***
Хибари не часто снились сны. Но даже если они у неё были, она их просто не помнила. Хибари снился сон. Такой, который после пробуждения ты не сможешь вспомнить до конца, такой, который ты не сможешь истолковать целесообразно, без сбивчивости и без «ну» и «просто»... Ей снился комфортно обставленный кабинет, в котором было много дорогих вещей, много безделушек. Вещи были подобраны под атмосферу в кабинете: светлую, но с ноткой напряженности, таящую в себе. Дверь кабинета, - искусная работа лучших мастеров Италии. Много деталей, изгибов... Стены покрашены в темно-зелёный цвет, который не нравился Кёе ещё с самого малого возврата. Та недовольно поморщилась, пытаясь понять, что делает в таком странном месте и откуда она знает, что двери сделаны мастерами Италии? Почему именно Италии? Ответа не нашлось и Кёя развернулась, тут же застыв на месте. Перед ней стояла высокая женщина, на вид которой можно было дать около тридцати лет. Но не это заставило Хибари удивится. Девушка была практически не одета: на ней была кофта, расстегнутая на первых две пуговицы, а дальше… Детский мозг не мог понять, что это! Ещё не омраченный повседневной испорченностью, но уже повидавший за свои несколько лет жестокость и несправедливость, мозг. Глаза упорно сползали на странный предмет одежды, который находился на такой знакомой женщине. На этом моменте девочка всё же решила опустить свои очи ниже, посмотрев на своё тело. Прежде, чем она успела это сделать, заметила зеркало. Большое такое. По праву руку от себя. Посмотрев туда, она себя не увидела. То есть, она видела «себя» другой. Она не была маленькой девочкой… Она была молодой, красивой девушкой. Примерно двадцати пяти - двадцати шести лет. Лёгкая полупрозрачная рубашка макового цвета прекрасно смотрелась на её фигуристом теле. Плоский живот, с несильно выделяющимся прессом, что так же был виден из-за слишком ненормальной прозрачности предмета гардероба, был весь в мелких шрамах-полосках, словно её живот исполосовали крохотным ножичком. На шее она заметила ярко-красные следы от зубов. Укусы? Раны?... Посчитав, что не должна знать больше, чем имеет в своём распоряжении, Кёя продолжила с интересом разглядывать себя, аккуратно крутясь перед зерцалом туда-сюда под удивленный взор женщины. Однако, внимание Хибари привлёк черно-белый браслет на своём запястье, явно дорогой и явно сделанный профессионалом, мастером своего дела. Подняв руку, при этом мысленно отметив, что ей понравилось сочетание белого и чёрного. Внезапно и совершенно неожиданно для себя, она, девушка заметила аккуратно вышитую надпись на незнакомом ей языке, - «Ti amo» . Это была явно не японская запись и Кёя не могла понять, что скрывает за собой этот текст. – Кё… Кёя… – Хибари вздрогнула, по коже прошлись тысячи мелких мурашек. В этом голосе было столько родного, столько тепла и света, что сероглазая, не смогла понять, кто эта, такая знакомая незнакомка, от тона и взгляда которой у неё как сумасшедшее бьётся сердце, а грудную клетку сковывает тепло и некоторый страх. Страх из-за неизвестности, непонятный страх за знакомую незнакомку. Но через минуту пристального, но по-своему теплого, нежного взгляда глаза-в-глаза наступила спасительная темнота. В тот момент она снова стала той маленькой девочкой, потерявшей сознание после избиения.«Кё….»
– Просыпайся же!.. – раздался приглушенный девичий крик. – Не думаю, что от этого она проснётся, – спокойно прокомментировал этот крик мальчик, за секунду до того, как веки Хибари, которые казались ей налитыми свинцом, постепенно открывались, а она сама, с огромном трудом, медленно, но верно пыталась понять, где она и что с ней. Режущая боль в висках не способствовала этому никак. – Или проснётся. Свет больничных ламп, ударивший девочке в глаза, не дал много информации о её место нахождении, зато заставил резко зажмуриться, а потом и проморгать. Почувствовав, что она не может встать, даже просто поднять руку или ногу, она, на своё удивление, не почувствовала отчаянья или же панику. Глаза всё ещё слипались. Блондинка смотрела удивлённо и радостно на черноволосую, понимая, что та «проснулась», но, не зная, что делать: то ли броситься на незнакомку с расспросами, то ли обнять и дать отдохнуть. А может, всё одновременно? Но паренёк, про которого благополучно забыли, не дал ей принять столь важное решение. Он, вальяжно закинув ногу на ногу, и, скрестив руки на груди, посмотрел нежным взглядом на подругу, показывая, что сам справиться. Во всяком случае, надеялся. – Привет. Как тебя зовут, чудо ты маленькое? – как можно тише и ровнее сказал он, смотря своими тёмно-зелёными глазами, пытаясь выделить для себя замысловатые ходы, чтобы благополучно узнать всё, что ему нужно. Странная девочка продолжала молчать, глядя в поток. Целый месяц Кёя слушала рассказы ребят, что приходили к ней каждый день и сидели около её больничной койки, на старом деревянном стуле, по минут сорок, сменяя друг друга через каждые полчаса. Получалось, что двадцать минут в день Кёя проводила с парнем, а полчаса – с девочкой. За это время она узнала, что девчонку зовут Дино Каваллоне, а пепельноволосого Томмазо Нери. Это не японские имена, от чего Хибари сразу поняла, что они либо иностранцы, либо их родители двух разных национальностей. По началу, девочка думала, что Томмазо и Дино, - брат и сестра. От разных отцов/матерей. Дино развеяла это мнение, сказав, что их отцы дружат уже много лет и поэтому, конечно, они с Неру друзья «с пелёнок». А ещё Дино поведала, что уезжает через месяц, при этом жалуясь, что ей там будет скучно. Сказала, что они в Японии по каким-то неизвестным ей делам их отцов. При этом, Хибари так и не заговорила с ними. Хотя, однажды, она на заявление Каваллоне про то, что мать её погибла, пониженным голосом прошептала «мне жаль». Такое изумлённое лицо темноволосая ещё не видела: глаза шоколадного цвета, в мгновенье распахнувшиеся, разглядывали её как непонятное нечто, а полуоткрытый рот, который остановился на полуслове, поражённо захлопнулся. Дино знала, что её собеседница всё же говорит с медицинским персоналом. Немного торопясь, она быстро произносила слова. Руки прятала под белое одеяло, играя с медиками, когда те должны были ставить капельницы. А глаза всегда грустные… Грустные только лишь наедине с собой, в одиночестве, когда никто не видит и не сможет никогда увидеть. Она очень редко роняла одинокие слёзы, при строжайшем контроле, что никто её не видит. А зачем кому-то видеть её слабость? Ведь слёзы для Хибари всегда были и останутся высшим проявлением слабости, пусть иногда и не специально, но слабости. Томмазо казался для Кёи слишком переменчивым. Его настроение менялось каждую секунду: то радостное, то угрюмое, то злое. Слишком часто, по её мнению. Непозволительно часто. Но самое главное, что заметила Кёя, это нежные взгляды в сторону Каваллоне, беспокойство за неё и вечное «Дино очень хорошая/милая/отличная/интересная/удивительная/красивая» и так далее. Это раздражало и бесило, однако Хибари мужественно терпела все издевательства над своим мозгом, слушая рассказы Нери в пол-уха, больше погружаясь в свои мысли. А сам парень частенько смешивал итальянскую и японскую речь, похоже, даже не замечая этого. Мысленно, она раз двадцать послала всех к чертям. Мысленно она отвечала на все вопросы, язвила, как только умела! В слух же не произносила и слова. Не хотела разговаривать с людьми. В те моменты, сжавшись в крохотный комочек, думала, упорно подбирая какое-либо существительное для обозначения ужасного слова «люди», и, лёжа на жутко неудобной, скрипящей от каждого движения больничной «кровати», кусая свою руку, чтобы заглушить душевную боль самым хорошим, но не долгодейственым способом, - болью физической. Хибари обдумывала свой сон, стараясь анализировать и понять, что значит каждая отдельная деталь. Значимую часть своих дум, занимала надпись на браслете. Не понимая, почему именно эта запись, Кёя не смогла выдержать и в один прекрасный, пасмурный и дождливый день, она спросила своего посетителя, Томмазо, не знает ли он этот язык? Вернее, не спросила, а коряво написала на протянутом ей (с видом великого мученика, Томма) листике белой бархатной бумаги, размером напоминающий лист для оригами, который девочка видела в сумке одного из детей, что поступил в детский дом год назад. Сделав множество ошибок, дополняя детским почерком, отдала листок обратно «Великому мученику Томму». Тот, пробежавшись по тексту рывками, заметив что-то, отдалёно похожее на свой родной язык, и мигом покраснел. Дальше прочитал с огромным трудом весь текст, наконец поняв, что от него требуют: – «Ti amo»? В смысле, как переводиться? Это на итальянском «я люблю тебя». Наверное, девочке не стоило обращать внимание на этот факт. Тогда почему Кёя чувствует прилив необыкновенный нежности от осознания того, что её кто-то там любит? Может, эта женщина? Или не она? «Это был всего лишь сон» - устало пронеслось в голове. Тут не поспоришь. Кивнув в знак благодарности, черноволосая перенеслась обратно в свои мысли.***
«Травоядные!» – озарило. Слабо улыбнувшись, Хибари Кёя подумала, что именно так и будет величать людей. – Травоядь … Травояд… Травоядьные! – ох уж этот «возраст смягчения согласных»! Что же такое! Не может она произнести это как в мыслях! Всё против народа! Но и так сойдёт, как говориться. «Записи в личном дневнике Каваллоне Дино» Меня только что обозвали травоядным! Обидно! И знаете, кто? Кёя! Ох, как же много усилий я приложила для того, что бы узнать это имя. Мне пришлось просить отца помочь, потому, что в больнице мне нечего не говорили. Тайна, accindeti, врачебная! Отец узнал, что звать её Хибари Кёя. Я заметила, что он был несколько встревожен, когда рассказывал мне о ней. Вручил мне папа в руки маленькую папку и как я потом поняла, это была биография. В то же время, из этой милой «книжечки» узнала я про Кёю практически всё, что мне было нужно: имя, где воспитывается (на этом моменте меня немного передёрнуло. Воспитывается? Серьёзно?) в детском доме Намимори, номера сто шестого. Восьмого мая исполнилось восемь лет. Неоднократно избивалась, но в учреждение здравоохранения до сего момента не попадала, тут, кстати, заметка была про то, что дело о нанесении тяжкого вреда здоровью было закрыто. А дальше шёл постскриптум, написанный кем-то из персонала больницы: «Дело не возбуждалось, в связи с большими наличными, предоставленными родителями для защиты своего сына», и зачёркнутым словом "подачка". Ужаснуло меня то, что Томмазо и я нашли Кёю восьмого мая. Её день рождения... Боже... Придя в себя от оцепенения, продолжила читать. Половину дальнейшего текста я не поняла. Недостаточно знаю язык для чтения. Мне устроили курс супер-изучения-делового-японского-языка, аргументируя тем, что разговорная письменная речь мне не понадобиться. Ага, как же. Так же, папа рассказал, что Хибари сирота от двух месяцев. Как ему сказали, мать отказалась от неё потому, что заболевший обыкновенной простудой, ребёнок, громко кричал и плакал, капризничая и наотрез отказываясь от лекарств любимым способом маленьких детей. Выбросом еды на свет божий. Мне было очень жаль Кё-чан. А? Почему Кё? Ох!.. «Конец записей в личном дневнике Каваллоне Дино» В день выписки из больницы девочку встречали Томмазо, Дино и ещё какой-то неизвестный молодой человек. Черноволосый и черноглазый. Он не снимал очки, но Кёя не была бы Кёей, если не заметила бы этого фактора. Он был в меру дружелюбен, но очень аккуратен и всё время старался стоять поближе к Каваллоне. Он немного напряжен, но девочка решила объяснить этот факт загруженностью на работе/институте, поскольку мелкие морщинки на лбу мужчины говорили о его серьёзной работе. После нескольких часов, проведённых в обществе самых странных, по мнению Кёи, людей, те сообщили ей, что уезжают уже сегодня. Было бы, конечно, больше радости, не привяжись Каваллоне к Хибари, а та в свою очередь к Каваллоне. Прощаясь друг другом, Дино неожиданно поцеловала маленькую черноволосую девочку в щёку, обняв покрепче, закрывая глаза и ложась подбородком на плечо. – Увидимся, Кё? – Обязательно, травоядьное.