DIAURA - 新世界
Йо-ка всегда предпочитал фансервис с Кеем. Гордый и слишком уж возвышенный для снисхождения к просьбам простых смертных, он не то чтобы игнорировал Шою полностью, нет. Он делал всё наперекор ему. Обвивал шею Кея в очередной раз своими тонкими совершенно не женскими пальцами, притягивал гитариста к себе по-собственнически и бросал заинтересованные взгляды в зал. И только после — на басиста, когда тот уже успевал растворить порыв мимолётного гнева в своей заученной напрочь партии. Будто бы металл верно-служащих струн мог быть повинен в поведении другого человека. Будто бы кто-то вообще мог быть повинен в подобном. Шоя смотрит на порочную линию узких бёдер, затянутых в тёмную ткань недешевого кожзаменителя и едва ли не тут же ощущает под пальцами гладкость прохладной материи, и сдерживаемый жар, что под ней. Так и хочется обхватить, притянуть чуть ближе, наплевав на все рамки приличий, но мужчина ещё держит себя в руках. Крепче обхватывает верный гриф гитары и рассеяно оборачивается на Татсую, взгляд которого тоже прикован к вокалисту. Он тоже видит это, чувствует мощную волну похоти, что идёт от человека приковывающего в этот миг к себе взгляды сотен людей. И от этого становится немного легче, хоть и ревностно осознавать, что кто-то ещё из приближённых неравнодушен к яркой персоне вокалиста. Шоя хмурится, а после, уже через неделю после концерта, вынужденно выслушивает упрёки от того же Татсуи, совершенно не обрадованного кислым выражением на лице друга, что оказалась запечатлено на всех фото и видео. Он долго и настойчиво высказывает ему что-то о цельном лице группы, которое не должно быть омрачено такими физиономиями, что даже Кей со своим вечным-неизменным вышел куда более гармонично и даже мужественно, в то время как басист… Шоя не слушает, он пристально смотрит не на Татсую даже — сквозь, будто силится увидеть что-то не примеченное ранее. И Шое даже приходится закусить нижнюю губу, лишь бы только вслух и напрямую не поинтересоваться у драммера, как давно тот спит с Йо-кой. А обиженный Татсуя принимает этот жест за полное игнорирование его слов, не оказывается далёк от истины, и бросая скупое "ты где-то не здесь" покидает молчаливую компанию басиста. А тот лишь задумывается в который раз, как далеко зашла его паранойя и насколько дальше может зайти она, если ничего не менять. Он видит соперников всюду, даже тот же Кей, что раз за разом становится объектом нездорового внимания Йо-ки, попадает в число подозреваемых. В первую очередь, конечно. Но после долгих ненавязчивых пыток и расспросов молча протягивает Шое чуть примятую фотографию, что бережно хранится гитаристом в бумажнике. — Твой брат?! — тут же удивляется музыкант, наверное, чуть громче чем надо, потому как Кей угрожающе, но кратко, шикает на него, оглядываясь по сторонам. Будто бы могут в столь ранний час быть иные люди в студии. Но, пожалуй, Шоя даже не замечает немногословного предупреждения, продолжая ещё какое-то время изучать миловидное личико паренька, что смотрит на него со снимка так невозмутимо. Как-то знакомо, что вопрос о родстве возникает как нечто само собой разумеющееся. — Ваша мимика с ним похожа очень. "Точнее её полное отсутствие", — мысленно добавляет про себя Шоя, но благоразумно умалчивает замеченный факт, хорошенько держа язык за зубами и с неким недоумением наблюдая за тем, как фото отбирают, возвращая на законное место. Перед его глазами ещё стоит изображение молоденького человека, что будто бы нерешительно жмётся к плечу усталого гитариста, который сейчас куда более свеж, но менее раскрепощён, чем на снимке. Отворачивается и добавляет едва слышно, смущённо: — Он вообще не из нашей страны, если что. — Тогда откуда, если… — Корея, — на этот раз Кей берёт себя в руки и всем своим видом даёт понять, что больше и слова не обронит на поднятую тему, и будто бы жалеет, что поднята та оказалась в принципе. Он ещё раз приоткрывает рот, желая что-то добавить, но передумывает, занимая себя настройкой гитары. А через пару минут затяжного молчания, которые Шоя тратит на осмысливание услышанного и увиденного, в студию начинают подтягиваться остальные участники звукозаписи. — Не спи, замёрзнешь, — и по спине басиста правда ползут мурашки. Вот только не от несуществующего холода, а от убийственного бархатного голоса, что ластится к шее, как голодная кошка, выпрашивающая миску молока. Этот голос оседает на коже едва уловимым теплом, а мужчине уже хочется сдирать его с себя точно стальные путы готовые удушить его в любой миг. — Не сплю, — запоздало откликается он, уже в момент, когда Йо-ка успевает сменить местоположение и из-за спины басиста перемещается к дивану, вальяжно устраиваясь на последнем и беспрекословно занимая всю его площадь. И так хочется в этот миг скинуть его на пол или же, наоборот, устроится сверху, что Шоя решает побыстрее отойти прочь, ворчливо бросая напоследок: — Ты вообще последним записываешься. Мог бы и позже прийти. — Может быть, я на тебя посмотреть хочу, — ловко парируя, в ответ. И в глазах Йо-ки даже намёка нет на веселье, он серьёзен, собран и лишь немного ленив, что с готовностью демонстрирует в своей медлительности, с которой закидывает ногу на ногу и потягивается, прогибаясь в спине. И Шое нечего ответить на эту провокацию, так похожую на ни к чему не обязывающую правду. И, наверное, это первое за что Шоя готов ненавидеть Йо-ку. За его двойственность. Конечно, временно выкидывая из головы собственную одержимость мужчиной, басист может увидеть с действиях согруппника откровенную скуку и попытку себя развлечь за счёт других, но потом снова приходит волна слепого обожания, а вместе с ней и нелепое желание принимать все взгляды Йо-ки на свой счёт. Все его движения, всю грацию, что также пропитана нотками лени. Каждый раз, когда тот облизывает губы, Шоя чувствует как пол под ним становится тоньше. Ещё немного и он вовсе исчезнет, поглотив басиста в непреодолимую тьму, но это неважно, пока Йо-ка продолжает смотреть на него так — жарко и голодно. Неважно, пока репетиция не заканчивается и Йо-ка, как ни в чём не бывало прощается с согруппниками, покидая всех без исключения. — Какого чёрта ты творишь?! — Шоя не выдерживает, наверное, лишь пару выступлений спустя. Закрывает глаза на всё тот же фансервис Йо-ки с Кеем, закрывает глаза даже, когда тот умудряется пристать на сцене к Татсу, вроде бы надёжно укрытому за своим инструментом. И безнадёжно срывается, когда шлейф агрессивно-ярких духов вокалиста касается его уже за кулисами. Мимолётно, но нарочито близко. Слишком близко. — Наверное, в данной ситуации, этот вопрос должен задавать я. Тебе так не кажется? — показательно пытаясь пошевелить удерживаемыми в крепкой хватке запястьями, Йо-ка продолжает сохранять бесстрастное лицо. Даже когда спина его влажная и разгорячённая прикасается к прохладе бетонной стены, он выдерживает молчание. И только глаза, по-прежнему хранящие в себе дьявольщинку, выдают, без лишних слов рассказывая о том, как весело сейчас Йо-ке. Черти в глазах… банально, но второе, что ненавидит Шоя в этом человеке, это именно взгляд и неумирающих чертей в нём. Неумирающих, даже в ситуации, когда Йо-ка находится на грани быть придушенным или же жестоко изнасилованным собственным согруппником. Он тихо смеётся, а черти в его глазах оглушительно хохочут, пронзая собеседника то ли весельем, то ли ещё не исполненными мыслями. Третье, за что ненавидит Йо-ку Шоя, так это за сладость его губ, что прикасаются к его собственным слишком быстро, ещё не раня, но уже вгоняя в смятение. И тут же чувственно компенсируя каждое резкое движение "до", затягивая в глубокий поцелуй, распаляя страсть с невероятной скоростью. И так же быстро осаждают вновь, шепча не что-то развязно пошлое, а вполне логичное, но обидное: — Всё. Плен оплачен сполна, — он вновь облизывает губы и добавляет чуть жалобней, будто бы едва прогибая стальную гордость для собственного освобождения: — Шоя, есть хочется. Пошли уже. И он идёт. Как ни в чём не бывало, заказывает десяток блюд в баре, не отставая в зародившемся голоде от Татсуи, не минует раздел выпивки и вообще ведёт себя так, будто бы для него нет ничего необычного в высвобождении из чужой физически непреодолимой хватки таким образом. Но плен оплачен сполна. А Шоя ещё неделю после этого случая не может есть нормально, потому что ему всюду мерещиться сладость чужих губ, совсем непокорных. Огненных. Пьянящих. И даже искать кого-то на замену по совершенно иным барам, нежели тем, в которых привык бывать Йо-ка, не хочется. Шоя знает, что при желании легко найдёт парня подходящей комплекции и роста, но характер Йо-ки… его он не купит ни за какие деньги. Никто не сможет разыграть так же успешно хаос во плоти, за личиной статного принца. Бога и невинную овечку одновременно. — Я слышал, он сейчас в близких отношениях с Тсузуку, — сдаётся однажды Татсуя, благополучно переводя стрелки с себя на другого. Он знает, что Шоя превращается в малознакомой компании в интроверта, настоящего до самых кончиков восхитительных пальцев. Он знает, что тот никогда не пойдёт к чужому музыканту за столь интимной информацией, но будет куда тщательней присматриваться к совместным фото вокалистов. Благополучно забывая про Татсую. Жаль лишь драммер не учитывает, что тот — уже близкий к званию детектива — вполне может позволить себе пообщаться с Коичи и успокоить душу, когда смех милейшего басиста наполняет курилку. — О, нет, мой друг, — смеётся он хитро и всем своим видом даёт понять, что знает больше страждущего коллеги. — Наш вокалист давно и безнадёжно отдан в лапки демона рангом повыше, чем Йо-ка. Ты уж прости. И Шоя прощает. Даже когда понимает, запоздало, что Йо-ку, его несравненного Йо-ку поставили ниже кого-то в несусветном и почти несуществующем звании. Взамен на неделю относительно успокоения эта плата ничтожна. Шоя бодр всё это время. Он умудряется высыпаться за ничтожно маленькое время, отведённое для сна, и при этом пребывает в чудеснейшем расположении духа, таком, что даже пишет пару инструментальных партий, не нужных сейчас, но всегда способных понадобиться в будущем, что проверенно ни одним годом творческой деятельности. А потому чужое пойманное и уложенное по полочкам вдохновение принято оказывается на "ура". А потом Йо-ка просто приходит к Шое домой. Просто в один из поздних, не предвещающих беды вечеров, заваливается к нему в прихожую после настойчивой трели звонка и смотрит ничуть не жалобно. Устало скорее. Потерянно. От него чуть веет алкоголем, но Шоя прекрасно знает, что это лишь часть образа — не больше. Он привык к подобной блажи вокалиста, что стабильно случается раз в месяц и готов лицезреть представление, которое начнётся на счёт "три". Как обычно. Раз: Йо-ка намеренно громко проходит в чужую спальню, убеждаясь что за ним следом идут. Два: он развязывает удавку галстука и расстегивает пару пуговиц на измятой рубашке. Три: он подобно ничего не весящей кукле падает на кровать, смачивая кончиком языка пересохшие губы. — Давай уже, возьми меня. Тебе ведь только это и нужно, — предлагает Йо-ка равнодушным тоном и даже чуть прогибается в спине и разводит колени, настаивая на серьёзности своих действий, прикрывает глаза, но покорно оставляет рот приоткрытым. И в этот миг в Шое, в очередной раз, что-то ломается. Это подобно сбою системы, только, кажется, непоправимей. Он столько хотел, столько жаждал подобных слов, но видя Йо-ку таким покорным, будто бы отдающим себя через силу, он не мог теперь и шага ступить к собственной кровати, предпочитая жесткий диван и сомнительной теплоты плед в гостиной. Он знал, что спустя какое-то время Йо-ка устанет играть в куклу, замёрзнет и вынужденно доберётся до окна, закрывая его — нарочито оставленное распахнутым хозяином квартиры. Обязательно скинет с себя всю одежду и заберётся на чужую кровать, прячась под одеялом и не смея тревожить сон Шои в соседней комнате. И Шоя не мог лгать самому себе — тысячу раз представлял, что же будет, проберись он в спальню посреди ночи, как удивлённо-широко распахнуться полусонные глаза Йо-ки, как тот забудет, да и попросту не успеет, надеть маску великой покорности и будет собой, но… так и не мог позволить себе подобной роскоши, всё ломая голову, чего же именно не хватает ему в этих странных отношениях. Он всё ждал, что однажды сорвётся и примет такое вот своеобразное приглашение ещё до того как Йо-ка и слово вымолвить успеет, но пока не смел, чувствуя в подобной игре подвох. А на утро было поздно думать о подобном. Йо-ки всенепременно не было в квартире, только выцветший шлейф его духов ещё стелился по спальне. И оставалось лишь поражаться умению мужчины покидать жилище в фазу самого глубокого сна басиста. Тихо и бесшумно, чтобы при следующей встрече группы, на репетиции, уже как ни в чём не бывало быть иным собой. Однажды Шоя заметил, что после таких вот кратких представлений в собственном доме чувствует себя выжатым словно лимон, и не только из-за собственных неуёмных фантазий — сам Йо-ка будто бы забирал себе его силы, восстанавливая свои. Этот пункт Шоя ненавидел ещё больше чем предыдущие три вместе взятые, и всё равно продолжал ждать очередного прихода вокалиста на порог собственной квартиры, точно бы эта игра что-то могла менять в их донельзя странных отношениях.I
9 октября 2015 г. в 18:26