Крылья, лапы и хвосты

Жить с Ури оказалось даже лучше, чем Кенни предполагал. Они быстро наладили совместный быт, притерлись к привычкам друг друга и зажили как полноценная семья, ведь семья это не что-то там с печатями в документах, а взаимопонимание, взаимоуважение, взаимопомощь и, конечно, любовь. И Кенни ничуть не смущало, что членом его семьи была птица. А что такого, люди вон с домашними кошками едва ни целуются, а Ури такой красавец, всё время чистится, да ещё раз в десять умней. Кенни не очень верил во всякую мистику, реинкарнацию и прочее, что выдумали всякие ушлые чуваки, которые обещают счастье в следующей жизни, чтобы побольше поиметь с простаков в этой, но Ури абсолютно точно был человеком в теле полярной совы, и это не подлежало сомнению. Он ворчал, когда Кенни курил в комнате, звук выходил занятный, будто мурлычет большой кот, скрещенный нерадивыми генными инженерами с голубем. Мурлычет и воркует, только не радостно, а возмущенно, и демонстративно зарывает клюв в перья. Кенни извинялся, разгонял дым рукой, а сам в свою очередь негодовал, когда Ури драл мышей в неположенном месте. Поначалу это было весело, но потом недоеденные остатки, разбрызганная по мебели кровь и брошенные где попало хвосты, которые потом хрустели под ногами — а тапочек Кенни не носил, — быстро надоели, и процедура кормежки переместилась в ванную. Места там было мало, и Ури порой протаскивал свою еду в спальню. Ещё всякое было по мелочи, но ничего по-настоящему важного, потому что вместе им всё равно было гораздо лучше, чем порознь. Хотя и не всё намечтанное сбылось. Таскать Ури с собой, по здравом размышлении, Кенни не стал. Слишком заметно — полярная сова в городе. Некоторое время после того, как он забрал Ури из зоопарка, повсюду висели объявления с фото и просьбой вернуть за вознаграждение, а неутомимая орнитолог Хистория Рейсс даже добилась возможности попасть в выпуск новостей, и её обращение к похитителю крутили больше недели трижды в день. Ури садился на спинку кресла у телевизора и слушал, опустив клюв, глаза у него поблескивали. Не было, пожалуй, в то время в городе человека, который не связал бы эту шумиху с увиденной на воле птицей и не сообщил. Вознаграждение обещали приличное, зоопарк по такому поводу потряс какого-то спонсора. Но и потом, когда всё утихло, они не стали рисковать. Работа Кенни требовала осторожности и, что важно, неприметности. Он не боялся прослыть чокнутым с совой, но опасался, что это отпугнет клиентов, и на что тогда им с Ури жить? Работать на заказчика всегда лучше, чем впрягаться во что-то самому, слишком много хлопот, а так сделал дело, получил гонорар и гуляй, покупай кормовых мышей. Но иногда они выезжали на природу. Ночью, подальше от города, туда, где Ури мог полетать вволю, а Кенни смотрел с восхищением, как бесшумно парит, рассекая воздух мягкими крыльями, эта удивительная птица, такая большая и такая быстрая. Ури не был голоден, но любил поиграть — поднимал с земли щепки и веточки, бросал их в Кенни, тот, делано возмущаясь, норовил поймать Ури руками. Ури уворачивался, улетал далеко, так, что терялся из виду, а после возвращался с другой стороны, пугал. Уставал наконец, садился Кенни на руку, обернутую старым пледом — когти у него были внушительные, впору консервные банки открывать, — и совался клювом прямо в лицо, щекотал перьями. — Что за пидорские замашки? — ворчал Кенни ему в шею, терся щекой. Ури был мягкий, как подушка. Он ухал довольно и лез опять, и ещё, и снова, пока Кенни не прекращал сопротивляться, и тогда раскрывал крылья, точно два белых облака, и обнимал своего странного человека.