Обернись во тьме

К завтраку Эллина спустилась в совершенно смешанных чувствах, которые посещали ее за годы учебы в университете. Казалось, что ей предстоит не обыкновенный прием пищи, включавший в себя скромные блюда, приходившиеся ей совершенно не по вкусу, а целый экзамен на выдержку, учтивость и умение вести себя так, чтобы тебя никто не заметил. И можно было сказать, что начинался он успешно: Эллина осторожно взяла миску с рисовой кашей, успевшей немного подгореть, и заняла свой мирный уголок у самого окна на большую веранду, у которой две зрелые полные женщины, пышащие отменным здоровьем, смотрели куда-то вдаль и о чем-то мирно беседовали. Эллина привыкла читать за столом, теперь же ее привычке не осталось места. Читать было нечего, кроме выцветших лозунгов на противоположной стене, эдаких пережитков советского прошлого, гласивших четко и ясно: «Мойте руки перед едой» и «Чистота — залог здоровья». Поэтому Эллина покосилась в раскрытую газету своего соседа, которую тот внимательно изучал с увеличительным стеклом, а именно разворот с календарем посевных работ. Осилив два абзаца с подробным описанием предполагаемых погодных условий будущей весны, она поняла, что это чтиво ее только утомляет, и теперь же принялась украдкой рассматривать всех присутствующих, заодно ища взглядом Галину Васильевну. Ее не оказалось ни в общем зале, ни среди тех, кто толпился у входа и книжных шкафов, ни на скамейке в мокром от ночного дождя скверике. И нельзя сказать было, что мир в одночасье стал другим. Он был тем же. Только чего-то не хватало, не хватало какого-то одного кусочка пазла на самом видном месте. Ее не было, и на душе от этого становилось неспокойно. — Девушка, — кто-то осторожно коснулся локтя Эллины, отчего по ее спине пробежали мурашки, — А вы не Эллина? Она обернулась. Невысокая женщина с короткой стрижкой в зеленом халате, по всей видимости, одна из медработников, заглядывала ей в глаза, вокруг которых собрались маленькие тонкие морщинки. — Эллина, — тихо сказала девушка. Нехорошее предчувствие покрыло желудок морозной коркой. — Вас Галина Васильевна попросила подойти, — ответила та, пытаясь понять, знает ли Эллина, о ком идет речь, — Она очень хотела, чтобы вы ее навестили. Поможете мне с подносом? Галина Васильевна лежала в стационаре и читала, но тут же убрала книгу, когда Эллина вошла к ней с завтраком и свежим чаем. Она слабо улыбнулась и попыталась приподняться в постели. — Элечка, вы пришли! — ахнула Галина Васильевна, и голос ее приобрел былую силу, — А я-то думала, вы так заняты, что совсем забыли обо мне. — Как я могла о вас забыть, — равнодушно ответила Эллина. — Ну, что вы, думаете, я не понимаю, что у вас столько своих дел и забот? Вы девушка молодая, красивая, и я вам совершенно ни к чему, но все равно я ждала вас. Сама не знаю, почему. Эллина неопределенно кивнула и поставила поднос на столик перед пациенткой. В палате было светло от огромного окна, с рамы которого свисала полоса малярного скотча. Да и стены были белые, с голубоватым свечением, потрескавшиеся, но вполне опрятные и чистые. — Что с вами? Что-то серьезное? — осторожно поинтересовалась Эллина, присаживаясь на табурет подле кровати. Вопрос был задан скорее для поддержания разговора, чем из беспокойства, однако Галина Васильевна и вовсе просияла: — О, нет, надеюсь, все в порядке. Сердечко иногда… Такое уже раньше бывало. Наверное, через пару дней все будет как прежде. Нет, Эля, вам неинтересно будет слушать про здоровье. Моя Полина никогда не любила эти разговоры. Она очень ранимая девочка. Боится крови, тут же может упасть в обморок. Вы, наверное, тоже чувствительная? Эллина не могла сказать, что ее пугала кровь, болезни и смерть. К ним она относилась с хладнокровием. Ее не приводили в ужас странного вида насекомые или злые собаки, незнакомцы и пьяные. Хотя Эллина и жила в перманентном состоянии тревоги, сказать, чего именно она боялась, могла едва ли. — Да, случается, — вздохнула девушка. Галина Васильевна не сводила с нее своих усталых глаз. Ей хотелось говорить, и Эллина чувствовала эту жажду общения, но справиться с ней самостоятельно не могла. — А что этот молодой человек? — спросила тогда та. Эллине потребовалось время, прежде чем она наконец поняла, кого имела в виду ее собеседница. Степан. Что сказать ей, Эллина не знала. Позавчера она желала ему сгореть, вчера он внимательно слушал ее и даже не издевался, а сегодня, к примеру, она его еще не видела. Но что-то внутри заставляло Эллину хотеть и не хотеть этой встречи. — Он очень…милый, — просто сказала Эллина, стараясь, чтобы ее улыбка не выглядела слишком натянутой. — Да, вы правы. Прекрасный мальчик. Вот же хорошо вышло, что вы познакомились! На лице Галины Васильевны засияла такая счастливая и добрая улыбка, что Эллина не могла спокойно на нее посмотреть. Кто знает, чем вот-вот обернулась бы ее болезнь, но так спокойно и легко вести сейчас себя в такую минуту могла, пожалуй, только Галина Васильевна. Колючий комок остановился в горле Эллины. Она старалась проглотить его, подавить, но он не отступал, а наоборот, колол сильнее и нестерпимо мешал. Эллина отвела взгляд и посмотрела в окно, на темный хвойный лес, который тянулся по всему горизонту и стремился вверх, в небо. Вот она, стена, которая укрывает их здесь от этого беспокойного мира. Которая делит напополам мир Галины Васильевны и Полины. Которая делит мир Эллины на суету и покой. От волнения руки ее задрожали, а пустой стакан выскользнул из пальцев, со смачным звоном разбившись вдребезги. Эллина немедленно вскочила со своего места и тут же стала собирать рассеянные кусочки стекла, но Галина Васильевна немедленно одернула ее. — Нет, Элечка, не стоит… Я вызову медсестру, она поможет собрать. Вы же можете пораниться, а кровь вы не переносите… Я сейчас. Я позвоню Светлане… Светланой оказалась рослая жилистая медсестра с желтоватым оттенком кожи и темными волосами, забранными в пучок. Без раздражения, без недовольства, она собрала осколки в совок и, сделав шаг назад, выбросила в урну. — Что-нибудь нужно? Что-нибудь беспокоит? — тихо спросила медсестра. — Нет, ничего, я в полном порядке, — заверила ее Галина Васильевна, — Спасибо большое. Медсестра ничего не ответила, только поджала полные губы, еще раз пробежалась взглядом по палате и скоро вышла, прикрыв за собой дверь. — Хорошая женщина, — почему-то сказала Галина Васильевна. Эллина покосилась на дверь. — Вы ее знаете? — спросила она. — Не могу сказать, что мы знаем друг друга, но доводилось общаться, — сказала женщина и закашлялась. Эллина хотела было встать, чтобы принести воды, но та лишь отмахнулась, — У нее своя беда, у этой Светланы. Ее дочь после развода с мужем совсем сошла с ума. Представляете… Умерла в психиатрической больнице. Девушка до крови прикусила губу. Самой ей совершенно не хотелось умирать, тем более, в психушке. Но почему-то Эллина невольно думала о том, что было бы, произойди все это с ней. Как бы жила с этим мама? Папа? Сестра, в конце-то концов… — Я вас расстроила? — Галина Васильевна обеспокоенно посмотрела на свою юную гостью, — Простите меня. Сама не знаю, что говорю. Она с сожалением вздохнула. — Конечно, вам не нужно забивать себе всем этим голову. Вы молодая, вам надо жить и радоваться. А все эти рассказы… Дай бог, чтобы вы никогда с этим не столкнулись. Идите, я вас задержала. — Но… — хотела было возразить Эллина, но женщина не дала ей договорить: — Идите. И постарайтесь, пожалуйста, не думать о грустном раньше времени. Ступайте, передохните немного, а потом возвращайтесь. Ну, если хотите, конечно. — Я приду. Обязательно, — твердо ответила Эллина, — Если я вас утомила, я отойду, — и она улыбнулась. Ей хотелось, чтобы этот уход был ее решением освободить больного человека от своего назойливого присутствия. Ей хотелось быть заботливой. Ей хотелось быть нужной. Но это по-прежнему почти никак не выражалось ни в ее облике, ни в поведении. А показывать это естественно, без наигрыша, без подражания собственной матери, которая обычно жалела свою болезненную тетю, страдающую то артритом, то сахарным диабетом, почему-то никак не получалось. Пытаясь отвлечься от мучительных мыслей, Эллина забралась в кресло на закрытой веранде, по глаза завернувшись в мягкий оранжевый плед. Обычно ее спасали книги. Теперь, за их неимением, она взяла со стеллажа журнал о путешествиях и мгновенно погрузилась в поблекшие фотографии африканских пустынь. Пустыни мало занимали Эллину, но огромная фотография во весь разворот привлекла ее внимание. Изучив ее, она собралась было перевернуть страницу, как вдруг спокойствие это было нарушено вихрем, ворвавшимся в двери веранды. — О, вот ты где, а я ищу тебя полдня! С этими словами Степан рухнул в плетеное кресло напротив. Вытянув ноги на журнальный столик, он с хитрой улыбкой посмотрел на Эллину. — Что читаешь? — «Мир путешествий», — ответила Эллина, поглядев на обложку журнала. — Забавно. Есть там что-нибудь о Европе? Ты знаешь, когда я был в Хорватии, там такие виды, дух захватывает. Тебе бы понравилось… — Ты что-то хотел? — мягко переспросила девушка. — Да нет, ничего. А, впрочем, есть мыслишка, — с этими словами Степан наклонился к Эллине и тихо добавил, — Пойдем сегодня вечером куда-нибудь? Услышав это, Эллина рассмеялась. Она так давно не слышала собственного смеха, что даже сама невольно удивилась ему. — Куда? В лес? — бросила она, — Или так, по дорогам бродить? — Нет, — покачал головой Степан, — Тут по вечерам жизнь какая-то кипит. Играет музыка. Все радуются. Эх, под «Самоцветов» зажжем? — предложил он и тоже громко рассмеялся. — Я не умею танцевать. — Я научу. — Я не люблю все эти сборища. — Врешь. Я же вижу, по глазам твоим вижу, как ты заскучала и как тебе хочется новых впечатлений. Ты по ним совершенно изголодалась за все это время. Она хотела возразить ему, но так, чтобы он почувствовал, какую глупость он предлагает им совершить. Сходить на дискотеку для пенсионеров, тем более, когда ей совсем не до танцев? Бред, ну какой же это бред? — Ты… Да ты… — она выбирала слово, которое было бы поострее, однако издали послышались поспешные шаги. — Эллина? Где Эллина? — кричал санитар в зеленом халате, распахивая все двери по долгому широкому коридору, — Эля? — спросил он, подойдя к Эллине и взяв ее холодную руку своей, сухой и теплой, — Это же вас зовут Эля? Та испуганно осмотрела врача и слабо кивнула. Ей отчего-то стало жутко. И очень захотелось, чтобы это была всего лишь очередная шутка Степана. — Тут такое дело… — протянул он и вдруг нервно кашлянул, — Галина Васильевна умерла. Эти негромкие слова грянули громом посреди тишины коридора, а Эллина так и замерла в опустошенной растерянности. Сначала ей показалось, что это дурацкий сон, который вот-вот оборвется, а потом — что ей послышалось, и что никто не умер, и вообще никто не говорил ни о какой Галине Васильевне. Однако санитар находился здесь, искал он для чего-то именно Эллину, а теперь объявил трагическую новость почти спокойным голосом. — Как…умерла? Вы… Вы что, так шутите? — прошептала она, чувствуя, что голос тут же сорвется, скажи она то же самое, но на полтона громче. Санитар покачал головой. — По-вашему, я могу шутить такими вещами? — Но… Но почему… Вы… Меня… — Она говорила о вас. Буквально за несколько минут до того… Как все произошло. Она называла вас Эллиной, но это сначала, а потом постоянно звала вас… Эля. Эля, да. — Но что же… Что же ее родственники? — А вы ей, простите, кто? Эллина растерялась. — Я… Ей… Да так, никто. Мы иногда завтракали вместе и… — Странно. Очень странно, что человек так много говорит о том, кто ему, как вы сказали, никто. — Но она же должна была что-то сказать о родственниках? Санитар задумался. — Да, она очень жалела что давно их не видела. Говорила про внучку, про сына, но часто вспоминала именно ваше имя. Эллину лихорадило. Только она привыкла к мысли, что смерть отступает от этой земли, что здесь люди восстанавливают силы и здоровье, как вдруг она вырвала победу в свои цепкие лапы и заставила мир глуши содрогнуться от своей силы и неминуемости. Они шли по коридору вперед. Молча, растягивая неловкую паузу, не зная, что сказать, но оба знали, что сказать что-то было нужно, и оттого им было странно и неудобно за самих себя. — Может быть, вы хотите войти… — предложил санитар точно в никуда, но Эллина решительно замотала головой. — Нет. Нет. Я не хочу смотреть. Я не хочу знать. Лучше… Нет, лучше ничего этого больше не видеть! С этими словами Эллина вырвалась на улицу, так, в чем была, в легком лавандовом платье, оттеняющем ее бледную кожу. Дышать ей было трудно, сердце болело, ноги ослабели — теперь ей было страшно. Теперь ей было по-настоящему страшно и глубокая тоска грызла ее изнутри. Воздух был морозным и крепким, а вокруг не было ни души. Тишину нарушала лишь музыка из зала, глухо доносящася сквозь оконное стекло. Эллина чувствовала, что вот-вот заплачет, что слезы скоро вырвутся из нее, но лишь трясло и слегка пошатывало из стороны в сторону. Ей хотелось бежать дальше, вперед, чтобы скрыться и спокойно принять то, что произошло, однако ей открывалась лишь дороги в облаках сумерек, ведущие неизвестно куда. Она прошла вперед, затем сделала шаг и уже шла быстрее, туда, к озеру, где они еще вчера были со Степаном. Идя по памяти, Эллина едва не сознавала, куда ведет ее путь, но ей было все равно. Ей нужно было двигаться, чтобы окончательно не сойти с ума. Едва ли Эллина остановилась неподалеку от темной глади воды, отражающей раскиданный бисер звезд, как тут же услышала неторопливые шорохи за своей спиной. Она немедленно обернулась. Это был Степан, очевидно, следовавший за ней еще от дверей пансионата. Он дышал ровно, но вид его был несколько растерян. — Эллина? — осторожно позвал он, — Ты… Ты что здесь делаешь? Она хотела было ответить ему, и тем не менее казалось, что сил не было даже говорить. — Что-то случилось? — Галина Васильевна… Она… — сказала Эллина, глотая горький комок отчаяния, подступивший к горлу, — Она умерла, Степ. Степан подошел ближе. Он не сводил с нее глаз, отчего Эллина даже немного испугалась. — Умерла? Ну, знаешь, каждый день кто-то умирает. — Но… Но это была Галина Васильевна! Она же… — Да, Эллина, да, — перебил ее Степан, — Она была с тобой эти дни. Мы вместе завтракали и ужинали, а она здорово к тебе привязалась. Собственно, чего еще можно было ожидать от одинокой женщины… — Но она была не одинока. — Ну, то, что ее сын и внучка живут непойми где и видят… Хм… Видели ее раз в десять лет, еще ни о чем не говорит. — Откуда ты знаешь? — Не важно. Так вот, ты не дослушала. Она привязалась к тебе, будь ты похожа хоть на ее внучку, хоть на кого. Она привязалась, потому что сразу поняла, какая ты. Что ты есть на самом деле под этим панцирем. Какая в тебе есть доброта и способность любить, но ты не выпускаешь их. А она почувствовала. Но какое это имеет значение теперь, когда ее уже нет с нами. Тут Эллине показалось, что она теряет сознание, но под взглядом Степана она осталась спокойна и неподвижна. — О, как это ужасно… — выдохнула, наконец, она. — Да, не слишком приятно вышло. Но жизнь так быстротечна и непредсказуема. Никогда не знаешь, что произойдет завтра. А посему и винить себя ни к чему. Пойдем лучше назад. От этих слов Эллина ощутила, какая злость, какая обида, какое счастье и страх закружились в ней. Все сразу, единым потоком это могло обрушиться ее слезами, но позволить их себе перед Степаном казалось ей ниже собственного достоинства. — Как же я ненавижу это место, — заговорила она, — Как я ненавижу всех этих людей, как я ненавижу всю эту жизнь! Кто сказал, что здесь будет лучше? Это хуже, еще хуже чем я могла себе представить! — Ну, дружок, это место не такое уж и плохое, как ты думаешь. Одиноко тут и скучно, но это все… — Степа, как же я все это ненавижу! Я больше этого не выдержу. Я не могу жить там, где кто-то страдает или умирает. Я не страдаю. Мне и так хорошо. Мне хорошо! Я справлюсь! Справлюсь!.. В этот момент в пылу отчаяния Эллина почувствовала себя в его объятьях, как ее пылающая щека оказалась прижата к его серому тонкому джемперу, а ладони коснулись его крепкой груди. Его рука гладила ее по спине, бархатный голос звучал тихо и нежно, а от него самого веяло спокойствием и освежающим ароматом одеколона. — Хорошо-хорошо, моя дорогая. Мы уедем домой. Мы завтра же уедем отсюда. Конечно, Эллина, если так будет лучше… Только прошу тебя, давай вернемся, уже очень холодно. Тяжело дыша, Эллина кивнула, и они пошли вместе к дверям «Олимпа» по куцей траве, покрытой тонким налетом инея. Степан шел рядом, и его рука вдруг оказалась на талии Эллины — он сопровождал ее аккуратно и трепетно, его тепло окутывало ее на расстоянии нескольких сантиметров, которое постепенно невольно сокращалось. Они вошли в этот полупустой темный зал, окруженный тусклыми лампами и покачивавшимися в такт и не в такт самыми разными людьми: улыбающимися пенсионерами, совсем ветхими сестрами в ситцевых платьях в клетку, несколькими зрелыми краснощекими женщинами и громкоголосыми мужчинами в блеклых рубашках навыпуск. Шутя, маскируя в шутках стеснение самих себя, все эти люди приглашали друг друга на танцы, которые и танцы-то едва напоминали. То ли это было похоже на нечто вроде кадрили, то ли на топтание из стороны в сторону, но в целом они отчего-то не заполняли собой все свободное пространство. Свет начинал гаснуть. Долгий, заунывный гитарный проигрыш наполнил собой весь зал и растворился в темноте. Степан вывел Эллину на середину импровизированного танцпола. — Может быть, один последний танец? — Ты… Ты с ума сошел? Ее глаза блестели от слез. Приглушенные лампы отражались в них, и казалось, что это была целая Вселенная. Степан невольно засмотрелся в них, после чего все-таки нерешительно произнес: — О, моя дорогая. Не нужно думать об этом. Ты еще успеешь… Эллина не понимала, что он говорит. О чем он вообще может думать, когда рядом, совсем рядом, только что произошла чья-то смерть?! — Ты ужасный эгоист! — прошипела она, крепче держась за его руку. — Именно поэтому я настаиваю, чтобы ты составила мне компанию. Он обхватил ее талию рукой и провел пальцами по спине. Эллина боязливо положила кисть ему на плечо. Этот медленный танец казался слишком медленным из-за нежной старой в чем-то уже давно надоевшей мелодии и царившего вокруг настроения. Настроения безмятежности. Настроения спокойствия. Настроения неизбежности и предопределенности. И от всего этого было слишком тяжело. Удушающе тяжело Музыка закончилась, и Эллина в исступлении, в усталости, которая тяжким грузом висела на ней неподъемным грузом, уткнулась Степану в плечо. Господи, только бы больше ни о чем не думать…