Россия, спой!

      Туманное, тяжелое небо Лондона давило всем своим существом на плечи случайных прохожих и гостей города, угнетая вторых и поторапливая первых иногда срывающимися каплями дождя. Солнце было здесь гостем крайне редким, по сравнению с громоздкими дождевыми облаками, что не могло не огорчать высокого и странного парня в длинном бежево-белом шарфе, в который он уткнулся носом, дабы не дышать сыростью и серостью Лондона. Подняв голову к небу, он судорожно вглядывался в очертания туч-великанов, в слепой надежде отыскать хоть лучик тепла и солнечного света, но тщетно. "Зябко... Погодка под стать её стране. Такая же мрачная и скупая на тепло..." - Подумал Иван Брагинский, пряча усмешку все в тот же шарф. По серым, все ещё мокрым после вечернего дождя, улочкам спешили по своим делам англичане, то и дело поглядывая на наручные часы, и, суетливо растворялись в толпе. Некоторые из них, которые по чистой случайности встречались взглядом с аметистовыми спокойными глазами Брагинского, спешили обойти его стороной. Иван уже давно привык к тому, что от него все шарахаются как от чумного, поэтому лишь беззлобно улыбался на недоумённые взгляды прохожих, продолжая сжимать кран в правой облачённой в черную кожаную перчатку руке. Он ещё долго всматривался в эту серую и безликую массу, нехотя сравнивая её со своим ярким и весьма колоритным народом, но, вспомнив цель приезда, устало вздохнул. Походу, сегодня он вновь придет самым последним, если не опоздает... Хотя, кто его там ждёт? Его мнение даже зачастую не учитывается, что уж говорить об понимании и банальном внимании к весьма недвусмысленно сложившимся проблемам. Но, несмотря на это, русский не любит упускать шанс позлить своим присутствием Штаты и весь этот сброд клоунов, пляшущих под дудку Америки. Вспомнив реакцию последнего на их прошлом саммите во Франции, Иван прищурился от удовольствия, словно объевшийся сметаны кот, а улыбка не сходила с его лица, от чего люди ещё больше стремились его сторониться. И вот так, стоя посередине улицы, Брагинский, словно что-то решив для себя, развернулся на пятках и поспешил исчезнуть за ближайшим поворотом, насвистывая что-то веселое и ненавязчивое...       За окном уже давно вовсю шелестел дождь, окропляя улицы Лондона своими прозрачными холодными каплями и умывая их от накопившейся за день пыли и грязи... Артур любил дождь. Любил то неровное постукивание за окном, запах свежести и монотонный ритм, заставляющий невольно расслабится в уютном кресле с какой-нибудь книгой в руках и, укутавшись в теплый клетчатый плед. Это была его погода, полностью соответствующая его понятиям комфорта и уюта. В дождливые вечера можно было развести большой камин в зале и размышлять о многом, а в то же время и ни о чем, любоваться пляшущими язычками пламени, гипнотизирующих своей обманчивой покорностью и податливостью, и слушать потрескивание дров. Но особое удовольствие в такую погоду Керкленду доставляла чашка ароматного английского чая, греющая его слегка продрогшие и холодные пальцы своим теплом. Дождь, чай, камин, плед и хорошая книга - вот что могло сделать день англичанина чуточку счастливее, но к сожалению, не всегда... "Чёрт дернул Альфреда предложить провести совещание у меня дома! Почему не в Штатах, как он обычно это делает?! Видно в детстве я был к нему слишком мягок, но ничего, у меня еще будет время наверстать упущенное в воспитании этого мальчишки." - Устало и раздраженно размышлял Англия, делая глоток из белой фарфоровой чашки. В зал, где должно было проводиться собрание, он пришел самым первым, здраво рассудив, что если есть шанс хоть минуту побыть в тишине и покое, то почему бы им не воспользоваться? И вот сейчас, сидя в еще пустом зале, он пил маленькими глотками чудесный чёрный чай с молоком, держа в левой руке старый, потрёпанный переплёт какой-то книги, которую он в спешке схватил с одной из многочисленных полок своей библиотеки. Какого же было его удивление, когда при рассматривании обложки он, вместо красиво выведенного названия на привычном ему английском языке, лицезрел пред собой расписанную хохломой надпись на кириллице! Немного оправившись от шока, Артур уже было хотел брезгливо отодвинуть книгу, но тут его привлекло само ее название... "Мифы, былины и сказания Древней Руси? Хм, это должно быть не так уж и плохо, по крайней мере надо всё знать о своих врагах и союзниках" - Неспешно рассудил Кёркленд, открывая первую страницу книги. Вот так, листая пожелтевшие страницы и попивая уже почти остывший чай, Артур просидел в зале, пока не услышал за дверью негромкое переговаривание и чьи-то неспешные шаги. Англичанин поспешно закрыл книгу, попутно запомнив страницу на коей остановился. И не зря, в это время как раз отворилась дверь и в помещение с шумом ввалился высокий блондин в очках, сияя своей голливудской улыбкой и держа в правой руке большой стакан с колой. - Hello, Арти! А чего ты тут киснешь? Хочешь колы? - Нет, спасибо, я пожалуй обойдусь, мне мой желудок еще дорог. - Отмахнулся от чересчур энергичного Альфреда бывший пират. - Mon ami, если бы ты хотел беречь свой желудок, ты бы и близко не подходил к плите! - Появился в дверном проеме модно одетый мужчина с золотистыми, слегка волнистыми волосами, достававшими ему до плеч, на лице которого красовалась легкая, едва заметная щетина. - На что ты намекаешь, Франциск? - Внутреннее спокойствие англичанина медленно пошло на убыль. - О, mon cher, я не намекаю, я прямым текстом тебе говорю, что готовишь ты просто ужасно, худшей еды я за все свое существование не пробовал! - Поморщился Бонфуа при упоминании званного ужина Англии, садясь за стул рядом с Артуром. - Shut up, винохлёб! Сам жрешь лягушек, а они куда противнее, чем мои прекрасные блюда! - Казалось, что из ушей Кёркленда вот-вот повалит густой пар и он придушит бедного француза при свидетелях. - Арти, фу! Арти, успокойся! Сидеть! Не бойся, Франциск, Герой спасет тебя! - Американец всем своим телом навалился на бедного Артура и упал с ним на пол, отчего с колен Кёркленда свалилась какая-то книга, что крайне заинтересовало француза. Но Артур был бы не Артуром, если бы быстро не освободился из хватки Америки и не выхватил книгу прямо перед носом любопытного Бонфуа, от чего последний раздражённо цокнул языком и уселся обратно на свое место в надежде, что Англия поделится с ним хотя бы её названием, но он был крайне неразговорчив и на просьбы Альфреда и Франциска просто не реагировал. Это лишь сильнее подогрело интерес француза, желающего выведать все секреты своего соседа. За всем этим концертом удивленно наблюдали остальные участники их собрания, только что прибывшие в зал заседания. Как обычно серьезный Людвиг Крауц усердно делал вид, что не знает этих идиотов, то и дело поглядывая на беззаботно уплетающего пасту Фелечиано (он и здесь ее нашел!). Спокойный, как удав, Кику Хонда, запечатлял эти "достойные его коллекции" моменты себе на фотоаппарат, причём ещё ему помогал Яо, который уже мысленно рисовал картины о том, как извлечь из этого себе выгоду методом шантажа или же публикации сих фотографий у себя в блоге, так же свидетелем данного инцидента был Мэттью Уильямс, но его так никто и не заметил. Когда все успокоились и сели по своим местам, то приметили, что один стул пустует. - Эй, Арти, а куда делся Раша? Или ты его не приглашал? - Удивленно произнес Джонс, потягивая через трубочку колу. Только Кёркленд собирался ответить, как дверь с тихим скрипом отворилась и в зал вошёл высокий мужчина с платиновыми волосами и источающими холодное сияние магически-фиолетовыми глазами, облачённый в неизменную шинель, черные перчатки и длинный светлый шарф. - Извините, я немного заблудился, поэтому чуть-чуть опоздал. - Как обычно улыбаясь своей спокойной и "доброжелательной" улыбкой, сказал русский, проходя к своему месту. Температура в комнате с появлением Ивана резко начала падать, из-за чего по коже всех присутствующих прошлись мурашки, а из рта начали вырываться белесые облачки пара. Но вскоре, когда Брагинский сел на свой стул, находящийся в дальнем левом углу стола, все пришло в изначальное состояние. Дабы прервать эту неловкую и давящую тишину: первым слово, по традиции, взял Германия, в своём рассказе освещая проблемы из-за которых они собрались. Так же он слегка упомянул ситуацию на Украине, после чего украдкой посмотрел на всё так же спокойного и улыбающегося Ивана, который даже глазом не моргнул. Дальше всё пошло по накатанной схеме: политические притязания и недовольства, высказываемые в адрес стран со стороны Крауца, правда, по большей части обращённые к Брагинскому, но не суть, разговоры о экономике и скучные отчёты обо всём понемногу, из-за которых добрая половина присутствующих начала зевать и клевать носом, а Венециано видел уже девятый сон, лёжа на толстой папке документов. - На этом у меня всё. - Наконец закончил Людвиг, садясь на место. Только все уже обрадовались концу своих мук, как их жестоко обломали. - Теперь очередь Героя изложить свой план по спасению мира от Мирового Зла! - Вещал жизнерадостно Америка, вставая на свой стул, чтобы все обратили на него внимание. После слов американца вокруг "Мирового Зла", как Брагинского называл всё тот же Альфред, начала распространятся тёмная аура и зазвучала хорошо известная странам мантра, от чего все, кроме самоубийцы Джонса, вжались в спинку своего стула, опасливо косясь в сторону рассерженного русского. В это же время рука Ивана потянулась к его верному крану, а с лица мужчины не сползала улыбка маньяка, не предвещающая ничего хорошего американцу. Артуру, честно сказать, были до лампочки разборки Америки и России, и, посему, он, расположив начатую книгу на коленях, принялся самозабвенно читать, решив, что это надолго. В книге было освещено множество тем, затрагивающих как мифическое составляющее Древней Руси, так и сам быт славян. И вот, перевернув очередную страницу книги, Кёркленд с интересом начал изучать информацию о неком "баяне", который немыслимым ему образом "растекался мыслью по дереву", как бы Артур не пытался, но так и не смог представить себе эту картину. О нем говорилось не так уж и много, но в тексте пояснялось, что он считался самым известным "певцом древности" на Руси и имел прекрасно поставленный, богатый голос. Данная информация не произвела на Артура должного впечатления, но тут он приметил на соседней странице некую иллюстрацию... На ней были изображены два человека: седой, словно лунь, старец, перебирающий тонкие струны гуслей, и сидящий рядом юноша лет пятнадцати-семнадцати в русском народном костюме, но, почему-то, в длинном светло-бежевом шарфе. Глаза парня были прикрыты с какой-то странной, радостной сосредоточенностью, а волосы ему трепал игривый ветер. Создавалось ощущение, что он вот-вот откроет глаза и из его уст польётся пророческая, пропитанная ветхой стариной песня, которая норовит сорваться с губ юноши на запечатленном иллюстратором моменте. Что-то знакомое было в нем... Что-то, что не давало покоя Артуру... Этот шарф, он где-то уже его видел... Керкленд удивленно воззрился на уже сидевшего спокойно на месте Ивана, а потом опять опустил глаза на иллюстрацию, узнавая в отроке все больше черт, присущих лишь Брагинскому: платиновые волосы, неизменный атрибут одежды, покоящийся у него на шее, овал лица и чуть выдающийся нос, на что он ранее не соизволил обратить внимания. "Это что, Россия?! А этот седой старик рядом - тот самый баян? Но чем это он занят? Неужели поёт? Да, нет, это видно ошибка! Брагинский и петь - две несовместимые вещи!" - С неким удивлением размышлял англичанин, а при попытке представить поющего Ивана и вовсе завис. Из транса его вывел внезапно зазвонивший на весь зал телефон. Услышав мелодию Британского гимна, все обсуждения и разговоры стран смолкли в мгновение ока и всё их внимание тут же переключилось на переполошившегося Артура, который, буркнув что-то про босса и извинившись на ходу, встал из-за стола и пошёл к выходу, забыв закрыть и спрятать книгу, которая осталась лежать на его стуле. Ой, зря он так. В это время один любопытный француз, сидящий рядом, только и ждал момента, когда данный субъект отлучится по некоторым делам и покинет зал. Ещё не успела закрыться дверь, как в руках Бонфуа уже лежала та самая книга, открытая на все той же странице, где остановился англичанин. Быстро пробежав глазами по тексту, Франциск немного удивился. "С чего это Артур увлекся русским фольклором? Хотя, это не удивительно. Он ведь просто помешан на магии и легендах. А эту книгу я помню замечательно. Помнится, Иван дарил мне точно такую же в честь своего Дня Рождения. Странный он какой-то всё же, это мы должны были его поздравлять, а он нам подарки дарил. Воистину загадочная русская душа! Тогда он всем лично вручил в руки данный экземпляр, но я отчетливо запомнил лишь как он отдал книги Англии и Германии. До сих пор помню, как Артур криво улыбался, когда Брагинский передавал книгу ему в руки, а после, придя домой, брезгливо кинул ту на одну из своих полок." - Слегка нахмурил идеальный лоб Бонфуа при воспоминании о таком поведении Кёркдленда. Позже он перевел глаза на соседнюю страницу, так же заметив на ней иллюстрацию с совсем молодым Иваном. Губы француза невольно расползлись в немного грустной, но не менее искренней улыбке. Он до сих пор прокручивал в голове моменты, когда их с Иваном ещё связывали крепкие узы дружбы и доверия. Да, помнится он обучал его своему языку, культуре и танцам. После чего, слушая Ивана, делающего блестящие успехи в французском языке, мысленно гордился его победами, как гордился бы учитель своим лучшим учеником. Ах, если бы не тот злосчастный 1812 год, они бы и поныне встречались с ним, заводя дружескую беседу, за большим гостеприимным столом Брагинского, а вечерами русский иногда, поддавшись долгим уговорам Франциска, исполнял какую-то свою народную песню, отчего Бонфуа блаженно прикрывал глаза, внимая бархатному, гибкому, с лёгкой хрипотцой голосу, полностью растворяясь в нем. Француз уже не раз пожалел, что их дружба обернулась его предательством. Каждую ночь он просыпался в холодном поту. Каждую ночь ему снился усмехающийся над ним Иван, в чьих глазах плясало безумие и читалась боль, острая непереносимая боль от предательства и адского пламени, охватившего его сердце, - Москву... О, Франциск никогда не забудет, как терзаемый болью русский саморучно сжигал своё сердце, как от боли у славянина перехватывало дыханье и тряслись руки и, как он, заходясь в новом яростном приступе кашля, харкал темными сгустками крови на девственно-белый снег. Он никогда не забудет, как его бывший ученик стоял на обугленных, охваченных неистовым пламенем останках Москвы и из его уст, несмотря на кашель и немыслимую боль в груди, лилась песня, которую Бонфуа никогда не сможет забыть: - Говори-гуляй, Москва, да за околицу не выходи, Гори-пылай, Москва, высоко кружат гуси-лебеди. Гори еще, Москва, о темном золоте семи холмов Гори свечой, Москва, как летний дым горька твоя любовь. Эти аметистовые, пылающие ненавистью и безумием глаза прожигали его насквозь, словно вопрошая: "Так достаточно, учитель?" Ведь именно Франциск научил Ивана, что даже самый близкий друг не применёт случая вонзить нож тебе в спину по самую рукоять. Да, это Франциск научил его никому не доверять. Но, Боже, как же он хотел ещё раз услышать хоть краем уха этот чарующий волшебный голос, который как сладкий яд парализует всю твою сущность и окутывает разум своим переливчатым серебряным звучанием. Хотя, что ему мешает косвенно уговорить Ивана исполнить что-нибудь? Но только как? Франциск, хитро сощурившись, вперил взор своих аквамариновых глаз в хохочущего Джонса, успевшего случайно разлить колу на порожке, от чего на нем поскользнулся только что вернувшийся Артур... Послышались громкие английские ругательства. "Хм, Америка же всегда во всём соперничает с Россией... И если правильно подать информацию, то можно сделать из этого выгодную мне ситуацию..." - Состроив сильно подозрительное лицо, Бонфуа наткнулся на недоуменные взгляды Кёркленда и Брагинского. Первый, причем, просто увидел, что кто-то чересчур любознательный всунул свой нос в его книгу, а другой вот уже пять минут наблюдает за резко и внезапно меняющимся лицом француза, гадая о чем тот думает. В ту же минуту рядом с Бонфуа плюхнулся негодующий британец и, окатив того злобным, презрительным взглядом, грубо выхватил у того свою книгу из его правой руки, правда, дальше этого дело не зашло. Но, ссорится с Артуром уже не было никакого рвения и тогда, затаившись, аки тать в ночи, Франциск принялся ждать удобного для своего плана момента. Естественно, столь резкое и грубое действие со стороны Англии послужило объектом для внимания уже не только Франциска, но и всех собравшихся. - Арти, а что ты читаешь? - тут же материализовался за спиной британца вездесущий Герой, заглядывая в недавно вновь раскрытую книгу через плечо Артура. - Не твое геройское дело! И вообще, я не АРТИ!!! - Уже порядком разозлённый, Кёркленд поспешил спрятать книгу от любопытного Джонса. - Ой, а что это за рисунок, ару? - Заинтересовано произнес Китай, успевший всё же заглянуть в книгу. Почувствовав, что тот самый момент настал, Бонфуа решил пояснить, всё-таки выхватив у негодующего Артура книжку: - О, mon ami, на нём изображен Россия со своим бывшим Maître de Musique*, если меня не подводит память. На реплике француза Иван заметно напрягся, но продолжал спокойно улыбаться, дабы не показать, что он несколько удивлен таким поворотом их совещания. - Веее~. Братик Франция, а чем он занят? - Присоединился к общей дискуссии любопытный итальянец, недавно пробудившийся ото сна. - Поёт. - Как само собой разумеющееся, сказал Франциск. Тут уже не выдержал Америка: - Что? Раша петь умеет? Really? - Mon cher, я сам лично помню, как он исполнял мне некоторые свои песни. Они в его исполнении просто délicieux**! - Блаженно прикрыв глаза, сказал Бонфуа, чем вызвал неловкость у "причины" сего разговора. - Право, Франциск, ты сильно преувеличиваешь... - Начал было опровергать слова француза Иван, но его бесцеремонно перебили. - Вот именно, Мировое Зло не умеет петь! А если и умеет, то ему далеко до пения такого Героя, как я! - Улыбаясь своей голливудской улыбкой заявил самодовольно Альфред, от чего Брагинский покрепче сжал кран в правой руке и еще "доброжелательней" улыбнулся, распространяя удушающую ауру вокруг своей фигуры. Дабы не произошло дальнейшего конфликта, Китай, как самый старший и умудренный опытом, решил разрядить атмосферу: - А ты мне никогда не говорил, что умеешь петь, ару. Можно как-нибудь послушать? - Переключил внимание Ивана на себя Яо. - Веее~, я тоже хочу послушать! - Тут же подхватил идею Венециано. - Я тоже бы послушал, с позволения России-сана. - Спокойно отозвался Япония, подтянувшийся к беседе вместе с Италией. - Ну, я даже не знаю... - Поначалу засомневался Иван - Ну, хорошо, если вы так хотите , то можете завтра прийти ко мне домой. - Иван, мы ведь тоже можем придти? - Всё же задал интересующий его вопрос Франциск. - Да, я буду только рад, если вы придёте. У меня так давно не было гостей. - Радушно согласился Брагинский, но всё же как-то немного растерянно, каким-то чувством понимая, что один знакомый специально все подстроил. - Хорошо. Если нам больше не о чем здесь беседовать, то я думаю, что будет вполне логичным закончить наше совещание и покинуть вам мой дом. - Раздраженно пробурчал Англия, возвращая книгу и самым бесцеремонным способом выпихивая из двери сопротивляющихся Францию и Америку. Последние в конце концов все же сдались и отправились к главному выходу, по пути разглагольствуя на тему английского "гостеприимства" и манерах Артура. - Ну а что мы хотели от этого пирата! - Специально громко сказал Бонфуа, от чего в руках Керкленда уже материализовалась волшебная палочка, готовая быть задействованной против "дорогих" гостей, но эти двое вовремя скрылись за поворотом. Постепенно зал начал пустеть, оставляя Артура наедине со своими мыслями.       Выйдя из здания, по улице неспешно шли две фигуры, одна из которых о чём-то жизнерадостно трещала на ухо другой. Если присмотреться поближе, то можно понять, что этими фигурами являются полный чрезмерного энтузиазма Италия и, как обычно серьезный и крайне сдержанный, Германия. Их разговор в общем был практически ни о чем, да и разговором это было назвать трудно, скорее уж монологом Вени, решившего "присесть" на свободные уши Людвига. - Веее~, Дойцу, а ты знал, что Россия умеет петь? - Внезапно задал вопрос Варгас, чем заставил Крауца споткнуться на ровном месте. Немец немного сконфуженно кивнул любопытному итальянцу. Похоже, такой ответ вполне устроил Варгаса и он опять начал самозабвенно и бестолку трещать обо всём на свете, но Людвиг давно его не слушал, кивая на его вопросы невпопад. Мысли же Крауца сейчас были заняты совсем другими размышленьями, невольно вороша воспоминания о тех временах, что он старался вычеркнуть из своей жизни всеми правдами и неправдами раз и навсегда. Но, разве ж такое забудешь? Как он может забыть те моменты своей жизни, когда он с нескрываемым наслажденьем срывал ногти с пальцев Ивана и заживо сдирал с него кожу, упиваясь каждым его хриплым вдохом, слушая, как русский сильнее стискивает зубы и прокусывает нижнюю губу до крови, чтобы не закричать? Эти звуки были словно бальзам на душу немца, чья душа трепетала от одного запаха крови Ивана, дурманя своим ароматом Людвига. Но больше всего ему нравилось устраивать своеобразные спектакли Брагинскому, заставляя того смотреть, как из его детей заживо выкачивают всю кровь, как у него на глазах вырывают их ещё бьющиеся сердца и как вгоняют раскаленные иглы под их ногти. Крики, стоны и мольбы заполняли каждый миллиметр камеры, отдаваясь эхом в коридоре, и всё это на его глазах. О, такую ярость, обреченность и боль ещё никогда не видел Крауц на безмятежном лице Ивана, но тот Людвиг наслаждался этими эмоциями сполна, смотря в обезумевшие глаза Брагинского и, слушая как истошно воя, словно подстреленный зверь, он рвётся к своим детям, раздирая в кровь руки об острые края наручников. Но, вот незадача, тот Людвиг имел смелость усомнится в силе русского народа и самого Ивана. Он до сих пор помнил тот момент, когда прошёл ровно месяц с момента пребывания в концлагере СССР, момент, когда Брагинский начал петь. Как только нога Людвига переступала порог его камеры, русский заходился в сумасшедшем громком смехе и, сверкая таинственным аметистом своих глаз, источающих чистое безумие и жуткую насмешку, пел одну и ту же песню, что отражалась о стены темницы, делая её слова ещё более пророческими и жуткими, для уверенного в скорой своей победе Германии: - Всё кончается, мой друг, Разрывают кольца рук. Свитые в тугую плеть Боль и сказка, свет и смерть. Просто, чтобы каждый знал, Что всему, что он искал, Скоро тлеть углем в золе, Скоро гнить в сырой земле. Не грусти, не плачь, не бойся. Это просто проблеск солнца В тёмных путах наших снов, В ржавчине оков. Все кончается, мой друг, Это наш последний круг. Не ищи судьбы своей В бледных призраках вещей. Всё, к чему вела нас страсть, Скоро всё должно упасть, И за этот острый край Выходи - гостей встречай. Это просто лунный свет, Никакой защиты нет, В сердце - пламенный рубец, Ты уже мертвец. Как бы Германия не усилял пытки, как бы не издевался над русским, но Россия словно заговоренный все пел и пел, растягивая свои губы в издевательском оскале, что выводило из себя одержимого фашизмом Крауца. Через ещё один месяц русский сбежал. Но, Германия ни за что в жизни не сможет забыть его пение, словно всё ещё отчётливо слыша те слова песни, что навсегда врезались в его памяти, те слова, что он слышит в малейшем шорохе деревьев и дуновении ветра. Во всём, что напоминало об Иване. Будто бы вся природа вторила ему голосом Брагинского: "Ты уже мертвец..."