Airports

На этот раз все начинается со слова «скука». Мэттью фыркает. Единственное, что удерживает его от того, чтобы не начать орать от ужасающей скуки, это наличие спящего тела рядом — и это тело не любит, когда его будят, особенно по ночам, и особенно, когда это не очень-то уж и необходимо. Мэттью уверен, что Доминик сможет спать даже во время землетрясения — Доминик спорит и говорит, что уже так делал. Единственным удобством в самолете является ладонь, накрывающая его собственную, и голова, лежащая на его плече. И тот факт, что на этот раз у него есть пара работающих наушников, поэтому ему не придется впустую потратить три с половиной часа своей жизни. Проходит десять минут — кажется, что прошел час. Мэттью не хочет возвращаться. Этого не хотят те, кто бежит от реальности, думает Мэтт, те, кто не желает сталкиваться с определенными вещами и людьми. Этого не хотят те, кто скучает по случившемуся приключению; по кому-то, в кого потенциально могли влюбиться. Он смотрит на ладонь в своей руке, которая держит так крепко, что кажется, будто он никогда не позволит ему сбежать. Мэттью закрывает глаза. Второе утро в Стамбуле предстает в его мозгу размытым пятном: он помнит, как проснулся, как спорил с Домиником. Помнит походы по магазинам, много вина. Вспоминает свои слова. Смеется. (— Что? — Что «что»? — Почему ты так на меня смотришь? — А ты как думаешь? — Мы с тобой оба знаем, что я отказываюсь признавать свою способность думать. Говори прямо, Мэттью, не заставляй выщекочивать это из тебя. — О- ради всего святого, я просто тебя не понимаю, Доминик, с твоим гребанным голосом, который ты никогда не повышаешь, и твоими дурацкими предположениями- пожалуйста, постарайся хотя бы раз обратить внимание на то, что тебя окружает. — Какого черта- куда ты собрался-) Это правда забавно, как всего лишь неделя может изменить твое будущее — статус твоих отношений, список пережитых тобой вещей, твое настроение. Забавно, как в присутствии определенного человека ты можешь быть раздраженным и расслабленным — забавно, как этот кто-то заставляет тебя ощущать себя в комфортной безопасности лишь с помощью пары рук. Мэттью улыбается. Его руку сжимают чуть крепче. (— Ты меня игнорируешь? — Нет, с чего бы? — Потому что ты даже на меня не взглянул ни разу- — Я, что, в самом деле похож на человека, которому есть дело до того, как ты- — Черт возьми, Мэттью, послушай себя, что я сделал- — Ты не сделал ничего, и в этом- — Это все из-за ужина, да, если это так, то я надеру тебе твою мелкую паршивую- — Нет, не из-за ужина, понятно, и когда тебе в следующий раз захочется пообниматься, было бы неплохо перед этим сказать мне, и помнить об этом на следующее утро!) Эту историю он бы не предпочел рассказывать, правда. Он бы предпочел ее проживать, снова и снова. Мэтт почти смеется над собственными мыслями: пять (плюс еще один) дней, проведенных вместе в этом городе — и он уже начинает говорить как отец, когда тот влюбился в его дорогую маму. От представленной картины он вздрагивает, однако в эту же секунду вспоминает детали их первого дня в Стамбуле. Запах вина и сигарет почти невесом, но зато он может чувствовать вкус пыли на своих губах. Вид на Галатскую башню до сих пор сверкает всполохами на внутренней стороне его век, и Мэттью вынуждает себя отказаться от осознания того, что он сейчас сидит в самолете. В общем, происходит все вот так: Они спорят («Что ты имеешь в виду- Мэттью, стой!»), и Доминик следует за Мэттью, пока не теряет его из виду: улицы Бейоглу переполнены, выступивший на ладонях пот заставляет его нервничать. Он думает о том, что если не найдет Мэтта в ближайшие пять минут, то не сможет найти его до конца дня — или года, мысленно добавляет он — и Доминик думает. В какое место Мэттью- это что, книжный магазин? Конечно же, он здесь, и Доминику приходится чуть ли не силком вытаскивать его оттуда на улицу, чтобы поговорить. Он объясняет, что он никогда не осознавал, и Мэттью говорит ему, что его обидело не это — его обидело то, что Доминик ничего не запомнил, и когда Доминик спрашивает, было ли ему хорошо, Мэттью молчит. Однако, это все равно ответ. Поэтом следующее, что делает Доминик, этого хватает его за руку, говорит, что у них есть план, которому они должны следовать, и что ему понравится Большой базар. Мэттью растерян, он не понимает, что происходит, но потом складка между его бровей исчезает, он качает головой и смеется. (Кстати, Большой ему базар ему и правда понравился) Когда они возвращаются в отель (после поездки на автобусе, которая оказалась весьма… интересной и, опять же, с кучей народа), Мэттью говорит, что ему нужно сходить к одному человеку. Или даже к двум людям, добавляет он и позже исчезает прочь, и Доминик думает, что подрочить (и принять душ) будет очень неплохой идеей — особенно сейчас, когда он остался один. — Дамы, — говорит Мэттью, неловко стоя в дверях. Кейт удивленно приподнимает брови. Лив начинает смеяться. Мэттью спрашивает ее, почему она смеется каждый раз, как его видит — ответом Лив становится еще один смешок, после чего она говорит, что он слишком сильно старается быть нормальным, со своими напряженными плечами и суетливо размахивающими руками, что это выглядит странно. Она говорит ему успокоиться, что все в порядке и он может расслабиться. Кейт хихикает, когда он облегченно выдыхает. И он рассказывает им. Говорит о том, что обычно он не чувствует подобных вещей — такую ярость, такое раздражение, такую потребность в заботе и ласке — и объясняет им, что произошло, чего он хочет, как он растворяется в глазах другого человека, когда теряет дар речи. Лив начинает вновь невольно хохотать, и Кейт прикрикивает на нее («Лив!»), отчего та замолкает. Мэттью выгибает бровь, глядя на девушку. — Это так очевидно — вы двое не так близки, но вместе с тем вы самые близкие друзья, что я встречала, — объясняет она, — и Дом по природе своей постоянно тебя обнимает, а прямо сейчас он, наверное, стонет твое имя, засунув руку в штаны- («О, Мэттью», — стонет Доминик в душевой кабинке их номера, достигая оргазма) и я думаю вы должны просто, знаешь, поговорить. Ты ведь это делаешь лучше всего? Говоришь. — Да, о вещах, о которых мне комфортно говорить. Эмоции не входят в этот список. Также, смею тебе напомнить, что мы не — это случилось прошлой ночью. А ты говоришь так, словно я влюблен в него последний год. — Разве нет? Мэттью замолкает. Дорога до их номера чересчур сбивает его с толку, нервирует его, и звук — это та песня, про которую ему говорил Доминик? В ту секунду, как его карточка проскальзывает в кодовый замок, и Мэтт открывает дверь, его челюсть буквально оказывается на полу, из-за стоящего перед ним Доминика, поющего знакомую ему песню в одном лишь повязанном на бедра полотенце и, по всей видимости, не ожидающего Мэттью от слова совсем. Не ожидающего ли? После этого все было как-то сумбурно. Что Мэттью помнит, так это покрасневшего Доминика, выключившего музыку и отправившегося переодеваться в ванную. Чувствуя усталость и невыносимый голод, Мэттью решает, что он заслужил свой сон, и сходит в душ завтра утром. Он не думает, что Доминик скоро вылезет из ванной, поэтому переодевается, выключает свет и ложится в постель. Затем он чувствует присутствие другого тела рядом. Заткнуть свои мысли становится еще труднее. А потом Мэтт снова ощущает руки, обнимающие его за плечи, обвивающие его талию, и почти что облегченно выдыхает. — Прости, — бормочет Доминик в его затылок. — Я должен был понять еще утром, сказать, сделать что-нибудь. Но с тобой правда очень уютно, — усмехается он и прижимается губами к шее Мэтта. Мэттью хватает его руку прежде, чем проваливается в сон. Он просыпается в той же самой удобной и по теплому уютной позе. Так все и начинается, правда, именно так Мэтт находит себя прижимающимся к боку Доминика каждый раз, как они слушают гида, садящимся рядом с Домиником за каждым ужином, целующимся с Домиником у какой-то стены старого, изолированного ото всех помещения. Освещение просто изумительное: различные оттенки оранжевого, и музыка — она постоянна, как чувство счастья, которое испытывает Мэттью каждый раз, как Доминик целует его в щеку, в уголок губ, в угловатое плечо, в элегантные изгибы костяшек его пальцев. И он отвечает на поцелуи, потому что он молод, потому что когда они сидят на скале с видом на океан, он узнает, что мама Доминика умерла от рака груди, потому что он может влюбиться в него, так как Доминик говорит, что влюбляется в него. Действительность на борту самолета не очень радостная, но Мэттью засыпает, перекидывая руку через плечо Доминика, укладывая голову на светлую макушку, пытаясь сгенерировать тепло и нежность (здесь холодно даже для него). Доминик улыбается во сне, так же, как и Мэттью. (Доминик забывает в их номере камеру, а Мэттью оставляет там книгу — и кажется забавным то, что они возвращают их, приезжая в тот же город и останавливаясь в том же номере спустя пять лет, за исключением того, что в этот раз карман куртки Доминика прожигает одна маленькая красная коробочка)