Вернусь в десять, любимый
Луи знал, что это значит. Он знал это, ведь с детства его мама рассказывала ему, как это бывает, когда у тебя есть эта надпись, а у твоей половинки — нет. С первой секунды ты знаешь, что когда-нибудь ваши жизни оборвутся в один момент. С первой секунды ты знаешь, какие слова станут роковыми для твоего соулмейта, и с самого начала ты пытаешься судорожно целовать пересохшие губы, будто в последний раз, боясь, что вот-вот они произнесут то самое, что выжжено на запястье и что пытаешься содрать наждачкой, бесшумно роняя соленые капли слез в ванной. Пять лет он кровоточил словами, не умолкая ни на секунду, лишь целуя сухими губами свое личное небо, подаренное ему судьбой, не давая ему произнести тех самых слов, которые должны были убить их. Пальцы путались в кудрях цвета топленного шоколада, и в такие моменты, когда они вдвоем лежали на помятых любовью шелковых простынях винного цвета, он думал о том, что Гарри никогда не скажет это, просто не посмеет бросить его одного в этом чертовом сером мире, оставляя на месте дышащего моря лужу с умирающими китами в ней. Луи часто лежал, раскинувшись на белом ворсистом ковре в их гостиной, смотря снизу вверх на улыбающегося Гарри, который сжимал в своих руках пакет с ароматными мягкими пряниками, и Томлинсон навсегда запомнил то, как пахнет его кудрявый мальчишка. Он пах рождественскими пряниками. В такие минуты он любил рассуждать, чувствуя нарастающую боль и першение в горле, оправдывая их, ну, а слезы в уголках глаз — просто вода, просто его море выходит из берегов реальности, на несколько секунд забывая о буквах на бледном запястье. Луи брал у Бога взаймы побольше времени с Гарри, стараясь каждую секунду дарить ему вместе с гвоздиками, которые тот так любил, а Томлинсон — ненавидел, но постоянно покупал три штуки, чтобы его мальчик радовался и улыбался, как маленький ребенок. Им было чуть за двадцать, они с трудом могли лечь спать, пытаясь утонуть в друг друге навсегда и вслушиваясь в тихое дыхание, измученное бурными часами, летевшими через года. Пять лет он мог кричать о том, как море в его сердце тихо воет, скуля от боли, играя волнами на капиллярах и разливаясь в животе, заставляя задыхаться от безмерной любви. В тот день закат разорвал пустоту горизонта, разливаясь алой краской по небу, и Луи точно знал, что ему конец. Он пришел домой из магазина с полной сумкой еды, а на самом верху пакета лежала пачка с любимыми пряниками Гарри. Тот вышел, поправляя свой шарф и подошел к нему, нежно целуя в губы и прикрывая глаза, будто бы пытаясь подарить Гарри самые последние тяжелые минуты своего пребывания рядом с ним. Луи знал, что Гарри должен уйти, поэтому, аккуратно поставив пакет на пол, страстно впился в сухие губы, искусывая их в кровь и чувствуя, как его слезы скатываются по щекам. Он слышал тихое шипение из-за того, что соль теперь разъедала небольшую ранку на губе Стайлса. — Мне пора идти. — И во сколько ты вернешься? — никогда. — Вернусь в десять, любимый, — прошептал он, убивая внутри Луи все, что было не убито до: киты задохнулись от нехватки кислорода в луже соли. Он почувствовал, как его выбрасывает из этой реальности, перепонки лопаются от звенящей тишины дома, когда Гарри сильно хлопнул дверью, и все, что теперь мог чувствовать Луи — боль и пустоту на запястье, с которого, будто раскаленным железом, вывели эти буквы. Но теперь это не спасало, потому что словами можно выстрелить оглушительнее, чем из револьвера. Разрывающая пустота квартиры, в которой еще остался легкий аромат неуклюжего мальчишки, которому было чуть за двадцать, убивала с каждым днем все больше, простыни пахли любовью, но теперь — сигаретами. Чашки из-под горячего чая впитали в себя запах водки, потому что время шло, а Луи не мог забыть того самого Гарри, которого нашел в поисках зазывного счастья и который больше не вернулся домой. Пакет с пряниками давно засох, но лакомство все равно хранилось на полке, но здесь, в их квартире, больше не пахло Гарри. Его море слишком скучало по теплым большим рукам Гарри, в которых тонуло горячее сердце Луи, оно выло после стольких лет разлуки и неведения, и Томлинсон, стремясь за поцелуем к небу, теперь не жил, а просто слонялся по миру, выискивая в толпе ту самую детскую улыбку и ямочки, в которых можно было утонуть.но, не найдя, кровью разразились руки, в ладони лезвие взяло своё начало.
Киты в нем умирают вечером, чтобы в последний раз согреться лучами заката.