Понемногу вглубь

− Нет, так не пойдет, − вздохнул Киеши, опуская голову ему на бедро. Ханамия отпихнул его и отвернулся. Соглашаться не хотелось, а спорить бы не получилось: он напрягался, стоило Киеши коснуться его задницы, а потом прилагал отчаянные усилия, чтобы это скрыть и выглядеть расслабленным. Естественно, на эрекции его внутренние метания отражались не лучшим образом. − Ты снова слишком много думаешь… − Ну извини, что я не могу тупо отключить мозг, как ты! – огрызнулся он. Бесило все! И осторожность Киеши; и его дебильные уловки, чтобы отвлечь внимание; и подчеркнуто безопасные, бережные прикосновения; и собственная нервозность, тут же взлетавшая по параболе, стоило его действиям стать хоть немного смелее. Глупая фантазия о сексе в раздевалке открыла ящик Пандоры, и теперь можно было сколько угодно отбрасывать эти мысли, в подсознании они все равно оставались. Он чувствовал чужой взгляд, но не собирался оборачиваться. И так было ясно, что Киеши снова пялится с этим своим оскорбительным пониманием и принятием, как будто Ханамия был каким-то ущербным! Еще бы по голове погладил, кретин! − Макото… − Киеши коснулся под лопаткой кончиками пальцев, прижался губами к плечу: − Забудь обо всех, тут только мы вдвоем. Никто не узнает. Ты такой умный, ты этого не допустишь. Это никого не касается, кроме нас с тобой. Не надо бояться. Мы же оба этого хотим, я чувствую… − Что ты несешь?! – огрызнулся он. − Не знаю, − вздохнул Киеши и отстранился, разворачивая к себе. Ханамия хотел прикрикнуть на него за самоуправство, бесцеремонное обращение с телом больше не возбуждало, но тот выглядел таким подавленным, что настроение немного улучшилось. – Я не понимаю, что делаю не так, − пробормотал он, низко опустив голову. − Бесишь, − фыркнул он, но снова отвернуться Киеши не дал: − Прошу тебя… Скажи, чего ты хочешь? Я… я исправлю, я все сделаю, только скажи! Я не понимаю. Ты все-таки боишься меня или… или… думаешь о ком-то еще? Хохот удалось подавить, но смешок все же вырвался. Киеши не переставал его удивлять, да и забавно было, как они оба старались проанализировать действия друг друга и выработать оптимальную стратегию. Вот только на этом игровом поле у Ханамии было намного больше опыта. − Хочешь, чтоб в моих мыслях был только ты? – он патетически прижал руки к груди. − Хочу. И снова обожгло. Каждый раз, когда Киеши прямо признавал свою жадность, по телу бежали мурашки. Новизна ощущений не пропадала. Ханамия упивался этой властью, потому что заставлял раскрыться кого-то настолько замкнутого: он с самого начала не обольщался мнимым простодушием, и тем мощнее било осознание того, как сильно Киеши его хочет. − Как откровенно… Ты так запросто пускаешь меня себе под кожу, Киеши. А сам-то не боишься? − Чего? Ханамия пожал плечами: − Что я воспользуюсь твоим любезным приглашением. Или тебе хочется, чтоб тобой пользовались? Как вещью? − Разве ты считаешь меня вещью? И такие недобрые взгляды тоже поджигали. Ханамия никак не мог определиться, что ему нравится больше: уязвимость и боль или противостояние с достойным соперником. Он всегда думал, что предпочитает легкие пути, борьбу и преодоление считал глупыми, но Киеши раз за разом доказывал, что даже гениальный Ханамия Макото может заниматься самообманом и заблуждаться. − Так что, Макото, кто я для тебя? – Киеши подался чуть ближе, и он непроизвольно потянулся навстречу, сглатывая, чтобы смочить пересохшее горло. – Кем ты меня видишь? Мальчиком для битья? Подстилкой? А ведь раньше он действительно считал, что сможет удержать Киеши в рамках этих ролей. Тот смотрел так, будто всерьез ждал ответа, но что было сказать? − Для подстилки ты слишком вымахал, − Ханамия с силой провел ладонями по чужим рукам, ощущая сначала щекотку волосков, а потом гладкость кожи на плечах, и потянулся к губам, опрокидывая на кровать. – И чересчур много болтаешь. Эрекция вернулась. Ханамия позволил перевернуть себя на спину, но тут же подтолкнул Киеши вниз: − Отсоси мне… − голос сорвался, потому что Киеши взял в рот раньше, чем он успел договорить. Ханамия хотел сказать что-то, о чем тут же забыл, когда Киеши обвел языком головку, зная, как ему нравится больше всего. И тут же отодвинулся, мазнув губами по внутренней стороне бедра. Ханамия шире раздвинул ноги, стукнул его пяткой по спине, побуждая вернуться к прерванному занятию, но Киеши не обратил внимания. Он подтянулся на руках, нависая сверху, внезапно такой огромный, что снова стало неуютно и одновременно жарко. Странное ощущение, которое должно было приносить дискомфорт, но вместе с тем росло и возбуждение, и состав этого парадоксального коктейля чувств не получалось полностью расшифровать. Киеши был тяжелым, наглым и своевольным, хотя буквально только что умолял довериться и обещал сделать все, что Ханамии захочется. Любой на его месте уже бы расплачивался за это… Любой другой. Но не он. Внутри потянуло при мысли, что только Киеши он мог позволить подобное. И снова было невозможно однозначно определить, раздражает это или заводит. Они катались по кровати, целуясь и цепляясь друг за друга. Ханамия изредка шипел, что убьет, если останутся следы, когда Киеши грубо притягивал его к себе, но сам не церемонился. Он пытался прижаться плотнее, чтобы было удобнее тереться, – член требовал внимания, но Киеши упорно поворачивал его спиной к себе, покусывая лопатки, целуя плечи и затылок, прижимаясь так правильно, что орать хотелось. И опять не получалось определиться: от восторга или от разочарования. В голове вертелась идиотская мысль, что в идеале Киеши надо бы пару раз клонировать, тогда б он получил, что хотел, да и рук как раз хватило бы на все. Снова уткнувшись лицом в подушку, он застонал, когда Киеши стал покрывать влажными поцелуями поясницу. К тому времени стояло уже так, что он бы мог проделать дыру в кровати, не будь та тошнотворно мягкой. Давления отчаянно не хватало. Ни перевернуться, ни отстраниться Киеши не давал, удерживая его за бедра и мучая слишком нежными прикосновениями языка в противовес крепкой хватке. Ханамия кусал подушку, из последних сил подавляя стоны и краем сознания понимая, что кончил бы, будь матрас хоть немного жестче. Киеши прикусил ягодицу, и Ханамия вскрикнул, срываясь, но уже было все равно. Он чувствовал приближение оргазма, сам подставлялся, выгибаясь в горячих руках, в паху все пылало без прикосновений, а он отчаянно пытался удержаться и продлить эту восхитительную пытку. Пальцы цеплялись за скользкую ткань, сгребая покрывало в горстях, перед глазами все плыло от ярких красок, и Ханамии казалось, что его сейчас пополам разорвет от противоречия испытываемых ощущений. Так невозможно много и вместе с тем невыносимо мало! Но стоило Киеши вздернуть его за бедра, пристраиваясь сзади, как горячечное марево тут же рассеялось и он пришел в себя. Секунду назад он был согласен почти на что угодно, но огромный член в заднице как раз попадал в короткий список «кроме». Наверное, даже возглавлял его. − Нет! – Ханамия рванулся, сбрасывая Киеши с себя и заодно с кровати, но тот успел сгруппироваться и не свалился на пол, а неловко спрыгнул. Ханамия бы порадовался раздосадованному выражению его лица, но сам чувствовал себя не лучше, в очередной раз остановившись в шаге от оргазма. − Прежде чем ты начнешь ругаться… − начал Киеши, что было с его стороны весьма умным превентивным ударом. Судя по ходящим на скулах желвакам, орать и ругаться хотелось не только Ханамии. – В общем, не надо. Давай поищем компромисс. Сделав гигантское усилие, чтобы взять себя в руки, Ханамия насмешливо фыркнул: − Я могу просто подрочить в душе. В первый раз сработало превосходно, и никто не попытался меня трахнуть, можешь представить? Киеши со стоном сел на пол и уткнулся лбом в край кровати. − Сколько еще раз я должен сказать, что не собираюсь это делать?! Пять? Десять? Пятьсот? Макото, я хочу, да и кто бы отказался от тебя такого?! − он махнул рукой куда-то в пространство, не поднимая головы. − Ты не представляешь, как я об этом мечтаю! Но не стану. – Он поднял взгляд и будто задохнулся: − Какой же ты красивый… Но я не стану, как же ты не понимаешь?! Я бы никогда себе не простил, если бы взял тебя силой. − Я бы тебе не только ноги переломал, − как бы между прочим бросил Ханамия, потому что его неприятно задело, что Киеши что-то там собирался прощать или не прощать себе. Он бы себя не простил, ну надо же! Он − себя! Разбирал бы свои моральные дилеммы после реанимации. − Да знаю я! Не в этом дело! – взорвался Киеши. – Даже если бы тебя связали, даже если б накачали чем-то, чтоб ты ничего не понимал и не запомнил, даже если бы это был мой единственный шанс, все равно нет! Никогда! Твое доверие… Я его по капле завоевываю. И понятия не имею, начнешь ли ты мне доверять полностью хоть когда-нибудь. Получится ли у меня пробиться к тебе или ты так и будешь в любой момент ждать от меня подвоха? Я не знаю! Но я хочу этого, хочу узнать тебя, хочу понять. И я стараюсь изо всех сил. Пожалуйста, не шарахайся от меня, я ничего тебе не сделаю. Я хочу, чтоб тебе было хорошо. И мне. Но я никогда не предам тебя. Сперва Ханамия хотел переспросить, а какая разница, если он все равно ничего не вспомнит, можно было бы и трахнуть, но в конце Киеши заговорил так серьезно, что глумиться расхотелось. − Я сам никак не разберусь, что происходит. И я тебя не боюсь. Не потому, что смог бы отбиться, а я бы смог, не сомневайся… − он фыркнул. – Но не поэтому. Я понимаю, что ты этого не сделаешь: изнасилования противоречат кодексу благородного самурая или что там у тебя в башке понапихано? В любом случае, ты точно на такое не способен, карму испортишь и переродишься в еринги. − Тогда почему ты постоянно так реагируешь? Тебе же самому нравится! – На ответное скептическое хмыканье Киеши припечатал: − Нравится. Ханамия дернул плечом, но возражать не стал. Киеши залез обратно на кровать, помялся. Стало интересно, отчего он вдруг смутился. − Это потому, что у меня член? Это тебя беспокоит? − Было бы намного более странно, если бы члена у тебя не было, − сказал растерянный Ханамия, все еще пытаясь переварить предыдущие заявления. − Ты понимаешь, о чем я. Мы оба парни, ты ведь не привык к такому. − Да откуда тебе знать, к чему я привык?! Мне тоже стоит почитать школьную газету, что ли? Если они делятся подробностями моей сексуальной жизни, я хотел бы знать источники! Киеши улыбнулся. − Хара сказал. Та-а-ак. Хара. Как Ханамия и подозревал, у инцидента с Сакамото наклевывались неприятные последствия. Лояльность была одним из самых важных качеств для основного состава команды, неужели от Хары придется избавиться? Ханамии этого не хотелось, да и заменить было некем, но если он стал трепаться… − Не делай такое лицо, − округлил глаза Киеши. – Я ему ничего про нас не говорил, конечно же. Он просто сказал, что у тебя было много девушек… Очень много, и всегда только девушки, − тише добавил он. – Тебе неприятно, что я выгляжу вот так? Он развел руки, и Ханамия против воли залип на движение идеально прорисованных грудных мышц. Киеши проследил за его взглядом. − Видимо, тебе все-таки нравится. − Он смущенно улыбнулся и развел ноги: − И это? На натянувшемся атласном покрывале член выглядел будто подсвеченный. Ханамия промолчал, но перед собой притворяться смысла не было: да, поначалу было странно, но теперь ему нравилось. Крупная мошонка, большой ровный член – без асимметрии и… эстетически приятно. − Тебе не кажется, что поздновато выяснять, могу ли я с парнем? Трахал я тебя без стимуляторов, так что, выходит, могу? И если ты считаешь, что я представлял на твоем месте девушку, то хочу тебя разочаровать, у меня не настолько живое воображение. − Тебе нравится со мной? Ханамия нахмурился. Очевидно же, если бы не нравилось, его бы тут не было. Если бы не нравилось, у него бы не вставало так легко. Киеши хочет потешить свое самолюбие? Или ждет какой-то колкости? Он решил пойти третьим путем и ответить откровенно, но не на заданный вопрос: − Мы не подружимся, и на свидание я тоже не пойду, а еще меня раздражает, когда ты начинаешь болтать. Это лав-отель, а не дискуссионный клуб, используй свой рот по назначению. Киеши рассмеялся, и выражение его лица стало нежным: − Иди сюда, − сказал он, сам потянувшись к Ханамии. − Такие взгляды тоже раздражают, − отметил он, уже подаваясь навстречу. − Тогда закрой глаза, − шепнул Киеши. Целоваться было так приятно, что иногда он терялся в пространстве. Кто бы мог подумать, что неуклюжее обслюнявливание, которое Киеши выдавал в самом начале, превратится в это? Можно было вести, подчиняться, бороться – теперь он легко подхватывал любой ритм, и Ханамия поддразнивал легкими движениями языка, выворачиваясь из обнимающих рук, пока не оказался распластанным на спине без шансов уклониться. Киеши взял его за подбородок и так же невесомо прошелся губами по ключицам и горлу, раззадоривая. Ханамия сгреб его волосы на затылке в кулак, притягивая ближе, и утянул в глубокий поцелуй. Хотелось большего, но когда Киеши положил его руку себе на член, Ханамия отпрянул. − Все-таки дело в нем, − вздохнул Киеши и, не удержавшись, толкнулся вперед, шумно выдыхая. – Тебе не нравится мой член. − Я руки себе боюсь занозить об это полено, − словно оправдываясь, проворчал Ханамия. – Если ты не заметил, меня никогда особо не прельщала перспектива его трогать. − Как же с тобой сложно… − Разве тебе не должно быть лестно, что я снисхожу до тебя с недосягаемой высоты? Да ты должен прыгать от счастья! Киеши вопросительно поднял бровь, но тут же улыбнулся, вспомнив собственные слова. − Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, − хмыкнул он. – Подожди, я кое-что придумал. Он спрыгнул с кровати, подошел к окну и опустил экраны полностью. Сбоку осталась тонкая полоска света, и Киеши перетащил ширму, закрывая и ее. Он выключил подсветку у ванной, и россыпь идиотских сердечек потухла, потом погасил лампу при входе – в номере стало намного темнее, оставался только верхний рассеянный свет. Ханамия с недоумением следил, как Киеши потрошит рюкзак. − Нам это понадобится, − сказал Киеши, показав тюбик смазки. Добавил, предвосхищая вопрос: − Помни, что я тебе обещал, − и погасил свет. Поначалу показалось, что стало совсем темно, но глаза тут же адаптировались, и Ханамия, подняв голову в поисках источника освещения, обнаружил над изголовьем здоровенное сердце. Оно подсвечивалось красным только по контуру, и в полумраке вдруг показалось, что Киеши зловеще ухмыльнулся. − Надеюсь, ты не собираешься меня придушить. Выглядишь как наемный убийца. Сейчас будет месть за все хорошее? − Можно и так сказать, − хрипло ответил Киеши, и призрак опасности отступил. Ханамия подвинулся, давая ему сесть на кровать, и, не удержавшись, еще раз поцеловал, положив руку на грудь. Киеши с охотой ответил, привлекая к себе. − Пожалуйста, постарайся расслабиться. Макото, не надо нервничать, это же всего лишь я, − бормотал он между поцелуями, спускаясь губами к ключицам, а потом придержал за плечо и удивительно мягким движением перемахнул через него, опускаясь сзади и утыкаясь лицом куда-то в затылок. − Давай кое-что попробуем. Ты ведь злишься, только когда внезапно осознаешь, что дотрагиваешься до него, так? А если ты с самого начала будешь знать, что это мой член? Никаких неприятных сюрпризов? − Ты предлагаешь подрочить тебе, что ли? А свет зачем гасить? Я уже видел его во всей, кхм, красе, вряд ли испугаюсь. Да и энтузиазма твоя идиотская идея не вызывает. − Нет, не совсем, − мягко сказал Киеши, целуя его куда-то около талии. – Он будет, − пальцы легко скользнули между ягодиц, оглаживая внутреннюю поверхность бедра, − здесь. Он точно ожидал взрыва негодования, даже отодвинулся, чтоб Ханамия не достал ногой. Дурак, он бы бил локтем в «солнышко», потом в нос, а после можно было и добить по коленям. Но сейчас хотелось отнюдь не драться. − То есть ты хочешь, чтобы я раздвинул ноги, а ты смажешь член и упс, не туда, семпай? А без света, думаешь, не догадаюсь? Или ты боишься лицо не удержать? Киеши усмехнулся ему в спину, ласково потерся носом, возразив: − Я тебе пообещал, что не трону. Ты так часто проходишься по моему характеру, может, поверишь хоть раз в честные намерения? Я думаю, что так ты быстрее привыкнешь. − К тому, что меня трахают?! – голос опасно взлетел. – Может, всю мою команду тогда соберем? И скамейку пускай захватят, чего уж мелочиться? Чудесная идея с сенсорной депривацией, давай мне и руки заодно свяжем. Киеши поглаживал его по бокам, по чувствительному местечку на животе, и это очень отвлекало. − Ты такой напряженный, весь дрожишь… Не надо. Будет только приятно… И в темноте ты сможешь сосредоточиться только на своих ощущениях. Давай попробуем. Если тебе будет плохо, тут же прекратим, но, разреши мне, пожалуйста. Мне кажется, все получится… Ханамия застонал, когда широкая ладонь скользнула вдоль члена, под яйца и дальше в промежность. У него опять стояло так, что звенело, и в данный момент раздражало то, что Киеши не решался прижаться всем телом, а ему хотелось тесного контакта. − Можно, Макото? Можно? Он кивнул и застонал, когда Киеши плотнее обхватил член и перегнулся через плечо, прижимаясь к губам коротким поцелуем. − Спасибо, что доверяешь. − Давай быстрее! − рявкнул Ханамия. Если б он не подрочил в раздевалке, то уже бы сдох, наверное. Хотя сейчас это ощущалось так, словно было в другой жизни. Все эти прелести отложенных оргазмов – полная чушь. Щелкнула крышка, ахнул Киеши сквозь влажные звуки, и Ханамия понадеялся, что тот чересчур увлечется и кончит сразу, но Киеши все же овладел собой и уткнулся ему в спину, тяжело дыша. Волосы щекотали кожу. Он ожидал, что Киеши толкнется между бедер, но тот прижался грудью, обхватил за плечи и жарко задышал в затылок, все еще не прикасаясь к заднице. − Расслабься хоть немного, прошу тебя. Ты как натянутая струна. Хочешь… Хочешь, ничего не будет? Если тебя так трясет… Я не хочу заставлять, не хочу, чтоб тебе было плохо. Я могу остановиться. − А заткнуться ты можешь? – прошипел Ханамия. – Это твой хитрый план: задолбать меня настолько, чтоб я и трахнуть себя дал, лишь бы ты закрыл рот? − Прости меня, прости… Этого слишком много! Ты рядом, мы так давно не виделись, и ты наконец-то позволяешь мне что-то сделать. Я так хочу тебя… По спине пробежала дрожь. Нет, не страха – предвкушения. Ханамия знал, что Киеши удержит себя в руках любой ценой, и на смену опасливому любопытству пришло желание отдаться на волю сиюминутных импульсов, осознанно почувствовать его так близко. Он запрокинул голову, открывая шею: − Иди ко мне… − вырвалось. Киеши всхлипнул, стискивая его в объятьях и беспорядочно целуя в скулы, в шею, дыша при этом так, словно собирался разразиться рыданиями. Что с ними происходило? Что, нахер, вечно с ними творилось, стоило остаться наедине?! Почему даже самый незначительный жест обретал какое-то сакральное значение? Ведь в этом не было ничего особенного, как ни посмотри! Выключить свет и заняться глубоким петтингом, серьезно?! Они ведь уже трахались по-настоящему... Нет, он не будет думать о том, что тогда было, не будет! − Макото… − прозвучало так хрипло, будто Киеши задыхался и еле выдавил единственное слово. – Раздвинь ноги хоть немного, ты же меня как тисками сжимаешь. Ну же… Снова пробрало дрожью, и Киеши развернул его к себе, обнимая и покрывая лицо поцелуями: − Все хорошо, правда? Все в порядке? Ханамия кивнул уже в поцелуе, чувствуя, как от настойчивых ласк затягивает в жаркое марево, выгибаясь и, наконец, расслабляясь. − Я выключу это, ладно? − Давай, − собственный голос показался чужим, и их окутала темнота. Он думал, что привык и не почувствует разницы, но полумрак ощущался совсем по-другому. Теперь же будто стены куда-то исчезли, пространство расширилось, а звуки стали громче: дыхание Киеши, шорох постельного белья, прикосновения кожи к коже – все стало ощущаться намного острее. − Черт, ты не представляешь, как классно пахнешь, такой горячий, такой сладкий… − скороговоркой пробормотал Киеши, и Ханамия тоже почувствовал его запах. Уже знакомый настолько, что даже не казался чем-то чужеродным, он просто не обращал внимания, пока в распоряжении были все органы чувств. Ханамия повернул голову, лизнул в щеку, ощупью находя чужие губы. Он знал и вкус его кожи, и вкус рта. В темноте все казалось знакомым и незнакомым одновременно, и эта двойственность только сильнее распаляла: хотелось сравнивать и пробовать больше. На бедро легла жесткая ладонь, но в этот раз колебаний не было. Ханамия сам подался назад, ложась так, чтобы они могли прижаться плотнее; твердый и скользкий член лег в ложбинку между ягодиц, упираясь в яички, и он задохнулся от полноты ощущений. Как бы это было, если б он позволил по-настоящему? Больно? Неприятно? Стало бы внутри так же горячо или было бы совсем по-другому? Киеши низко застонал, выдохнул сквозь стиснутые зубы, прикусил кожу около шеи. Ханамия хотел было одернуть, сказать, чтоб не оставлял следов, но Киеши толкнулся вперед, потом еще раз, и все слова потеряли значение. − Какой же ты… какой же ты… мне так хорошо… наконец-то ты сам… Макото… ах, дааа!.. сделай так еще раз… сожми ноги… о боже, боже!.. Ты меня чувствуешь? − Да, − выдохнул он. Среди обрывков фраз нашлось что-то, на что можно было ответить. − Чувствуешь меня? Чувствуешь, какой он твердый? Это все для тебя, только тебе… Что ты со мной делаешь? Что же ты делаешь со мной… обожаю тебя… обожаю тебя… обожаю… так горячо… боже мой, так хорошо… Киеши снова сбился на невнятный шепот, и шум крови в ушах заглушал его слова. Ханамия сжимался на его члене, не в силах полностью избавиться от мыслей, как бы он чувствовался, если бы был по-настоящему внутри. Киеши обнял его крепче, вжимая в себя, на щеку легла ладонь, и Ханамия втянул в рот его пальцы, чтобы хоть как-то погасить стоны. Судорожное дыхание обжигало шею, от чужой хватки, казалось, трещали кости, но он сам жался ближе, влипая в горячее влажное тело, обхватив рукой свой член, но начисто об этом забыв, загипнотизированный мощными толчками и бессвязным шепотом, то рычаще-хриплым, то мурлычущим и нежным. Он пришел в себя намного позже, покрытый пленкой остывающего пота. Чужая рука обнимала поперек груди, на пальцах остались следы укусов. Он поднял собственные руки к лицу, удивляясь тому, сколько это потребовало усилий. На правой между пальцами потянулись нити спермы. Он вырубился до или после того, как кончил? Привстав, Ханамия оглянулся на Киеши. Тот лежал с закрытыми глазами, мокрые ресницы слиплись то ли от пота, то ли от слез. Когда он включил свет? Ханамия осторожно высвободился и встал. Киеши, скорее всего, спал: веки подрагивали, но дыхание было ровным. Так тихо, как только мог, он оделся и затолкал нижнее белье в сумку. Наверняка он весь пропах сексом, а на голове творилось черт-те что, но о душе он даже не думал. Он бы и полуголым ушел, наверное, лишь бы не смотреть Киеши в глаза. Киеши считал, что он боится физической силы, так старался убедить, что ничего не случится, что усыпил бдительность, и Ханамия проморгал настоящую угрозу, таившуюся отнюдь не в кулаках и мышцах. И он даже не сказал бы, что боится, нет. То, что он чувствовал, точнее было бы охарактеризовать как чистый ужас.