Крылья, лапы и хвосты

Вообще-то ничего такого у Армина в планах не было. А планы были предельно просты: забежать по дороге с работы в зоомагазин на втором этаже торгового центра, там же, этажом ниже, купить в кулинарии готовый ужин и отправиться домой, а дома первым делом выключить телефон и посвятить вечер здоровой безмятежной релаксации. Главное - сразу же бросить у входа, у стойки с обувью, этот пакет с травой, чтобы наутро не забыть. Его коллеге Эрену пришлось сегодня задержаться, и он, понервничав и прикинув, что до закрытия магазинов никак освободиться не успевает, попросил Армина купить корма для своей домашней крольчихи Микасы. Микаса, черная длинноухая красавица, нравом обладала суровым и в отместку за вынужденную голодовку способна была сгрызть всё на свете, что попалось бы ей в лапы: первым ей нередко попадался кабель интернета. — На сегодня ещё хватит, — сказал Эрен, — но на завтра уже нет, думал купить после работы, но Леви, — он скорчил рожу и потряс толстой пачкой бумаг. — Я тебе название напишу, что она ест, а ты мне завтра с утра сюда принеси, ладно? Оно легкое, правда. Армин, конечно же, согласился. Даже не ради друга, ради Микасы: та всё же умела быть ласковой, и когда Армин заглядывал в гости, нередко послушно сидела у него на руках, тычась черным носом в подставленную ладонь, а за кусочек морковки и вовсе позволяла потрепать себя за уши. В общем, планы были простые и приятные, и ничего страшного в пятиминутной их отсрочке Армин не видел, когда, придерживая одной рукой пакет корма, пошел вдоль заставленной клетками стенки, то и дело останавливаясь, чтобы умилиться очередному пушистому зверьку. Большая серая шиншилла умывалась у самой решетки. Заметив, что Армин смотрит, она, не прерывая своего занятия, повернулась плюшевой спиной. Кролики, большие и совсем крохотные, декоративные, по большей части спали, только одна парочка в дальнем конце глубокой клетки покусывала друг друга за уши, что Армин расценил, как прелюдию, но стоять и ждать логического завершения процесса постеснялся. Сильнее его рассмешили хомяки: один, большой и то ли плотный, то ли пушистый, не разберешь, классическому бегу в колесе предпочел домашний паркур, он разбегался, отталкивался от противоположной стенки и отлетал назад, падая на спину, и тогда смешно и быстро перебирал лапами, пытаясь встать. Вдоль другой стены тянулись птичьи клетки: желтые канарейки, стайка волнистых попугайчиков, милые неразлучники, внушительные жако… Он сидел отдельно. Клетка, укрепленная с трех сторон, стояла на отдельном постаменте и была настолько огромна, что при желании Армин влез бы туда и сам. Разумеется, кто бы его пустил? Весь вид хозяина клетки красноречиво говорил о том, как он отнесся бы к возможным соседям. Длинными пальцами с не менее длинными когтями он плотно обхватывал толстую жердь, — мелкие попугайчики с такой просто попадали бы, — длинный широкий хвост его торчал перпендикулярно туловищу, создавая впечатление воинственности, белоснежные крылья были сложены за спиной, а голову, крупную и гордо посаженную, венчал высокий желтый гребень, к концу, там, где перья опускались на круглый затылок, желтый цвет переходил в оранжевый. «Белый какаду Эрвин», прочел Армин на табличке под клеткой. «Даже с именем», — подумал он про себя, а вслух сказал: — Э-эрвин. Прямо полководец какой-нибудь. — Армин смутно помнил, что действительно читал о неком полководце по имени Эрвин, но где и когда, теперь уже припомнить не мог. Может быть, в детстве, слишком давно. Имя же, однако, хорошо ложилось на язык, и он не удержался от того, чтобы протянуть снова: — Э-эрвин. Восторгу Армина не было предела, когда, ещё горделивей выгнув спину и ещё сильней оттопырив хвост, птица выпрямилась, расправила венец гребешка и длинно, громко, с раскатистым и важным «эр», пророкотала: — Эр-р-рвин. И сколько бы Армин ни думал потом о мотивах своего поступка, он всякий раз возвращался мысленно к этому моменту и понимал — именно в эту секунду и было всё решено. Решительно и бесповоротно. Стоимость была астрономической, во всяком случае по меркам арминовой зарплаты, на эти деньги он пару месяцев мог бы спокойно жить и даже баловать себя больше обычного, и тем не менее попугай того стоил. Он сидел, обхватив лапами спинку дивана, и стоил всего на свете. — Ну, вот мы и дома, Эрвин. Клетку должны были привезти только завтра, но сил ждать у Армина просто не было, он взял напрокат маленькую, в которой Эрвина и принес. Зато корм, разумеется, купил сразу же. — Будешь орехи? — спросил он, показывая птице прозрачный пакетик. Продавец отдельно пояснил, что кормить с руки можно не раньше, чем у них установятся доверительные отношения, но и тогда нужно вести себя с опаской, мощный, загнутый книзу клюв, мог без усилий продырявить ладонь. Эрвин заинтересованно наклонил голову, блеснули круглые черные глаза: — Ор-р-рехи. Кажется, ему нравился звук «эр», он растягивал его, рокоча, как морской прибой. Армин улыбнулся. — Ну-ка, скажи — Армин. Попугай молчал. — Ар-рмин, — сказал Армин, пробуя так же внушительно зарычать, вышло смешно. Он повторил снова. — Ар-рмин. — Опомнился, вынул из пакета круглый орех и положил на диван рядом с когтем. Лапы забеспокоились, затанцевали в предвкушении. Мощный клюв защелкал, разгрызая орех. В магазине Армину сказали, что птица знает пару десятков слов, не считали особенно, а если не бросать с ней занятия, та вполне может начать вести псевдоосмысленные беседы, что так забавляет гостей. Попугай заволновался, гребень приподнялся, блеснул ярким в электрическом свете. — Ор-р-рехи! — требовательно проговорил он, и Армин с радостью выложил на спинку дивана ещё один. — Смышленый какой. Ну, давай обустраиваться. Утро Армина Арлерта началось с рассветом. Вцепившись когтями в изножье кровати, расправив внушительные крылья и растопырив хвост, попугай бился в диком исступлении, крича беспрерывно, раз за разом, одно короткое слово: — Мир-р-р! — провозглашал он в лицо сонному и перепуганному Армину. — Мир-р-р!!! — С ума сошел? Какой ещё мир? Мир ему. Голодный, что ли? Пришлось вставать, на всякий случай менять воду в поилке и крошить в неглубокий пластиковый контейнер сваренное вкрутую яйцо и мелкие орехи. — Ешь, пожалуйста, и дай мне доспать. Сердиться Армин отчего-то не мог, эта птица всей статью своей и даже рокочущим голосом внушала ему странное, но неподдельное уважение. Попугай сел на кухонный подоконник и посмотрел на Армина, склонив круглую голову. Армин и сам посмотрел на себя в отражении черной панели микроволновки: помятый, растрепанный, небритый, немудрено, что во взгляде Эрвина не было ни капли почтения. Армину вдруг безотчетно захотелось прижать кулак к груди и гаркнуть: «Виноват, сэр!», но он сдержался, удивляясь и оправдывая себя тем, что ещё не проснулся толком. — Сэр, — пробормотал он вполголоса, направляясь в ванную, досыпать уже не было никакого смысла. — Сэр-р-р, — тут же подхватил попугай. Ах ты засранец, подумалось Армину, как имя моё повторить — так нет, а как что попало — так пожалуйста. Новый вечер прошел в попытках уговорить птицу произнести имя хозяина, но они не увенчались успехом. Накануне Армин предусмотрительно задернул шторы, надеясь, что, если в комнату и попадет бледный утренний свет, то хотя бы не сразу и будет сильно приглушен. Не сработало. Словно будильник стоял у Эрвина в голове. В рассветный час, вцепившись когтями, он стащил с Армина одеяло и, обдувая его взмахами широких крыльев, кричал новое слово: — Р-р-рядовой. Армин подумал, что ещё спит и, как это нередко с ним бывало, видит странный сон, где он солдат какой-то неведомой армии. Потом окончательно проснулся. — Что ты сказал? — Р-р-рядовой, — с готовностью повторил попугай, а после добавил: — Мир-р-р. Армин упал обратно на подушку. — Тебя бы в военную часть, приятель. Приносить в казармы к побудке. Какаду сел на резное изножье и одобрительно что-то проворковал, будто понял. — Спать не дашь? — уточнил Армин, приоткрыв глаз. — Мир-р-р, — подтвердил Эрвин. Вечер был плотно занят изучением механизма речевого подражания птиц. Занятно, что он выбрал такие непохожие слова, думал Армин, да ещё как употребляет. «Мир» вообще было любимым его словечком, даже орехи отставали при беглом статистическом подсчете. — Какой же ты у меня мирный, приятель, — сказал Армин и протянул руку почесать птичью голову, он уже делал так, и Эрвин с удовольствием ему это позволял, но теперь тот отшатнулся, глядя обиженно и чуть ли не возмущенно, взмахнул крыльями и перелетел на высокий книжный шкаф. И оттуда уже, расправив крылья во всю ширину, громко, раскатисто и возмущенно, но и вдохновляюще, будто гнал в атаку пестрые попугаичьи войска, закричал: — Мир-р-р! Мир-р-р! Мир-р-р! Соседи принялись стучать в стену. Этот «мир» всё не шел у Армина из головы. Он сто раз перечитал и простейшее его определение, и развернутое, и этимологию слова, и даже как произносится оно на разных языках, но чем оно так яростно нравится Эрвину, понять не мог. А тот тем временем обнаруживал знание всё новых и всё более неожиданных слов: стена, мрак, пространство, яйцо, каша, банан, победа, вера и, наконец, наиболее странное — титан. Это «титан» он завопил на пятое утро, сразу после «мир-р-ра» и «р-р-рядового». «Т» трудно, с усилием выталкивалось из его широко раскрытого клюва, и видно было, что произносить слово ему страшно тяжело, но Эрвин не бросал, мучился, хохлился, топорщил перья хвоста и толкал из белой своей глотки: «титан». Армин похолодел: кто и зачем научил его этому слову? И, что важнее, почему оно в нем, Армине, так странно и страшно отдалось. — Ори уже свой «мир», приятель, — сказал он, вставая и нащупывая тапки, и в тот момент, когда мизинец левой ноги нащупал-таки искомое, похолодел. «Мир», «мирный», черт побери, конечно же, вот почему обиделся попугай! Армин вскочил, на ходу нажал кнопку пуска компьютера. Он всё время твердил это слово и Армин всё время понимал его по своему — как антоним войне, как символ светлого. Глупости! Эрвин говорил не об этом. Он встречал новый день, каждый новый день, каждый, пусть даже самый бледный рассвет, со словами о мире, о мире не в значении покоя, о мире в значении – земля! — Зачем тебе это? — он обернулся, всё такой же всклокоченный и мятый. Эрвин, озаренный набирающим силу утренним светом, замер у оконного стекла, прямой и строгий, и смотрел вдаль. Армин встал, пересек комнату. — Зачем тебе мир? — повторил он. — Что ты будешь с ним делать? — Т-титан, — вытолкнул Эрвин снова. — Мир-р-р. Армин вытянул руку, затем опустил, задравшийся было рукав скользнул по коже и закрыл плечо. Эрвин, тяжелый, крепкий, осторожно цепляясь когтями за ткань, сел на него. Они стояли, глядя поверх высоток на просыпающийся город, и Армин чувствовал, как бурлит и вздымается в его груди нечто забытое, но важное, несоизмеримое со всем остальным в его довольно банальной жизни. — Мир будет нашим, сэр Эрвин, — сказал он, не пропуская эту мысль через сознание, а просто потому что должен, обязан был так сказать. — Мир-р-р, — подхватил Эрвин и крепче вцепился в плечо, и добавил: — Ар-р-рмин.