Давайте делать просто тишину

Босые ноги касаются скинутой на пол простыни. Ещё вечер, но все давно разошлись по своим комнатам. Теперь тихо. Умеренный свет, с лёгкой желтизной, как искусственно смоделированная луна, плавно освещает стены, увешенные старыми плакатами, деревянный стол и две кровати. Одна — заправлена. Ахито всегда чувствовал себя на ней одиноко. Пусто, что ли. Ещё один шаг, и босые ноги касаются скинутой на пол одежды. Каждая жилка ощущает шершавую ткань футболки, ещё тёплую. Пальцы рефлекторно сжимаются, сердце пропускает удар. Будь они дома, он бы сказал: «замёрзло». Ахито не боится, что брат проснётся. Он перестал бояться много ночей назад. Перина прогибается под тяжестью тела, едва скрипят железные пружины. Странно, но этот звук успокаивает. Чуть-чуть давит на душу, чуть-чуть сталкивает с лезвия бритвы. Тран ворочится, не открывая глаз, шарит руками по постели, пока на его плечи не опускается одеяло. Ложится нежно, шурша неестественно жидкой тканью. Укрывает спину и ноги, оставляя обнажённой грудь. Сердце опять пропускает удар. Второй. Босые ноги поджимаются к подбородку, и Ахито обхватывает их ладонями. Чуть грубыми, от вратарских перчаток. Лежит на боку, скрутившись, едва смежив глаза. Смотрит. Ему иногда кажется, что он любит брата чуть больше. Не так, как все. Иначе. И от этого ему страшно. Не так, как всем, по-другому. Не за себя. Одна кровать всегда заправлена. Холодная, кажется, даже не белая — исполосованная поперёк куском угля. И стены возле неё сырые, до дыр. А здесь тепло. Но он знает: стоит лишь закрыть глаза, как всё покроется тонкой коркой льда. И некому будет накинуть на плечи одеяло. Столько лет он это чувствовал сам. Дома. Грудь ровно вздымается, ткань скользит по бледным плечам. Нет ни шороха, ни хрипа. Тихо постукивает одно сердце, пропускает удары другое. Он умел делать тишину. И почти тёплый огонь. Не так, как все. По-своему. Рассвет наступил рано. Он всегда наступает рано, если многого ждёшь от единственной ночи. Впрочем, здесь он почти не чувствовался: лишь сильнее припекали сферы. Не грели. Не ту, всегда заправленную кровать. Босые ноги коснулись пола. Скрипят пружины, мнётся под ногами шершавая кофта. Глаза ещё не привыкли к свету, поэтому слезятся и пекут. Пятки шлёпают по полу к той дальней кровати, прилипают к красной плитке. Холод. Настоящий обжигающий мороз. И уголь, наверное, отпечатается на спине. От бело-черного покрывала. Зато он отдал тепло. И тишину. Он это умел. Ахито всегда спит. Чаще — на плече брата. Засыпает под утро, после бессонных ночей.