***
Есть близ Малого Коноховска чудное местечко, под названием Малоконоховские Бугры. Сей пейзаж представлял собой два холма, меж которыми разливалось озерцо, довольно грязное, не предназначенное для купания, однако окуни и караси там водились знатные. Оба холма были увенчаны памятниками двух национальных героев села: на одном холме величественно возвышался Учиха Мордатый, родоначальник великой красноглазой семейки, а на другом, в менее пафосной позе стоял вытесанный из камня первый председатель Малого Коноховска. «Жили герои в то время, когда выборы в сельсовет проходили методом демократичного мордобоя» — прозвучал в голове Никиты голос Игоря Ируки. — «Баллотировались в председатели двое: Учиха Мордатый и Сергей Хаширама. И устроили на этом самом месте, на Малоноховских Буграх побоище, в результате которого Учиха Мордатый потерпел поражение». Надо сказать, что Бугры пользовались в селе популярностью. Во-первых, каждые майские праздники отмечались именно здесь. Во-вторых, такие любители рыбалки, как Алексей-сенсей, тоже частенько прохаживались мимо величественных холмов. В-третьих, ученики школы каратистов постоянно драили памятники во время субботников, в то время как каратисты постарше, которые руководили процессом, распивали горячительные напитки и курировали деятельность учеников. — СЕНЯ! — Вопль Никиты эхом раздался по Малоконоховским Буграм. Семен Учиха сидел у подножья памятника своего прапрадеда Мордатого и, лениво повернув голову в сторону друга, хмыкнул. — Иди домой, Никита. Я все решил. — Ты зачем отхреначил Светочку тазиком? — крикнул Никита. — На все воля Божья, — загадочно ответил Семен и, завязав шнурки на модных кедах, приготовился было снова бежать к Задрищенску. Но Никита не сдавался так просто. — Семен, я буду драться, — пригрозил он. — Во мне живет Девятиховстый лис! Мне это педиатр в медкарте написал! Семен снова захохотал. Поняв, что сейчас лучшее время для того, чтоб проверить, как чернобыльский активированный уголь подействовал на активацию Проклятого Синяка, коноховский эмобой, выпрямился и, выпучив глазища, позволил страшной мутации захватить власть над его щуплым телом. «Сеня, шо ж они с тобой сделали?» — подумал Никита. — «Ой, что-то мне неуютно. Интересно, как там у Лёни дела?».***
— Помогите, люди добрые! — благим воплем орал Лёня, которого повалили на землю и избивали штативом капельницы. — Тебя никто не услышит! — кровожадно воскликнул Кирюша Кагуя, вовсю уже демонстрируя свой фокус с гибкими костями. — Смотри, как у меня локоть гнется. — А-а-а! — в ужасе проорал Лёня. Кирюша, хоть и был дрыщом, который в свободное от комы время сдавал кровь, пожертвовал Остромыслу часть своей печени, почку и волосы, дрался довольно мощно. С гордостью за ставший родным Задрищенск, Кирюша Кагуя сражался, как лев, мутузя Лёню то штативом, то руками, то ногами, то головой об землю. Лёня, получив очень ощутимый удар ногой в солнечное сплетение, в очередной раз рухнул на колени и начал было уже шептать молитву, как в ход мордобоя вмешался таинственный гость. — Умри, гнида! — крикнул невысокий рыжий пацан с подведенными косметическим карандашом глазами, в прыжке разбив о голову Кирюши трехлитровую банку с песком. Кирюша пошатнулся. Пустынный Гарик, а это был именно он, откупорил новую банку с песком и, зачерпнув жменю, попытался всыпать задрищенскому донору в рот, в воплем: «Жри песок, дрыщ!». — Гарик Пустынный, — с благоговением прошептал Лёня. — Ты как здесь… — Вставай, — бросил Гарик, и, швырнув песок в глаза Кирюши, усмехнулся. — Посмотрим, какой ты крутой каратист, без своего гематогена. И Лёня, поняв намек, дождался, пока Гарик начнет жменями швырять в обескураженного Кирюшу песок, и вырвал из рук противника надкушенную плитку гематогена. Кирюша понял, что близок к провалу. Заорав нехорошие матюки, он принялся избивать Гарика штативом, но Гарик, запрыгнув на ближайшее дерево, принялся лепить из песка шарики и швырять их в буйного донора. — Узрите мощь моих костей! — вскричал Кирюша, вскинув свой гнущийся во все стороны локоть, но не рассчитал сил и, прохрипев что-то вроде «За Задрищенск», рухнул лицом в землю, безо всяких признаков жизни. Лёня высунул голову из зарослей гречихи. — Мы убили мутанта, — прошептал он. — Гарик, ты спас меня… Гарик спрыгнул с дерева и, прижимая к груди очередную банку с песком, потыкал ногой в тело Кирюши. — Ну, теперь мне в родном селе дадут медаль за победу в драке над инвалидом из Задрищенска, — констатировал Гарик. — Пошли, Лёня, там ваших раскидало по всему лесу.***
— Вах, какой страшный мутант, — ахнул каратист в костюме Бэтмена и красных мокасинах. — Понаехало тут! — орал загнанный на дерево Санёк, швыряя в Карена шишки. — Уйди, монобровь в мокасинах, не мешай мне убивать этого мальчика с пекинесом! Коля Инузука бездыханно лежал под сосной, пекинес Тузик громко тявкал на Санька, которого в процессе боя три раза успел укусить за попу. Появившийся из лесной чащи Карен, трезво оценил ситуацию и, гоняя Санька по всей поляне, наконец, загнал его на сосну. Санек сдаваться не спешил, ведь пока есть под рукой шишки и словарный запас матов не иссяк, можно было атаковать Карена хоть как-нибудь. Но если бы бедный каратист-визажист знал, что Пустынный Карен — трехкратный чемпион своего села по вольной борьбе, он бы, пожалуй, героически сбежал в Задрищенск, к Остромыслу. — Я твой лес сосна шатал! — грозно рявкнул Карен, принявшись трясти сосну, дабы скинуть с нее Санька. — А ну слазь, а то брата позову! — Убей… убей их всех, — уже не так уверено шептал Урод из спины Санька. Карен совсем рассвирепел и, стянув с ноги мокасин, швырнул его в Санька. И попал. Сбив Санька с сосны, Карен, наблюдал как в красивом полете задрищенский хлопец падает с дерева и, долбанувшись головой о камень, не встает. — Коля, вставай, — пробасил Карен, натягивая мокасин. — Враг упал с сосны. Вставай, Коля, пора домой, в травмпункт, тебе, кажись, нос сломали. Коля приоткрыл мутный глаз и измучено вздохнул. Можно считать, что Коля со своим делом справился.***
— Гы, — многозначительно лыбился во все свои оставшиеся зубы Шуганный Нара. — Тамара… Сестрица буйных братьев из далекого горного села, отпинала избитую Танюху в кусты и, рывком подняв Шуганного на ноги, загадочно улыбнулась. — Тамара, доводилось ли тебе мутить с горячим коноховским парнем? — подергал бровями Шуганный. Тамара только открыла рот, чтоб ответить, как по лесу эхом раздался вопль Карена: — Тамара! Тамара! Пора в село! Шуганный сокрушенно вздохнул. Мадемуазель его сердца снова ускользнула прочь. Два дня спустя — Вставай, — послышался откуда-то голос Светочки Харуно. — Вставай, Никита! Никита поерзал на больничной койке и нехотя открыл глаза после долгого сна. — Вставай, Никита, пора принимать снотворное, — произнесла юная медсестра Светочка, сунув другу под нос стакан воды и таблетки. — Надька-сенсей говорит, ты идешь на поправку, твое сотрясение мозга прошло быстро, потому что мозг твой оказался мягким… — Света, — протянул хриплым голосом Никита. — Где это я? Светочка присела на край кровати и глубоко вздохнула. — Ты в реанимации, Никита. Никита аж вскочил на койке. — А Сеня? Где Сеня? — А Сеня, мой юный друг, уже день как гражданин Задрищенска, — проговорил таинственный Евкакий-сенсей, влезший в палату через окно. — Мне жаль, Никита, но просрали мы юного Учиху. Никита не верил своим ушам. — Ты что, не помнишь ничего? — ахнула Светочка. — Оно и не удивительно, — покачал головой Евкакий. — Сеня тебя знатно отмудохал, по частям, считай, собирали. Если б не Надька, ты б, Никита, помер. — Сеня выиграл битву в Малоконоховских Буграх? — медленно проговорил Никита, сжав простыню. Евкакий кивнул. — Сеня выбрал свой путь. — Я верну Сеню! — вскричал Никита, спрыгнув с кровати. — Верну в Малый Коноховск! Светочка, всхлипнув, высморкалась в платочек. — Не знаю, Никита, рассказывал я или нет о моем сослуживце Олеге, которого придавило березой, — начал Евкакий, подтянув ворот водолазки. — Сидели мы, значит, с Олегом в засаде на китайской границе… Светочка кашлянула, да так громко, что даже Евкакий понял намек. — Так вот, что я хочу сказать, Никита, — мигом перешел к финалу сей истории сенсей. — Вера в себя и светлое будущее сильнее, чем жажда смерти забрать тебя посредством сваленной на тебя березы… Никита явно ничего не понял. — Джеки Чан будет тренировать тебя лично, — произнес Евкакий. — Ему как никому близки твои чувства. Он, в свое время, тоже проворонил тот момент, когда Остромысл встал на скользкий путь зла. Никита отвернулся к стене и еле сдержал слезы обиды. — Ну, не будем тебя бесить своими рожами, — вдруг сказал Евкакий, поманив за собой Светочку. — Нам еще надо навестить Нежного и Пузана в соседней палате. Не кисни, Никита. Вернем мы твоего Семена.***
Где-то в Задрищенске — Поздравляю с получением задрищенского гражданства, Семен Федорович, — сухо сказал Копыто. — Национальный костюм можете получить лично у Остромысла Любомировича. — Семочка, ну ты рад? — умаслено спросил Остромысл, стиснув порядком побитого Семена в объятьях. — Теперь ты — гражданин Задрищенска. Как гордо звучит! Семен не ответил. Остромысл уже тащил его за собой на свою личную дачу, отметить сразу два повода: прибытие Учихи в Задрищенск и похороны всей задрищенской банды. Отметить не абы где, а в баньке, по старому обычаю этого населенного пункта. — А еще, Семочка, мы тебя в институт отправим, — вещал Остромысл, обмотанный простыней, как римской тогой. — Кем ты хочешь стать: стеклодувом или дирижером? Семен, сжимающий в руке березовый веник, вдыхал пары мерзких эфирных масел, ответил на свой привычный манер. — Я хочу стать мстителем. И вершить мою мстю. — Ути мое солнышко, — умилился Остромысл. — Сразу видно, дитё в Малом Коноховске выросло: говорит с ошибками, а кипятильником машет, как самый настоящий каратист с черным поясом. Семен глубоко вздохнул. Так началась его жизнь в качестве гражданина Задрищенска. И заговорит еще люд о героях могучих, Никите Узумаки и Семене Учиха, а где-то даже упомянут и Светочку Харуно. И еще украсят их памятники Малоконоховские Бугры. И правнуки их легенды слагать будут о дедах своих великих и той девочке, что потеряла тазик у ворот Малого Коноховска. Впрочем, это уже совсем другая история.