Неизведанные земли

Настоящую нежность не спутаешь Ни с чем, и она тиха. Ты напрасно бережно кутаешь Мне плечи и грудь в меха. И напрасно слова покорные Говоришь о первой любви, Как я знаю эти упорные Несытые взгляды твои! Анна Ахматова

Луи однозначно нужно было уединиться, а лучше вообще уйти в комнату, чтобы никто не смог увидеть слез, стоявших в глазах, что вот-вот готовы были скатиться по горящим жаром щекам. Спасительная дверь в уборную, что так искусно была скрыта тяжелыми бордовыми шторами, замаячила впереди в противоположной стене. Оставалось только пересечь пустой холл, который беспорядочно комбинировал в себе смесь разных стилей: разрез окон в грациозном готическом, редкая мебель в виде пары кресел и софы, небольшого столика и непременно вазы с живыми цветами на нем в гармоничном античном, аксессуары, будь то багеты картин на стенах, либо бра во что бы то ни стало со свечами (электричество с недавних пор стало признаком бедности) восточного происхождения, отделка самих же стен была выполнена в роскошном барокко – эта эклектика вызывала в Луи лишь чувство безвкусицы и ощущение, что хозяин решил впихнуть в свой дом все, что только превышает стоимость повозки с парой вороных коней, дабы произвести впечатление на обывателей, что “случайно” забрели к нему на полдник. Омега уже касается холодной резной ручки, когда слышит так не вовремя появившийся из не откуда противный, будто грязный голос. — Луи’! Ох, подожди меня! — Сьюзан, стуча каблучками по мраморному полу (“Хоть бы поскользнулась”, — ненароком думает юноша), подбегает к застывшему Омеге. — Почему ты не танцуешь? — запыхавшись, спрашивает она, — все Альфы уже заняты! Тебе стоило бы поторопиться и… — Я как раз собирался, — откашливается и отвечает Луи, сжимая ручку сильнее: слишком много эмоций за последние сутки. К тому же он уверен, что стоит ему появиться в зале, все Омеги будут с радостью забыты своими кавалерами, которые чуть ли не наперегонки, словно лошади на скачках, подбегут к нему с просьбой о танце, а самые смелые попытаются настоять на совместной прогулке в саду под луной, обязательно наедине, получив в ответ игривый взгляд, легкий удар веером по плечу и, разумеется, отказ. Не стоило и гадать, что назойливая, будто муха в раннее летнее утро, которая мешает сладкому сну с восхода солнца, Сьюзан увяжется за юношей, ловко проникнув в открытую дверь уборной, что отличалась от аналогичных комнат на втором этаже своими габаритами, превышая их как минимум в два раза, имея внутри пару раковин и несколько зеркал во всю высоту стен. Убранство заставило Луи закатить глаза: недаром это помещение считалось гостевым, хозяин видимо отроду не слышал о чувстве вкуса, заставляя периметр ненужными картинами с изображением правителей разных эпох в золотой окантовке, которые следили за каждым твоим движением, что даже поправить чулки было неловко. И, конечно же, эта несуразица должна была произвести на вошедшего впечатление немыслимого богатства, коим владеет семья, живущая в этом “прекрасно декорированном” особняке. Все время, что Луи Томлинсон проводил наедине с собой, он выглядел довольно прозаично. В нем не было ничего особенного, кроме прозрачности глаз, цвета больше похожего на озеро, затерявшееся где-то в густом лесу, окруженным рвом, как оправа густых ресниц немного темнее карамельного цвета волос. Все остальное в нем больше походило на типичное смешение французских и ирландских кровей двух родителей. Ловя свое отражение в зеркале, Луи каждый раз расправлял плечи еще больше, чем это было возможно, и втягивал животик, что никак не хотел скрываться, благо корсеты еще не до конца вышли из моды, и он мог позволить себе носить их. Сейчас же, находясь в уборной с одной из глупых дочерей друга его отца, Омега не мог позволить себе ни единой оплошности и хоть чуточку уступить место первого красавца, хоть даже и этой напыщенной и разукрашенной с головы до ног Сьюзан. Отражение, что он видел перед собой, вдохновляло его. Прекрасные скулы и изящные черты лица, что достались от благородной матери, всегда приводили его ухажеров в восторг, которые так и норовили прикоснуться к румяным щечкам, тут же получая веером по огрубевшей коже рук. Еще одной любимой частью неискушенного взгляда местных мужчин был миниатюрный, немного вздернутый носик и тонкие, окраски ранних весенних цветков тюльпана губы. — Луи’, что за ужас, посмотри! — девушка отвлекает Омегу от созерцания себя, протягивая ему свою руку, где на ладонях появились трещины. — Это все местный климат, как тебе удается сохранить нежность кожи? — она резко берет кисть парня и проводит по ней подушечками пальцев. — Никак, — Луи, притворно улыбаясь, вытаскивает руку из цепкой хватки, казалось бы, хрупкой Сьюзан. — Она сама по себе такая, — продолжает он, споласкивая ладони в емкости с розовой водой, думая про себя, что не намерен делиться тайной бархатистости своей кожи, которой уделяет внимания больше, чем игре на фортепьяно. И все-таки Омега поправляет чулки, наплевав на количество застывших глаз, что смотрят на него, изящно опершись ножкой на софу, и да, софа в уборной. Тонкие пальчики умело скользят по тонкому шелку, подтягивая его вверх, атласные ленточки затягиваются туже и формируются в бантики. За процессом неотрывно следит Сьюзан, она нервно кусает губы, которые было бы неплохо смазать маслом миндаля, дабы привести их в надлежащий, хотя бы сносный вид. Девушка передергивает оголенными плечами – совершенно не кстати, так как ее платье сползает, видимо, из-за плохо затянутого корсета – прежде чем снова задать вопрос. — Твоя мама позволяет тебе носить подобное? — она указывает на ноги парня, с завистью разглядывая их форму. — Да, — беззастенчиво врет Луи. — М-м-м, а почему… почему у тебя нет волос? — Сьюзан хмурится, когда не замечает под прозрачной тканью волосиков, хотя и на предплечьях парня они также отсутствуют. — Они не растут, — фыркает Омега так, словно отмахивается от в конец доставшей мухи. — Как так? — Вот так, — он заканчивает с чулками и аккуратно возвращает юбку на место, разглаживая каждую складку. — Нигде? — не перестает удивляться девушка, теперь проводя своей сухой ладошкой по оголенному запястью Луи. — Нигде, — он вскидывает подбородок, давая понять, что разговор окончен, и покидает стены, увешанные нелепыми картинами, являя себя свету в виде Альф, что уже заскучали и столпились группками с бокалами спиртного в одной руке и сигарой в другой, забыв про Омег, которые пытались привлечь внимание громким смехом, неумелыми стреляниями сильно подведенными глазками и с каждой минутой все больше оголенными плечами. Луи входит в залу, гордо держа голову, со слишком прямой осанкой, он двигается медленно, словно лебедь рассекает воду, посылая вибрации в виде шепота по оставленным после себя замершим гостям. Он чувствует себя разбито, но никто не должен знать этого, людям достаточно пустить пыль в глаза, чтобы отвлечь внимание от твоего настоящего состояния, тайна о котором принадлежит тебе и только, парень уверен, что будь у него любовник, как у всех замужних Омег, он ни в коем случае не стал делиться даже с ним своими переживаниями, и Луи с этим прекрасно справляется. Величие окутывает его фигуру, королевская вышколенность нескольких лет учебы при дворе овладевает пространством, заполняя каждый угол своей энергией, от парня исходит поистине мощная волна притяжения, что завлекает каждого в этом огромном помещении, полном гостей со всей Франции. Множество поклонников, что уже пытались завладеть “рукой и сердцем” молодого Омежки с помощью драгоценностей и красивых слов, не меньше тех, кто видел парня, о котором передавались слухи из салона в салон, впервые, отцы приятельниц Луи, что еле волочили свое существование – взгляд каждого Альфы был устремлен на вошедшего, вплывшего во вмиг ставший густой, словно нуга, воздух. Лиам, что ютился в компании своей невесты, выглядел так, словно уменьшился на глазах в разы, встав за спину Авелин, только что под юбку не залез. Его зрачки были расширены и бегали от одного похотливого лица к другому, и уже идея пригласить всех этих людей не казалась такой привлекательной, только масштабность завораживала, но она должна была принадлежать помолвке, а не Луи, который забрал все внимание на себя. Альфа ненавидел мужчин, которые сейчас пускают слюни, чуть ли не захлебываясь вульгарностью своих мыслей, при всем при том, что парень одет скромнее всех вместе взятых Омег в этом зале, Лиам совершенно не хотел знать, что было бы, появись Луи в более откровенном наряде… или без… И имеет ли он права так думать о других, когда лицо самого горит ярким румянцем, а взгляд ярче, чем у пса, увидевшего зайца после месячной голодовки. Луи не смотрит ни на кого, обращая взгляд каждого на себя, он растворяется в пространстве, становясь его центром так, как Светило притягивает планеты, не позволяя им беспорядочно летать в безграничном Космосе, не подпуская ближе, чем дозволено, но каждый может попытаться, если не боится быть сожженным заживо. Единственный, кого веселит сложившаяся картина, что длится не больше тридцати секунд, Гарри Стайлс. Он стоит, небрежно опершись о колонну, играясь с сигарой длинными пальцами, и ухмыляется глупости и тривиальности Альф, которые видят в пареньке лишь возможность хорошенько потрахаться и завладеть его невинностью, показав всем, что именно ему принадлежит лучшее из созданий Творца, который вложил в Омегу слишком много особенностей, выделив его среди других. Мужчина с весельем наблюдает, как несколько музыкантов сбиваются, портя гармонию льющихся из инструментов звуков, как официант чуть не роняет поднос с бокалами шампанского, как абсолютно все Альфы кидаются к Луи с просьбой о первом танце, подходя на слишком близкое расстояние, как Омеги фыркают и дуются, делая вид, что происходящее совершенно не задевает их самолюбие и мнимую неповторимость. — Луи’, Вы обещали мне… — Нет, я должен танцевать первым… — Постойте, еще вчера на барбекю Луи’ говорил, что я буду первым… — Да нет же, я… Луи спокойно оглядывает каждого претендента, выбирая лучшего, разумеется, чтобы вызвать в Лиаме, теперешнем женихе Авелин, ревность. Но все не то, он видит одно лишь желание выставить себя королем сегодняшнего вечера в глазах этих неинтересных, скучных, которые и говорят только что о войне, Альф, даже язык не поворачивается их так назвать. А запах то настолько слабый, совсем не вызывает уважения или влечения, банальность, одинаковость во всем: прически, одежда, часы, взгляд, отсутствие интеллекта и жажды к знаниям – только пошлость и вожделение. Они порождают в Луи сплошное разочарование из-за своей дурности и недалекости. Ни один не вызовет в Лиаме нужных чувств, ни один не станет тем, кто заставит ревновать к себе. Слишком пустые и примитивные. Он мечется, не внешне, но внутренне. Его маленькое сердечко быстро бьется, понимая, что нельзя тянуть больше, к тому же кислорода уже совсем не хватает из-за столпившихся вокруг мужчин. Вдруг из-за небольшой потасовки образовывается просвет, и Луи ненароком встречается взглядом с ним, с тем, кто подслушал его тайну, кто нарушил личность момента. Темные зеленые глаза горят уверенностью и интересом, они полны решимости и веры в то, что произойдет через несколько секунд. Омега стоит у самого края пропасти, когда пытается разглядеть все те же недалекость и похоть, но не находит. Власть, что исходит от фигуры, облаченный в баснословной стоимости костюм глубокого синего цвета, овладевает Луи, заставляя Альф расступиться, создавая живой коридор. Безукоризненность в каждом движении, будь то небрежно затушенная сигара или легкий взмах руки в сторону оркестра, который плавно входит в “Венский вальс”, не может быть исполнена никем другим так же совершенно, остальные лишь жалкая попытка быть хотя бы похожими на обладателя жесткого и всеподчиняющего взгляда. Луи безнадежно падает, не имея права на спасение, но, может, это оно и есть, когда делает первый шаг навстречу, отдаваясь в сильные руки, что ни на секунду не дают опомниться, прижав к себе слишком близко, закружив в танце, почти не позволяя касаться мрамора, заставляя порхать, чиркая носочками туфелек, и если бы кто-то увидел искры, он бы не ошибся. Луи маленькая мышка в когтистых лапах орла, что захватил добычу, отдавшуюся добровольно, позволяя делать с собой все, что вздумается, не отводя завороженных глаз от безумного взгляда собственника с расширенными до предела зрачками. Сила, с которой мужчина сдавливает тонкую талию, настолько велика, что Омега и не дышит вовсе, потерявшись в калейдоскопе чувств и эмоций. Они танцевали, кружились и утопали друг в друге: ладонь к ладони, сильная рука, которая, кажется, может защитить от всего мира, на тонкой талии — и мир вокруг размывается, пропадает, танцуя в ритме вальса. И невольно возникает вопрос «Как Гарри научился настолько хорошо танцевать?» В его прошлом не один подводный камень, целый барьерный риф. Альфа почти ни на секунду не отпускает Луи, который не особо и хочет свободы. Все за пределами их танца было зло и враждебно, там ему вновь нужно будет чувствовать на себе похотливые взгляды, там снова появится Лиам, а пока рядом большой, как грозовая туча, и сильный, как тихоокеанский ураган, Гарри — ничего, кроме них, не существует. Практически все следующие танцы они «провели» вместе. Кроме нескольких, на которых этикет Луи просыпался под злостным взглядом матери, в чьих глазах читалось: «Четвертую и раскидаю по всей Франции». Это при ее-то сдержанности и спокойствии. Луи прекрасно понимал, что, так или иначе, ему сегодня влетит, а если мама еще и чулки увидит... тогда его голову точно найдет в поле какой-нибудь фермер. — Вы должны пообещать мне завтрашнюю прогулку, прелесть, — утверждал Гарри, когда во втором часу ночи все начали расходиться, а родители буквально тащили Луи домой, уставшие и вымотанные чрезмерным весельем и общением. — Я Вам не прелесть! — глаза Луи зло сверкнули, а на языке уже скопилась очередная порция желчи. — Но пообещать могу, если только Вы обещаете в ответ не приставать и оградить меня от этих распутников! — О чем речь, прелесть? С удовольствием стану Вашим рыцарем. — Только на завтра, — ударив Гарри по крепкой груди веером – совсем-совсем не подумав об ощущении его кожи под подушечками пальцев – и лукаво улыбнувшись, сказал Луи. — Это решим по обстоятельствам. Но бегите же, а то Ваши родители мысленно нас закопали и поставили крест каменный. — И запомните! — сказал Луи игриво и грозно. — Я Вам не прелесть. — Вам часом корсет не жмет? Хм, видимо, не достаточно поступает свежего воздуха к мозгу. — Почему это?! — воскликнул Луи, мысленно перебирая в голове все, что сказал в поисках какой-то глупости. — Потому что Ваша мама и так зла, а Вы к тому же беззастенчиво со мной флиртуете. — Луи! — послышалось неподалеку. Голос был строгий и безапелляционный, как скрежет гильотины. — Здравствуйте, мсье Стайлс, — натянув на лицо светскую улыбку, сказала женщина, беря Луи под руку и сильно сжимая, чтоб показать свое недовольство. — А мы как раз собирались уходить. Луи напоследок очаровательно улыбается, чуть повернув голову в бок, оставляя после себя шлейф чрезвычайно привлекательного Омежьего аромата и тяжелых французских духов, что совсем не подходили его живой натуре. ♡ ♡ ♡ Ночью ему не спалось. Фантомы рук Гарри еще сжимали хрупкую талию, и от этого все тело покрывалось легкими капельками пота. И это было ужасно! Бедному мальчику казалось, что такое поведение, что этот жар на его чреслах — не что иное как измена Лиаму. Но как же эта ночная мука была трепетна, как же сладко было это наваждение, полное неги и желания. И он сотни раз понял ту несчастную женщину, что погубила из-за Гарри свою репутацию и жизнь (что в парижском высшем обществе синонимы). Еще и мама по дороге домой отругала, сказав, что он нарушил все возможные правила этикета (словно Луи и сам этого не знал!), что Гарри не тот человек, с которым стоит общаться «порядочному Омеге», и что к ней весь вечер подходили кавалеры, желавшие потанцевать с ним. «Сосунки, — злобно подумал Луи. — Если хотели — нужно было самим подойти и взять, как Гарри...». После этого последовал меланхоличный, мечтательный и мучительный вздох, который мать восприняла, как чувство вины, что с запозданием упало на голову ее сына, и удовлетворенная отстала. Спасительный сон скопился свинцовой тяжестью на длинных ресницах только под утро и даровал уставшему Луи долгожданное короткое забытье, прерванное утренней суетой — все собирались на продолжение банкета. И Луи тоже хотел попасть на небольшое торжество со столами полными пирожных, которые он ел если только глазами, но в то же время ему была так мила теплая мягкая постель и нежный сон. Он было хотел сказать, что нездоровится, но вспомнил о Гарри, которому пообещал прогулку, и, попросив у служанки принести чашку крепкого кофе, уверенно встал и направился в ванную, чтобы должным образом привести себя в порядок. Сегодня они однозначно должны поговорить. Ибо это было бы воистину вопиющее безвкусие не узнать человека, с которым танцевал весь вечер. Тем более такого загадочного и интересного, о котором слухов больше, чем о той же войне, Омеги краснеют, произнося его имя, а Альфы с гордостью говорят о знакомстве с ним. Луи долго думает, что надеть, и когда уже совсем отчаивается, понимая, что большинство его нарядов больше подходят для бала, чем для завтрака на следующий день, то взгляд его падает на легкое свободное платье, которое скорее всего понравится Гарри. Именно этим он руководствуется, когда надевает его. Хотя сам себе бы не признался ни за что! Даже не нужно звать служанку, чтоб затянула корсет. Как это удобно! Почему он раньше не замечал? Ах, да, ведь Луи без корсета даже ночную рубашку не надевает. Чашка кофе немного разбудила в нем жизнь, потому, когда Луи спустился к своим (к слову, давно ожидавшим его), чтоб ехать на «продолжение банкета», то бурная энергия уже кипела в его жилах. Прогулка в экипаже с обзором на живописные нормандские ландшафты еще больше взбодрила Омегу, и, прибыв в особняк Пейнов, Луи дышал своей привычной радостной суетливостью. Пройдя в сад, он во все глаза искал “рыцаря”, который не заставил себя долго ждать, подойдя сзади и легко ущипнув Луи в районе талии, чем вызвал негромкий вскрик. — Без корсета Вам гораздо лучше, — сказал Гарри. — Мне даже показалось, что я видел этот очаровательный животик, который Вы сейчас до посинения втягиваете. Он Вам очень к лицу, прелесть... — О чем Вы говорите? — сказал Луи с непонимающим и гордым видом, взяв Гарри под руку и направившись на прогулку по прекрасному саду с берсо, окутанному виноградными побегами, которые сегодня почему-то еще больше радовали Омегу. — Мы с Вами похожи на милую парочку. — Омеги не отстают, пуская свои “пращи и стрелы” в нашу сторону, — они оба негромко засмеялись, и Луи буквально влюбился в сильный и открытый (так смеяться может только человек, которому нечего бояться) смех Гарри. — Думаю, мы эпатируем публику, не так ли? — По-моему, Вы выставляете себя в невыгодном свете, идя со мной рядом. Не говоря уже о том, как доверительно мы щебечем и держим друг друга под руку, — сказал Гарри не столько взволнованный за репутацию Омеги, сколько думающий о том, как это все-таки приятно, пообщаться с человеком понимающим. — Ах, оставьте, после наших вчерашних танцев обо мне и так уже ходит недобрая слава. Они снова засмеялись, им было легко и хорошо вместе: Луи чувствовал защиту, исходящую от этого высокого и уверенного Альфы, а Гарри попросту наслаждался обществом настолько непредвзятого и в то же время невинного Омеги. — Чувствую себя мадемуазель де ла Моль, — сказал Луи. — А я тем, кто нашел дивную страну Эльдорадо. Редко встретишь юного Омегу, который бы читал Стендаля. Но ведь эта книга запрещена. Неужели Ваша матушка не против, чтоб Вы читали подобного рода литературу? — спросил Гарри, удивленный тем, что Луи еще и не побоялся признаться в том, что читает “негодную для неокрепших душ”, как говорила мама Гарри, книгу. — Ах, я же ей не показывал. При ней я читаю только “подобающие” книги, — ответил Луи, польщенный таким комплиментом. — Да ведь они скучны! — Ну не скажите. Вы Библию читали? Там больше пикантного, чем у Дюмы-сына. — Я думал, эту книгу никто не читает внимательно. Не говоря уже о том, что я думал, ее никто не читает, — Гарри все больше убеждался в том, что Луи не просто избалованное дитя (хотя и это тоже) богатых родителей. — Поверьте, от скуки и не на такое пойдешь, — меланхолично сказал Луи, сильнее прижимаясь к Гарри, так как разговор на “запретные темы” заставлял его чувствовать себя неудобно. — Вот Вам хорошо! Вы, должно быть, никогда не скучаете. — Знаете, прелесть, я много путешествую, много общаюсь с интересными людьми, много чего вижу, но для скуки, по-моему, это не преграда. Иногда такая тоска берет, что понимаешь волков, которые воют на луну. Луи вздохнул. Ему представился Гарри в разных городах, с разными интересными людьми, среди которых несомненно много художников и поэтов, певцов и актеров, танцовщиц и просто прекрасных Омег. У него, наверное, есть все, что он пожелает. Отчего же и на таких людей охотится скука и тоска, если они могут попросту убежать от нее? Именно так и звучал его вопрос, обращенный скорее в благоухающую пионами пустоту, чем к Гарри. — Потому что от себя не убежишь, — тем не менее послышался ответ. — Как это страшно! Но я Вам не верю. Вот были бы у меня деньги!... — О, они у Вас будут. Уверен, Вы удачно выйдете замуж — и вот тогда вспомните мои слова. Где-нибудь в роскошном отеле Венеции Вас охватит такая тоска, что захочется утопиться. — Не выйду замуж! — Вас не будут спрашивать, прелесть. Смиритесь, — сказал Гарри с легкой улыбкой человека, который лучше знает. И Луи это понимал, отчего ему вдруг стало досадно. Конечно, не спросят, конечно, никто с ним не посчитается. Да и кто он такой? Просто Омега в мире, где правят деньги и Альфы. — Ах, Гарри, пообещайте мне, что всегда будете считаться со мной, если мы когда-то еще встретимся! — в каком-то необъяснимом порыве грусти воскликнул Луи. Гарри переплел их пальцы и, подняв сплетенные руки, поцеловал кисть спутника. — Обещаю. Так они и дошли до взморья, держась друг друга слишком близко, непозволительно близко. Луи кусал губы, повернув голову влево, делая вид, что рассматривает пейзаж с летающими у горизонта чайками, стараясь подавить в себе легкое возбуждение, что волнами поднималось от места соприкосновения не хуже тех, что омывали берег, с шумом утопая в песке. Утренний легкий ветерок набирал обороты, давая первые намеки о скорой осени, что делала проживание на побережье невыносимым – холодный туман поутру всегда вводил Луи в уныние. Только сейчас солнце еще грело, а противные крики птиц казались более-менее сносными, приглушаемые громким уютным молчанием Гарри. Неожиданный порыв шаловливого ветра подхватил легкую юбку платья, переплетаясь с ней в танце, находя ткань с привлекательным названием “Зефир” очень подходящей для своей забавы. Не в меру тонкая, воздушная, годная лишь для уединения с будущим супругом, так как при особом расположении на свету просвечивала силуэт, юбка с детским озорством подлетает вверх, оголяя не только ноги, но и являя попку в кружевных трусиках, неприкрытую панталонами. — Отвернитесь! — вскрикивает Луи с ужасом на покрасневшем лице, пытаясь побороть только раззадоренный ветер, что и не собирался покидать приятную ткань. — Не смотрите же! — Я не могу отказать себе в таком удовольствии! — смеется мужчина, делая шаг назад для лучшего обзора. — Какая же Вы прелесть, sweety… — Прекратите! — он ловил облака платья, останавливая их сумасшедшую игру, — ох. — О, Вы только посмотрите! Кажется, сюда идут, — Гарри за секунду превращается в серьезного кавалера, обещавшего оградить Омегу от других Альф. Он резким движением притягивает растерянного парня, прижимая его к себе спиной (попой, скорее), и большими ладонями, которые с легкостью могли бы обхватить бедра Луи, что он и делает, успокаивает ткань, впившись в нее пальцами, чувствуя под руками бантики, коими поддерживаются чулки. — Не шевелитесь, дорогой, иначе все увидят ваши пленительные ножки, которыми только и нужно, что танцевать балет да соблазнять Альф. Луи подчиняется, не потому что ему так сказали, а из-за потрясения от близости мужчины, от силы его запаха, что окутал его, от мурашек по всему телу, то ли от властных прикосновений, то ли от шепота на ухо. Он чуть не откинул голову в бок, желая почувствовать губы на своей шее, но вовремя спохватился, пытаясь отстраниться, но Гарри не позволил, естественно. — Луи’? — всегда сдержанная Джоанна направляется в сторону “разврата”, где ее сын находится в кричаще-компрометирующем положении. — Что здесь происходит? — ее глаза широко распахнуты, будто она не верит тому, что видит, и пытается разглядеть все в мельчайших подробностях. Но ее надеждам на галлюцинации не суждено сбыться. Гарри Стайлс, тот самый, который совратил пол Европы Омег и не меньше Альф, который сидел в тюрьме за оскорбление высокопоставленной особы, который занимается незаконными перевозками через границу, сейчас развращает ее маленького, невинного сыночка, дрожащего на ветру и покрытого стыдливым румянцем. И черт бы побрал Джонатана, который решил отыскать Луи именно сейчас. — Мадам, — слово берет мужчина, оглядывая всех только что пришедших на пляж гостей, по меньшей мере их около семи человек. — Простите за каламбур, но если я отпущу Вашего драгоценного ребенка, все увидят, что творится у него под юбкой, ветер, знаете ли… — Как Вы посмели?! — Мама, месье Стайлс правда… — Замолчи, — сквозь зубы шипит женщина, впиваясь в запястье сына и притягивая его к себе, наплевав на порывы воздуха. Возле них сию секунду оказывается вездесущий Джонатан, оборачивая вокруг талии Луи свой пиджак, не замечая полного сожаления взгляда Омеги, посланного другому Альфе, которого действительно веселит вся эта ситуация, а в особенности желающий угодить друг Деса Томлинсона. — Мадам, я еще раз прошу меня извинить, это не более чем случайность, — Гарри учтиво склоняет голову, выражая свое уважение. — Очень надеюсь, — холодно отвечает Джоанна, уводя сына подальше от “порока”. Позже, в то же утро, ближе к полудню, когда все гости прощаются и создают суматоху, маленький мальчик лет пяти подбегает к Луи и, оглянувшись по сторонам, передает ему записку, в которой каллиграфическим ровным почерком выведено: «Желаю продолжить наш разговор, прелесть. Двери моего дома всегда открыты для Вас. Гарри Стайлс».