета, когда последний раз они вдвоем гуляли по тенистой аллее особняка Пейнов. Луи твердо для себя решил выйти замуж за мужчину, что давно покорил его сердце. Ах, Лиам! Сладкие грезы юного Омеги, дивный сон! Был он для Луи сплошным очарованием — высокий, стройный, с лицом таким, словно сотворен из волшебной пыли, с глазами вечно мечтающими, растеряно бродящими по внешнему миру, стараясь отыскать навечно потерянный рай. Лиам был, казалось, нездешний. Причем нездешним он выглядел абсолютно везде, просто потому что создавалось впечатление, будто он свалился с неба и никак облака отряхнуть не может со своих одежд. Именно таким видел его Луи, но, присмотрись он повнимательней, то заметил бы, что лицо Альфы, с вечной прострацией, напоминает больше морду наказанного щенка, которому невдомек, почему нельзя гадить на ковер, а крепкое телосложение непригодно даже для того, чтоб охапку книг перенести из гостиной в библиотеку. Но Луи был слеп, слеп намеренно! Ему хотелось, хотелось носить в себе такого чудаковатого, многими (включая самого Омегу) непонятого Лиама! — Мон шер, — начинает Джонатан, обращаясь к Луи, но сразу же получает веером по предплечью. — Сколько раз я говорил вам, не обращаться ко мне так? Я не ваш, ясно? — Омега недобро сверкает глазками, и, кажется, от одного его взгляда вагон может взорваться, получив искру. — Простите, — тупит взгляд Альфа и неловко откашливается, на что Луи только ухмыляется, совершенно не понимая, откуда берутся такие мямли. — Да говорите уже, — снисходит парень, изящно ведя кистью руки, на запястье которой блестит подаренный отцом на днях браслет с драгоценными камнями, призывая собеседника к продолжению. — В-вы… вы сядете рядом со мной во время барбекью? — нерешительно говорит мужчина, поддерживая свой статус размазни. — Барбекю, а не барбекью, — цокает Луи. — Я не могу дать вам ответ сейчас, ведь мы еще не добрались до места. А вдруг я умру по дороге, или начнется война, или, всего хуже, мое выходное платье порвется? — притворно смеется Омега, вскидывая подбородок. — Но… — Никаких но! Спросите у меня еще раз позже. И принесите мне воды, иначе я действительно не доживу до обеда. Отец, привыкший к манере общения Луи, только тихонько посмеивался над всевозможными уловками и капризами юного Омеги, который мог окрутить вокруг своего тонкого, миниатюрного, наипрелестнейшего пальчика кого угодно. Иногда выходило даже так, что многие мужчины приезжали к ним погостить из других стран, узнав об утонченности столь редкого экземпляра, который сочетал в себе грациозность, благородство и остроту языка. Луи с четырнадцати лет был завален подарками от всевозможных ухажеров разных слоев и конфессий. Избалованный донельзя он фыркал и воротил нос, отказывая превосходнейшим Альфам страны в предложении руки и сердца, отправлял их повторять этикет, намекая на то, что они не имеют права спрашивать его о таких вещах, пока отец отлучился за сигарами. Разумеется, не это руководило Омегой, когда он направо и налево разбрасывался лучшими вариантами своего будущего. Лиам. Вот кто овладел сознанием Луи. Любовь, пустившая корни глубоко в сердце еще в далекие одиннадцать лет, только становилась сильнее с каждым днем. И сейчас, когда поезд уже остановился в Довиле, она казалась еще ближе, еще реальнее. И ничто не могло помешать твердому намерению Омеги связать свою жизнь с самым благородным из Альф.