Агент или человек

      - Я привяжу тебя, если нужно, - угрожает Сорок семь старательно бесцветным тоном. Две длинные и рваные, но достаточно поверхностные раны на бедре, два раневых канала навылет в голени. Одна пуля застряла в лодыжке, почти стопроцентно задела кость. Нога девушки, с его алым галстуком, заменяющим жгут, кажется слишком маленькой для таких увечий. Внутри у него все сжимается от непонятного беспокойства, граничащего с паникой, после каждого ее крика, полного боли. Сорок семь злится, упорно не принимая причин таких эмоций, не в состоянии вышвырнуть их из своей головы. Он настойчиво напоминает себе, что видел дела и похуже, сам, кажется, уже тысячу раз был ранен намного серьезнее, но... Агент начинает успокаивать себя заново и снова повторяет, как мантру, что у них были при себе необходимые инструменты, даже несколько уколов анестетиков, но... опять это "но".       - Господи, жду не дождусь. Беспрецедентная пылкость с твоей стороны, - Катя вновь обретает способность говорить, когда он заканчивает очищать первую рану на ее голени, и девушка пытается отдышаться, стирает проступивший на лбу пот. Она старалась держать себя в руках, но когда Сорок семь очищал ее раны от мелких клочков джинсов, попавших внутрь, когда пуля прошивала ее плоть насквозь, и, подцепив их, начинал тащить, все в сознании кричало от нестерпимой боли, и девушка неосознанно снова начинала вырываться и пытаться остановить эти муки.       Большую часть действа - а, точнее, практически все - Ван Дис, к ее счастью, пропустила. И все потому, что замешкалась, несмотря на предупреждение Сорок седьмого. После того, как они перепрыгнули с балкона отеля на строительные леса соседнего здания, ее едва не подстрелили снайпера с крыш, зато мгновенно соориенировавшиеся агенты, которые находились на улицах, успели подловить свой момент, когда она забиралась в разбитое Сорок седьмым окно. Катя не прыгнула вовремя с балкона, хотя расстояние до лесов было допустимым даже для обычного тренированного человека, и, к тому же, сильно замешкалась после. Шок и потеря сознания показались ей прекрасным подарком природы, которая так заботливо это предусмотрела специально для таких случаев. Девушка лишь отдаленно слышала звуки стрельбы агентов, рванувших за ними в новое здание, и редкие, приглушенные и уже очень знакомые ответы сильверболлеров где-то над головой. А вот взрывы были настолько непривычными и громкими, что почти приводили ее в чувство. Но и то, лишь настолько, что она успевала замечать только клубы пыли и сосредоточенное лицо Сорок седьмого, вынужденного таскать ее на руках. Впрочем, при наличии прекрасно проработанного плана отхода под прикрытием взрывов, он не очень-то тяготился ношей, хотя ему временами явно не хватало свободных рук, чтобы нормально контролировать весь этот пиротехнический хаос с телефона.       Еще раз, уже на более долгое время, девушка пришла в себя, когда они уже спустились в систему канализаций, которые в приглушенном свете выглядели по вечернему уютно, если бы не затхлый воздух и крысы. Боль и онемение, охватившие весь ее правый бок, не давали ей оценить удачную задумку Сорок седьмого поселиться в гостинице напротив здания аварийной службы обслуживания канализаций, которое имело подсобный этаж, непосредственно выходящий в городскую подземную сеть. В итоге, после последнего взрыва, надолго перекрывшего доступ к этому этажу, они получили большой запас времени для того, чтобы затеряться в огромной и непредсказуемой паутине узких проходов.       Окончательно Катя пришла в себя только в машине, когда они были уже за городом. Проехав примерно пол пути до следующего населенного пункта, Сорок семь свернул с дороги и остановил машину в поле. Вовремя не убранное сено начинало гнить от внезапно наступивших заморозков, но все еще достаточно прочно стояло, чтобы надежно скрыть их машину в темноте от редко проезжающих мимо припознившихся автомобилей.       - В следующий раз я просто швырну тебя первой, ничего не спрашивая, - тем же холодным пренебрежительным тоном он поприветствовал ее, когда она очнулась, связанная перед турбиной самолета, и объяснил, что пока придерживается решения не убивать ее.       - Ты полетишь вместе со мной в тот же момент, обещаю, - рычит Катя, бесконтрольно пытаясь отползти от него в без того тесном пространстве, забиться в угол, как больное животное.       Но он держит очень крепко и она хнычет от боли, слабо дергаясь и делая себе только хуже. Ее раны кровоточат не так сильно, как у обычного человека, мелкие капилляры очень быстро восстанавливаются, а кожа срастается в течении десяти-пятнатнадцати минут, поэтому даже глубокие раны, при которых мышцы не могли еще начать регенерацию, почти закрыты, и мужчине приходится заново надрезать кожу, чтобы очистить ранение.       - Сорок семь, хватит, подожди, - снова пытается вырваться Катя, когда он внимательно осматривает ее рану на лодыжке.       - Чем быстрее мы с этим закончим, тем быстрее пройдет боль, - его рассудительный бесцветный тон трещит по швам, стоит посмотреть в его горящие беспокойные глаза.       - Я не вынесу больше. Подожди, - она крепко держит его запястья, и он медлит, хотя вырваться ему ничего не стоит.       - Это последняя.       - Но она и самая серьезная.       Сорок семь чувствует себя эмоционально выжатым, как никогда раньше. Он просто не привык к таким чувствам и не был готов к их разрушающей силе.       - Я могу снова вколоть тебе снотворное, - тихо предлагает он, не ощущая в себе привычной уверенности и хладнокровия. Все это просто выбивало почву у него из-под ног.       - У нас нет времени на колыбельные. Ладно... - она глубоко вздыхает и потихоньку отодвигается. Садится, оперевшись спиной на дверцу, и снова медленно вытягивает ноги на сидении. - Можешь начинать, - она держит рукой спинку сиденья, а другой впивается в его плечо. Эти слова даются тяжело. Сорок семь аккуратно осматривает ее ранение, пытаясь найти кусочек металла в сплетении красных волокон и белых прожилок, которые снова и снова прячутся под потоком новой крови. К счастью, даже при слабом свете в машине он видел, что кость каким-то чудом была цела.       У Кати не хватает сил кричать. Остатки анестезии слишком быстро нейтрализуется ее организмом и мало чем помогают. Холод, а затем жар, и снова ледяной холод бегают вверх по ноге и терзают все тело.       Девушка разжимает зубы, которыми она вцепилась в край спинки сиденья, и отплевывает пару песчинок, попавших в рот. Она сдавленно мычит, когда Сорок семь обрабатывает ее рану антисептиком.       Закашлявшись, она облизывает пересохшие губы, а потом зло размазывает по щекам дорожки слез тыльной стороной ладони. Сорок семь аккуратно удалил кровь и кусочки кожи марлевыми салфетками, туго перебинтовывает этот участок. Зашивать было нечем, но с такой скоростью заживления это и не было критически необходимым.       Отдышавшись, она закрывает глаза, плотнее кутаясь в пальто, долгое время не двигаясь и ничего не говоря.       - Ты еще со мной?       - Кажется да.       - Пуля расплющилась о кость, - сообщает он, в его голосе, кроме прочего, легкая нотка восхищения - дань Литвенко.       Катя приоткрывает один глаз, наблюдая за ним. Столько задумчивости, терзаний в его взгляде, и все молчаливо, где-то глубоко внутри.       - Было похоже на то, - Катя смеется, не зная почему. Доламывает обломанные ногти. Пережитая боль разносится в ее сознании, раздается как эхо в горах и неохотно, неспеша затихает, оставляя только бесконечную усталость, новую боль и жжение заживления. Ее тело медленно начинает осознавать, что в машине холодно и ее испачканные в разводах крови ноги покрываются мурашками. Мужчина тянется через заднее сиденье в багажкик за большой спортивной сумкой, очень аккуратно помогает Кате одеть свободные спортивные штаны. Девушка немного отодвигается, предлагая Сорок седьмому сесть рядом, и одевает свитер из сумки, с торопливым удовольствием вновь возвращаясь в теплые большие объятия мужского пальто.       - Как они вообще выследили нас? - спрашивает Катя с нескрываемой паникой в голосе, и судя по его стеклянному взгляду он и сам обдумывал это. Его ладони свободно лежат на сиденье, голова слегка отклонена назад на подголовник, на лице апатия и сосредоточенность одновременно.       - Я звонил Диане.       - Но она ведь не хотела твоей смерти.       - Начинаю сомневаться в этом, - с отсутствующим выражением в голосе ответил он. Он поджег последний мост и он недавно с грохотом рухнул. Если Агентство было абстрактно, как всего лишь система, которая его разочаровала и от которой он хотел избавиться, то Диана была материальной, не смотря на то, что долгое время для него она была лишь голосом. Голос давал нужную информацию о цели. С годами голос стал добавлять много иной информации, которая приучала Сорок седьмого к человеческим отношениям. А также информации, которая должна была помочь ему с его совестью, но, вместо этого, все больше разжигала в нем бунт. Все было намного проще, когда цель была всего лишь мишенью, своеобразной игрой, которая захватывала его с головой. И лишь годы спустя вода наконец подточила камень, заставила его сомневаться в системе, в программе, в себе. Этот надлом долго был в нем, и война с Дианой заставила его думать, что настало время перестать держаться и начать плыть дальше.       Катя около минуты изучает его растерянность, гадая увидел ли он наконец лично всю серьезность ситуации, о которой он так старательно втолковывал ей.       - Ну, ты все еще можешь убить меня и вернуть все на круги своя, - шутит Ван Дис, но вместо замечания о том, что она снова неуместно веселится, слышит его серьезный спокойный голос.       - Я думал об этом.       - Хах, - девушка вздергивает брови и невесело усмехается. - Не то, что бы я была удивлена, но... ты серьезно?!       - Да.       - Ну что ж, спасибо за честность, - ворчит Катя.       - Не за что.       - Черт, почему? Разве какое-то чертово Агенство так значимо тебя? - это задевало ее. Он с самой первой встречи утверждал обратное, а теперь признает, что у него были серьезные сомнения. И если это было нормальным вначале, то после всего того, что произошло, это казалось, по меньшей мере, очень странным.       - Я думал об этом, но не для то, чтобы выполнить заказ. Я могу пойти против Агенства, и я хочу это сделать. Но ты, все в тебе, это иное, и это толкает меня против того, чем я был все эти годы. Против того, что я есть сейчас.       - И? - нетерпеливо давит она, надеясь, что он продолжит мысль. Молчание мучает ее, наверно, больше, чем попадание пули.       - И это пугает меня.       - Какая-то девчонка с неопределившимися супер-способностями может напугать легендарного агента Сорок семь?       - Нет. Вовсе нет, - качает он головой и смотрит на нее. В его глазах уже нет прежнего ступора и отстраненности. В них пугающая озадаченность и серьезность. - А вот ты - да.       Он боялся, что под тоской о нормальной жизни ничего не было. Что он на самом деле был тем, кем его предполагали сделать, или, что он, в конце концов, стал таким спустя годы тренировок. Привычки были настолько сильны, что он боялся обойти их и взглянуть на свои настоящие желания, опасаясь провалиться и осознать, что на самом деле он не хочет ничего и его тайные мечтания лишь пережитки слабой человеческой сути.       Но Катя не церемонилась с его страхами и опасениями. Она за минуты толкала его к тому, на что ему и года не хватило бы чтобы осмелиться. Сорок семь был рассудительным и хладнокровным. Он убивал, и делал это с мастерством, с азартом, с болезненным раскаянием. Он сомневался, что его выжженная душа еще в чем-то по-настоящему нуждалась. Что его методичный и избирательный холодный разум согласится добровольно принять для себя такую огромную опасность, как зависимость от судьбы другого человека, согласится на уязвимость.       - Я совершенно точно напуган, - констатирует он, с удивлением признавая не свойственную ему слабость.       - Просто попробуй, - говорит она спокойно. - Это то, чего ты никогда не делал. Просто шагни. Если не получится, может я даже разрешу попробовать меня убить, - она пытается неловко пошутить, потому что и сама боится.       - Все не так просто, - качает он головой, оставляя для себя этот бесполезный разговор позади. В его сознании уже строятся десятки схем, которые могли бы помочь им выбраться отсюда и выжить.       Катя недовольно вздыхает, сверля спинку переднего сиденья невидящим взглядом, пытаясь задействовать свои способности, чтобы помочь ему более удачно спланировать их дальнейшие действия. Страдание увеличивает ее возможности, но это все так же отбирает колоссальную часть оставшихся сил.       - У нас двадцать минут, чтобы подготовится. Скоро мимо проедет один из патрулей, поэтому нам лучше не высовываться. И… ох, черт, - ее глаза невольно расширяются.       - Что ты видишь?       - Это… - она перевела на него непонимающий взгляд, находясь немного в ступоре. Катя удивленно пробежалась по нему взглядом, словно видела впервые. В горле пересохло. – Ничего такого, что относилось бы к нашему плану.       Агент отнесся к ее словам немного недоверчиво, но все же кивнул, отведя взгляд и не тратя время на расспросы. В данный момент, по крайней мере, дальше продолжая бесстрастно оценивать их шансы и продумывать возможности.       - О чем ты думаешь?       - Нужно сменить машину. Нужно заново осмотреть твои раны при хорошем свете. Нужно где-то остановиться, ты не продержишься еще одну бессонную ночь, - Катя слегка усмехается, впервые за долгое время так радостно и искренне. Его голос сухой и невыразительный, и пусть на автомате, но он уже приучился делиться с ней своими планами и мыслями. Наверно, по этому поводу нужно было объявить национальный праздник. Озорство и приятное волнение плещутся в ее сердце, и плевать ей было на все то, что ей пришлось сегодня пережить. Привыкшая к проблемам, она на удивление быстро восстанавливала душевное спокойствие и умела наслаждаться маленькими моментами радости. А радость была, и на фоне всех неприятностей казалась просто колоссально огромным пятном света в темноте. И, хоть все произошло только в ее голове, смазано и беспорядочными обрывками, это уже было способно перекрыть собой все невзгоды. Но ей хотелось больше, и она знала, что может. И знала, что он тоже не против. Девушке казалось, что она скоро опять потеряет сознание, потому, что так беззастенчиво злоупотребляла своими видениями, но она не могла остановиться, и, в конечном итоге, картинка стоила того. Дело оставалось лишь за малым - воплотить это в жизнь.       Катя прикоснулась к его лицу, заставляя посмотреть на нее. Мужчина накрыл ее ладонь своей, поначалу намереваясь убрать ее, отдалиться от девушки, но время шло, а их руки так и не сдвинулись с места. Сорок семь ничего не говорил, и Катя тоже хранила молчание.       - Катя… - тон его голоса был привычно назидательным и недовольным. Но сейчас был не тот момент, когда она бы позволила ему скрываться за поучающими одергиваниями.       - У нас есть время. Доверься мне.       Он не понимал, о чем она. Хотелось отстраниться от нее, но ее уверенный взгляд не отпускал его, заставляя утихнуть все возражения. Прикасаться к кому-то просто так было странным для Сорок седьмого. Он чувствовал гладкую кожу на тыльной стороне ее ладони под своими загрубевшими пальцами и не знал что делать. Агент знал две вещи: убить или обезвредить. И он подсознательно метался между этими двумя привычными действиями, понимая, что ни одно из них не является верным. Но также понимая, что ничего сверх этого не заложено в его программу. Программа была явно ограничена, но уверенность, что внутри него есть еще много чего сверх этого, казалась ложной.       В данный момент он не мог по привычке полагаться на вещи, которые были насильно вложены в сознание. То, на чем строились все его действия, стало вдруг бесполезным и бессмысленным, даже чужеродным и каким-то отталкивающим. Его бунтующая натура захотела избавиться от этого, хотя бы немного и ненадолго. Ничего извне не могло ему помочь, а все внутри было под замком, и он несмело попытался открыть его. Это было не просто, почти болезненно, но уже совсем не так сложно, как ему когда-то казалось. Присутствие Кати меняло абсолютно все.       Отстранившись от навязанных алгоритмов, он почувствовал внезапную пустоту, которая привела его в растерянность. То, чего он всегда опасался. Но потом тьма медленно рассеялась, пока неизвестность не отступила совсем. Ее место медленно начали занимать уверенность и неожиданное спокойствие. Неизвестно откуда взявшееся ощущение правильности.       Сорок семь закрыл глаза, пытаясь осмыслить перемены. Мир полностью изменился. Исчезли привычные барьеры, которые он всегда ставил, чтобы блокировать потоки «ненужной» информации и отбирать только ту, которая была ценной и могла послужить определенным целям. Больше не было механического игнорирования ощущений своего тела. Не было ничего, что бы блокировало его чувства и мысли. На время, шатко и ненадежно, но он был свободен от всех искусственных ограничений.       Позволив себе расслабиться, впервые за много-много лет, он чувствовал легкий оттенок тоски, чувствовал тихую стреляющую боль в потревоженных от бега ранах, жжение заживающих царапин на лице и костяшках пальцев. Отдаленный гул в ушах от взрывов и стрельбы в маленьких коридорах. Чувствовал медленно отступающую от сердца гадкую дрожь от пережитого беспокойства. Он злился, что позволил этому случиться, что не смог защитить ее. Что пришлось собственноручно причинить еще больше страданий, чтобы хоть как-то загладить последствия.       Он чувствовал все то, что никогда не позволял себе замечать – боль, слабость, усталость. Он чувствовал все то, что предполагал, что вовсе не может чувствовать – волнение, потребность в утешении и щемящее желание успокоить человека, ставшего ему очень дорогим.       Катя могла его остановить. Большая часть его сознания, испуганная переменами, хотела этого, жаждало этого, молила и истерически стенала. Потому, что это не было нормальным, это было за пределами допустимого. Нельзя было даже просто обозвать все это словом «запрещено», потому, что он не был подростком, чьи бунтарские порывы методично выбивались в лаборатории Литвенко. Он был давно сформировавшимся агентом, лучшим в своем деле, и предполагалось, что у него не должно возникнуть даже крошечной посторонней мысли о том, чтобы сойти со своего пути, нарушить все правила вот так безрассудно, одним махом. Он мог пойти против Агентства, но предать основополагающие принципы было чем-то невообразимым, как предать все, чем он был, саму идею об агентах, которая была в его генах. Ему срочно требовалось что-то, что могло бы отрезвить его, хоть какая-то ниточка, чтобы ухватиться за здравый смысл, за привычное, но ничего не было, кроме нахлынувших ощущений, холода в машине… и ее рук. Ее глаз, смотрящих на него с радостью, немного удивленно. Бледного от пережитой боли лица, обрамленного темными вьющимися локонами.       Она была единственным человеком на многие километры этой пустынной дороги, способной образумить и одернуть его. Но она же была единственной во всем мире, кто еще больше сводил его с ума. Она была мощным катализатором всех перемен.       После десятилетий молчания, неокрепший голос его сердца раздавался внутри как аварийное предупреждение о надвигающейся катастрофе – громко, монотонно, надрывно и отчаянно, не позволяя ничего другому остаться в его голове, немилосердно снося все преграды.       Катя чувствовала, как в груди медленно распространяется тепло, убирая всю боль и дискомфорт, отодвигая все остальное на задний план, делая проблемы незначительным, не важными. Что-то серьезное произошло в его душе, но он еще не сделал выбор. В его больших прозрачных глазах неожиданная усталость, сомнение и незащищенность. Ей остро хочется обнять его, дать свою поддержку, но она не хочет влиять на его выбор, заставлять еще больше сомневаться в его правильности. Он должен был принять это решение абсолютно самостоятельно, и только тогда оно было бы единственно верным. Время остановилось.       Он слегка поворачивает голову к ее ладони, которую они оба все еще держат на его щеке, и медленно прикасается сухими губами к ее запястью. Прикосновение невинное, невесомое, но Катя чувствует, как дрожь пробирает все ее тело. Ее ладонь неспеша перебирается на его затылок, ободряюще погладив его по слегка отросшим волосам, пока расстояние между их лицами неуверенно сокращается. Его губы касаются ее, замедленно, пробуя, осознавая, узнавая. Будто спрашивая разрешения, прося дать ему то, что он не надеялся найти. Тихое счастье и волнение затопляют Катю от того, что мужчина, в которого она влюбилась, наконец-то был рядом с ней. Он был так близко, так реально…. Освободившись от цепей правил и убеждений, сковывавших его, отбросив маску безразличия к себе и окружающим. Это было волшебно, легкие касания, набиравшие силу, пыл. Желание целовать ее стало осознанным и непреодолимым, Сорок семь уже не искал причины и смысл, не пытался предугадать последствия и рассчитать целесообразность и разумность своих действий. Все, что было до - потеряло значение. Была лишь радость. И горькое отчаяние. И неконтролируемая потребность в ее губах, тепле кожи и успокаивающих руках. Его смятения и поиски были завершены. Она дарила ему долгожданное ощущение завершенности и покоя.       Сорок семь с трудом отстранился от нее, тяжело дыша. Создавалось сильное впечатление, что это был всего лишь сон, и ему требовалось снова прикоснуться к ней, чтобы обрести уверенность в реальности этого мира. Катя понимающе кивнула, дрожащей рукой гладя его плечи и все еще пытаясь приблизиться к нему ближе, игнорируя боль.       - Я знаю, - неровным голосом прошептала она. – Еще минутка и пойдем. Еще немного…       У него в душе все еще были остатки прежнего желания отстраниться, боязни неизвестного. Но стремительные песчинки в невидимых стеклянных часах уже начали свое падение, и это решало все. Катя прижалась к нему сильнее, не желая тратить время зря. Он не мог оторваться от нее, настолько сильно в нем было потерянная и заново обретенная потребность в другом человеке, в чьем-то тепле, понимании и принятии. Оба понимали, какой опасности подвергали себя этой задержкой, но сейчас что-то казалось им ценнее, чем жизнь.       Она остановила его, задыхаясь. Новое неожиданное видение сделало ее еще слабее, на мгновение все перед глазами начало кружится, а в голове послышалось странное шуршание.       - Нам пора, иначе нас поймают. Здесь недалеко есть заправка, там можно найти машину.       Сорок семь прижался лбом к ее, крепко держа ее затылок, закрыв глаза и пытаясь вернуть привычное, которое всегда помогало ему выживать. Но будто бы точка опоры теперь для него сменилась, и он больше не знал, кем он был. Едва собравшись с мыслями, Сорок семь молча кивнул, беря ее на руки и вытаскивая из машины.