в двух актах

После всего они пришли домой. Рыжий молчал. Альбинос верил, что просто видел сон. Странный неправильный сон, в котором ощущения стали слишком острыми из-за недостатка кислорода. И все шло своим чередом. Заказы, перестрелки, мясорубки, бойни, будни. А потом как-то рыжий вернулся из магазина с ромашкой в руке. Задумчиво вертя ее, разглядывал с едва заметной усмешкой, иногда прикрывал глаза и чуть улыбался. Песа косился и молчал, скрепя сердце и скрипя зубами. Бесился и сам не понимал, что его злит. А потом молча ушел, беззвучно стянув куртку с вешалки и мягко притворив за собой дверь. А рыжий скосил глаз, хмыкнул и ткнулся носом в желтую серединку цветка, зажмурившись. Священник прочитал лекцию по поводу неподобающего поведения. Потом махнул рукой и ушел, забрав Нилл с собой. У выхода он улыбнулся понимающе и тихо вздохнул. После нескольких часов бесцельных блужданий Хайне остался один в церкви. Рыжий должен был подойти через десять минут. Тяжелая створка двери сдвинулась с места, впуская разящее за километр облако сигаретного дыма с лохматой фигурой в центре. — Кого убивают? Что за спешка? Что случилось, псина? Хайне покачал головой и жестом пригласил следовать за собой. Рыжий уже более спокойно кивнул и пошел следом, вертя головой по пути. — А священник-то где? И блондиночка… Небось уединились где? Хайне вздохнул и шикнул, на что рыжий только усмехнулся. Они подошли к задней двери и вышли на улицу. Ветер гулял по пустырю за церковью, пуская волны по бело-фиолетовому морю ирисов. Их лепестки подрагивали и чуть слышно шелестели. Бадо выпустил короткий вздох и присвистнул. Потом усмехнулся и побежал собирать букет. Хайне следил за ним краем глаза и время от времени посмеивался. Потом подошел, дернул на себя и обнял, скрещивая руки у рыжего на животе и прижимая. Бадо фыркнул. — Ты чего творишь, придурок? Отпусти. — Хочу… — прошептал Хайне тихо, отводя волосы в сторону, и укусил его за загривок. Рыжий дернулся и зашипел. — Мало ли кто что хочет. Отпусти, псина. — И ты хочешь, — не спрашивая, и так знает. И губы скользят требовательно по коже и не спеша перемещаются вбок и вниз, исследуя и словно вспоминая вкус. А руки прижимают, не выпуская и поддерживая, и беззастенчиво пользуются ситуацией, оказываясь там, где им быть совершенно не положено. И сорванные ирисы рассыпаются под ногами пестрыми брызгами, и от всего этого чуть подкашиваются колени, и взгляд шальной какой-то, но Хайне не видит этого и ладно. Поэтому рыжий только произносит с присвистом: — Не здесь же… Поломаешь все… — он кивает на цветы. И альбинос усмехается и подхватывает его на руки. Скамья немного твердая, но ничего ближе и лучше не нашлось, не на полу же, в конце концов. Бадо вытянулся, заведя руки вверх и чуть выгибаясь. Хайне не двигается, давая привыкнуть, и разглядывает его, нависая сверху и чуть щурясь. На молочной коже пляшут разноцветные солнечные блики, свет падает сквозь витражи и играет на вздымающейся груди, на впалом животе, бесстыдно раздвинутых ногах. Одежда сброшена и забыта, рыжий перед ним как есть, лишь в цветных зайчиках и прозрачном облачке дыма. Тонкая его струйка летит Хайне в лицо, и секунду спустя сигарета летит в никуда, куда подальше, сопровождаемая тихим рыком. Бадо посмеивается. — Ты и дальше курить собирался? — Заткнись и двигайся уже, чего замер, — с натянутой улыбкой цедит рыжий. – собрался, так еби. Хайне фыркнул тихо и надавил, продвигаясь глубже, заставив рыжего тут же прикусить язык и пожалеть о своих случайных словах. Или наоборот… Насухую и немного спешно, но жарко и близко, и оба не в себе уже, взгляды, пересекаясь, искрят, кажется, и плавятся оба, вплавляются друг в друга. Медленно сначала, потом все быстрее, и громче стонут, и сильнее стучит в висках кровь, и прижимаются ближе и плотнее, и пьют дыхание друг друга, и… Оба задыхающиеся, они лежат в обнимку на узкой неудобной церковной скамье. Рыжий придушенно смеется. — С потерей девственности тебя, песа… Тот рычит в ответ немного грозно и добродушно. А потом фыркает и просто целует.