в двух актах

Бадо рыскал по развалинам, пытаясь найти альбиноса. Тот не отзывался, видимо был без сознания. Наконец между камней мелькнуло белое. Пробравшись туда, он обнаружил Хайне, придавленного железной хреновиной и валявшегося без движения. — Ах ты ж блохастый… Давай, приходи в себя. – поднапрягшись, рыжий приподнял балку и скинул ее с напарника. Тот, как-то странно улыбаясь через силу, протянул руку и уцепился за волосы. – Ну что ты, псина? — Ангел… Красивый такой… — усмехнувшись, Хайне потянул на себя, и рыжий, не ожидавший этого, упал. Осторожней надо было. Не срываться, не взрывать, не стрелять куда попало, в руках себя держать. Пса в руках держать. Теперь не будет ни себя, ни пса. Последний камешек стукнул по полу, извещая, что обвал закончен, и издевательски подкатился к ноге. Все. Ограниченное пространство, все возможные выходы, засыпанные камнями метров на несколько, торчащие из завалов сломанные деревянные и железные балки старого здания, в которое и забежал-то по чистой случайности, и одна такая же на груди, да так, что не сдвинуть и не пошевелиться толком. И темнота вокруг. Но и без света ясно, что самостоятельно ему не выбраться. И едва ли кто вытащит. Раны пустяк, уже затягиваются. Как всегда, и даже внимания не требуют к себе. Другое дело воздух. Его уже катастрофически мало. Что будет дальше – неизвестно. Вот и цветные круги поплыли перед глазами. Было темно, стало тоже темно. Есть ли разница? Уже не важно. Разницы нет, как, впрочем, и сознания. Стайкою наискосок… «Почему свет? С какой стати в рай? Не мог же выжить…» — Эй, песа, отзовись. Голос, псина белобрысая! «Ангел какой-то злой… В чистилище заберет…» — еле смог издать хрип, но его не услышали. Все, что пока получалось, следить неясным взглядом за тонкой фигурой на белом пятне света. Скользя из стороны в сторону, ангел приближался, пока не оказался совсем рядом. Потом на груди стало как-то совсем легко, а в поле зрения смутно обозначилось человеческое лицо. Отблески света из прохода играли на коже, отбеливая ее и придавая сходство с мелом. И золотые крапинки на щеках. В глазах двоилось, троилось, множилось, но крапинки привлекали взгляд, не давая ему блуждать бездумно. А потом взгляд встретился с взглядом. Зеленый, от темноты почти весь черный глаз и повязка, которая ничуть не портит. Пришедший за ним ангел так похож… Точная копия. И Хайне улыбается и протягивает руку. — Ангел… Красивый такой… Ангел, кажется, удивлен. Но он близко и он так манит, и ничто не мешает потянуть его на себя и прижать. Потому что как-то совершенно невыносимо притягивает эта белая кожа, огненные волосы, падающие на лицо, и пробивающийся в полуочнувшееся сознание запах сигарет. А когда лицо оказывается совсем рядом, таким естественным кажется найти губы своими и поймать с них удивленный вздох. — Что ты?.. творишь… — только и успевает произнести рыжий, прежде чем теряет возможность говорить вообще. И просто закрывает глаз, чуть прогнувшись неосознанно, не мешая и не отталкивая. Может, пока, может, совсем... Он пытается что-то сказать, разорвать поцелуй, его ангел, но его губы такие теплые, что отпустить их было бы смерти подобно, хотя Хайне и не знает, что такое смерть, поэтому можно только крепче прижать к себе и, проникая чуть глубже, мягко скользнуть в рот языком. А рука сама собой находит легкий выгиб спины и удобно ложится в него, задирая футболку и проходясь по коже кончиками пальцев. И то ли кислородное голодание, то ли сигаретное опьянение, но кружится голова от такой близости, и кровь бешено стучит в висках. Горьковатый привкус на языке, и хочется ближе, вжаться вплотную, чтоб в одно целое, и чтоб дрожал в руках, теплый, тонкий, ломкий, горько-сладкий и шоколадно-сигаретный. Чтоб дышал рядом и дышал с ним вместе, неведанное прежде желание слышать чьи-то стоны и ловить их, едва сорвавшиеся, губами. И, на секунду оторвавшись, чтобы глотнуть воздуха, вновь вернуться к губам, кусая их, и, услышав случайный сиплый полувыдох-полустон, совсем слететь с катушек, с неизвестно чего, сдерживавшего и прежде-то с трудом, а теперь и вовсе снесенного напрочь жарой, давлением, взбесившимся пульсом и этим вот близким. Ангелом. Которого с рыком тихим опрокинул на спину, навалившись сверху, чтобы целовать, кусать, губами и языком исследовать шею, спускаясь ниже, к плечам, слушать его сбившееся дыхание, покусывать остро выпирающие ключицы. Неосторожно, пожалуй, немного грубо сжимать пальцы на белой коже, где потом скорей всего проступят синяки, но сейчас это тело подрагивает в его руках, как и хотелось, как и должно быть, поэтому можно, наверное. И снова спуститься ниже, совсем уж задрав футболку, и гладить живот и бока, мягко царапая, и пробовать на вкус, нажимая языком. И с каким-то восхищением чувствовать, как подается навстречу, выгибаясь, этот рыжий ангел, такой похожий на его собственного прижизненного еще ангела… Кажется, немного кружится голова, и отказываются приходить в порядок мысли. Бадо с интересом отмечает, что не реагировать совсем у него не выходит, и тело предательски подчиняется белобрысой псине, неизвестно с чего вдруг как с цепи сорвавшейся. И чуть улыбается, глядя на непонимающее выражение лица Хайне, который никак не сообразит, что же с ним такое и что делать дальше. «Как щенок еще, а туда же в кобели…» — думает он насмешливо и тянет напарника к себе, по пути расстегивая ему ширинку и запуская руку под ткань. И двух легких движений ладонью достаточно, чтобы красные глаза почти болезненно закатились и изо рта альбиноса вырвался сдавленный стон. Секунду спустя подрагивающая рука тянется к нему, Хайне понял и запомнил, но рыжий ловит его запястье и отрицательно качает головой. — Спи, песа. Как проснешься, пойдем домой…