Агент или человек

1.Orchid       Чего угодно, а вот любопытства ей точно было не занимать. Не удивительно, что в какой-то момент она пересекает одну из запретных линий, и ему приходится напомнить ей об этом. Катя была настолько увлечена, что не замечала ничего вокруг, и его резкое движение заставляет ее вынырнуть из своих мыслей и отшатнуться.       — Было больно? — спрашивает она, чтобы скрасить свою неловкость.        — Да.       Сорок семь выглядит усталым, но это лишь ее мнение, а он не признается даже самому себе, что найти ее было не так-то просто.       — Вам всем?.. — из-за того, что она ничерта не знает, она даже не может толком закончить предложение. Катя с трудом пытается восстановить в памяти крохи детских воспоминаний, а остальное додумать, но у нее мало что получается.       — Штрих-код ставят при рождении, — отвечает Сорок семь, делая ей одолжение — и да, он прекрасно знает, что она сейчас просит про номер. Люди предсказуемы.       — А номер?       — Уже агенту.       Катя не представляет, как общаться с этим типом, которого, судя по всему, только сейчас выпустили на свободу. Зато ножи точит, будто Далай Лама собственной персоной на утренней медитации.       Она просто не была бы собой, если бы что-то из этого могло ее остановить получить то, что ей нужно. Хотя она признавала, что он сначала полностью выбил ее из колеи.       Катя осознавала, что рискует, но у нее не было так уж много других вариантов. Столько узнать за один день после многих лет почти абсолютной тишины — это ошеломляло и делало ее менее осмотрительной.       — Оранжерея. Он приходит туда около девяти, полюбоваться орхидеями, — ноль реакции. Наемник лишь получил информацию о том, где и во сколько. Максимум — немного обрадовался, что разберется со всем до обеда.       Не смотря на то, что она сбита столку, напугана, растеряна и чувствует себя чертовски глупо из-за неожиданной неуверенности перед завтрашней встречей с отцом, девушка начинает злиться. Если до этого она не знала, что ей поделиться этим неоднозначным знанием, то теперь просто выпаливает напрямую.       — Он умирает. Рак легких, — она не ожидала, что слова дадутся ей тяжело, пока не произнесла это. — Ему уже не обойтись без ингалятора.        Лезвие ножа замирает над точильным намнем на секунду, две, но потом тихий скрежет металла возобновляется. Катя давно уже не чувствовала себя так разочарованно, не думала, что что-то еще могло ее задеть, и даже не понимала, что именно это было.       Рак легких.       Это имеет больший эффект, чем Сорок семь мог предполагать. Он может с легкостью стряхнуть эмоции, но позволяет слова просачиваться в сознание, чтобы понять то, что он чувствует.       Злокачественное образование в легких. «Он умирает» — это суждение можно было бы списать на ее эмоционалтность и неразборчивость в выражениях. Но, скорее всего, симптомы болезни уже действительно серьезно выраженны, если она говорит о том, что Литвенко требуются особые условия и ингалятор.       Агент еще с большей бдительностью контролирует свои движения, потому, что она зацепится за любой его промах. Она ищет поддержки, глупо храбрится, думает, что не знает, как ко всему относится, но на самом деле просто не хочет потерять отца, едва обретя его.       Сорок семь прекрасно помнит непреодолимую на первый взгляд ограду периметра, регулярные соревнования по борьбе, докторов, но все равно чувствует, это похоже на грусть. Это не должно иметь значения. Какой во всем этом смысл, в этих чувствах, если он все равно убьет Литвенко через пару часов. Лишь это имеет значение.        Но Катя не отступает так просто. Он отходит от стены, где с воинствующим выражением лица скрещивала руки в защитном жесте, подбирается еще ближе и садится на диван, слегка наклонившись к агенту. Она просто до ужаса настырная.       Это определенно ее последний раунд на сегодня, как ему кажется. Потому, что она собирает последние силы, которые держатся только лишь на ее непробиваемой упрямости. Негодование и доставучие вопросы, которые навевают ненужные воспоминания, не кажутся ему чем-то, с чем сложно справиться. Он уверен.       До тех пор, пока не сбегает, взяв усталость как предлог, едва лишь чудом избежав проигрыша. Пока что удача на его стороне.       2.Serious or not       — Прости, что поцеловала, — Катя говорит это отчасти для того, чтобы отвлечься от желания открыть дверцу и выскочить из машины на полном ходу. Это абсолютно не та реакция, которую она от себя ожидала, когда в мечтах пыталась представить себя, что вот-вот найдет и встретится с отцом. Но это наконец-то происходило, по-настоящему, и чем больше она осознавала неотвратимость этого, тем меньше могла контролировать свою нервозность, которая постепенно перерастала в панику.       Сорок семь не ответил. Не то, чтобы она еще не соориентировалась что к чему, но хоть какую-то реакцию она все же ожидала, ведь далеко не каждый день можно насладиться тем, что Ван Дис признает свои ошибки. Далеко не каждый. Как до Луны не каждый.        Возможно, ему хватило того, что из-за ее «шуток» он смог заснуть только к утру. Все это действительно казалось ей веселой затеей, маленькой гадостью, чтобы немного досадить этому булыжнику. Ведь было же несколько вариантов, которыми она могла воспользоваться, и вчерашняя шалость — одна из них.       Как бы то ни было, сейчас никому не было весело.       3.Wow, this is a joke!!!       Когда он протягивает ей нож, она не совсем верит тому, что он доверяет ей оружие, но, судя по всему, он действительно вынужден. Вау, просто вау.       — Только постарайся сразу не разобрать на части, — сразу же добавляет он едко, сразу же пресекая шквал коментариев сомнительного остроумия о том, что теперь она вооружена.       Вау, его первая шутка. Но она слишком озадачена и расстеряна, чтобы язвить.       4.Surprise me       Он был готов выполнить задание.       Девушка не стала бы для него угрозой. Даже беря в расчет ее способности, которые были еще не изучены, а значит существовала вероятность, что они могли бы неожиданно и серьезно повлиять на первичный расклад сил. Но Сорок семь не видел особых трудностей: она была бы раздавлена убийством отца и не сумела бы как следует оценить ситуацию, чтобы противостоять ему. Ошибка на ошибке, это и стало бы ее проигрышем.       Она была настолько эмоциональной, живой.       Сорок семь не слышал, о чем они говорят, лишь наблюдал со стороны. Подвесные дорожки были такими узкими, что отец и дочь шли почти плечом к плечу. Детское благоговение, удивление и радость на лице Кати почти мимолетно сменились болью от воспоминаний о предательстве и одиночестве. Конечно, едва почувствовав себя уязвимой, она замаскировала это праведным гневом, обида начала выжигать ее изнутри. Не исключено, что она сама не успевала за своими чувствами и словами.       Литвенко выглядел так, как это и предполагалось, учитывая прошедшие года и смертельный диагноз, но все же немного моложе и крепче, чем любой обычный человек на его месте. Сорок семь подавил в себе вспышку гнева, подумав о том, сколько людей, которых вообще не должно было существовать, были принесены в жертву. Только из-за того, что этот гений не побрезговал отвлечься от блага вселенной и припас кое-что для себя.       Сорок семь медленно вдохнул. Было ли это простым переутомлением, или же влиянием Кати, но ему пришлось одернуть себя, чтобы сконцентрироваться на задании, перестать просто наблюдать и блокировать ненужные воспоминания, а медленно пойти им навстречу, рассчитывая удобный момент.       Литвенко в который раз использует ингалятор, но не останавливается, а все равно продолжает рассказывать. Ему неловко от взгляда дочери, трудно даже смотреть на нее. Ведь она все, что у него было и все, что он потерял, и так похожа на его несравненную Лилию. Он осознавал свою вину, не важно, была ли она обоснованной или отчасти надуманной. Но от самой возможности быть рядом с близким человеком, окунуться в прошлое, почувствовать себя, как раньше, от этого его глаза воодушевленно блестели и он продолжал говорить, несмотря на поднимающееся удушение.       Катя рассматривает его черты, слушает его не отрываясь, ее взгляд смягчается, она уже забыла про свои едкие комментарии. От любви в его словах, когда он говорил о ее маме, от вида того, что он слаб и болен, Катя перестает быть такой категоричной. Все, что она чувствует, это груз печали и щемящей тоски от того, что все так сложилось с жизнью ее отца, с ее собственной жизнью, от осознания, что рассказы о матери это самое большое, что ей когда-либо будет доступно.       Сорок семь должен напомнить себе, что это по большей части не его дело, но он просто не может поверить, что она так быстро простила Литвенко и нашла ему оправдания. Ведь очевидно, что это так. То, как она смотрит на отца, ее руки безвольно опущены, она не видит в нем врага, она тянется к нему. В это трудно поверить. После всего…       Но этот момент он думает не о девочке, брошенной в центре города, а о мальчишке, планирующим побег за неприступную ограду его тюрьмы.       Сорок семь впервые настолько вопиюще не профессионален, что объект замечает его первым. -       Он здесь, — при виде агента Петр Аронович шагает вперед, заслоняя собою дочь. Этот защитный жест ускользает от внимания Кати, но Сорок семь остро ощущает то, как создатель предрасположен к нему и чего ожидает наперед. Это знакомо и это помогает ему привести себя в чувство. — Я этого ждал, — продолжает ученый. Катя выглядит подавленной и без интереса смотрит на Сорок седьмого, лишь машинально отметив его появление, но все также рассеяно продолжая думать о своем. — Стреляй, — Петр Аронович гордо и бесстрашно поднимает подбородок, даже слегка распрямляет плечи, хотя все также отчаянно цепляется за свой ингалятор в нетвердой руке. Он действительно ждал этого — Синдикат, Агентство или кого другого, но он готовился к тому, что когда-нибудь его поймают. Он был в бегах половину жизни и теперь, в преклонных годах и ослабевший от болезни, он прекрасно осознавал, что подобный исход близок и неизбежен. Он действительно готовился к этому. Как к театральному выступлению, которое должно было стать замечательным эпилогом его жизни. Гордый и принципиальный, он собирался закончить свою жизнь опального гения именно таким.       Катя наконец выползает из своих раздумий и смотрит на отца, снова рассматривая его лицо и не особо пытаясь понять, что происходит.       — Он не убьёт тебя, -рассеяно говорит она, не понимая откуда у него вообще такие мысли. Внезапно чувствуя в себе желание успокоить отца, позаботиться о нем. — Отец, — добавляет Катя, пытаясь распробовать чужеродное слово, на насколько секунд снова перестав обращать внимание на происходящее. Это то, чего ты так хотела? — спрашивает она у себя и не знает ответ.       — Убьет, — с вызывающим смирением отвечает Литвенко, смотря в глаза агенту. — Он убийца по сути своей. Он так запрограммирован. Правильно, -вопрошает он и едко добавляет, — Сорок семь?       Сорок семь немного опешил от его слов. Он мог бы быть одним из сотен точно таких же, абсолютно ничем не отличаться внешне. Сотен бездушных, тупых или агрессивных, но Литвенко по неизвестной причине все равно уверен, кто перед ним. Тем самым выделяя его из толпы созданных им копий и, исходя из тона его слов, одновременно приравнивая его к этой толпе машин-убийц.       Сорок семь прекрасно понимает, что бравада Литвенко держится на очень неустойчивом фундаменте. Ученый боялся. Эти слова могли быть брошены лишь с целью спровоцировать агента не медлить с убийством.       Но Сорок семь все равно чувствует все то, что не хочет чувствовать. От этого ему еще больше хочется просто нажать на спусковой крючок и завершить задание. Это было бы так просто. Он был готов, но все так же просто продолжал тонуть в жалком смятении, игнорируя свои обязанности.       Он делает попытки что-то сказать. Он думает, что может что-то сказать, оправдаться или разозлиться, как Катя. Ведь он должен убить его, а Литвенко, к сожалению, это не просто очередная цель. В ту секунду, когда Сорок семь думает, что уже не может быть хуже, Катя ловит его взгляд. Девушка качает головой с видом «не принимай так близко, я разберусь». Сорок семь не знает, что дало ей основания для такой уверенности в нем — он полагал, что за два дня сделал достаточно для того, чтобы оттолкнуть ее. Удивление проскальзывает в глазах агента, но никто уже не обращает на него внимания. Он должен был чувствовать презрение к ней из-за того, что она даже не понимала его истинных мотивов, должен был щелкнуть перед ней пальцами, чтобы привлечь ее внимание и по буквам объяснить, что не следует защищать человека, который здесь только для того, чтобы убить то единственное, что у тебя еще осталось и чего ты так хотела. Но вместо этого просто не может оторвать от нее взгляда.       — Ты не прав, — заявляет Катя, как адвокат дьявола. — Мы сами определяем свою суть, совершая поступки. Именно это делает нас людьми, — это заставляет задуматься обоих мужчин. Пока у Литвенко за секунды рушится все мировоззрение, сколоченное более, чем за полвека, Сорок семь тщетно пытается понять, что она делает. Пытается ли она задеть отца тем, что она стала не такой, как он рассчитывал, или косвенно еще раз обвинить его во всех своих несчастиях. Это легко понять. Но тон ее голоса не говорит об этом, язык тела воплощает всепрощение и мудрость, и если она защищает его, то Сорок семь не знает ответа почему.       Даже агент видит в ней поразительные сходства с Лилией Литвенко, небольшие воспоминания о которой у него сохранились с детства. Эта женщина была доброй. Она стремилась сделать что-то для людей, умела жертвовать, но она всегда защищала их, всего лишь мальчишек, даже ссорясь с мужем, даже, когда, казалось, можно было легко закрыть глаза на какие-то «мелочи».       Сорок семь должен был стряхнуть с себя все оцепенение и завершить задание, но не мог. Литвенко сжимает руки дочери в своих, поворачиваясь к нему полубоком, и это идеальная возможность, о которой он бы жалел, в этом не сомнения. Его спасает предчувствие опасности, слишком резкое движение впереди. Он выхватывает Сильверболлер отточенным движением, точный выстрел дает им время на побег. Задание уже можно считать проваленным.       5.Big girl       — Ты серьезно или смеешься? — ее возмущению нет предела, но ему начинает казаться, что он постепенно привыкает к ее манере.       — Это единственное место, где я могу гарантировать твою безопасность, — относительно нее, голос агента звучит размеренно и невероятно спокойно. Сорок семь гордится этим, но это строжайший секрет.       -Гарантировать мою безопасность?! — переспрашивает Катя, гадая, когда же ему надоест строить из себя умудренного жизнь старика. Но он даже не обращает на нее особого внимания, и вся ее жестикуляция просто впустую.       -Мне по-твоему десять лет? - когда ее эмоции не дают должного отклика, она решает умерить пыл и хоть как-то вразумить его. - Я не нуждаюсь в помощи. До того, как вы все прискакали и втянули меня в эту хрень, все шло хорошо, никто не мог меня найти. Я прекрасно справлялась и...       - То, как ты умудрилась протянуть так долго, все еще огромная загадка для меня.       Ван Дис молча показала ему средний палец, испытывая от этого мстительное довольство. Он все равно не смотрел. Проще было общаться с верблюдом на китайском, чем пару минут с ним.       - Кошка язык проглотила? - передразнил он, использовав ее же недавние слова.       - Рано радуешься, - усмехнулась она против воли.       5.Coffee time       Солнце светит ярко, но не дает тепла. Ненавязчивый, но прохладный ветерок обдувает кожу и гоняет листву под плетеными столиками крошечной кондитерской. Катя выглядит радостной от неожиданного погодного сюрприза и подставляет лицо бесполезному солнцу, словно они все еще в тропиках. Сорок семь полагает, что она не заметила его случайных, недоуменных, изучающих взглядов.       Когда официантка приняла заказ, то смущенно улыбнулась, наверно, впервые встретившись с такой галантностью и манерами, а поставив два кофе на столик, постаравшись вложить в это немудренное действие всю свою грацию, девушка даже набирается смелости подмигнуть.       Катя провожает ее обманчиво сонным взглядом поверх солнечных очков, уверенная, что им в папку со счетом подсунут номер телефона, но когда она обращает вопросительный взгляд на этого пожирателя дамских сердец, он успевает снова закрыться своим привычным амплуа отстраненности.       - Ты оказывается такой душка, когда никого не убиваешь, - он пытается уловить в этом язвительность, присущий ее юмору, но на этот раз тон ее голоса проходит все стадии тщательного анализа и оказывается лишенным насмешливого подтекста, ему по неволе приходится говорить с ней.       - О чем ты? – с едва заметным ворчанием в голосе спрашивает агент, но, в остальном все также прекрасно справляется с тем, чтобы не замечать ее и терпеливо ожидать, когда их информатор даст о себе знать.       - Что ты чувствуешь? – неожиданно спрашивает Ван Дис, и теперь агент понимает еще меньше, чем до этого. Сняв очки, она наклоняется немного вперед, и он сталкивается с парой любопытных глаз, которые готовы фиксировать малейшее его движение или изменение. Не сказать, чтобы, что это сильно докучает или нервирует его. И уж точно он капельки не начинает ощущать неуверенность, но тактика по игнорированию кажется ему невероятно удачной. Сорок семь продолжает наблюдать за улицей, за прохожими.       Он думает о том, что цель должна появиться в районе двадцати минут. Место, которое он выбрал, прекрасно подходит для слежения, а яркий солнечный свет и обилие отражающих поверхностей повышают их шансы избежать внезапной стрельбы с крыш. Они прекрасно сливаются с обычными посетителями. Он не понимает, к чему привязать слова Кати. Сорок семь чувствует... уверенность?... Это не совсем то, что есть на самом деле и вовсе не то, что, вероятно, хочет услышать от него Ван Дис. Сорок семь не понимает, о чем она. Она его настораживает. Впрочем, как и обычно. Он хочет поскорее определить ее в какое-нибудь безопасное место или убить (при необходимости), чтобы оставить эту проблему позади и, наконец, свободно вздохнуть.       - Ничего, - наконец произносит он, когда она уже думала, что он не собирается отвечать. Катя долго смотрит на него, а потом неодобрительно качает головой. Это не значит ничего хорошего. Сорок семь знает, насколько это глупо, но все равно не может избавиться от ощущения вины, будто он должен был справится с чем-то, но провалился с первой попытки.       Видя, что Катя занята молочной пенкой в своей чашке, он решается бросить на нее косой взгляд. В какой-то мере ему даже любопытно, о чем все это было, но заносчивость просто не позволит ему спросить ее напрямую. В конце концов, Сорок семь без труда избавляется от этих мыслей. Цель запаздывает или поменяла планы, а это означает, что им необходимо перебраться в другое место.       Когда он ловит выпавшую из кожаной папки со счетом салфетку, Катя начинает хихикать, но Сорок семь не обращает внимание на нее. На салфетке шариковой ручкой виетиевато выведен номер телефона с подписью "Джесси" под ним. Очевидно, он на это время не уследил за своей мимикой, и Ван Дис заливается смехом на всю улицу, попутно извиняясь у прохожих, встревоженно и недоуменно косящихся на нее.       7.The thing that should not be       Катя была подавлена, если не сказать больше. Сорок семь полагал, что все будет намного хуже, но все обошлось – никаких слез и стенаний - и он был рад, что ошибался. Она была эмоциональной, но не менее она также была скрытной и не стала бы показывать свои слабости.       Как бы то ни было, это не решало его собственную проблему. Он знал, что смерть Литвенко гложет ее, как бы она это ни пыталась скрыть. Видя Катю расстроенной, он начинал злиться потому, что не хотел, чтобы ненужные мысли захватили и его. Ее депрессия делала ее еще более рассеянной, а это означало, что она становилась легкой добычей. Это было проблемой и это должно было быть всем, что действительно имело значение.       Его не должны были заботить ее переживания. Он не должен был анализировать ее состояние, и безуспешно представлять какого это - за доли секунды потерять все, чего хотел всю жизнь. Учитывая, что его собственная жизнь не располагала к подобным мечтаниям. Он должен был заключить, что девушка попросту не справляется со своими эмоциями.       Уж тем более, он не должен был упускать собственные эмоции из-под контроля, видя, как она убивается из-за смерти Литвенко, воображая, каким бы замечательным отцом он мог бы стать.       Она была такой наивной и бестолковой, Сорок семь не мог заставить себя ничего не чувствовать. Она не знала ровным счетом ничего, распыляла себя попусту на вещи, которые, если и существовали, то в ее воображении.       - Что изменилось бы, будь он здесь, с тобой? Ровным счетом ничего, - Сорок семь не собирался говорить с ней. Не об этом уж точно. Но слова вырываются против воли, и даже грубость, с которой они звучат, больше открывает, чем прячет.       Катя упомянула об этом всего несколько раз, но ее слова о том, что одной\одному сложнее, въелись в его мозг из-за того, что казались ему просто противоестественными. Это не соответствовало ничему, что он знал. Пожив на улице, она тоже должна была осознавать, что говорит какую-то чушь и занимается самоубеждением. Но она продолжала и говорила это с завидной уверенностью. Сорок семь практически видел, как она соскальзывает с подоконника и уходит в другую комнату, чтобы не признавать его правоту, бросив на него, как ей казалось, уничтожающий взгляд. Ведь он был прав. А она вела себя глупо. Вероятно, что никто не ставил над ней опыты. Никто не узнавал ее самочувствие лишь с целью удостовериться в успешности опыта. Единственный человек, который проявлял интерес и общался, не делал это лишь для того, чтобы убедиться в своей гениальности.       Вместо этого она поднимает на него взгляд. Ее непривычная отстраненность, наигранная улыбчивость, за которой она пряталась все эти дни, резко сменяются непривычной, но настоящей серьезностью и усталость. Возможно, она лишь чуть крепче сжимает сплетенные на коленях пальцы, но произносит также жестко и без тени неуверенности.       - Откуда тебе-то знать что-то об этом?       Действительно.       8.Chief       Временами, кроме вездесущей потребности засунуть нос не в свои дела, Ван Дис демонстровала просто поразительную неспособность сидеть на месте. Как и стоило ожидать, наиболее ярко это проявилось в долгих переездах. Среди мелькающего унылого пейзажа ее взгляд выловил запылившуюся вывеску придорожной закусочной, и ее умирающий от скуки вид мгновенно преобразился.       - Пицца! - воодушевленно воскликнула девушка. Она вцепилась в подголовники обоих сиденьев и немного подалась вперед с проема задних сидений. Машина слегка дернулась влево, но агент вовремя взял себя в руки и выровнял управление. Сорок семь задержал дыхание и медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Волосы Кати разметались от резкого движения, и через зеркало заднего вида он видел как увлеченно горят ее глаза, провожающие забегаловку, она уже обдумывала эту новую идею с едой в одной из следующих.       - Нам не следует останавливаться еще пару часов, - пробормотал он тусклым голосом, еще раз проверяя, нет ли за ними хвоста на и без того пустой дороге.       - Но тогда все уже будет закрыто! - пожаловалась она. Когда агент не ответил, она вновь плюхнулась на заднее сиденье, сверля крышу взглядом и пытаясь придумать себе занятие.       Сорок семь настолько привык игнорировать ее и все, чем она занимается, что, когда она в очередной раз вынурнула вперед с блестящей идеей, машина едва снова не вильнула.       - А ты умеешь готовить? Не то, что бы я стала рисковать, но мне интересно.       Ее ладонь, лежащая на спинке возле его плеча, заставляла его нервничать.       - Смешивание ядов трудно назвать кулинарией.       Сорок семь не удержался от того, чтобы не оценить произведенный эффект через зеркало.       Выражение ее лица было чем-то между обеспокоенностью, ужасом и отвращением. Это было цинично, с его точки зрения, и, хоть он и старался не вплетать свои эмоции и оценки, уголок его рта дернулся против воли.       - Спасибо, я расхотела есть, - недовольно пробурчала она.       9. Do or die       Рукава были изодраны, одна манжета отсутствовала. Катя оторвала и вторую манжету, замаранную в крови, и закатала рукава, делая повреждения незаметными. В конце концов, ей слишком сильно нравилась ее клетчатая рубашка, чтобы так просто сдаваться. Она была удобной, а позитивное мышление подсказывало, что закатанные рукава не умалят этого качества. Ее решимость продержалась бы до первого хорошего взгляда в зеркало, но возможность чем-то занять свои мысли и руки, пусть и абсолютно бессмысленным, ее успокаивала.       Сорок семь протянул руку к подолу ее рубашки, указывая на пятна крови на боку, и в первое мгновение Катя отшатнулась от его прикосновения, но потом подняла на него сердитые глаза, и агент вновь отступил от нее.       Она дождалась пока он отойдет, проводив его взглядом, а затем отвернулась, чтобы снять рубашку и оценить ее состояние. Сорок семь обернулся на ее тихое ругательство: майка под футболкой была точно также иcпорчена, если не хуже: на белом кровь виднелась сильнее. Несмотря на это, она вновь занялась рубашкой, проклиная чей-то разбитый нос или рассеченную ладонь, которые ее испортили. Ведь пара хороших тумаков это все, на что она решилась. В противовес ей, на счету Сорок седьмого было несколько трупов, но ни единого пятнышка.       - Ты уверяла, что можешь постоять за себя.       Он не ждал, что она поведется, но через секунды повисшей тишины она отшвырнула рубашку и возникла перед ним так быстро, что невольно он успел подумать, сколько метров до стола с оружием. И внезапно он осознал, что неслыханно, непростительно расслабился рядом с ней. А она представляла собой угрозу, пусть и сомнительную по его последним наблюдениям.       - У тебя нет никакого права так говорить! - Она тыкает его пальцем в грудь и стоит так близко, будто выше и крупнее него. Сорок семь перебарывает инстинктивное желание отступить, лишь отклоняет голову немного назад, смотря на нее холодным взглядом, но она продолжает. – Я могу защитить себя, но не стану убивать для этого! Пока с тобой вовсю сюсюкались, и обед был по расписанию, мне приходилось хорошенько постараться, чтобы найти, где переночевать, - Все эмоции внутри нее собрались в лавину, которая неминуемо затопляет ее с головой. Весь страх, смущение от знания своих ошибок, разочарование в своих силах... И без его нравоучений она все это понимала. Понимала, что своими метаниями только добавляет ему хлопот, ведь у нее никак не получалось устранить угрозу и при этом сохранить жизнь нападавшему. Она знала, как убивать, подсознательно понимала весь механизм – во всяком случае, ее тело это умело, а сознанию было не обязательно вдаваться в подробности. Но она осознано пресекала эти порывы и зачастую в растерянности попросту теряла драгоценные секунды. Сорок седьмому ничего не оставалось, как стрелять в ее противников, чтобы спасти ее. В очередной раз. Конечно, она не была рада этому. Но он обвинил ее в слабости, неумении выживать, в то время, как это было основное и важнейшее умение, которое у нее было и на которое она всегда полагалась. Но она никогда не стояла перед выбором, когда на весах была ее и чужая жизнь - никогда так явно, во всяком случае. Катя не могла принять это и искала другой выход. Сорок семь мог считать ее глупой за то, что она пыталась, и ей было бы все равно, но позволить кому-то считать, что это результат ее слабости... Необоснованно строить из себя такого важного из-за того, что снова спас ее… - Готова поспорить, что они из кожи вон вылезали, чтобы беречь тебя.       - Чтобы вырастить убийцу, ты это имеешь ввиду? – Его слова, несмотря на содержание, были лишены эмоций, и до нее не сразу доходит, что он хочет этим доказать. Вместо новой вспышки, Катя чувствовала, будто ее окатили водой, осознание заставляет посмотреть на это с другой стороны, и девушка не знает, что сказать. Их яростное столкновение взглядов неожиданно перерастает в смущенное избегание. Его тело напряглось, взгляд стал холодным, но он не выказывал, что жалел о том, что его слова были слишком личными. Катя внезапно ощутила себя не в своей тарелке, не зная, что все-таки сказать, а в сознании заели бесперспективные мысли о том, что она нашла причину, почему он так вел себя. Ведь у него никогда не было такого выбора, не было возможности искать другой выход, как это делала она. Только один, который состоял из череды заданий, предоставленных ему для беспрекословного выполнения, и в них человеческая жизнь не имела большого веса.       У него было столько возможностей поставить ее на место, но он тоже молчал, чувствуя перемену ее настроения и пытаясь понять, чем она вызвана.       - Я, - она вздохнула, закрывая глаза и пытаясь сформулировать хоть что-то, учитывая неожиданный эмоциональный груз, сдавивший ее плечи. Она бы с удовольствием отказалась от этого нового знания, но хорошо, что верная догадка все же случайно забрела ей в голову, потому, что никто из них не делал никаких попыток остановиться и попытаться понять другого. - Я не могу. Просто не могу. Понимаешь?       – Произнесла она, поднимая на него растерянный взгляд, пытаясь ответить на все его вопросы о мотивах своих действий. В неясном свете раннего утра его настороженные глаза казались еще светлее.       - Это не уличная драка, ты понимаешь…       - Ох, так извини меня, что я этого не умею и не собираюсь учиться, - Все еще нервничая, перебила девушка, не придумав ничего лучше. Она нахмурилась, подумав, что они находились слишком близко, отступая и отворачиваясь. Она не могла больше продолжать этот разговор, потому, что ничего нового или связного она не смогла бы ему ответить.       - Если не ты, то тебя.       - Посмотрим.