Every evening, every night...

      Когда за ними закрывается очередная дверь — трейлера ли, отеля, пахнущего счастьем и обоюдной заботой дома, — начинается тот период времени, который они по праву считают своим и только своим. Обычно он длится недолго, ночь или меньше.       Но они успевают всё сделать. И сказать — тоже всё.       На двери гостиничного номера щёлкает замок. Завтра аэропорт, автографы и всевидящие фанаты с просьбами сфотографироваться. Завтра будильник на шесть тридцать утра и завтрак в постель: две бутылки пива из мини-холодильника, всё очень по-мужски.       Дженсен знает: уже завтра вечером за ними снова закроется дверь, на этот раз — родного и тёплого из-за Джареда внутри дома.       А ещё Дженсен знает, как нужно подступиться к Джареду, чтобы тот позволил всё и даже больше.       Широкие, сильные плечи расслабляются, когда он мягко и неторопливо целует Джареда у двери, чуть привстав на мысках. Их всегда это заводит, обоих, с четверти оборота: стоит Дженсену задрать голову для поцелуя или приподняться на носках, как воздух между ними тяжелеет в разы, раскаляется и обжигает губы. «Будь в тебе хотя бы на пару дюймов больше, — шутит Джаред, — и всё, у нас бы ничего не получилось».       Дженсен знает, что это не так, — всегда знал, сразу понял. «Как-то так вышло, — пожимая плечами, отвечает он на вопросы самых близких друзей. — Я в него сразу вмазался, с разбегу прямо. Даже сообразить ничего не успел». Будь в нём больше сентиментальности, он обязательно добавил бы: «Один раз — и навсегда». Но говорить очевидные вещи Дженсен никогда не любил.       Джаред наклоняет голову, впечатываясь ртом в губы намертво, накрепко, и прижимает к себе, сколько хватает сил: за спину, талию, ладонью — за затылок. Вылизывает рот и губы изнутри, уже совсем не мягко, тихонько мычит от удовольствия, так что Дженсена пробивает вдоль хребта горячей дрожью. И бестолково тычется в бёдра, трётся, как дурной.       Подцепив шлёвки на его джинсах уже негнущимися пальцами, Дженсен пятится назад, к кровати. При каждом шаге в низ живота утыкается чужой член, и двигаться выходит только рывками, потому что неудобно, так — неудобно: на цыпочках, задом наперёд, когда Джаред притирает к себе и не отпускает ни на полдюйма.       Они никогда не договариваются вслух. Джаред считает, что это придаёт ситуации неуместного официозу, а Дженсен, кажется, поддержит его, даже если в Джаредову башку взбредёт мысль взорвать Белый Дом. К тому же, они друг друга чувствуют, и в договорах нет и никогда не было ровно никакой необходимости.       Дженсен знает, как Джареду хочется сегодня. Всегда знает.       Покрывало с заботливо свёрнутым из полотенца лебедем комом отправляется на пол, у Дженсена медленно, но верно начинает сносить крышу. Он падает на постель первым, но тут же рывком перетекает через Джареда, вцепившись в его плечи, и садится на нём верхом, чувствуя изнанкой бёдер, как вздымаются от тяжёлого дыхания бока Джареда. Кровь стучит в висках и бьётся рваным пульсом в губах, пока он быстро расстёгивает пуговицы на чужой рубашке. Из-за барабанного боя сердца в ушах почти не слышно, как Джаред выдыхает желанное, плавящее воздух «Да-а…», когда Дженсен тянет молнию на его джинсах и дёргает-дёргает-дёргает их вниз. Доходит только до коленей и не выдерживает, срывается — резко скользит вниз и прижимается широко открытым ртом к вздыбившимся боксёрам, смачивая слюной вмиг потемневшую и потяжелевшую ткань ровно вокруг прижатой резинкой головки. Охнув, Джаред, стреноженный собственными джинсами, отзывчивый, чуткий, охуенный, выгибается так, что сквозь оголившуюся между распахнутыми полами рубашки кожу вырисовываются рёбра. Дженсен не поднимает головы, но знает: Джаред смотрит в потолок широко распахнутыми глазами, смотрит, видя далеко не потолок, и выплетает губами беззвучное: «Господи…»       — Сними. — Это уже вслух, на выдохе. — Дженсен.       Есть чувства, которые наполняют так, что кажется: сейчас разорвёт на куски. Тело колотит, и руки трясутся, и ты просто дышишь, дышишь, дышишь, зная откуда-то, что, вопреки всем законам физики и биологии, дышишь не воздухом. Счастьем дышишь. И тебя распирает, разрывает изнутри им, таким горячим, таким сладким, божественным почти — настолько терпким…       Дженсен слушается: чувствуя, как дрожат руки, стаскивает с Джареда джинсы до конца, заодно и ботинки с носками с него сняв, а потом возвращается к серым боксёрам с тёмным пятном от смазки и слюны. Медленно, мучительно медленно стягивает их, на секунду оставив выглядывать только налившуюся головку, прижав под нею резинкой, — Джаред бормочет что-то, вцепляется пальцами в волосы, задевает мизинцами уши. Самая дурацкая эрогенная зона в жизни Дженсена — а может, в постели с Джаредом он просто весь — одна сплошная эрогенная зона, чуткая, нежная и чувствительная до охуения…       Наконец стянув с Джареда боксёры, Дженсен мягко целует его в живот, под пупком, — в дорожке жёстких волос путается пот, и он собирает соль языком, упирается щекой в тяжёлый и горячий член Джареда, задевает его подбородком. Джаред только дышит тяжело и хрипло да гладит своими длиннющими пальцами по голове, шепчет изредка: «Дженсен… Дже-енсен…» — тянет, зараза такая, дразнит. С ума сводит. Всегда.       Взять в рот основательно Дженсен не решается: они не трахались с Джеем уже почти неделю, а зная любовь Джареда к его губам… в общем говоря, будет обидно, если всё закончится, толком не начавшись. Поэтому Дженсен только пару раз обнимает член Джареда ртом, проводит языком по уздечке почти с нажимом, почти до боли, — и выпускает, позволяя протянуться ниточке слюны от приоткрытых губ до блестящей, влажной головки.       — Дженсен, — просит Джаред, стонет почти, умоляет, — Дже-енс…       — Потерпи, — выдыхает Дженсен. Приподнимается и, оперевшись на руки, скользит по телу Джареда снизу вверх, пока не накрывает губами его губы. Стоит так, что больно, без шуток. Кое-как удаётся вдавить Джареду в рот невнятное: — Раздень.       И Джаред нетерпеливо, быстро, без всякой нежности почти срывает с него рубашку — приостанавливается, правда, на пару мгновений, чтобы прижаться носом к плечу и провести ладонями по оголённой, пылающей коже до ремня — и сноровисто расстёгивает брюки. Члену становится легче, давит не так сильно, и Дженсен легонько прикусывает нижнюю губу Джареда: быстрее, приятель.       С джинсами и бельём Джаред справляется быстрее любого пожарного. А за время, которое ему потребовалось, чтобы натянуть на член Дженсена презерватив, наверное, вообще следовало бы дать ему какую-нибудь медаль.       И всё. Время застывает, торопиться больше некуда — финишная прямая.       Обняв Джареда одной рукой за затылок, Дженсен целует его снова, лезет упрямо в рот, держит крепко. Пальцы свободной ладони, уже обмакнутые в смазку, он опускает вниз, протискивает между их животами — и плавно-медленно ведёт ими между ягодиц Джареда. Тот выдыхает ему в рот, вцепляется в загривок, судорожно сжав короткие волосы в горсти. Принимает один палец, потом — сразу три, сжимаясь вокруг них горячо и влажно. Молчит, упорно, пока Дженсен целует его: в губы, в подбородок, в родинку под глазом, возле покрасневшего уха. Прикрывает глаза, сосредотачиваясь будто, — и вдруг стонет не размыкая губ, неожиданно совершенно, тихо-тихо, только для Дженсена.       Прошибает. Насквозь.       — Джей-Джей-Джей, — шепчет лихорадочно Дженсен, покусывая кожу на выставленном, открытом горле, — не могу больше, хорошо?       — Да, — отзывается Джаред, не открывая глаз. И стонет ещё раз, уже громче, так что у Дженсена сводит судорогой живот.       Он толкается в Джареда плавно, но сильно — будто вталкивает его в постель, вдавливает. Шепчет: «Открой глаза», — Джаред слушается, и Дженсен снова его целует, благодаря за этот самый прекрасный на свете взгляд: плывущий, рассредоточенный, влюблённый.       Они так и не разрывают поцелуя.       Джаред рычит ему в рот, стонет, матерится даже; ёрзает, устраиваясь поудобнее, и вжимается пятками скрещенных ног Дженсену в бока. Подгоняет, понимаешь. Подталкивает.       В какой-то момент, когда темп из просто быстрого превращается в «пиздец-Дженсен-Господи-да», стоны Джареда меняются буквально на одну октаву вверх, незаметно почти. Но только не для Дженсена.       — Джей, — оторвавшись от его рта, Дженсен поцелуями-укусами добирается до уха, скрытого во влажных от пота волосах. — Слышишь меня, мой хороший?       — Д… Д-да-а, — кое-как, рывками стонет Джаред. Дженсен давно уже понял, что перед оргазмом его болтательно-балаболящий аппарат отключается напрочь, с лихвой восполняя этот пробел во всё остальное время.       Его член трётся между их телами, и Дженсен кожей чувствует влагу, пока — немного. Но Джаред уже жмурится, уже открывает беззвучно рот, уже впивается зубами в нижнюю губу, словно пытаясь прокусить её до крови, и Дженсен, поймав нужный момент (как всегда), шепчет ему в ухо, целует горячим шёпотом:       — Люблю тебя.       И Джаред, выгнувшись дугой, притянув к себе Дженсена ещё крепче — хотя, казалось бы, куда уж… — кончает с беспомощным всхлипом. Тянет его из горла, впивается короткими ногтями в плечи до белых лунок на коже и так сжимает в себе, что Дженсену удаётся толкнуться ещё раз-другой, прежде чем догнаться.       — Люблю тебя… люблю… — шепчет измученно, гордо, счастливо. Джаред отзывается слабыми посторгазменными стонами и мимолётными поцелуями куда придётся, пока наконец не находит его рот и не вгрызается жадно, обняв ладонями лицо.       Им не нужно притворяться — чаще по ночам. Ни перед кем — не нужно.       Всё настоящее. И настоящее имеет смысл.       — Я тебя люблю, — клянётся Дженсен, чувствуя, как Джаред заботливо и слегка насмешливо переворачивает его на спину, нависая сверху: знает, что Дженсен после оргазма — существо недееспособное ещё минут пять, так сильно его накрывает.       — И я тоже, — улыбается он Дженсену, целует в нос. — Я тоже люблю.       Этой ночью… нет, ни в одну из ночей до или после — они друг другу не лгут.       Дженсен всегда засыпает на животе. Просыпается, соответственно, тоже, и сказать, что Джареду это нравится — не сказать ничего; это приводит его в дикий восторг, несмотря на то что за всё их время «вместе» пора бы было уже привыкнуть.       Но Джаред не привык. И у Дженсена такое чувство, делающее его почему-то совершенно по-дурацки счастливым, что не привыкнет никогда.       Так и не поняв, от чего проснулся, от немузыкальной трели будильника или от поцелуя в плечо, он чувствует ни с чем не сравнимое, сладкое и привычное: как жёсткие волосы у Джареда внизу живота щекочут обнажённые ягодицы Дженсена.       И он улыбается, по-сонному спокойно и умиротворённо, когда спину накрывает тяжёлое тело, а в ухо горячим шёпотом вцеловывается:       — Теперь моя очередь.       Джаред тоже знает, как подступиться к нему так, чтобы он позволил всё и даже больше. А если бы даже не знал, Дженсен бы всё равно — позволил.

Fin~