Враг напротив врага

      — Ты вообразил, что тебе всё позволено, — Ханамия по обыкновению растягивал слова, но сейчас он делал это ещё более явно — подбирал на ходу выражения покрепче, чтобы до Киёши дошло. Вывести его из себя в эту минуту было главной задачей. И, кроме того, было очень любопытно посмотреть на его реакцию. — Хочу, чтобы ты наконец понял: тебе позволено только то, что позволяю я. Если бы я не хотел — ты даже не прикоснулся бы ко мне. Ни сейчас, ни тогда.       — Я знаю, — Киёши, казалось, совершенно не удивился. Выражение его лица осталось таким же спокойным и дружелюбным. Ханамия в который раз невольно восхитился его выдержкой. — Но ты забыл главное — ты позволил.       — И ты так уверен, что я не сделал это специально? — Ханамия внезапно понял, что ему нечего ответить. Логично объяснить всё случившееся он не мог. Тем более, объяснить это Киёши. Эта сволочь снова улыбалась, кося под дурачка.       — В общем, да, — ответил Киёши, резко разворачиваясь в его сторону. Ханамия инстинктивно отпрянул, но в последний момент взял себя в руки, застыв. Ему было интересно, что скажет этот придурок. И было больше времени, чтобы выпутаться хотя бы из словесного спора. Киёши вёл себя так, словно они давно вместе и у них всё уже решено. И Ханамия злился, потому что не мог это опровергнуть, в первую очередь — для себя самого. Он слишком долго и много думал о Киёши, чтобы отринуть все мысли о нём, ухмыльнуться, забыть и идти дальше.       — Да что ты? — Ханамия нервно скривил губы. — В таком случае хотелось бы тебе сказать, что у тебя самая хреновая логика и вообще с мозгами не очень. Бедный Киёши, как тебе, должно быть, тяжело жить с такими оптимистичными и идиотскими мыслями.       — Можешь говорить что угодно, но, если бы у тебя был какой-то умысел, ты бы просто не позволил трахнуть себя, — фраза прозвучала достаточно жёстко и прямо, вызвав всплеск раздражения своей рассудительной логикой, которая вроде бы никогда не была сильной стороной Киёши. Или Ханамия просто плохо его изучил? — И твой стояк, и то, как ты кончил подо мной, — лучшее тому подтверждение.       — Физиология, не больше, — выдохнул Ханамия в бешенстве. Киёши хотелось разорвать на куски. — По большому счёту, думал просто посмотреть на тебя в деле.       Киёши непонятно хмыкнул и неожиданно притиснул оторопевшего Ханамию обеими руками, вжимая его лицом в своё пальто.       — Не дёргайся, — поспешно предупредил он. Ханамия молча напряг мышцы, пытаясь отстраниться, но его держали слишком крепко для того, чтобы освободиться одним рывком, и слишком бережно, чтобы тратить силы по максимуму. От пальто Киёши пахло дождём и слабым запахом сандала. — Можешь говорить, что хочешь, просто замри ненадолго. И не стоит портить.       — Что? — прошипел Ханамия с такой ненавистью, что даже сам испугался за свой рассудок. В этот момент он был больше, чем когда-либо, близок к каким-нибудь неадекватным действиям, которые могли повлечь за собой необратимые последствия. Запах Киёши забивал ноздри, раздражал и мешал думать, а тело, словно издеваясь, хотело жить по своим законам, наплевав на здравый смысл.       — Всё, — твёрдо произнёс Киёши, и Ханамия, хотя и не видел в этот момент его лица, точно знал, что эта сволочь улыбается. — Всё, что ты пытался уничтожить. И до сих пор пытаешься.       — Ненавижу пафосные фразы, — процедил Ханамия, задыхаясь, хотя воздуха уже хватало. — Мне трудно дышать, идиот.       — Сейчас будет ещё труднее, — предупредил его Киёши, ослабляя хватку, а в следующий момент накрыл губы Ханамии своими, целуя уже по-настоящему, как тогда, в раздевалке. Ханамия на несколько минут выпал из окружающей действительности и очнулся лишь в тот момент, когда почувствовал боль в собственных пальцах, впившихся в жёсткую ткань пальто на спине Киёши.       — Просто молчи, — предупреждение в его голосе заставило Ханамию прийти в себя. Он отдёрнул руки, понимая, что уже безнадёжно поздно и Киёши теперь, радостно лыбясь, будет свято уверен в том, что победил его. И, конечно же, придурок тотчас же это подтвердил.       — То, что я хочу сделать с тобой, — не для этого покоя. Здесь слишком тихо и много пространства вокруг, — Киёши уткнулся губами куда-то ему в висок, обдавая тёплым воздухом, отчего шея Ханамии покрылась гусиной кожей.       — Отвали, — Ханамия сам поразился, как хрипло и жалко прозвучал его голос. — Вали нахер отсюда, пока я не убил тебя. Или не сломал вторую ногу.       — Даже не думай, что у тебя что-то получится, — Киёши положил ладонь на затылок собеседника. Ханамии показалось на миг, что его зажимают в очень надёжные тиски гильотины, из которых невозможно вырваться. — Я и так был слишком терпелив. Теперь всё будет по-другому. И ты не избавишься от меня.       — Это ещё почему? — Ханамии показалось, что вместе с ним самим всё вокруг недоумённо замерло, силясь понять самое паршивое и несвязное объяснение в мире.       — Ну, мы же в общественном месте, — Киёши уже откровенно нёс какую-то чушь, и Ханамия мог дать палец на отсечение, что он делает это специально. — Пусть даже нас никто не видит, но возможность появления посторонних удержит тебя от резких движений.       — Тогда какого хрена ты лапаешь меня в этом самом общественном месте?       — Не могу удержаться, — честность в голосе Киёши вызывала желание нервно расхохотаться и позвонить психиатру. Правда, Ханамия не был до конца уверен, для кого именно пришлось бы его вызывать: Киёши просто сводил с ума своим идиотизмом. И целовался тоже неплохо. Более чем.       Самое нелепое было то, что это был совсем не идиотизм, а чётко продуманная линия поведения, и Ханамия об этом знал. Может, ему в какой-то момент и хотелось бы польстить себе тем, что Киёши запал на него, что показал слабость и признал своё поражение. Но ведь нихера! Никакого поражения или, тем паче, унижения этот кретин не чувствует, а только сидит, лапает за задницу и строит из себя тонкую натуру и невъебенного романтика. И думает, что Ханамия на это купится.       — Сейчас я должен зарыдать от умиления и броситься тебе на шею, заливая слезами куцее пальтецо?       — Не стоит, — Киёши словно не замечал яда в обращённых к нему словах. Он поднял руку, проведя ладонью по щеке побледневшего Ханамии, которому показалось, что ему дают долгую, с оттяжкой пощёчину, от которой встаёт. — Я же просил тебя помолчать. Просто закрой рот и хоть однажды будь… — Киёши задумался, словно подбирая подходящее определение.       — Только не говори «самим собой», а то меня стошнит ненароком, — осклабился Ханамия, из последних сил цепляясь за сомнительный сарказм, как за спасательный круг. Видимо, эта хитрая сволочь специально притащила его в такое мирное и спокойное место, чтобы выбить почву из-под ног и заставить расслабиться. А с Киёши Теппеем расслабляться нельзя ни на секунду, ни в коем случае.       — Не буду, — улыбнулся Киёши, а Ханамии снова показалось, что сердце застряло где-то в глотке, мешая дышать. — Ты терпеть не можешь банальностей, хотя живёшь по их законам. Поэтому просто сделай вид, что ты их игнорируешь с величественно-презрительным видом. Ужасно мне нравишься таким. И не только таким.       Он снова притянул к себе Ханамию, дыша куда-то ему в щёку.       — Только ты можешь произносить совершенно не связанные между собой фразы и надеяться, что вокруг такие же идиоты, которые тебя поймут, — Ханамия чувствовал, что почва из-под ног уходит всё быстрее, и торопился хоть как-то обезопасить свои позиции, пусть и без варианта выиграть.       Киёши был слишком тёплым и близким, и Ханамии внезапно захотелось переиграть всё их знакомство, чтобы не было так невыносимо трудно нащупывать способы общения. Это как идти по минному полю с завязанными глазами и точно знать, что безопасного пути на ту сторону нет.       — Что будем делать? — негромко произнёс Киёши и тут же продолжил: — Можно поехать ко мне.       — Нет уж, — скривился Ханамия, радуясь, что хоть в этом может высказаться так, как ему хочется. — Терпеть не могу чужие дома. Ко мне. Матери не будет дома до завтра.       Смотреть на недоверчивое и радостное удивление, застывшее в глазах Киёши, было приятно. Было похоже на то, что придурок и хочет верить Ханамии, и опасается.       Правильно опасается.       Ханамия, прищурившись, обвёл взглядом пруд и жёлто-красные деревья вокруг, листва которых придавала им сходство с небольшими кострами. Словно кто-то разложил эти костры вокруг скамейки, отрезая им путь назад, туда, где у Ханамии ещё холодная голова и трезвое восприятие мира, а у Киёши — здоровое колено и та же раздражающая до бешенства улыбка.       Взгляд Ханамии, по привычке зафиксировав окружающее, вернулся к Киёши, который молча смотрел на него.       — Ладно. Сегодня закат слишком хорош для того, чтобы ты смог испортить мне настроение, — Ханамия временно решил если не выбросить белый флаг, то хотя бы просто слегка отступить, заманивая противника вглубь на свою территорию. Или, по крайней мере, так думать. — Мне холодно.       — Я мог бы предложить тебя согреть, но, боюсь, ты воспримешь это излишне резко, — сообщил Киёши совершенно ровным тоном, но наблюдательный Ханамия заметил, как в его зрачках мелькнуло опасное выражение, которое всегда так возбуждало. — Поэтому я больше не буду ничего предлагать. Только делать то, что считаю нужным. И ты мне это позволишь.       — Мечты всегда убивают остатки мозга, Киёши, особенно если его количество изначально внушало жалость, — ухмыльнулся Ханамия. — Но попробуй. Может, я смогу иногда делать вид, что мне это нравится.       — Знаешь, не сомневаюсь в этом ни на йоту, — Киёши запустил большие ладони под куртку и свитер Ханамии, осторожно проводя по спине. Ханамия замер, впитывая в себя эмоции от этих новых прикосновений. — Никогда в тебе не сомневался. Может, потому сейчас мы нарушаем личное пространство друг друга, не испытывая по этому поводу особого смущения или неловкости?       — Говори за себя, — прошипел Ханамия, вжимаясь в тёплые ладони на своей коже.       — А я что делаю? — засмеялся Киёши. — Давно хотел сидеть с тобой вот так. Близко.       — Ну-ну, — последнее слово всё равно должно было остаться за Ханамией. Так удобнее. А потом всегда можно сделать вид, что тебя прервали, заткнув самым тривиальным способом.       Поцелуй вышел слишком напористым с обеих сторон. В нём вообще было много всего «слишком». Ханамия никогда до этого не был жаден до тактильных ощущений, но сейчас его трясло от эмоций и предвкушения ночи. Странно и неожиданно для себя было сделать не слишком приятное открытие, что его так заводят только прикосновения Киёши.       И раз до утра ещё чёртова прорва времени, то можно объявить небольшое перемирие.       Отдышавшись, Ханамия лицемерно посетовал про себя, что насчёт перемирия он, конечно, поторопился. Что бы между ними ни было, но утром в любом случае наступит время снова идти на штурм. С Киёши можно только так.       Костры окружали со всех сторон. Бежать было некуда, да и не очень-то хотелось.       В конце концов, как уже говорилось, сидеть напротив Киёши и молчать, многозначительно усмехаясь, было чертовски приятно. Дальше будет ещё веселее, уж Ханамия об этом позаботится.       А пока по абсолютно неподвижной глади пруда плыли яркие жёлто-красные листья.