Понемногу вглубь

Его предал тот единственный, на кого он мог по-настоящему положиться, − он сам. Ханамия был далек от шпионских боевиков, где герои уверяли, что не могут доверять даже сами себе, но отлично знал, что иногда подсознание выкидывало немыслимые фортеля, и не всегда то, что про себя думал, совпадало с реальным положением вещей. Однако он привык к самоанализу и склонялся к мысли, что управляет своими реакциями. За небольшими исключениями, заканчивавшимися на “-ёши”, так и было, и со временем он собирался устранить эти досадные недоразумения. По-меч-тай. Что это было? Что это, блядь, было?! Хотелось наорать на собственное тело, заменить на того, кто справился бы с задачей, но здесь скамейки запасных не было вовсе, а сейчас он даже от Ямазаки не отказался бы, лишь бы не иметь дела с собой. Почему?! Он никогда не был ведомым, привык полагаться только на себя. Он не принадлежал к кротко блеющей отаре, он затачивал своим баранам рога и отращивал клыки… Ханамия криво усмехнулся, пряча лицо в ладонях: Киеши по всем статьям выходил пастухом. Его переиграли в его же игру. Недооценка даже после переоценки. Снял пару слоев оберточной бумаги и решил, что докопался до сути? Киеши был умнее, чем любой, с кем Ханамия сталкивался до этого. Возможно, умнее самого Ханамии, раз так виртуозно водил его за нос своей мнимой откровенностью. Или не мнимой?! Если он действительно говорил правду, если в его отношении не было скрытых подтекстов, что тогда? Получается, он сам хотел лечь под Киеши? Уму непостижимо! Отматывая воспоминания к началу, он пытался примерить на себя ту модель, где Киеши послушно стоял на коленях с членом во рту, бессильно понимая, что его чувства слишком разрослись для примитивного доминирования. Хотя картинка, конечно же, оставалась очень приятной. Но все остальное! Его желание подчиниться, отдаться чужой воле… Покорно принимать, а не брать?! Он бы себе вмазал, если б это хоть немного помогло очнуться от затягивающего болота эмоций. Киеши называл его трясиной и был прав, вот только тонули они вместе. Это какие-то гормональные сбои! Окситоциновая интоксикация, ему срочно нужен какой-нибудь нейтрализатор. Ханамия вызывал в памяти поступки Киеши, за которые его ненавидел, но даже самые отчаянные моменты их противостояния казались блеклыми по сравнению с тем, что он чувствовал сейчас. Дебильное желание любой ценой защитить свою команду, идиотская стойкость и вымученно-бодрые улыбки, проклятое “давай сыграем еще раз”, мерзкое неумелое облапывание в душевой, “я больше не приду”… Все будто размылось, выпуская на передний план поцелуи и ласки, восхитительное ощущение горячего твердого тела в своих руках, голос и взгляд. Он знал, как Киеши смотрит, когда смущается, когда рад, когда хочет, когда злится, когда возбуждается, когда расстраивается, когда кончает… Дело было не в универсальном распознавании эмоций – Ханамия не раз видел все эти выражения. И запомнил. Не только его тело, но и его мозг посчитали это важным. Мысли о мести доставляли удовольствие только гипотетически: стоило представить, что он отшивает Киеши и тот, бледный, с плотно сжатыми губами уходит, чтобы больше не возвращаться, что теперь ни разу посреди тренировки он не обернется на знакомый раздражающе веселый голос, не увидит в чужих глазах этой пылающей нежности, как внутренности словно ножом продирало. Как же он влип! Ханамия съежился, обхватывая себя дрожащими руками, и несколько минут просидел с закрытыми глазами, глубоко дыша, стараясь успокоиться и подавить панику. Когда он наконец смог расцепить конвульсивно сведенные пальцы, то принял упор лежа и отжимался до тех пор, пока руки не подломились. Он лежал на полу не в состоянии подняться в измятой пропотевшей одежде, слушал свои хриплые вздохи и… прорабатывал стратегию. Он не сдастся так легко! Это ничего, что впервые пришлось столкнуться с кем-то ментально сильнее. Он так и не определился, был Киеши по-настоящему искренен или виртуозно манипулировал им, но Ханамия каждый день сталкивался с превосходящей физической силой, здесь будет то же самое: вычислить слабые места, обернуть инерцию себе на пользу, превратить достоинства в недостатки, а недостатки… Что ж, его сумасшедшая тяга не будет длиться вечно, если в костер высыпать все поленья сразу, он высоко взметнется, но быстро прогорит. Все оборвать – не вариант, он начнет сходить с ума так же, как и Хара. Поэтому он как следует насладится. Киеши обожал трепаться на тему получения удовольствия в процессе, вот Ханамия и получит. А дальше видно будет. Пока же очевидно, что здравомыслие ему изменяет, стоит только Киеши появиться в поле зрения. “Или в мыслях”, − он с досадой поправил член, привставший, стоило лишь вспомнить, что они творили сегодня. Киеши проявлял изобретательность, это подкупало, как и несомненная жадность до мельчайших знаков внимания. Вряд ли кто-то еще видел Киеши таким, даже таинственная первая партнерша. После душа в голове помутнело, но это была приятная измотанность, отголоски случившейся истерики растворились под теплыми струями, и, кое-как вытерев волосы, Ханамия рухнул на кровать. Он справится с кем угодно, в том числе и с самим собой. Он рано проснулся, чувствуя необычное воодушевление, сходил на пробежку, с аппетитом позавтракал – идеальное рекламное утро. Привычное раздражение уступило место спокойствию. Стоило раньше признать проблему. Он и не подозревал, сколько для него значило внутреннее равновесие, пока не потерял его. Ханамия был не против конфликтовать со всем миром, но с самим собой хотел находиться в гармонии. Он сдал тесты, легкие настолько, что справился бы с ними и в коматозном состоянии; разобрал накопившиеся дела в комитете и побеседовал с рядовыми дисциплинарниками, а не только со своей заместительницей, чтоб поддержать имидж участливого и доброжелательного главы; провел командную тренировку как положено, внимательно следя за ошибками и подправляя пошатнувшийся авторитет – и все это с тем же странным ощущением легкой эйфории, рассеявшимся только тогда, когда он понял, что Киеши не появится. Черт! Конечно, он помнил, как Киеши ссылался на занятость, но как-то упустил это из виду. Весь день Ханамия почти не думал о нем, а теперь не мог выбросить из головы. Хотелось секса. После секундных раздумий он достал телефон: еще вчера он посчитал бы это ниже собственного достоинства, сейчас же просто пожал плечами. Что такого? Ему хочется. Сообщение повисло в непрочитанных, но раздражение пошло на спад. Ханамия был уверен, что Киеши ни за что не проигнорировал бы его, значит, действительно занят. Он собрал мячи и вместе с Фурухаши рассовал по сеткам основной инвентарь, фыркнув от смеха, когда вдруг вспомнил, как в тренировочном лагере капитан Мейсей решил поучить его команду соблюдать субординацию. Ханамия тогда помог с уборкой и им, вызвав всеобщий шок, а на следующий день Кирисаки раскатали их с особой жестокостью. Естественно, команда подчинялась малейшему мановению руки, и он постарался, чтобы капитан хорошо видел каждый щелчок. Потом это неожиданно сыграло на руку в отборочных, когда Мейсей попросту боялись выходить на площадку, победа досталась совсем легко. Широко улыбаясь, Ханамия окончательно уничтожил авторитет горе-капитана, посоветовав приоритизировать сыгранность, а не субординацию, и помогать убираться после тренировки, мало ли, вдруг на дне мусорного ведра он найдет свое призвание? Тот едва не кинулся с кулаками. Спасли даже не судьи, а Хара с Сето, технично придвинувшиеся ближе, как только запахло жареным. Как же приятно было упиваться чужим беспомощным бешенством! Киеши позвонил через пять секунд после того, как Ханамия вышел за ворота Кирисаки Дайчи. Пришлось даже оглянуться по сторонам, до того это оказалось своевременно. − Тебе что, тридцать? – спросил Ханамия, не утруждая себя приветствием. – Кто вообще сейчас звонит, все нормальные люди пишут! − Я хотел услышать твой голос, − сказал Киеши без привычного энтузиазма, что слегка смутило. − И долго ты под школой торчал? Неужели постеснялся зайти после вчерашнего? − Ханамия подпустил в голос пренебрежения. − Что..? Я вообще сейчас далеко. − Судя по небольшому эху, он действительно был где-то в другом месте, явно не на улице. – Ты о чем? − Я буквально только что попрощался с Фурухаши и остался один. Он не намеревался произносить это так дразняще, но с Киеши как-то само собой получалось. Сплошные провокации. Иногда казалось, что не имеет большого значения, возбуждается тот или злится. Лишь бы выводить из равновесия. Влиять. Однако наживка осталась без внимания, и после паузы Ханамия неуверенно сказал: − Я хочу встретиться. Киеши снова помолчал, потом сказал: − Сегодня не получится… − И тут же зачастил: − Я правда не могу, ты же знаешь, Макото, если бы была возможность, я б сразу же приехал, тем более, ты впервые сам меня позвал! – чужой голос сорвался на идиотские восхищенные нотки, и это успокоило дернувшееся от безразличного тона сердце. – Я тоже соскучился, очень! Но не смогу, прости. − Я по тебе не скучаю, − прошипел Ханамия, тут же вскипая. – Хватит приписывать мне ванильный бред, я просто хочу трахаться! − Я тоже, − голос Киеши упал на октаву и словно огладил член. Ханамия вздрогнул и сбился с шага. Это уже становилось смешным – так остро реагировать на пару слов. − Так приезжай, − пробормотал он. – Отговорись чем-нибудь срочным и уходи. − Я не могу уйти, это важно! Прости, пожалуйста. − Да чем ты там занимаешься? Что за такая вселенская важность, что не подождет до завтра?! − Макото, так нельзя. Мне нужно быть здесь, − с мягким укором сказал Киеши, взбесив еще больше. − Здесь – это где? − …в центре. “В центре чего?!” – едва не заорал Ханамия, но вовремя себя одернул. Не все ли равно, где он в данный момент? Ему плевать на Киеши, если он не рядом. − Я хочу тебя увидеть, − повторил он, невольно используя капитанский тон. − Макото, сегодня я действительно не могу… Прости. Давай завтра? Завтра? До завтра еще целые сутки! От мысли, что придется столько ждать, словно переклинило. − Сегодня! Мне плевать, чем ты там занят, освобождайся и приезжай. Сделаю, что хочешь. Предложение одноразовое, − кажется, он это все вообще без участия мозга выдал, но, как ни странно, подействовало. Киеши вздохнул, чем-то пошуршал, досадливо цокнул языком. − Ты так сильно хочешь меня увидеть? Он прикусил щеку изнутри, чтоб не ляпнуть что-то не то. Вариантов было даже слишком много, один лучше другого, но Киеши не приедет, если обидится. − Очень сильно… хочу, − в конце концов выдавил он, сдерживая накатывающие изнутри горячие волны возбуждения и унижения. Ходить по улице со стояком было не лучшей идеей. − Я… − Киеши задохнулся. – Я приеду. Но не раньше, чем через четыре часа, может, через пять. Ты подождешь? Как будто у него был выбор! − Да уж скучать не буду, − уколол он напоследок. – Я скину локейшн. И Киеши просто отключился, ни говоря не слова. Ханамия пережил секундную панику, что перегнул палку, и усилием воли заставил себя расслабиться. Киеши такой мелочью было не пронять, уж он это знал лучше, чем кто-либо другой. Он перекусил без особого аппетита, погуглил лав-отельчики, думая, что возбуждение быстро спадет от безвкусных интерьеров, но не тут-то было. На одной из кроватей лежало расшитое цветами покрывало, и по аналогии он вспомнил вчерашний день и сидящего на пестром атласе обнаженного Киеши. Член тут же стал твердеть. Судя по всему, решение потакать себе и пресытиться было не оптимальным, а единственно возможным вариантом – иначе бы он просто не выдержал. Скорее бы это сумасшествие прошло. Эта мысль преследовала его до самого отеля. Стучала в голове, ложась на ритм звучавших из наушников битов, пока слова не превратились в набор бессмысленных звуков. Он заплатил за номер и сбросил Киеши адрес. Конечно, еще было слишком рано, но хотелось дать ему стимул поторопиться. Расплатился наличными, и документы у него не попросили: это по сравнению с качками-баскетболистами Ханамия казался тонким и изящным, а среди обычных людей он был высоким и плечистым. Пригладив волосы, − на улице было довольно ветрено, − он огляделся в номере. Если исключить дурацкие подушки в виде пухлых сердец, тот выглядел вполне пристойно, как обычный гостиничный. Покрывало на кровати было цвета морской волны, менее глубокого оттенка, чем на фотографиях, и Ханамия закусил губу, представляя, как тут будет смотреться Киеши. Во вражеских клубных цветах. Естественно, тот бы возразил, что не считает Кирисаки Дайчи врагами, но… Одна мысль об этом грела. И возбуждала, а оставалось еще часа два, черт! Звук входящего сообщения прозвучал как спасение. Спасти и требовалось – писал Сето. Семья потенциальной невесты переживала не лучшие бизнес-времена, и его родители решили подыскать ему другую. Самого Сето смотрины утомляли настолько, что он был готов поклясться в вечной любви первой попавшейся девушке, лишь бы его оставили в покое. Ханамия технично отмазал его от очередной нудной “вечеринки”, пользуясь любовью старших Сето к формализму, и тут же метафорически придержал за воротник: − Ты же не думаешь, что я стал бы обманывать твоего отца? Я его слишком уважаю. Устраивайся поудобнее, будем разбирать стратегию на следующий матч. Ответный вздох был настолько тяжелым, что Ханамия даже проникся, но он должен был хоть как-то отвлечься от мыслей о Киеши. − Неужели тебе нечем заняться? – простонал Сето, когда они запустили видеосвязь. − А кстати, где это ты? Какой-то новый интерьер, незнакомые стены... Снова мать куда-то уволокла, и ты решил отыграться на мне? − Кентаро, сосредоточься, − от греха подальше Ханамия переключился на демонстрацию экрана и запустил приложение с их схемами. − Я не могу сосредоточиться в пятницу вечером! − Не ты ли ныл, что я слишком мало времени уделяю клубу? Считай, что боги услышали твои молитвы. − Так бы и сказал, что это месть, − фыркнул Сето и подключил Фурухаши. Он тоже не любил страдать в одиночку. Обычно Ханамия обсуждал предстоящую тактику вживую или, на худой конец, демонстрировал дома со второго монитора, так что небольшой экран ноутбука сперва казался непривычным, но вскоре он увлекся объяснениями и перестал обращать на неудобство внимание. В глубине души он признавал, что любит этим заниматься: планировать и высчитывать действия до мелочей, разрабатывая планы для нейтрализации любых стратегий с учетом персональных сильных и слабых сторон соперника. И пусть его команде недоставало умения, чтобы идеально воплотить их в жизнь, свое Кирисаки брали: чужим отчаянием, беспомощностью и разочарованием. В конце концов, он шел в баскетбол не за победами. Киеши сообщил, что приедет через полчаса, − в этот раз ему хватило мозгов просто написать. Ханамия даже удивился, что в сообщении не было каких-нибудь сердечек, ему всегда казалось, что Киеши именно из злоупотребляющих таким. Обсуждение пришлось свернуть, потому что он начал отвлекаться, задумавшись над тем, каким обыденным было это “буду через полчаса”. Как будто Киеши не особенно хотелось! Разозлившись уже на то, что обращает на такие мелочи внимание, Ханамия скомкано попрощался и захлопнул крышку ноутбука. Он еще успел увидеть возмущенное лицо Сето, которого оборвал фактически на полуслове, и пару раз приложился головой о столешницу, чтобы привести себя в чувство. Похоже, пора было красить волосы, он стал глупеть. Когда в дверь наконец постучали, Ханамия пожалел, что не может открыть, не вставая. Можно было хотя бы попытаться притвориться незаинтересованным, хотя внутри уже сладко потянуло. − Привет, − сказал взъерошенный Киеши и потянулся поцеловать прямо с порога, но Ханамия отступил в номер, язвительно бросив: − Может, ты еще в коридоре мне отсосешь? Киеши ничего не ответил, только прошелся взглядом вверх-вниз, будто прикидывал шансы. Невинности в его улыбке сразу поубавилось. Ханамия отвернулся, коря себя за то, что не подрочил: кончив разок, он бы не реагировал так остро, но шанс был упущен. Он не смог сдержать стон, когда Киеши его поцеловал. Наконец-то! Это чертово тело, знакомое и желанное, этот проклятый рот! Сейчас едва получалось поверить, что совсем недавно Киеши был неуклюжим… Горячие губы прошлись по горлу, и Ханамия вцепился ему в плечи, задыхаясь. То, что все эти часы тлело и мучило, ярко разгорелось, и он зарычал, когда чужая куртка не поддалась с первого рывка, второй раз провернуть такой фокус не получилось. Киеши отстранился, расстегивая молнию и не сводя с него жадного взгляда: Ханамия раздевался с такой скоростью, будто его одежда тоже горела. Оставшись в трусах, он потянул Киеши на кровать, толкнул, наваливаясь сверху, вжался, потираясь вставшим членом о болты чужих джинсов, и атаковал его рот. Киеши даже разуться не успел, а Ханамия каким-то краем сознания помнил, что что-то там собирался провернуть, но казалось, что если они промедлят еще хотя бы пару секунд, он просто умрет. − Да… да… Держи меня так, − выдохнул он, когда чужие ладони легли на задницу, крепко сжав. Ханамия целовал, кусался, захлебывался их стонами, наконец-то дорвавшись. То, что пришлось едва ли не умолять о встрече, и все последующие часы ожидания стоили того, чтобы обхватить Киеши за плечи и тереться так, что мозг плавился. Он забыл о доминировании, просяще всхлипнув, когда Киеши вздумалось погладить его по спине, запустив по позвоночнику струю жидкого огня. Он хотел, чтобы у него было больше рук, потому что своих двух никак не хватало, чтобы делать все, чего хотелось, он ругался, а Киеши посмеивался, сбиваясь на хрип, когда Ханамия терся о расстегнутую ширинку. Целовались глубоко и жадно, отбросив поддразнивание; Ханамия чувствовал, как колотится под ладонями чужое сердце, хотя железо должно было уже расплавиться, какая там температура? Он никак не мог вспомнить, не тогда, когда Киеши так раскрывался ему. Тысяча шестьдесят четыре градуса? Нет, это золото… Тысяча триста? Тысяча пятьсот?.. Киеши провел пальцами по бокам до кромки трусов, выгнулся, приподнимаясь для поцелуя, и способность соображать окончательно покинула Ханамию. Он подавался навстречу толчкам, до боли вминался в горячее твердое тело, но этого было недостаточно. Киеши оглаживал его от шеи до задницы, пил его, насыщая собственным вкусом, но этого тоже было мало. Хотелось, чтобы рот Киеши был везде, хотелось так трахнуть его в этот чертов рот, чтобы он взял до самых яиц, спустить в жаркую глотку, чтобы он задыхался и все равно принимал. Потому что Ханамия мог делать с ним что угодно. Он мог быть каким угодно, и Киеши принял бы его всего. Кое-как поднявшись на колени, он уперся лбом в чужое плечо, пытаясь получить небольшую передышку и понять, что хочет сделать. Киеши подхватил его под бедра, и только поэтому ноги не разъехались, а вот обрывки мыслей никак не удавалось собрать. − Макото… Тяжело дыша, он поднял голову. Глаза Киеши были темными, а рот красным, распухшим, и так призывно приоткрытым… Он позволит. Он позволит все. Ханамия потянулся к трусам, вытаскивая член и чуть не упал, случайно пройдясь головкой по жесткой резинке. Острое удовольствие продрало когтями по пояснице, и он не выдержал, не смог отпустить член, так и задвигал рукой, доводя себя до оргазма, и кончил Киеши на грудь, сильно, но неожиданно легко. Он ожидал, что разрядка высосет все силы, а она вдруг стала чем-то вроде освобождения. У него и раньше случался прилив сил после оргазма, но обычно это бывало утром, а не после изматывающего ожидания длиной в несколько часов. Он посмотрел на Киеши и ухмыльнулся, показывая на капли спермы, которые тот даже не попытался стереть: − Современная живопись. Как будто в порно. Киеши приподнял бровь: − Только без брандспойта. Минимализм? И Ханамия засмеялся. В тот момент он чувствовал себя таким удовлетворенным, что не хотелось ни язвить, ни огрызаться. Сам виноват. − Моя очередь, − улыбаясь, сказал Киеши. До этого он поглаживал Ханамию по бедрам, а теперь раскинул руки, распластавшись по кровати. Только тут Ханамия осознал, что ниже пояса тот все еще одет, только джинсы были расстегнуты. − Ты обещал желание, если я приеду. Ханамия мог бы парировать, мол, и ты поверил, идиот? Но Киеши старательно притворялся расслабленным, значит, действительно хотел чего-то и считал, что шансы получить это будут выше, если изобразить незаинтересованность. Это было глупо, учитывая, что Ханамия буквально сидел на его возбужденном члене. − И что же ты решил загадать? − стало любопытно, насколько простирается его наглость. Вариантов было не слишком много, но надо же узнать, с чем конкретно обламывать! Кроме того, Киеши как никто другой умел удивлять… − Поцелуй меня. …и разочаровывать. И всего-то?! − Поцелуй? Просто поцелуй? Я предлагаю тебе что угодно, а ты просишь поцелуй?! − он вдруг почувствовал себя обманутым. Это же бред какой-то, да и как отказывать? “Я сегодня поцеловал тебя уже раз двадцать, а двадцать первый принципиально не стану”? − Я не хотел, чтобы ты делал что-то, к чему еще не готов. Бесил Киеши тоже как никто другой. Раз − и до белых глаз! − Вот что я в тебе терпеть не могу, − прошипел Ханамия, − так это твое сраное благородство. Ты какой-то извращенный кайф ловишь от того, что вечно подставляешься вместо кого-то? Кинк на жертвенность? Ах, он еще не готов, и я буду смиренно ждать, совершая ежедневные подвиги во славу добра! Ведь только Железное Сердце может вытерпеть… − Хватит меня так называть! − Бесит? − Еще как, − буркнул Киеши, и Ханамия сочувственно покивал. “А вот побудь, побудь на моем месте!” − Терпеть не могу прозвище это дурацкое. Не помню, когда прицепилось. − А я думал, ты на него дрочишь… − Что? − Киеши округлил глаза. − Ну-у… Оно же крутое. Супергеройское! − саркастически фыркнул он. − Одинокий воин спасает мир, вполне в твоем стиле. Сам себе меха, нет? Киеши смотрел на него, как на идиота, а Ханамия еле удерживался, чтобы не прыснуть со смеху. − Ну что? Что? Такому, как я, не понять твоих возвышенных мотивов? − Да ты их сам придумываешь и мне приписываешь! − Киеши стукнул его кулаком по бедру, но это был не удар, а, скорее, всплеск раздражения. − Как ты вообще вышел на спасение мира? − А это разве не цель всей твоей жизни? − поддел Ханамия, снова развеселившись. Круче секса с Киеши было только доведение его до белого каления… плюс секс. От этого он отказаться пока не мог. − Нет. Я хочу тебя, − буднично, как о чем-то давно решенном, отозвался Киеши. − Ты же знаешь, как сильно я тебя хочу. − Его ладони легли Ханамии на талию, поднялись по груди и остановились на плечах. − Но что толку? Ты все равно не согласишься. − Так это не благородство, а трусость? − Ханамия с восторгом подмечал малейшие признаки того, что смог разозлить. − Ах, Макото, подари мне поцелуй истинной любви, сделай вид, что для тебя это хоть что-то значит, потому что на большее мне не хватает духу! − Разве мы не выяснили, что мне как раз хватает, вот только тебя это пугает? − Это ты про то тупое облапывание в душевой, когда ты пытался меня утопить, в основном, в своих слюнях? − Нет, я про каждый раз, когда ты случайно дотрагиваешься до моего члена, а потом устраиваешь истерику. Я про это. Ты словно забываешь, что он у меня есть, − Киеши вздохнул. − Боишься, что изнасилую. Ханамия отвел взгляд. − Вот и сейчас… − Что?! Да я фактически сижу на твоем стояке голой задницей! − возмутился Ханамия, но потом поправился: − Сидел. От стояка тут мало осталось. Киеши снова вздохнул: − Я не об этом. Я имею в виду то, что ты мне все еще не доверяешь. − Я никому не доверяю, − привычно отмахнулся Ханамия. − Ты сам сказал, что хочешь меня трахнуть. Но, увы, поцелуйчик тебе милее, − он наклонился и чмокнул оторопевшего Киеши в кончик носа. − Готово. − Это не то, чего я хотел, − Киеши схватил его за руку. − Отошли обратно производителю, − процедил Ханамия, пытаясь вырваться. − А ты хотел, чтобы я секса попросил? Чтобы в очередной раз рассмеяться мне в лицо? В тысячный раз ткнуть носом, какой я идиот, что все еще на что-то надеюсь, хотя ты ясно обещал, что между нами такого не будет никогда?! − Обещания даются, чтобы их не выполнять! − рявкнул Ханамия и замер в осознании. Киеши от удивления отпустил его. Когда Ханамия отнял руки от пылающего лица, Киеши смотрел по-деловому. − Не знаю, сколько способов убийства ты успел спланировать, но подумай вот о чем: даже если мне взбредет в голову кому-то рассказать, никто никогда не поверит, что гениальный Ханамия Макото мог такое ляпнуть. Поэтому, пожалуйста, сохрани мне жизнь. Я тебе еще пригожусь. Ханамия снова спрятал лицо в ладонях, пытаясь сдержаться, но смех все равно прорвался. Киеши сбивал его с толку, бесил, возбуждал, смешил − и иногда даже ухитрялся делать это одновременно. Наконец отсмеявшись, он улегся Киеши на грудь, сводя ладони у него за головой и вплетая пальцы во влажные волосы: − Значит, хочешь поцелуй? − прошептал он в дрогнувшие губы. − Я тебя поцелую.