Его лучший экспонат

История завершает свой виток на пепелище. В темных очках Снарта отражаются умирающие уже языки огня, гаснут искры, не долетающие до неба. Из кровавого побоища дом Алленов превращается в пожарище, и Лен думает, что именно сейчас готов разделить любовь Мика к всеразрушающему очистительному пламени. Он думает, что, возможно, не так уж ошибались те, кто в средние века придумали инквизицию, но усмехается от этой мысли как-то не слишком весело. Циско молча гладит Хартли по спине и, пересчитывая его позвонки, старается смотреть только в глаза Рэтэуэю, а не в сторону догорающих стен и того, что под ними. У Хартли вокруг огромных зрачков прожилки цвета брусничного сока (лучше бы он просто плакал, ей богу), а молчит Циско, потому что понял за несколько последних минут: Рэтэуэй его не слышит и по губам читает не особенно хорошо. Рамон чувствует пальцы, вцепившиеся намертво в ткань его "очередной идиотской футболки", и понимает, что никто из них не может поверить: все закончилось. То есть, действительно - все. Из наушников айпада, свисающих с шеи, льется что-то неуместно бодрое, вроде очередного хита Леди Гаги - и от этого ситуация кажется еще более ирреальной, чем есть на самом деле. Снарт, похоже, единственный из них, кто не испытывает ни физического, ни морального дискомфорта из-за случившегося. Он поворачивается к Циско и одобрительно кивает, сканируя парня через фирменный прищур. От Лена пахнет гарью, крепким табаком и чем-то, напоминающим первые ночные заморозки. А еще от него пахнет опасностью, угрозой, от которой ребятам из СТАРлабс, по хорошему, стоит уносить ноги. Но все они слишком устали, и это худо-бедно тянет на коротенькое перемирие. - Неплохо сработано, пацан. Циско поддерживает еле держащегося на ногах Хартли и, ощущая его неровное сердцебиение между ладоней, старается думать, что поступил правильно. - Разве нам не надо уходить? Типа с места преступления и все такое? - равнодушно спрашивает Рамон, на что Лен только сильнее кривит губы в своем обычном стиле "вы такие глупые, маленькие и смешные". Правда, Циско сейчас наблюдает больше за тем, как его подошвы оставляют гранитные штрихи сажи на асфальте; кажется, та же сажа застряла в горле плотным комом. - Полиция не станет вмешиваться, хозяйка дома жива, никто ведь не пострадал... официально. - А, ну да. Круто, - бормочет Циско. У Снарта ледяные глаза, ледяная пушка и, если вскрыть ему ребра, наверняка окажется ледяное сердце. "Капитан Холод", - мысленно фыркает Рамон и ему становится капельку легче. - Думаю, в отсутствие Флэша в городе вскоре станет поспокойней, - про Кейтлин Снарт не говорит ни слова, и с его стороны это практически может считаться тактичностью. - И кстати, о спокойствии, - он щелкает пальцами перед носом Циско, привлекая внимание, - Оставь-ка лучше в покое мою сестру, пацан. Это звучит вполне доброжелательно, хотя общий смысл "иначе я заморожу твои яйца и сыграю ими в снежки" и плавает на поверхности. Циско поспешно кивает, вслушиваясь в хриплое дыхание Рэтэуэя, щекочущее ухо. Говорить о том, что Лиза Снарт - последний человек, который его интересует в этот момент, Рамон как-то не решается. Впрочем, кажется, Леонард Снарт в кои-то веки доходит до всего сам. - Удачи, ребятки, - хмыкает он и, не дожидаясь ответного "до свидания", уходит куда-то, где маячит знак "кирпич". Циско не провожает Снарта даже взглядом. Хартли дергает его за рукав, и Рамон кивает: - Пора домой. Они медленно ковыляют в сторону СТАРлабса; спину Рамону жжет так, как будто до нее дотянулись голодные языки пожара. Он знает, чей взгляд ощущает, как фантомную боль в позвоночнике, но... Хартли шумно пытается вздохнуть, борясь с накатившим удушьем, и Циско понимает: с собственным чувством вины он будет справляться позже. *** Это похоже на все ее кошмары и на все ее жуткие мечты, вперемешку расцветающие в голове последние месяцы. Кейтлин прислушивается к своим ощущениям и думает, что ее тело, наверное, уже разлетелось пеплом, а сознание вот-вот догорит и последует за ним. Но минуты шуршат в голове, расползаются прочь - и все остается по-прежнему. Первое, что чувствует Кейтлин, даже не свое (все-таки еще существующее) тело - а чужие пальцы, обвившие запястье. Гостем номер два оказывается удушье. Сноу резко втягивает в себя спертый воздух, принуждая полыхающие легкие работать на пределе возможностей. Это помогает... ненадолго. Третьим приходит Осознание - эдакая злая фея, которую забыли пригласить на праздник, и которая все равно явилась на него с не самыми благими намерениями. Когда глаза Сноу привыкают к тусклому полумраку, а ощущение собственного тело возвращается, она понимает: это ловушка. Потолок нависает так низко, что даже на корточки подняться невозможно, и Кейтлин не видит, но каким-то образом чувствует, что поблизости полыхает пламя. Воздуха, кажется, становится меньше с каждым вдохом, по гортани словно прошлись теркой, а осыпавшейся известки во рту больше, чем уместных тут молитв. А еще рядом лежит Барри Аллен, вцепившийся в ее руку мертвой хваткой. С губ Флэша срывается смешок, слишком громкий для такого крохотного пространства, в котором они заперты. - Кажется, нам обоим не повезло с друзьями... Кейтлин молчит и думает, что чудовищам вообще не положено иметь друзей. Им положено умирать - и это будет засчитано как "хороший конец". Им не стоит надеяться на то, что кто-то придет спасти их. Если бы Флэш мог сбежать, его уже тут не было. Очевидно, даже его кошачья удача сегодня взяла выходной, и он здесь, держит ее за руку так, как держатся за самое драгоценное, что есть в жизни. Кейтлин не может определиться, какая смерть лучше: в одиночестве или в компании с Барри. Она всегда думала, что смерть станет возвращением к Ронни, что, наплевав на все законы и отрицание всех религий, они просто отыщут друг друга на той стороне. Кейтлин чувствовала, что он где-то там, думала, что рано или поздно откроет запертую дверь, и это будет не страшно... Сейчас ей кажется, словно ее несколько раз ударили в ту дверь лицом и бросили на пороге, оставили захлебываться кровью из разбитого носа, затекающей в горло. - Тебе не страшно? - их с Флэшем по-прежнему разделяет расстояние в две вытянутые руки длинной, сократить его они не пытаются. Кейтлин отрицательно дергает головой, но понимает, что вряд ли Барри может это увидеть. - Мне заслуженно, - странно отвечает она, но почему-то думает, что Аллен все прекрасно понял. Пальцами свободной от его хватки руки Сноу ощупывает след на шее; то ли укол, то ли поцелуй по-прежнему жжется, когда она проводит по нему ногтями. - Это ведь был Циско? Ты его имел в виду, когда говорил, что мне "не повезло с друзьями", - он вспоминает провалы глаз Рэтэуэя и вздрагивает: нет, Хартли не смог бы. Подушечки пальцев Барри мягко поглаживают линии бьющегося пульса и, странное дело, это успокаивает ее, как хорошая доза кодеинового сиропа. Жизнь становится полупрозрачной, и если бы где-то был свет, он сочился бы сквозь нее, как сквозь линованный лист бумаги. Но вокруг них темно-серая, графитная темнота, которая вот-вот прорвет этот листок. - Он боялся тебя, - у Барри голос такой же мягкий (обманчиво мягкий?), как и его прикосновения. Он говорит "боялся" так, как будто это должно служить оправданием. Кейтлин думает, что, пожалуй, так оно и есть. - Мне кажется, ты не слишком удивлена? - он усмехается, - Насколько можно судить в темноте. - У Циско был повод бояться. *** Пока они составляют списки мета-людей, оценивают риски, пытаются вычислить хоть какие-то закономерности, Кейтлин чувствует себя несчастной и пытается спрятать это в работе. Она еще не подозревает, что успеет найти Ронни (чтобы похоронить снова, на этот раз - окончательно), успеет научиться работать без указаний Харрисона Уэллса, не подозревает, что Хартли станет единственным, кого с натяжкой, но можно будет назвать другом и, конечно, не подозревает о том, что на вакансию героини Централ-Сити высшие силы уже назначили ее, не спросив. Кейтлин погружается с головой в исследования, глушит ими боль утраты, даже не думая о том, что существовать в роли человека ей остаются считанные часы. Это начинается, как легкое недомогание; Кейтлин шугается от малейших сквозняков, пытается натянуть рукава до кончиков пальцев, а переругивания Циско и Хартли вызывают у нее не притворную злобу. К вечеру ее практически трясет, но Кейтлин упорно думает, что это простуда и нервы, когда всматривается в свое отражение: нездоровая бледность, тени под глазами и... седина? Сноу дрожащими пальцами подцепляет прядь, чтобы получше разглядеть выбеленные волоски. А потом переносицу стискивает приступ ледяной боли, как будто она залпом проглотила пинту мороженного. Кейтлин сползает на пол, вокруг ее тела по кафелю расцветают морозные узоры... Приходит она в себя о того, что кто-то активно трясет ее за плечи. Впрочем, "приходит в себя" - громко сказано. Скорее ее тело начинает жить по каким-то своим законам, не прислушиваясь к намерениям самой Кейтлин. Ее тело смыкает руки вокруг шеи Циско, который все это время пытался растормошить Сноу. Ее тело смотрит на друга чужими глазами-кристаллами, в которых Рамон видит одинокую холодную смерть, совсем не такую, какую он желал бы для себя. Ее тело вытягивает чужое тепло жадно, как пустынное растение пьет воду из почвы. Прикосновения Кейтлин оставляют на смуглой коже уродливые пятна, распускающиеся подтеками чернил, и боли на самом деле почти нет, только онемение и страх. Страх накрывает Циско с головой, утаскивает на дно, напевает колыбельную из пульсаций крови в ушах, и нет сил сопротивляться его нежной и железной одновременно хватке. Кейтлин не думает ни о чем, ее здесь считай и нет, но ее тело нежится от чужой жизни, перетекающей в него, и это чувство похоже на сытость после голодовки длинной в жизнь; на лучи весеннего солнца, скользящие по кожи; оно похоже на неподдельное счастье, вколотое внутривенно. Но Кейтлин выбирается из-под непрозрачного стекла и возвращается к власти очень вовремя... или не совсем. Она прижимает руки, которыми только что убивала друга, к груди и отлетает к противоположной стене, борясь с желанием вернуться и завершить начатое. В голове обморожением проступает образ, мелькнувший в зеркале: белоснежные волосы, чужие из-за исказившего их голода черты, дерганные, напоминающие попытки взлететь движения. Циско смотрит на нее с таким ужасом, что Кейтлин невольно прячет лицо в ладонях, спасаясь от этого, отчаянно пытаясь спасти от чудовища, которое решило проснуться именно так. Оно бьется где-то внутри, беснуется в каждой клеточке по отдельности и всем ее телом, и Кейтлин не знает, что делать - просто вжимается лопатками в стену и чувствует в глазах мелкое ледяное крошево вместо слез... Они не говорят о случившемся никому, хотя Кейтлин и уверена, что Хартли своими мозгами доходит до того, какая именно кошка пробежала между Сноу и Рамоном. А потом возвращается Ронни, и Кейтлин впервые после взрыва ускорителя кажется: все, наконец-то, станет хорошо. Ронни надевает ей кольцо на палец, Ронни обнимает ее, дает чувство безопасности, Ронни, в конце концов, каким-то образом усмиряет ее силы; рядом с ним голодный монстр сворачивает между ребер сытым котенком и не рвется наружу, ломая Кейтлин изнутри. Они шутят, что слова про "огонь и лед" теперь имеют самый прямой смысл; они смеются, когда Хартли изображает рвотные позывы при виде очередной порции милостей от Ронни и Кейтлин; они ловят робкие улыбки друг друга поцелуями в уголки губ с такой осторожностью, как будто пытаются поймать ладонями хрупкую бабочку. А потом Ронни умирает во второй раз, и Кейтлин погребает под снежной лавиной вернувшегося проклятия. Она видит свое чудовище, отражающееся в испуганных глазах Циско, и понимает: ничего не изменилось. *** - Не знаю даже, зачем все это рассказываю... тебе. Барри фыркает, а Кейтлин ловит себя на мысли, что хотела бы сейчас видеть его глаза. Почему-то ей кажется, что сейчас в них больше человеческого, чем безумного. Она никогда не узнает, была ли права на счет этого. Но голос у Барри все так же мягок, и слушать его приятней, чем собственное хриплое прерывистое дыхание. - Ты просто хочешь быть услышанной прежде, чем умрешь, и ты знаешь это, Кейтлин. - А чего хочешь ты? - срывается с языка Кейтлин, и только сказав это, она осознает, насколько неудачно выбрала вопрос. Барри стискивает ее запястье почти до боли и смеется так, что становится ясно: с выводами о его не безумии она порядком поспешила. - В этой комнате погребены произведения искусства стоимостью в целое состояние. Знаешь, Кейтлин, - ее имя звучит как-то особенно, мурлыкающе, чуть протяжно, - Многие бы сказали, что уже достигли всего, чего могли бы хотеть... - Но не ты. - Уже поняла, что я всегда не особенно был похож на всех? - в его тоне проскальзывают злые нотки; так должен чувствоваться яд, растворенный в дорогом бархатистом вине - лишь каким-то невнятным привкусом, который при этом портит все впечатление от общей гаммы. Кейтлин собственным ядом давится, предпочитая промолчать. Она думает, что возможно, Флэш прямо сейчас метнется к ней и свернет ей шею и что, возможно, это будет лучшая смерть, чем та, которая предстоит им сейчас. Более быстрая. - Я не так уж многого хотел за всю свою жизнь. Вытащить отца из тюрьмы, например, - он вздыхает, и Кейтлин чувствует, как утекает отмеренный им кислород, песчинками в почти опустевших часах. - ...и тебя, - добавляет он негромко, и Кейтлин твердо намерена сделать вид, что не расслышала последнего. - Почему тогда твой отец все еще в Айрон Хайтс? - Потому что, когда я стал Флэшем и пришел в его камеру, он сказал, что не хочет иметь ничего общего со мной и предпочел остаться за решеткой. Он выдает эту фразу практически спокойно, но где-то на последнем слове голос чуть вздрагивает, и Кейтлин слышится в нем те же интонации детской обиды, как тогда, когда речь зашла о Хартли. Тем не менее, Генри Аллен все еще был жив и относительно цел, а, как уже стало ясно, в ситуациях с Барри подобное было чем-то из ряда вон. Кейтлин тоже до сих пор не вырвали сердце из груди. Похоже, у тех, кто попадает под "хочу" Флэша - особые привилегии. Пока Сноу взвешивает этот факт внутри горсткой алмазной пыли, рассыпая доводы разума на ветер, Барри слабо стонет и, Кейтлин чувствует, как он дрожит и передает эту дрожь ей. У нее внутри осыпается белый пепел, у него - гаснут последние искры электричества. Так они должны умирать? - Твои силы скоро вернутся. Сыворотка блокирует их, но быстро расщепляется в организме... - И что ты планировал делать потом? - интересуется Кейтлин. На мгновение ей приходит в голову, что Флэш может быть безумен настолько, что сам обрушил на них потолок, лишь бы заполучить ее - "экспонат" - в свою странную коллекцию. - Сделать так, чтобы ты не захотела уходить. - Плохой был план. - Какая разница, если в конечном итоге я получил то, что хотел? - и его улыбку Кейтлин не видит, но каким-то образом чувствует. Она вообще чувствует его чуть лучше, чем может считаться нормальным, она даже почти понимает его безумную логику - не на уровне разума, но чем-то другим. Кейтлин думает, что если Барри сейчас скажет: "Мы похожи", она не станет спорить. Но Аллен молчит, они оба молчат, и Кейтлин прислушивается к этому убаюкивающему молчанию, пропитанному гипоксией. А вот насчет ее сил, Флэш, судя по всему, оказался прав: внутри уже уже шевелится что-то, чудовище поднимает голову и принюхивается к теплому и живому телу поблизости... Кейтлин по привычке пытается стряхнуть с руки браслеты чужих пальцев, но Барри не дает этого сделать, наоборот, каким-то образом умудряется притянуть ее ближе. Теперь Кейтлин почти что может видеть его лицо - мраморную посмертную маску, каким оно кажется в полумраке. - Все хорошо, Кейтлин. - Я могу тебя убить, - цифра "девять" неуверенно елозит в голове, готовая уже смениться на следующую за ней. Барри снова фыркает по-зверинному, и осторожно касается ее щеки, очерчивая огненные спирали вокруг скул. У Кейтлин горит кожа, и кажется, весь лед, что есть в ней сейчас расплавится, превратится в пар от чего-то, что есть в этом человеке и что пугает и притягивает ее одновременно. - Кейтлин, - ему, определенно, нравится называть ее по имени, перекатывать его на языке, - У меня больше половины костей в теле переломано, пробито легкое и, кажется, что-то еще из органов задето. Мое тело восстанавливается быстро, но... Вряд ли я смогу протянуть достаточно, чтобы выбраться отсюда. - Я могу убить тебя, - повторяет Кейтлин, чувствуя, как чужое дыхание щекочет ей губы. Вот только на этот раз это звучит скорее как предложение. Она делает новый резкий вдох и кроме гари чувствует другой запах - тяжелый, солоноватый... - Вот я и начал собирать коллекцию прекрасного оружия, - усмехается Барри, - И ты - ее лучший экспонат. Единственный. В его поцелуе действительно слишком много собственнического, жадного, стремящегося к ней. Он проводит языком по ее небу и, Кейтлин чувствует крошечные искры тока, проскальзывающие куда-то внутрь. У Барри стремительно холодеют губы, но он не отстраняется и ей не дает - гладит по макушке скорее по хозяйски, чем с нежностью. У Кейтлин на языке вкус чужой крови и ощущение, что по телу запускают волны тока, все сильнее и сильнее с каждым разом. Она завершает этот странный поцелуй (спасение? прощание? заявление прав на нее?) и отстраняется, скользя пальцами по оледеневшему лицу. У Барри заиндевевшие ресницы, а глаза, наверное, все такие же - безумно-зеленые. Кейтлин с преувеличенным спокойствием закрывает ему веки и освобождается из застывших объятий. Жизнь Барри внутри нее, разливается теплом по телу и... чем-то большим. Кейтлин смотрит на свои слишком часто дрожащие руки и понимает: часть Флэша останется с ней навсегда. *** - Гидеон, покажи мне все упоминания Барри Аллена. - Ноль упоминаний. - Все упоминания о Флэше. Компьютер послушно выводит на экран сотни статей, и в большинстве из них фигурирует девушка в сапфировом костюме с эмблемой молнии на груди. Харрисон Уэллс недолго хмурится, но лицо его проясняется, когда он узнает черты под маской. - Что ж, мисс Сноу, - усмехается он, - это неожиданный ход. Тем не менее, партия продолжается.