Список жизни

      Первое, что я осознаю, когда прихожу в сознание – это то, что у меня жутко болит голова. В висках больно стучит кровь, заставляя морщиться и сдавленно шипеть от неприятных ощущений. Пытаюсь дотронуться рукой до лба, но выясняется, что руки к чему-то привязаны. По ощущениям, к металлическому стулу, на котором я сейчас сижу. В горле нестерпимо сухо, запястья стерты о веревки, и потому их сильно жжет и саднит. Нужно понять, где я нахожусь, но безумно не хочется открывать глаза. Скорее даже наоборот: я бы с удовольствием променяла мое нынешнее состояние на спокойную, тихую, безболезненную и такую родную тьму, в которой пребывала до своего пробуждения. Пытаюсь расслабиться, чтобы вновь заснуть, но тут мое лицо резко окатывают ледяной водой. Я закашливаюсь, пытаясь избавиться от влаги, попавшей в носоглотку, и резко распахиваю глаза. Меня тут же ослепляет белый, неестественный свет ламп, на глаза начинает давить, и я вновь их закрываю, пытаясь избавиться от боли. – Ну, хватит! Мы видели, что ты очнулась! Подъем!       На последних словах кто-то с силой толкает меня в плечо, из-за чего я накреняюсь в сторону. Садисты… Медленно, осторожно начинаю приоткрывать глаза и, щурясь, стараюсь рассмотреть, что происходит вокруг. Зрение меня подводит, и образы сливаются в темно-серый фон, на котором выделяется черная тень. Пытаюсь проморгаться, но картинка от этого только плывет и раздваивается, а голова начинает кружиться. Крепко зажмуриваюсь и пробую осмотреться еще раз - грани становятся более четкими. Тень складывается в силуэт мужчины, а фон превращается в однотонные стены комнаты. Через некоторое время я умудряюсь разглядеть человека, стоявшего передо мной: высокий, широкоплечий, одет в черный строгий костюм, волосы, вроде, светлые. Всё его лицо для меня еще являлось большим бежевым размытым пятном, и рассмотреть что-либо еще не представлялось возможным. – Вроде, оклемалась. Зовите Коулсона. – Есть, сэр.       Слышится гулкий звук шагов, отдающихся эхом по комнате и глухой болью у меня в голове. Коулсон… Такое чувство, что я о нем где-то слышала… В сознание резко врывается поток воспоминаний: реактор, наемники, Старк, драка, и в самом конце – Коулсон. В груди рождается неприятное, колющее чувство страха: меня, получается, схватили. А раз я привязана к стулу, то сейчас будет допрос. С губ срывается тихий стон: вот только проблем с полицией мне не хватало! Всё только-только начало налаживаться, но нет! Я ведь не могу прожить без неприятностей, не так ли? Меня снова бьют по плечу и командуют: – Сиди молча.       Посылаю в сторону мужчины ненавидящий взгляд исподлобья, заставив тем самым его отшатнуться от меня на шаг. На сухих губах оскалом расплывается усмешка: я обездвижена, безоружна, но такой громила меня всё равно боится. Я прочищаю горло и хрипло говорю, продолжая сверлить мужчину яростным взглядом и посылая ему еще одну ухмылку: – Не волнуйтесь, сэр, безумие не та болезнь, что передается воздушно-капельным путем.       Моего собеседника передергивает, будто от отвращения (хотя почему будто?), и он недовольно поджимает губы. Лицо стало более-менее разборчивым: серые глаза, песочного цвета тонкие бакенбарды, чуть приплюснутый нос. Внешность была какой-то непропорциональной: такое лицо никак не сочеталось с высоким ростом и крупным телом. Ну, не мне решать. Матушка-природа моих советов слушать не собирается.       Окидываю прояснившимся взглядом комнату: серая, практически пустая; всё убранство заключалось в широком металлическом столе и паре стульев по двум его сторонам, на одном из которых сидела я. В левой стене имелась высокая железная дверь с небольшим задвижным окошком и двумя охранниками, караулившими выход. Ноги слегка затекли (видимо, сижу я здесь уже долго), и я попыталась чуть-чуть подвинуться. Вышло неуклюже: стул был привинчен к полу. Такое чувство, будто я в тюремной камере нахожусь! Внутри что-то скребнуло: вдруг, правда, меня уже за решетку засунули? Интересно, а в чем меня обвинили? На мне, по факту, лежит смерть двух человек, однако винить меня в убийстве киллеров вряд ли целесообразно. Во-первых, изначально я драться не собиралась, а просто спасала собственную шкуру, как, впрочем, и всегда. То есть, можно сказать, что я оборонялась? Блин, представляю себе эту картину: «Мисс, зачем вы убили двух человек? Одному перерезали горло, другого умертвили осколками стекла? – Ваша честь, это была самозащита!» Великолепно. Во-вторых, по тем двоим давно плакал электрический стул, и, готова поспорить, Хель их сильно заждалась и встретила с распростертыми объятиями. Но в оправдание это опять-таки не годится. Плачевная ситуация.       Мои размышления прервал звук открывающейся двери, и я перевела взгляд на вошедшего. Им оказался мужчина, среднего роста, лет сорока пяти, всё в том же неизменном черном костюме, в который были одеты все присутствующие комнаты. Высокий лоб, короткие, немного редкие волосы, острые черты лица, печальные болотно-зеленые глаза и добрая улыбка, так не вяжущаяся с целью его визита, но как нельзя лучше подходящая его образу. Мужчина повернулся лицом к охранникам и спокойно произнес: – Можете нас оставить.       Голос был приятный, хоть и содержал в себе нотки, не предвещавшие ничего хорошего. Один из стоящих у двери постучал кулаком по металлическому покрытию, щелкнул замок, и дверь отворилась. Трое человек вышло из комнаты, напоследок заперев за собой дверь и оставляя меня и пришедшего мужчину наедине. Тот как-то вымученно улыбнулся и, со скрежетом отодвинув второй стул, присел напротив меня, сложив руки на столе в замок. – Как самочувствие? – вежливо поинтересовался он.       Дежавю. Жаль, что я не в больнице. Здесь так просто сбежать не получится, и мне придется быть менее грубой. – Неплохо. Связанные руки немного портят настроение, а так всё замечательно.       Мужчина нахмурился и приподнялся на месте, заглядывая за стол, пытаясь разглядеть мои обвязанные веревками конечности. Потом бросил хмурый взгляд в верхний угол комнаты, где, как я заметила, висела камера наблюдения, мигающая красным огоньком, и поднялся со своего места. Обогнув стол и достав из кармана перочинный ножик, он ловко перерезал путы и уселся обратно, пряча нож и снова переплетая пальцы. – Лучше? – спросил он, разглядывая, как я с наслаждением разминаю затекшие запястья. – Значительно. Вы не против? – указала я на бутылку, стоящую посередине стола. – А вы разве не пили? – удивился он, показывая пальцем на уровень жидкости. – Ваш сотрудник решил использовать воду не для утоления жажды, а как наиболее быстрый способ моего пробуждения. – А. Джонс. Он у нас радикал, – с улыбкой проговорил мужчина, подавая мне бутылку. Сделав несколько больших глотков, я отставила ее в сторону и уставилась на моего собеседника, наблюдавшего за мной всё с той же мягкой улыбкой. – Мисс Эмбертон, у меня есть к вам пара вопросов.       Ну кто бы сомневался! Я чуть нахмурилась и подалась вперед, аналогично мужчине сцепляя руки в замок. – А на мои вопросы вы сначала ответить не хотите? – Что ж, пожалуйста, если вам так удобней, – усмехнулся мужчина, мелко помотав головой. – Где мы? – На исследовательской базе, в Нью-Мексико.       Я невольно изогнула бровь дугой. Нью-Мексико? Что?! Когда?! – Причину транспортировки моей бессознательной туши из Нью-Йорка позволите узнать?       Мужчина только ухмыльнулся и помотал головой. – Об этом, думаю, мы поговорим чуть позже.       Я облизнула губы краем языка, перебирая в голове приходящие на ум догадки, но в большинстве своем они были или слишком неоднозначны, или практически невероятны. Ладно, подождем информации от нашего немногословного товарища. Пару раз стукнув ногтем по поверхности стола, я продолжила: – Другой вопрос. Кто вы? – Агент Коулсон, - кивнув головой, представился мужчина. – Я не о фамилии говорила: она мне уже известна. – Брови агента на этой фразе взметнулись вверх, из-за чего на лбу проступили неровные морщинки. – Я об организации. – Шестая Интервенционная Тактико-оперативная Логистическая Служба, - скороговоркой проговорил он. Я уже слышала это название… – Щ. И. Т.? – неуверенно спросила я. – Видимо, вы уже с нами знакомы? – поинтересовался агент. – Отчасти, – пробормотала я. Ох, лучше бы полиция. Ближе знакомиться с этими ребятами я совершенно не хотела: одной встречи мне хватило сполна! Кашлянув в кулак, я решила задать последний интересующий вопрос, не касающийся меня напрямую: – Что со Старком?       Коулсон коротко улыбнулся: – Рад, что вы спросили. С ним всё в порядке: пулю извлекли без всяких последствий для его здоровья. Просил ошпарить вам руки кипятком за разбитое окно и вылитый в помойку виски. – Это так он выражает свою благодарность? – вскипела я, невольно повышая тон. – Я ему жизнь спасла!       Коулсон на это только пожал плечами. – Что ж. Энтони Старк не из тех, кто будет говорить слова признательности, если при этом остается обманутым. А вы, – агент указал на меня пальцем, – его как раз обманули.       Я сморщилась, догадавшись, о чем сейчас пойдет разговор. – Моя очередь задавать вопросы, – проговаривает мужчина по слогам, подаваясь вперед на несколько сантиметров. – Для начала: откуда у вас подобные боевые навыки? – Ходила на уроки самообороны, пока училась в институте, – солгала я с невозмутимым лицом. – Можете назвать центр, в котором занимались? – У меня был личный тренер. – Фамилия, имя? – Брукс, – быстро сфантазировала я. – А имя не назову: вы иначе его потом разыщите.       Коулсон тихо хмыкнул. – Что, из пистолета тоже он вас стрелять научил? – А я не умею, – честно созналась я. – Пистолета в руках не держала до того случая, знала только теорию, а в окно, занимающее половину комнатной стены, попасть любой идиот сможет.       Агент недовольно цокнул языком и продолжил свой допрос: – Откуда вы узнали, что пришедшие были киллерами?       Я легко пожала плечами: – Простые наблюдения. Один из них представился чужим именем, у второго из букв имени и фамилии складывалось слово «наемник», а на шее были татуировки цифр. Догадаться, что к чему, не так уж сложно. – Знаете, это не такие простые умозаключения, как вам кажется. Для них нужно знать, куда смотреть и что искать. И как вы этому научились? – «Шерлока Холмса» начиталась. Метод дедукции – великая вещь.       Агент устало выдохнул и откинулся на спинку стула. Я подавила в себе желание улыбнуться: мужчина всеми силами старался меня вывести на чистую воду, поймав на какой-нибудь лжи. Он говорил быстро, четко, не давая много времени для обдумывания ответа и пристально следил за каждым моим движением. Но лгать мне приходилось не первый, не сотый и не тысячный раз. Выловить в моем плетении вранья явную нестыковку практически невозможно.       Коулсон глотнул воды из бутылки и произнес: – Что ж, лжете вы, хочу сказать, отменно. – Лгу? – праведно изумилась я. – Это в чем же, позвольте узнать? – Для начала, вас хотят обвинить в убийстве, а вы улыбаетесь, – протянул агент, многозначительно посмотрев на меня. Со свирепой досадой я заметила, что на губах у меня, действительно, играет улыбка. Стерев ее с лица, я вздернула бровь. Мол, и что дальше? – Знаете, так не должно быть, если вы считаете это нормальным. Люди не веселятся, когда им угрожают, а прячутся, выпутываются, сопротивляются в попытке спасти свою жизнь. Вы же словно получаете от нашей небольшой игры удовольствие. А так делают только заядлые лжецы, – покачал головой Коулсон, не отводя от меня напряженного взгляда.       Я поджала губы и опустила взгляд на металлическое покрытие стола. Агент был прав: я получала от обмана удовольствие. Лгунья. Преступница. Азартный игрок. Как меня только ни называли, и каждый раз определение было справедливым. Лишь однажды мне дали прозвище, заставившее изрядно повеселиться, но попавшее в самую точку. Короткое, ясное и близкое. Трикстер. Когда другие рыдают, рвут на себе волосы от безысходности, боятся ступить и шагу, я улыбаюсь. Широко, почти безумно, прикрывая глаза и наслаждаясь моментом. Чувствуя бегущий по венам адреналин, столпы магии, бушующие в крови, дрожь в грудной клетке, разбегающуюся сладким предвкушением по телу. Это то, чем я когда-то была. И то, от чего я с таким страхом сбежала. Я переписала свою личность, закопала непокорную, взъерошенную сущность глубоко внутрь сердца, а сумбурные, хаотичные мысли затолкала в самые отдаленные уголки сознания. От меня прежней и осталась только одна единственная деталь, лишь одна черта, одна сущность и одно призвание. Трикстер. Ум без чувства ответственности. Обман без результата. Улыбка без тени веселья. Сколько себя помню, всегда ухмылялась смерти в лицо…       Бегу так быстро, что мир вокруг превращается в размытое пятно зеленых и коричневых красок. В воздухе стоит запах хвои и сырой земли, слышатся хруст веток под ногами, громкие удары сердца, гоняющего пропитанную адреналином кровь по телу, частое дыхание, которое всё труднее становится контролировать. На три шага - вдох, на один - резкий выдох. Под ребрами уже давным-давно колет от нехватки кислорода, но я всё равно продолжаю бежать, время от времени оглядываясь назад или смотря на аса, бегущего рядом со мной. Причина изнурительного бега проста - за нами была погоня. Рядом с моим ухом раздается свист, и в дерево, стоящее в нескольких сантиметрах от меня, вонзается стрела. С острого кончика стекает по коре ярко-оранжевая жидкость – Адриановый яд. Ухмылку сдержать не удается. Нет никакого страха, никаких тревог, только насмешка, брошенная судьбе в лицо. Я могу умереть, я должна страшиться, но мне хочется только громко рассмеяться всем назло: и врагам, и друзьям, и самой Хель, считающей, что никто не может развлекаться, балансируя на грани между жизнью и смертью. Что за вздор!       Когда крики за нашими спинами замолкают, а стрелы больше не свистят над ухом, я замедляю бег и останавливаюсь, упираясь руками о колени, стараясь привести дыхание в норму. Шаги бегущего рядом со мной тоже стихают, уступая место звуку сбитого дыхания. Не я одна выдохлась. Сердцебиение постепенно замедляет свой ритм, дыхание становится более ровным, а с каждой проходящей секундой мне всё больше хочется рассмеяться от этого пленительного чувства азарта, бьющегося под кожей, от ощущения того, что ты только что станцевал танго со смертью и успел сбежать прежде, чем стихнет музыка. Улыбка касается лица, и из груди вырывается смешок. Я пытаюсь замолкнуть, принять серьезный вид (мы ведь чуть не погибли, в конце концов), но внутри все клокочет, не желая успокаиваться. Чуть трясу головой, закрывая растрепанными волосами лицо и не давая рассмотреть свой довольный оскал, который с большой натяжкой можно назвать улыбкой. Не хотелось бы, чтобы бог принял мое состояние за насмешку или неуважение, но не могу с этим ничего поделать: вечно прятать свою ухмылку я не в силах…Медленно поднимаю взгляд, ожидая увидеть на лице моего друга упрек, но встречаюсь ровно с такой же широкой улыбкой и ярко блестящими изумрудными глазами, в глубине которых плясали озорной танец бесы. С губ слетает тихий смех, и через пару мгновений трикстер тоже смеется, прикрывая глаза и упираясь, как я, руками о колени. Прочищаю горло и еле слышно шепчу: – Мы безумцы… – Они самые, Рида, они самые… - доносится до меня такой же неразборчивый шепот.       Когда наваждение проходит, мы выпрямляемся из своего полусогнутого положения и спокойным шагом продолжаем идти по густому лесу, время от времени перекидываясь задорными улыбками. Не так я планировала провести этот вечер, но, знаете, так даже лучше. Что произошло? Если коротко, то Тор – самоуверенный баран. Если более подробно…       Жители Ванахейма никогда не отличались особым дружелюбием. Между нашими мирами уже давно идет вражда: постоянные набеги, беспричинные, не связанные друг с другом стычки, мелкие драки и крупные побоища. Самый воинственный из миров Иггдрасиля не отличался ни терпением, ни покорностью, ни постоянством. Ваны не любили ждать, не подчинялись указам Асгарда, а свое мнение относительно мирных договоров могли поменять через неделю после его заключения. Когда они отказались принимать очередной закон Всеотца, Тор рассвирепел и, крича, убеждал правителя предпринять поход на Ванахейм, чтобы преподать «самодовольным бунтовщикам» урок. Однако Один был непоколебим: никаких вмешательств в дела ванов. Отказ от покровительства Златого царства обойдется им дороже, чем подчинение закону. Царь велел ждать. Но пыла громовержца запрет отца не остудил ни на йоту, скорее только раззадорил. Последняя отчаянная попытка вразумить старшего Одинсона была предпринята Локи, и моему другу это даже частично удалось: Тор задумался над целесообразностью планируемого поступка. Но все попытки обернулись прахом: в самый неподходящий момент сомнений и активного мыслительного процесса в голове Тора в зал вошли Сиф и Фандрал, живо обсуждавшие новость о неповиновении Ванахейма. В громовержце снова разгорелась жажда помахать молотом, и он объявил своему мини-отряду о походе в мир ванов. Пока он объяснял соратникам подробности своей гениальной идеи в стиле «приходим, находим, бьем без разбора», мы с Локи только стояли, облокотившись на колонну и скрестив руки на груди, недовольно переглядывались друг с другом, иногда закатывали глаза на особо выдающиеся реплики Тора и обдумывали, как бы вылезти из той невообразимой задницы, в которую нас тянет старший Одинсон. Отказаться мы не могли: отпускать пятерых воинов сражаться с небольшой армией без магов, прикрывающих спину, сродни самоубийству. В итоге мы по-тихому предупредили Всеотца (вытаскивать нас из передряги кто-то должен, правильно?) и согласились идти вместе с этими сумасшедшими при условии, что внесутся некоторые изменения в «идеальный план» Тора. Мы с Локи должны были отвлечь бóльшую часть армии ванов и заманить их в лес, поставив на окраине парочку теней и иллюзий, путающих тропы и не дающих воинам выбраться из чащи. С остальными ванами должен расправиться Тор с отрядом. К тому моменту, по нашим расчетам, должен явиться Один с гвардией, который будет в силах добить тех бунтовщиков, которые бродят по лесу. В принципе, задачу мы свою выполнили. Осталось только отойти куда-нибудь подальше от плутающих ванов и попросить Хеймдалля вернуть нас в Асгард. О, я уже предвкушаю выражение лица Тора, когда он узнает, что мы решили вмешать Всеотца в это дело! Сначала достанется ему от Одина, потом достанется нам с Локи от громовержца, а потом достанется всем окружающим от нас с трикстером. Вечный круговорот издевательств в природе. Много лет уже так живем.       Коротко улыбаюсь и поворачиваюсь к Локи, собираясь озвучить свои недавние мысли: – Даже представить не могу, как разозлится Тор, узнав, что на самом деле произошло…       Я ожидала услышать продолжение своей реплики, быть может, подкол или смешок, ожидала увидеть внеочередную усмешку, но бог обмана не спешил улыбаться… Скорее напротив: если до этого момента Локи пребывал в приподнятом настроении, то сейчас сник и о чем-то задумался, плотно стиснув зубы. Мое состояние эйфории тоже куда-то улетучилось, стоило мне еще раз взглянуть на аса: он не сник. Он разозлился. Руки были крепко сжаты в кулаки, глаза недобро блестели, взгляд бегал по земле, не цепляясь ни за что конкретное. Из-за чего? Что в моей реплике могло вызвать в нем подобную ярость? Осознание приходило медленно, словно складывалось из тысячи мелких деталей в полноценную картинку, собиралось из разбитых осколков. С каждой новой мыслью в груди усиливалось какое-то липкое, неприятное ощущение, отдающее горечью и злобой. Оно путалось, металось из края в край, пытаясь выискать причины, но наталкивалось только на стены зависти и упрямства. Слишком многоликое, страшное, заразное, но необходимое чувство, рождающееся изо лжи и заканчивающееся гневом. Чувство несправедливости. Терпеть не могу эту эмоцию. Хотя бы за то, что она стала неоспоримым спутником моей жизни и уже успела поднадоесть. К своей родной преследовавшей меня несправедливости я привыкла, но в жизни Локи ее едва ли меньше, чем в моей. Готова поспорить, когда всё закончится, Один даже не вспомнит, кто спас Тора и четверых воинов от верной погибели. Мало того, отчитав громовержца, он еще похлопает того по плечу и обязательно найдет повод для похвалы, пускай и никчемный. «Хороший воин, раз смог выбраться из передряги!» или «Зачастую нужно слушать сердце, а не разум. Молодец, сын!» Локи удостоится лишь кивка головой в знак благодарности, да и то он будет смахивать на дешевую отмазку или дань традициям. Глядя на подобную картину из тени на стене тронного зала, мне всегда хочется завыть от отчаяния или треснуть Одина чем-нибудь тяжелым по голове. У меня душа наизнанку выворачивается, когда я пытаюсь представить себя на его месте: сколько гнева, боли и обиды, и всё удерживается внутри, грозя в любой момент сломать бога обмана, разбить его сущность на множество острых осколков, царапающих каждого, кто осмелится притронуться. Обычно после подобных разговоров я отвлекаю Локи от темы его отца или брата так долго, как только могу. Иногда увожу его подальше от дворца (к берегу моря, в лес, неважно), где заставляю выговориться, выложить всё, что накипело. Может, криком, может, яростным шепотом. Иногда, когда терпения уже совсем не остается, а гнев уже кипит в обоих, мы деремся. Без всякой магии. На холодном оружии или просто в рукопашную, выпуская пар. Но бывает и хуже... Когда в нем оседает не злость, не обида, а дикое отчаяние. Когда видно по глазам, что внутри что-то предостерегающе трещит, вот-вот порвется, вот-вот сломается так, что вовек не соберешь. В такие моменты я всегда стою у него за спиной, крепко держу за руку или за плечо, шепча, что его время еще настанет. Тор еще поймет, Один еще заметит, а я буду ждать этого времени рядом. И я не лгу. Я в это верю. Он просто не может остаться неоцененным: слишком много он сделал и еще многое сделает. Лишь бы не сломался. Я всё боюсь, что меня может не оказаться рядом в нужный момент, что он достигнет точки невозврата, и сделать что-либо уже будет нельзя. Только последовать за ним. Бог коварства падет, а вместе с ним паду и я.       Молчание затягивалось. Нужно было что-то сказать, что-то сделать, но всё, что приходило на ум, выглядело или оскорбительным, или же могло ранить еще больнее, чем было сейчас. Наконец Локи абсолютно невесело ухмыляется и, облизнув губы краем языка, тихо говорит: – Знаешь, я иногда задумываюсь, кто из нас двоих больше похож на тень: ты, когда сливаешься со стеной, или я, когда стою рядом с братом.       Я резко останавливаюсь на месте, неверующе смотря на трикстера. Он ведь шутит, не правда ли? Но на лице бога не было ничего, кроме задумчиво-печальной ухмылки, будто он только что констатировал удручающий факт. Локи тоже остановился на месте, увидев, что я не собираюсь идти дальше, и устало выдохнул: – Рида, пойдем: нам нужно возвращаться. – Верни свои слова обратно, - резко бросила я, проигнорировав его просьбу.       Одинсон только легко покачал головой, приподняв уголок губ. Я в пару шагов подлетаю к нему и толкаю руками в грудь, заставляя его отступить на один шаг, и выговариваю в лицо слово за словом: – Не смей так никогда говорить. Ты слышишь? Не смей! Пусть этот идиот подавится своими лаврами, пусть задирает свой нос так высоко, как только хочет, и пусть обманывает самого себя сколько его недальновидной душеньке угодно! Пусть его в конце концов стошнит от той слащавой лести, которую в него так усердно впихивают, а потом он наконец долбанется лбом о суровую реальность, когда заглянет в зеркало и станет мыслить здраво! Пусть сам поймет, какой эгоистичной гадостью занимался все эти годы, пусть сам дойдет до всего этого! И я не хочу слышать ни слова о том, что эта самонадеянная, безмозглая туша, состоящая из сплошных пороков, не годная ни на что, пока тебя нет рядом, что этот эгоист, именующий себя любящим братом и героем, превосходит тебя хоть в чем-то, хоть на сотую долю! Не смей!       Я судорожно выдохнула, прикрывая глаза и качая головой, стараясь восстановить потерянное дыхание. Я не хотела говорить так много, не хотела кричать о своем мнении ему в лицо, время от времени стуча указательным пальцем ему по груди. Но остановиться я уже была не в силах… Внутри резко опустело, гнев сошел на нет. Интересно, что теперь сделает Одинсон? Молча уйдет? Назовет меня лгуньей, а речи - лестью? Или же поверит и произнесет слова благодарности, которые говорит так редко? Все еще не открывая глаз и не поднимая головы, я облизываю пересохшие губы и хрипловатым, сорвавшимся голосом говорю: – Пойдем. Нам пора.       Пытаюсь отойти, но Локи хватает меня за локоть, не давая сделать ни шагу. Неохотно открываю глаза и поднимаю взгляд на аса, но не успеваю ничего рассмотреть: Одинсон сжимает меня в объятиях, тем самым скрывая свое лицо. Он ничего не говорит, просто время от времени осторожно, едва касаясь, проводит ладонью по спине или обнимает меня чуть крепче. Я только вновь закрываю глаза и оплетаю руками его шею, утыкаясь носом в плечо. Пахнет магией. Что-то терпкое, обманчиво-сладковатое, но по сущности отдающее горечью, пряное, едва уловимое… Для каждого магия пахнет по-своему, и, честно говоря, я не знаю, какой она кажется для Локи: не спрашивала.       Через пару минут я нехотя отстраняюсь от него и ежусь от холода: в объятиях всё-таки было теплее. Локи смотрит на мои терзания с лукавым прищуром, на что я только закатываю глаза и с улыбкой иду дальше по тропинке, слушая, как под ногами хрустят ветки. Молчание больше на меня не давит, в воздухе царит иллюзия спокойствия и безопасности. Почему только иллюзия? Потому что ни того, ни другого в истинной своей форме не существует и существовать не может по определению: эти понятия или кратковременны, или относительны. Вокруг стоит тишина, так не похожая на нескончаемый гомон привычного Асгардского леса. Животных здесь практически не было: все или сбежали дальше, в самые глухие, затаенные места чащ, или же были отловлены ванами. Зверей пускали на еду или на шкуры, а певчих, не пригодных для употребления в пищу птиц сажали в клетки и выставляли на улицах города. На многих площадях специально были поставлены металлические столбы с крюками, на которые можно было повесить клетку за прутья решетки. Листву на деревьях подсвечивало красноватым цветом заходящее солнце, каждый шаг отдавался в тихом полумраке легким, ласкающим слух гулом. Тропы были путаные, местами заросшие: ими, видимо, нечасто пользовались.       Через десять минут неспешной ходьбы мы вышли на небольшую поляну, окруженную со всех сторон густым лесом. Я прокашлялась в кулак и обернулась, обращаясь к своему спутнику: – Мы, кажется, далеко ушли. Можно возвращаться.       Локи кивнул и сделал несколько шагов в моем направлении, уже собираясь поднять голову вверх и позвать Хеймдалля, как резко напрягся и начал озираться по сторонам. – Ты слышала? – почти прошептал он, все еще бегая взглядом по линии леса. – Что?       Я напрягла слух и тоже начала оглядываться вокруг себя, пытаясь разобрать что-нибудь в вечерней полутьме, но не заметила ничего выделяющегося из общей блеклой картины. Воздух словно наэлектризовался, в атмосфере тяжелым грузом повисло напряжение. Что-то не так… Оборачиваюсь назад, заглядывая себе за спину и вглядываясь в темноту, как рядом раздается громкий возглас: – Рида, в сторону!       Слышится свист, Локи бросается на меня, сбивая с ног, и прямо над моим ухом раздается болезненный крик. Оборачиваюсь на голос и в испуге замираю, чувствуя, как сердце останавливает свою работу на долгие секунды, отказываясь биться в привычном ритме: из плеча трикстера торчала стрела с ярким красно-оранжевым оперением. Одинсон издал тихий стон и отключился, не в силах противиться дурманящему токсину. Я практически чувствовала, как смертоносный яд быстро растекается по его венам, отравляя тело. В землю рядом со мной со свистом вонзается еще одна стрела. Чего я медлю?! – Хеймдалль, открой Радужный мост! – кричу изо всех сил, поудобнее перехватывая тело аса и вынимая стрелу из его плеча. Хуже я ему уже не сделаю, а от длительного пребывания наконечника в крови в организм только попадет больше отравы. Со стороны леса слышатся неразборчивые крики и шум боя: не так далеко мы ушли, как казалось. Рядом с моей ногой появляется еще одна стрела. Хеймдалль, ну же! Поднимаю взгляд и смотрю на пасмурное, заволоченное тучами небо: прямо над нашими головами начинает скручиваться из серых облаков воронка, которая потом расширяется и превращается в столп блистающего огня. Хвала Звездам, Хранитель нас пускает… Через пару мгновений мир вокруг начинает кружиться и разбивается на сотни разноцветных осколков света, слепящих глаза. Звезды, не так часто я обращаюсь к Вам с молитвой. Но сейчас я молю…Пожалуйста, прошу Вас… Пусть мы успеем излечить его прежде, чем яд достигнет сердца. Иначе, клянусь, я последую за ним. Вихрь вокруг засветился ярче, отрывая нас от земли. Краски моста сливались в яркое, мерцающее пятно на фоне темного неба и вкраплений звезд, а гул полета слился со звуком молитвы, слетавшей с моих губ.

***

      Мечусь из стороны в сторону, как загнанное в клетку животное, время от времени останавливаясь на месте, чтобы утихомирить бешеное сердцебиение и рваное дыхание. После того как мы вернулись, Локи тут же отнесли в лазарет и, уверив, что с ним всё будет в порядке, отвели меня во дворец, откуда я благополучно сбежала. Я просто не могла сидеть в четырех стенах: мне было душно, бросало то в жар, то в холод, а от улыбающихся лиц уже становилось тошно. Адриановый яд – это вам не шутки. От него не существует панацеи: единственный способ спасти отравившемуся жизнь – это вывести токсин из тела с помощью магии. В госпитале работала знакомая мне целительница-маг. Сострадающая, честная, мягкая женщина с приятной внешностью и не менее приятным характером, а главное: руки у нее – золотые. Мастер своего дела. Я знала, что могу доверить ей жизнь своего друга, но всё равно не находила себе места от тревоги, выворачивающей душу наизнанку, и выбежала из дворца в заброшенный сад неподалеку от лазарета, где и наворачивала нескончаемые круги. Мешаться под ногами врачевателей не хотелось: у них и так сейчас полно работы, а еще и я влезу. Выяснилось, что армия ванов превосходила по численности ожидания Одина, и посланных им сил оказалось недостаточно. Многие асы погибли на поле боя, еще больше были ранены и возвращены в Асгард, к лекарям, которые сейчас сражаются за их жизни.       Я еще раз посмотрела в сторону госпиталя, до боли прикусывая нижнюю губу. Внутри всё кипело, брыкалось, кричало, доводило меня до дрожи и нервных судорог, а поверх всех этих терзаний леденила душу суровая логика: «Идти туда – по меньшей мере, неразумно». И окончательно ухудшало мое душевное состояние мысль о том, что Локи отравлен ядом из-за меня. Если бы я заметила того чертового лучника, ему не пришлось бы принимать на себя стрелу. Демоны! Не могу! Проклиная все истины, на которых стоит свет, я двинулась в сторону лазарета, на ходу придумывая оправдание своему поведению. Стражники, завидев меня, тут же раздвинули скрещенные копья, пропуская меня внутрь. Я немало удивилась подобному поведению и, благодарно кивнув эйнхериям, вошла внутрь здания. Даже сочиненную легенду втирать им не пришлось.       В лазарете стоял невообразимый гул. Целители бегали из зала в зал, огибая лежащих на полу воинов, которым не нашлось места в палате, повсюду мелькали чаши, флаконы, бинты и толпы снующих по коридорам девушек-врачевателей, которые уже едва передвигали ноги от усталости. В воздухе пахло смертью. Знаете, этот страшный, предвестный гул, царящий в комнате, пропахнущей кровью, стонами и болью? Этот ужас лежащих, умирающих людей, от которого хочется закричать во все горло? Многие называют это состояние хаосом, а раньше и мне так казалось… До дня «Раскрытия имен»… Но не верьте этой лжи. Я богиня хаоса, но не богиня войны, и превосходно знаю отличия раздора от смерти. Хаос – лишь проявление свободы, беспорядок, неподчинение правилам, выход за рамки дозволенного. А этот запах смерти, который я всем сердцем ненавижу, - проявление и закономерное последствие войны, убийства и лжи. Не совмещайте раздор и гибель в одно понятие…       Выйдя из состояния оцепенения от увиденной картины, я поймала за руку пробегавшую мимо целительницу и спросила у нее, где сейчас находится младший принц. Она указала мне направление, назвала номер палаты и тут же скрылась из поля зрения в одном из ответвлений коридоров. Пройдя в нужное крыло госпиталя, стараясь при этом не обращать внимания на крики боли, доносившиеся из комнат, я в неуверенности остановилась у двери в нужную мне палату. Поколебавшись пару секунд, я дрожащими пальцами потянула за золотую ручку и вошла в помещение, прикрывая за собой дверь. Увиденное выбило кислород из легких и пригвоздило меня к месту. В сердце медленно, сантиметр за сантиметром, начали всаживать кинжал. Не может быть… В маленькой комнатке на койке мирно лежал Локи, вокруг которого столпилось пятеро целительниц, прижимающих к лицу ладони или платки. Кто-то рыдал навзрыд, кто-то молча смотрел на неподвижного принца, шепча себе под нос что-то неразборчивое. Нет… – Он…? – невольно слетело у меня с губ.       Лекари тут же обернулись в мою сторону, изумленно распахивая заплаканные глаза. Одна из них, взрослая женщина, сохранявшая относительное спокойствие, подошла ко мне и тихо проговорила: – Нет. Пока нет. – Пока? – Принц умирает, - спокойно пояснила врачевательница, чем вызвала пару всхлипов у себя за спиной. – Почему вы не вывели яд? – едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, спрашиваю я. – Для этого нужна магия, – помотала головой женщина. – А никто из нас этим искусством не владеет, – она показала рукой на стоявших рядом девушек. – Как же Эйр? Я же видела ее в лазарете, совсем недавно! Целительница-маг! – Эйр покинула нас. Она отправилась к Звездам два дня назад.       За спиной женщины послышалось еще пара протяжных завываний. Я только схватилась за голову, лихорадочно вспоминая, как нужно выводить Адриановый яд. Нужно было сразу сюда идти! Времени и шансов было бы значительно больше! Я быстро подошла к изголовью кровати и, взяв попавший под руку стул, села рядом с койкой. – Что вы делаете? – возмущенно спросила у меня женщина. – Я могу извлечь яд. Принесите какой-нибудь сосуд из металла и снимите бинты с раны. Мне нужна будет ваша помощь.       Лишних вопросов никто задавать не стал: одна девушка побежала за чашей, пара других стали снимать повязку с плеча Локи. Краем глаза я заметила, как одна из них нарисовала пальцем очертания звезды у себя на сердце и, всхлипнув, поблагодарила Мироздание, что у нее на душе не будет ответственности за смерть сына Одина. Так вот в чем причина непрекращающихся рыданий! Я стиснула зубы и сжала в руки в кулаки, не веря собственным ушам. Дело не в скорби по умирающему богу, а в нежелании брать грех на душу и терпеть наказание от Царя Асгарда! Какое гадкое, низкое, скользкое лицемерие! Захотелось отряхнуться от этих ощущений или высказать всё это молодой врачевательнице в лицо, но пока этого делать всё же не стоило. Мне еще нужна их помощь.       Пока целительница бегала за сосудом для яда, я закатала рукава до локтя и присела ближе к трикстеру, вглядываясь в его лицо. Бледное, бледнее обычного, на лбу проступила испарина, ежесекундно он морщился или сильнее жмурил глаза. Дыхание было очень тихим, почти незаметным, венка едва уловимо пульсировала под моими пальцами, лежащими у него на шее. Даже не вздумай умереть, бог обмана…       Наконец прибежала запыхавшаяся девушка с серебряной чашей и подала ее мне в руки. Я подставила ее под багрово-рыжую рану с рваными краями и попросила целительниц всеми силами удерживать сына Одина на месте. Одна из девушек на мою фразу судорожно вздохнула, но перечить ни одна не стала: три вцепились в плечи принца, две – в ноги. Я невольно поежилась, представляя, какой ад сейчас начнется для трикстера… Извлечение яда Адрианы – это дикая боль, по своему ужасу сравнимая с агонией. Пару раз вдохнув и выдохнув, я начала читать заклинание и чуть не сбилась на первой же строчке: тело аса выгнулось дугой, а комнату заполнил страшный крик. Врачевательницы вокруг меня усилили хватку, стараясь удержать вырывающегося Локи в лежачем состоянии. Я продолжала читать заклинание и следила, как из раны вытекает капля за каплей ярко-оранжевая жидкость и с гулким звуком ударяется о дно чаши. Одинсон продолжал биться, дергаясь то вправо, то влево, а крик не прекращался ни на мгновение. Я бросила еще один взгляд на рану - из нее уже по большей части сочилась кровь, но я чувствовала, что внутри еще осталась отрава. Нужно было выгнать всё до конца. Силы уже начали подводить, руки дрожали, а по телу разливалась усталость - мне элементарно могло не хватить энергии на полное излечение трикстера. К горлу подступала тошнота, слова заклинания, которые я уже повторяла по третьему кругу, еле срывались с губ. Еще немного и яда не останется совсем… Ну же… Через пару мгновений я обрываю заклинание и касаюсь пальцами раны, пытаясь почувствовать наличие токсина в крови. Но внутри чисто. Отдаю чашу ближайшей ко мне девушке и, обессилев, откидываюсь на спинку стула, прикрывая глаза и едва слышно прошептав, что яда в теле больше нет. Целительницы расслабленно выдыхают, кто-то смеется, одна женщина даже умудрилась потрепать меня по плечу и сказать пару слов благодарности. Простите, конечно, дамы, но я это делала отнюдь не для вас…       Отвечать что-либо я сейчас была не в силах: меня трясло, как в лихорадке, ладони вспотели, ровно дышать не получалось, а всю магическую энергию выкачали без остатка, и теперь сердце неприятно вибрировало и саднило, будто сейчас стукнет в последний раз и замолкнет. Я не могла ни пошевелить рукой, ни открыть глаза: впервые в жизни на меня накатила подобная усталость, которой пугают маленьких магов. Еще в детстве отец рассказывал мне легенду, как в древности наказали самого первого из колдунов. Наш «прародитель» был властолюбив, горд и тщеславен и вздумал подчинить себе законы Мироздания. Звезды увидели его намерения и наслали проклятие: неудавшийся поработитель мог использовать магию только в строго определенных количествах. Не знав о наложенном ограничении, маг попытался произнести заготовленное заклинание, но когда закончил его читать, на него нашла изнурительная усталость, сердце забилось реже, и он умер. С тех пор был провозглашен Первый закон магии: ты используешь ровно столько, сколько тебе дано, иначе повторится проклятие Звезд. Понятное дело, есть объяснение более логичное и правдоподобное, чем старая сказка: на преображение мира вокруг уходит энергия, и если попробовать задействовать больше сил, чем у тебя есть, то заклинание начнет использовать энергию не магическую, а физическую. Органы перестают функционировать, сердце останавливается, и ты умираешь. Всё просто. Но не менее удручающе. Если бы в Локи было на пару капель больше яда, то я бы погибла. Нет, не прервала бы заклинание, не остановилась бы, а долечила бы его до конца и только тогда погибла бы…       Когда я открыла глаза, то увидела, как девушки что-то обсуждают в стороне на повышенных тонах. Из их разговора мне удалось понять, что в лазарет прибыло еще десять тяжело раненых воинов, и они выбирают, кто останется присматривать за «чудом спасенным» принцем, а кто отправится на помощь целителям. Я прокашлялась, привлекая к себе внимание, и предложила свою кандидатуру в качестве наблюдателя за состоянием здоровья Одинсона. Всё равно я уже не засну этой ночью… Если даже и захочу спать под утро, то еще одна койка здесь есть. Врачи переглянулись между собой и изъявили свое согласие, напоследок сообщив, что в лазарет заходили Царь и Царица Асгарда (которых они побоялись пустить) и, объяснив, где можно будет найти лекарей, если что-то пойдет не так.       Поудобнее устроившись на стуле, я перевела взгляд на Локи, всё еще не приходившего в себя. Когда я закончила произносить заклинание, то он резко замолчал, расслабился и никаких признаков сознательной деятельности более не подавал, так что узнать, что с ним сейчас творится, не представлялось возможным. Я вернула на место приспущенные бинты и накрыла бессознательного бога лежавшим рядом одеялом. Он все еще не был до конца исцелен: его то бил озноб, то прошибал пот, и я всё не могла понять, жарко ему или холодно. Время от времени он морщился, приглушенно стонал или судорожно сжимал руки в кулаки, цепляясь за ткань простыни. К горлу подступил душащий ком, будто кто-то решил закупорить дыхательные пути пробкой из отчаяния и страха за чужую жизнь. Пара минут промедления, и всё могло бы закончиться иначе… Судорожно вдыхаю воздух и кладу ладонь поверх руки Локи, пытаясь разжать его кулак, что со временем удается. Беру его за запястье и переворачиваю кисть ладонью вверх, переплетая при этом пальцы. Прикрываю глаза и пытаюсь успокоиться, но все попытки привести мысли в порядок обрываются на корню, когда хоть на долю секунды вспоминаю образ трикстера, кричащего в агонии.       В какой-то момент я чувствую, как Локи чуть сильнее сжимает мою руку, и стоявшую в полутемном помещении тишину нарушает шепот: – Рида?       Я открываю глаза и смотрю на очнувшегося бога, пристально вглядывающегося в мое лицо. Он собирался приподняться, но я только мягко положила свободную руку на его здоровое плечо и тихо проговорила: – Лежи. Тебе сейчас лучше не вставать. С Адриановым ядом шутки плохи.       Локи покорно расслабляется, возвращая себе лежачее положение, и кладет руку себе на лоб, явно пытаясь вспомнить, что произошло. – Адриановый яд? – наконец выдохнул он, переводя на меня взгляд. – Он был в стреле?       Я кивнула головой и, глубоко вздохнув, спросила: – Как себя чувствуешь? Только честно. – Сносно, – пробормотал, нахмурившись, ас. – Как лекари извлекли его?       Я усмехнулась и, облизнув губы краем языка, с ехидством ответила: – Кто-то, похоже, подзабыл, что у него в друзьях имеется маг, который им, засранцем, сильно дорожит. – Так это была ты?       Я еще раз кивнула, посылая трикстеру вымученную улыбку. Бог перевел озадаченный взгляд с моего лица на наши сцепленные руки и едва слышно произнес: – Рида, у тебя рука дрожит.       Я хотела было вытащить кисть из хватки, но Одинсон вцепился в мою руку, не желая отпускать. Я опустила голову вниз и нехотя пробормотала: – Устала. – Пока читала заклинание?       Ком в горле стал ощутимей в разы и теперь затруднял дыхание. Еще немного, еще одна капля в чашу весов, и я просто задохнусь. Я сглотнула и хрипло ответила: – Ага. – Рид, ты обессилела. Нельзя тратить столько… – Локи, ты чуть не умер! – срываюсь я на крик, прерывая реплику аса. – Опоздай я хоть на минуту, и тебя бы уже не было!       Поднимаю взгляд на лицо трикстера, встречаясь с изумленными темно-зелеными глазами. Младший принц пристально разглядывал мое лицо, будто видел в первый раз. Через секунду я узнала тому причину: – Богиня хаоса умеет плакать?       Удивленно распахиваю глаза и провожу по мокрой щеке рукой, неверующе рассматривая блестящую влагу у себя на пальцах. Я даже не поняла, когда слезы полились из моих глаз нескончаемым потоком. Не было никакой истерики или завываний. Я просто почувствовала, как соленые капли стекают со щек и подбородка, оставляя дорожки на коже. Последний раз я по-настоящему плакала в детстве, когда умирал отец. После этого максимум, который видели мои глаза, - это слезы боли, выступавшие на несколько секунд и испарявшиеся так же быстро, как и появлялись.       Я только сокрушенно покачала головой, как бы извиняясь за собственную слабость. Через мгновение мне на лицо ложится рука, аккуратно стирающая слезы со щек большим пальцем. – Не надо… Я ведь еще жив всем назло, – с улыбкой в голосе шепчет Одинсон, успокаивающе сжимая мою ладонь одной рукой, а второй мягко проводя по волосам. Я тихо ухмыляюсь и прикрываю глаза, вдыхая полной грудью пропитанный лекарствами воздух. – Спасибо, – добавляет он через несколько секунд. – Не стоит, мы в расчете. Ты меня заслонил, а я тебя вылечила - всё честно.       Локи тихо смеется и говорит, заставляя кровь бежать по венам чуть быстрее, а мою улыбку расползаться чуть шире: – Я благодарю не за исцеление… А за Тора, давящегося лаврами… – Мисс Эмбертон!       Я вскидываю глаза на агента, о котором на время умудрилась забыть. – Вы что-то говорили?       Коулсон ухмыляется на мою реплику, явно наслаждаясь недоумением, отразившимся на моем лице. – Я спрашивал, хотите ли вы узнать, зачем мы привезли вас сюда из Нью-Йорка?       Я утвердительно кивнула головой, всё еще пребывая в некотором состоянии транса, не в силах прийти в себя от воспоминаний. Агент Щ.И.Т.а достал из-за спинки своего стула папку с файлами, откуда вытащил пару листов и начал говорить, сверяясь с информацией, напечатанной на бумаге: – Знаете, пять лет назад у нас произошел инцидент, о котором мы предпочли забыть за неимением улик и доказательств. В пригородной зоне Нью-Йорка был обнаружен странный кругообразный рунный узор, который наша лингвистическая группа, одни из лучших профессионалов в мире, просто не смогла перевести. Образовался он там вследствие всплеска неизвестной нам энергии. Вот, взгляните. – Коулсон достал из прозрачно-зеленоватой папки фотографию и бросил ее на стол. Знаете, мне безумно не хотелось на нее смотреть. Достаточно уже было временного отрезка «пять лет назад», слов «пригород Нью-Йорка» и «рунный узор». Я уже прекрасно понимала, о чем пойдет речь, и из-за этого осознания в груди разрасталось липкое чувство страха. Чуть дрожащей рукой тянусь к фотографии и хватаю ее пальцами, несколько секунд разглядывая выжженный на песке след Радужного моста. С невозмутимым видом бросаю ее обратно и спрашиваю, пожимая плечами: – И? – И мы нашли кое-что еще. Женщина, вторая группа крови, резус-фактор положительный. – Вы нашли там женщину? – состроив непонимающее лицо, уточняю я. – Мы нашли там кровь женщины, – поправил меня Коулсон. – Искать по подобным данным человека в Нью-Йорке еще хуже, чем искать иголку в стоге сена. Понятное дело, что мы легко могли бы провести сравнительный анализ, но для этого бы понадобились пробы крови всех женщин города.       Я ухмыльнулась. – Непростая задачка. – Да, затруднительная, – согласился агент. – Но вот, что интересно.       Коулсон выдержал паузу и вытащил из папки еще несколько файлов. – Происшествие в больнице №152. Поиски закончились провалом. Но мы смогли найти там крайне интересную личность по имени Эндрю Смит. Ничего не хотел нам рассказывать. Крепкий орешек, хочу признаться. Подтвердил свое участие в этом деле, но не описал ни внешности разыскиваемой особы, ни отличительных черт. В итоге у его коллег мы выяснили, что наш многоуважаемый заведующий травматологии раньше работал в центре помощи больным амнезией. И угадайте, что мы там нашли?       Коулсон приподнял бровь, пристально наблюдая за моим лицом. Я только поджала губы, чувствуя, как сердце больно бьется о ребра, и безразлично пожала плечами. Агент бросил прямо мне под нос еще одну фотографию довольно хорошего качества, на которой красовалось мое лицо в крупном плане. Я раздраженно цокнула языком и откинулась на спинку стула, сверля Коулсона презрительным взглядом. Нет, ну а смысл притворяться хорошей девочкой, если меня все равно раскусили?       Мужчина подался вперед, сцепляя руки в замок и говоря не привычным для него тоном предостережения и угрозы: – У нас сейчас есть масса поводов засадить вас за решетку, мисс Эмбертон. И срок вашего заключения будет напрямую зависеть от обвинения, которое мы вам предъявим. А их много. Сопротивление властям, сокрытие важной информации, фальсификация диагноза амнезии. – Коулсон на некоторое время замолчал, вглядываясь в мое лицо. Интересно, а как они узнали о подделке моего диагноза? Мозг мой просканировали? Тогда понятно, почему у меня так болит голова… – И на десерт у нас убийство двух человек, – протянул агент и, щелкнув языком, достал из папки пару бумаг. Ну что еще?! Ему вышеперечисленного мало?! – Но мы отдалились от темы, – как-то наигранно-жизнерадостно сказал агент. – Изначально стоял вопрос о причине вашего скоропостижного переезда из Нью-Йорка. И о причине вашего пребывания здесь, – Коулсон резко замолчал и впился в меня взглядом, будто ожидая от меня чего-то. В голове появилась странная, но весьма приятная мысль, отдающая чем-то сладковатым на языке. – Вы сказали, что это не тюрьма, а исследовательская база? – пропела я елейным голосом.       Агент кивнул. По моему лицу расползлась довольная усмешка. Они до сих пор не посадили меня в клетку только потому, что… – Вам от меня что-то нужно, – скорее утвердила, чем спросила я. – Нам нужна информация. Не о вас, – вскинул руки Коулсон, заметив, что я уже недовольно сморщилась и собиралась что-то сказать. – Мы до сих пор вас не трогали и не предъявляли обвинений потому, что вы вели себя, как добропорядочный гражданин Соединенных Штатов: все налоги уплачены, даже счета за квартиру приходят в назначенный срок, мы проверяли. Но у нас появился еще один гость неизвестного гражданства, от которого мы уже не знаем чего ожидать. Родина неизвестна, совершаемые поступки не поддаются нормальной логике. – Что вам нужно конкретно? – поторопила я агента в надежде пропустить нудную прелюдию. – Так вы уже согласны? – с ехидцей спросил меня мужчина.       Я только закатила глаза на его реплику. Как будто у меня есть альтернатива. – Если вы не предъявите обещанных обвинений, то я готова помочь. Но я не могу ничего сделать, пока не пойму, в чем заключается моя задача. – Вы должны его найти. – Кого «его»? Информация есть? Имя, внешность?       Коулсон молча передал мне фотографию, которую до этого держал в руках. Я быстро пробежалась взглядом по картинке и почувствовала некую двоякость своего состояния. С одной стороны, на мои плечи будто резко обрушилась гора поступков моего прошлого, не дающих мне покоя последние пять лет жизни. С другой, я словно вынырнула из-под толщи воды, стянула со своего лица надоедливую, лживую маску, под которой пряталась долгое время. Из-под притворного лика научного работника начала проглядывать богиня раздора, чья натура, честно признаться, мне гораздо роднее. Я по-старому, привычно, широко улыбаюсь, предвкушая предстоящую авантюру. – Когда начинаем? – с нетерпением, проскальзывающем в голосе, спрашиваю я, изгибая бровь дугой и щуря глаза. Размашистым движением кидаю бумагу на стол - одетый в мидгардскую рубашку и джинсы, улыбаясь немного наивной, глуповато выглядевшей улыбкой, с фотографии на меня смотрел Тор Одинсон.