Объятия ведьмы

Вот уже года два как Вика считала себя человеком самодостаточным. Ей было комфортно идти по жизни без спутника, которого обычно стремятся найти женщины. Понимание, что в таковом она не нуждается, настигло Вику не из-за некогда разбитого сердца или горького любовного опыта. Всё было намного сложнее, и Вике стоило немалых трудов разобраться в себе. Сколько себя помнила, она всегда была ледышкой, когда речь заходила о делах сердечных. В средней школе мальчишки, дергающие её за косы, обычно получали книжкой по голове, а в старших классах, когда почти у всех Викиных одноклассниц на личном фронте разворачивались чуть ли не бразильские страсти, она только в недоумении смотрела на парней, бросающих на неё взгляды или пытающихся флиртовать. Потом началась студенческая жизнь, и отношений Вика избежать не смогла — попробовать всё же хотелось, что оно такое и с чем его едят. Но сколько бы любовные мелодрамы в телевизоре ни обещали бури чувств, сердце Вики ни от одного представителя противоположного пола так и не зашлось в бешеном ритме. От представительниц своего пола, впрочем, тоже — даже такой вариант развития событий Вика учла и проверила. С виду у неё все было как у обычных людей: и конфетно-букетные периоды со свиданиями в парках и хождениями за ручку, и секс — приятный и доставляющий удовольствие. Но вот искры не было. Не горела Вика от любви, не трепетала от счастья. И, расставаясь, не страдала, а отпускала спокойно, без лишних эмоций. Позже и это надоело. Поняла, что просто делает любящим её людям больно своим равнодушием. А притворяться и играть влюбленную дурочку не хотела — да и не получалось особо. Поэтому к двадцати двум годам, когда пубертатный период давно уж прошел, гормоны успокоились и надежда влюбиться по уши окончательно погибла, Вика выбрала для себя путь относительного одиночества. «С кем развлечься всегда найти можно, — решила она, — а вот людей грузить своими тараканами не стоит». Так и жила — припеваючи. Ей это даже больше нравилось: не беспокоить себя лишними переживаниями. А потом появилась Ада. Появилась, правда, не у Вики, а у Митьки — старшего брата. Вика сперва даже не поняла, что произошло — то ли тахикардия внезапно обострилась, то ли давление резко подскочило, оттого и головокружение. Но факт оставался фактом: Ада стояла в дверях их квартиры, — Митька привёл её познакомиться, — а Вика не могла посмотреть гостье в лицо, так пробирало от взгляда зелёных лукавых глаз. Уже позже Вика поняла, что причиной всех этих странных симптомов является запоздавшая влюбленность. И мысленно нарекла Аду ведьмой — та подходила под стереотипный образ из легенд по всем параметрам. Бестия с рыжей копной волос — причем некрашеных. Белокожая, с россыпью изумрудов в глазах. И губы — они казались двумя кусочками мягчайшего шелка, их так и хотелось коснуться… Влюбленность, к слову, была чем-то похожа на болячку. Ветрянку, к примеру. Известно, что эта инфекция легко переносится в раннем возрасте. Если же не переболеть ей в детстве и подхватить, будучи взрослым, срок выздоровления серьезно увеличивается и есть вероятность серьезных осложнений. Так и у Вики случилось, только не с ветрянкой, а с влюбленностью. И, внезапно найдя свой объект обожания, она поняла, что лучше бы его не находила. В другой ситуации Вика, может, и приняла бы попытки к сближению. Но был Митька, а у Митьки было всё серьезно. И тут Вика снова сравнивала Аду с ведьмой, потому что сделала та с парнем что-то нереальное: в свои двадцать семь лет успешный и серьезный Митька превратился в ванильного идиота, не снимающего розовых очков. И, кажется, собирался жениться. Что по этому поводу думала Ада, было неизвестно, но со стороны Вике казалось, что настолько серьезно она заходить не особо-то собирается. У Ады вообще был странный характер. Вика не очень много с ней общалась, но за несколько встреч успела сделать выводы. Кроме шикарной внешности и изысканного вкуса, Ада обладала некой холодной расчетливостью, была начитанной, умной, сдержанной и интеллигентной. В двадцать пять лет она уже занимала приличную должность в юридической фирме. Но где-то тут явно была загадка. При общении с ней Вику не покидало ощущение, что за образом аристократки, будто сошедшей с картин девятнадцатого века, скрывалось что-то совсем иное. Тайну эту Вике хотелось разгадать, и именно такой вот острый интерес только усугублял течение этой болезненной влюбленности. Ко всему прочему, когда болезнь дошла до определённой стадии, появилась ревность — чувство, которое Вике раньше редко приходилось испытывать, а тем более так остро. Митька, который был Вике всю жизнь и лучшим другом, и родителем, в одночасье стал если не врагом, то до жути раздражающим объектом. Вика корила себя за это, понимая, что не стоит претендовать на то, что не принадлежит ей, что её неприязнь к Митьке — необоснованна и незаслуженна, но поделать с собой ничего не могла. Ей хотелось Аду. Хотелось руками зарыться в её рыжие кудри, хотелось попробовать, наконец, каковы её губы на вкус… И это желание с каждым днём всё сильнее и сильнее клубилось внутри, пытаясь вырваться наружу. Вика боялась, что в какой-то момент просто не сдержит себя. А Ада тем временем появлялась в её поле зрения всё чаще — Митька приводил её домой каждые выходные, она оставалась ночевать, по утрам занимала душ, а потом варила на кухне ароматный кофе. И Вика понимала, что пора искать отдельное жилье, потому что так продолжаться дальше точно не могло. Но этим планам не суждено было осуществиться. * * * В то майское утро Вика проснулась рано, учитывая её «совиный» организм, любящий спать до одиннадцати, да еще и в воскресенье — выходной. Проснулась от того, что за дверью слышалась возня и негромкие перешептывания Митьки и Ады. О чём именно они говорили, Вика не разобрала, но слышала, как двигались створки шкафа в прихожей, а потом хлопнула входная дверь. Предположив, что Ада уехала домой, Вика даже обрадовалась — можно было спокойно вылезти из кровати и посидеть на кухне попить кофе, не боясь наткнуться на свой объект воздыхания. Этим Вика и занялась незамедлительно: скинула пижаму, надела домашние шорты с майкой и, насвистывая себе под нос, пошла на кухню. Кофе взбодрил, настроение поднялось до уровня даже чересчур хорошего. Налив себе вторую чашку и уткнувшись в обнаружившийся на столе томик Лермонтова, Вика сразу и не заметила, как в дверях кухни появилась Ада. А заметив, с трудом сдержалась, чтобы не протереть глаза кулаком, и только ошарашенно моргнула.  — Димку на работу вызвали с утра пораньше — умчался как ветер, — заметив Викино недоумение, объяснила Ада. — А я на запах кофе пришла. Еще остался? Вика снова моргнула. Открыла и закрыла рот, хватанув воздуха. Сердце громко ударилось о рёбра и грохнулось на дно желудка, отказываясь даже надрывно стучать. В дверях кухни стояла не просто Ада, а Ада, только что вышедшая из душа. С влажными прядями волос, небрежно спадающими на плечи, и в одном коротком атласном халатике, наличие белья под которыми было крайне сомнительно. — Закончился уже. Если хочешь, еще сварю, — пролепетала Вика, глазея на Аду. Она понимала, что выглядит странно, но всё равно не могла отвести взгляд.  — Да ладно, брось, я у тебя отопью, можно? — Она подошла к столу и аккуратно взяла у неё из рук чашку. А Вика лишь жадно следила за тем, как розовые губы обхватили ободок прозрачной чашки, как на них остался небольшой кофейный след и как юркий язык на мгновение появился изо рта.  — Ох…  — Что такое? — Ада поставила чашку и улыбнулась.  — Эм… — Вика мысленно ругнула себя за глупую несдержанность. — Нет, ничего. Я пойду. — И встала из-за стола, намереваясь по-быстрому ретироваться к себе в комнату. Тонкие пальцы крепко обхватили её запястье. Вика машинально отметила, что руки у Ады горячие, а в следующий момент она уже смотрела ей в глаза. — Не так быстро. — Что ты?.. — Тс-с… — Ада приложила палец к её губам, чуть толкнула — и Вика упёрлась ягодицами в край столешницы. — Мне очень нравятся твои жадные взгляды. — Дыхание Ады обожгло кожу на шее, бретелька Викиной майки, поддетая пальцем, сползла вниз. — Как хорошо, что выпал наконец шанс остаться наедине с тобой. И Вика, может, хотела бы прикинуться дурочкой и сказать, что ничего такого не было — никаких жадных взглядов. Могла бы ударить по тормозам, вспомнить про Митьку, перед которым потом будет очень виновата. Но желание, которому слишком долго не давали свободы, заполонило всё её тело, и противиться ему просто не было сил. Оно растеклось жидкой лавой по каждой клетке, защекотало в животе — до зуда, до жара между ног. Вика сама притянула к себе Аду. Не церемонясь особо, зарылась пальцами обеих рук в копну рыжих волос и сделала наконец то, о чем долго мечтала, — поцеловала мягкие губы. Прихватила нижнюю, затянула, посасывая, переключилась на верхнюю, откровенно наслаждаясь ощущениями. Острый язык Ады, забрав инициативу, ворвался Вике в рот, добавляя поцелую страсти. Вика почувствовала, что её раздевают: майка сползла на живот, лишенная поддержки обеих бретелек, сосков коснулись горячие пальцы, сжимая их до сладкой боли. Вика застонала в поцелуй.  — Какая чувствительная, — прокомментировала Ада, отрываясь от неё. У Вики в голове туманилось от возбуждения, и она не понимала, чего хочет больше: скорее прекратить это или как можно дольше не заканчивать. В поле зрения попал пояс на халате Ады, и Вика незамедлительно за него дернула. Как и предполагалось, белья под халатом не было. Вообще. И от открывшегося вида Вика захлебнулась вздохом: светлая кожа без единого изъяна, красивая грудь с аккуратными сосками, небольшой рыжий треугольник на лобке. Захотелось сейчас же всего этого коснуться — и не только руками. И Ада явно была не против — в приглашающем жесте окончательно скинула с себя халат. Вика, сдерживаясь, стараясь не спешить, прошлась ладонями по плечам и вниз, ненадолго переплелась пальцами с Адой, целуя её в губы. Прочертила несколько линий от живота до грудей. Взяла их в руки и сжала, внутренне трепеща от собственных тактильных ощущений. Подушечками больших пальцев зацепила соски и спустилась к левому губами. Втянула его в рот, поиграла языком, с удовольствием отметила послышавшийся сверху несдержанный вдох. Она с ума сходила от запаха Адиного тела: смеси лотоса, зеленого чая и чего-то неведомого, будоражащего. Опустившись на колени, Вика прошлась дорожкой поцелуев по животу, сжимая руками бока Ады до красных отметин, оставила пятнышко засоса около тазобедренной косточки, усмехнулась, рассматривая его.  — Негодяйка, — шепнула Ада, и Вика почувствовала, как та пятерней путается у неё в волосах и ладонью нажимает на затылок — почти принуждающе. И Вика повиновалась, опускаясь еще ниже, уткнулась носом в рыжие волоски, глубоко вдохнула. Несмело дотронулась пальцами и провела языком вниз. В таком положении было крайне неудобно — пришлось сильно выгнуть шею, но это стоило того: проникнув в Аду двумя пальцами, лаская её языком, Вика слышала, как тяжелое дыхание срывается на приглушенные стоны. И это заводило еще сильнее — то, как под её, Викиным, напором эта рыжая ведьма, эта идеальная аристократка, сдавалась и выгибалась, насаживалась на пальцы и кончала, вцепившись в Викины волосы. А потом потянула Вику вверх, медленно и крайне пошло кончиком языка очертила её губы, будто пробуя саму себя на вкус. Вику совсем повело, потому что собственное возбуждение никуда не делось, а только усилилось — на коротких домашних шортах проступило мокрое пятно. От Ады это не укрылось. Происходящее дальше можно было назвать разве что пыткой или издевательством, потому что Ада, видя, что Вику уже просто выворачивает от желания, не спешила доставить ей удовольствие. Напротив, она долго целовала её, потом — вылизывала грудь, делая это так, что Вика уж подумывала кончить только от этих ласк. Затем Ада всё же сдернула с неё шорты с трусиками и, развернув Вику спиной к себе, лицом нагнула к столу. Вика ощутила кожей, как Ада к ней прислонилась сзади, как её губы чертят линии по лопаткам и ниже — слишком медленно и невыносимо томительно. Вика застонала плаксиво — попросить ей не позволяла гордость. Она понимала, что Ада над ней издевается и наслаждается тем, что доводит Вику до такого состояния. Наслаждение от проникновения было внезапным и оттого до безумия острым: только что ладони Ады гладили её бедра, а в следующий момент, без предупреждения и предварительной подготовки, два пальца пронзили Викину плоть, заставляя её не просто застонать, а сорваться на крик. Ада задвигала пальцами резко, прижав рукой Вику к столу, не давая ей ёрзать. Каждым толчком выбивая из неё стоны, не касаясь клитора, просто имела её пальцами — резко и глубоко. И такого Вика не испытывала ни с кем и никогда — даже теоретически предположить не могла, что такое испытать возможно. Оргазм оказался не просто секундной вспышкой электричества, а наступал постепенно, немного болезненно, но накрывал с головой. Вика тонула, задыхалась, царапала ногтями столешницу и сжимала внутри Адины пальцы, пытаясь продлить наслаждение. Через пару минут, отдышавшись и вернув окружающему миру относительно четкие контуры, Вика приподнялась на локтях и огляделась. С ужасом осознала, что всё произошло в кухне. С некоторым смущением выпрямилась и натянула обратно одежду, пытаясь не встречаться с Адой взглядом. Ада же в это время смотрела на неё как ни в чем не бывало. Стояла голая посреди кухни, даже не пытаясь поднять с пола халат, и усмехалась.  — А ты смелее, чем я ожидала, — проворковала она. Вика сглотнула вязкую слюну — даже сейчас, когда желание, не дававшее ей покоя последнее время, было удовлетворено, на Аду она всё равно не могла смотреть спокойно. Тем более на голую Аду.  — Я думала, ты будешь смущаться и просить остановиться. А оказалось, что ты довольно раскрепощенная. — И она, наконец, потянулась вниз за халатом.  — И… что теперь? — спросила Вика, вспомнив о Митьке — совесть проснулась. Ада пожала плечами:  — А как ты хочешь? Вика не знала, что ответить. Не понимала и, наверное, впервые в жизни начинала полностью запутываться в себе и своих чувствах. Точно не хотелось причинять боль Митьке, но хотелось любить Аду еще сильнее, а одновременно и послать её ко всем чертям. Хотелось, чтобы она исчезла, и хотелось, чтобы осталась с ней навсегда.  — Я не знаю, — сказала Вика, не в силах вылить весь этот поток мыслей из себя. Ада хмыкнула и, ничего не ответив, просто вышла из кухни, оставив Вику рефлексировать наедине с собой. Было грустно — почему-то казалось, что на этой глупой, неуверенной ноте всё и закончится. Но ничего не закончилось, напротив — только началось. С каждой новой встречей спираль становилась туже, а что с этим делать, Вика не понимала. Никаких контактов между ними не было, но красноречивые взгляды говорили сами за себя. А Митька ничего не замечал. Вике было очень стыдно перед братом — она видела, как сильно он влюблен. Митька рассказывал о том, как проводит время с Адой, на какой стадии их отношения… Вика в это время кусала губы и вспоминала, как Ада брала её прямо на вот том кухонном столе, за которым они с братом сейчас обедали и болтали. Потом всё усугубилось еще больше — Ада стала появляться в их доме тогда, когда Митька работал. Случалось это редко, но метко. И сколько бы себя за это Вика ни корила, отказаться она не могла. Оказывалась в плену зеленых глаз, стоило Аде показаться на пороге, позволяла утащить себя в комнату. Раскрывалась полностью, отдавала всю себя и взамен брала всё, что предлагали. Раньше Вика и не знала, что просто пальцами можно доставлять столько удовольствия, а у Ады, конечно, были не только пальцы — она много чего умела. Раньше Вика и не предполагала, что женское тело — округлости форм, гладкость кожи, нежность прикосновений, — может так возбуждать и так нравиться. Раньше Вика даже не думала, что кто-то может понимать настолько правильно её желания: все выдохи, вдохи и полустоны. И теперь Ада каждый раз открывала ей новую тайну. Вот только сама Ада так и оставалась тайной. Вика не понимала её чувств, не понимала, чего она хочет вне постели и к чему стремится. Начальное образование психолога помогало мало — чувства Ады были спрятаны за бронированной дверью. А Вика очень хотела подобрать нужные ключи. Она спрашивала, пыталась вывести на разговор, но ответом ей всегда были мало что значащие фразы, а то и вовсе молчание и ехидная ухмылка. Как-то раз только Вике удалось узнать что-то, казалось бы, важное, но в то же время довольно странное. После очередного выматывающего секса, нежась в объятиях тёплых рук, Вика спросила, не особо надеясь на ответ:  — Ты любишь Митьку? И Ада неожиданно ответила: — Да, люблю. Он такой… хороший. Чем-то на тебя похож, только мужчина. Ему приятно отдаваться и на него можно положиться. Вику хлестнуло ревностью. Да, конечно, она и раньше прекрасно понимала, что Ада больше принадлежит Митьке, чем ей, но представить вдруг, как Аду обнимают Митькины руки, и как ласкают, и как она тает под ними, было очень странно и неприятно.  — А меня? Любишь? Или это так — развлечение? — немного зло сказала она и тут же прикусила губу — не очень-то и хотелось услышать ответ на этот вопрос. Но ответ оказался неожиданным: — Нет, не развлечение. Тебя я тоже люблю. С тобой — по-другому. Тебя приятно брать и подчинять. Хотя и отдаваться тебе можно, но немного в другой степени.  — Значит, для тебя любовь — это секс? Больше ничего?  — Почему ты так думаешь?  — Ну вот Митька мне рассказывает, что вы иногда гуляете. По всяким выставкам и ресторанам ходите. Хотя тут я тоже не уверена, что в этом всем заключается любовь… — Вика запнулась, задумавшись о философско-отстраненном. Ада хихикнула и погладила её по щеке.  — А еще Митька собирается тебе предложение делать, — вдруг выдала Вика. — Наверное, мне не стоило портить сюрприз, но я ревную.  — Дурочка, — сказала Ада и снова закрыла чуть приоткрывшуюся дверь. Потом на протяжении недели Вика именно дурой себя и ощущала. У Ады были завалы на работе, она не появлялась у них дома и даже с Митькой не встречалась в это время. И Вика всё не могла забыть их последний разговор, это своё идиотское заявление о том, что Ада с Митькой времени проводит много… Прозвучало так, будто Вика и правда хотела некоего подобия свиданий и отношений! А ведь так не было… Наверное. Больше всего выводило из себя именно чувство неопределенности. Вика будто зависла в воздухе и не знала — то ли на землю свалиться, то ли выше подняться. Точнее, она, может, и решила бы, но обстоятельства тут явно не от неё зависели. Посреди ночи зазвонил телефон. Вика разлепила глаза, дотянулась до трубки — на экране высветилось имя Ады. — У тебя есть десять минут, чтобы очень тихо собраться и выскочить на улицу. Не говори Диме! — С ума сошла? Два часа ночи! — Нет, не сошла. Но ведь самое время сходить! Вика даже не пыталась отговорить себя: не отнекивалась, не утыкалась обратно носом в подушку. Выскользнула из кровати, натянула толстовку и джинсы, схватила кроссовки с полки, чтобы обуть их в подъезде, и тихо притворила дверь. Ада ждала у подъезда: мигнула фарами машины и опустила окно пассажирского места, махнула рукой. Вика залезла внутрь, и в её губы тут же впились требовательным поцелуем. Она повиновалась безоговорочно: открыла рот, позволила целовать себя, загорелась, поняв вдруг, что соскучилась безумно. Но Ада внезапно разорвала поцелуй, завела мотор, и машина тронулась с места, шурша резиной в ночной тишине.  — Куда мы едем? Ада дёрнула плечами:  — Не знаю. Куда-нибудь, по дороге придумаю. Это не было на неё похоже. По крайне мере, Вика в последнюю очередь подумала бы, что Ада на такое способна: сорваться куда-то посреди ночи, вытащив её у Митьки из-под носа, тайно, незаметно. Ночной город, пролетающий за окнами авто, не спал. Мигал огнями, светил вывесками магазинов, клубов. Народу на улицах встречалось немного, машин на дорогах — тоже, поэтому Ада гнала, превышая дозволенную скорость. Притормозила она у обочины яркого проспекта — кажется, там, где даже парковаться нельзя было. Врубила аварийку и вылезла из машины.  — Пойдем. — Открыв дверь с Викиной стороны, она протянула ей руку.  — Куда мы? Ада покрутила головой по сторонам и указала на слабо освещенную улочку, уходящую вниз.  — Туда, — и потянула Вику за руку.  — Тебя эвакуатор тут заберет, Ад! — сказала Вика, покорно шагая за ней.  — Ну и плевать. Пусть забирает. Вике снова пришло в голову, что что-то с Адой явно не так: одета она была без привычной изысканности, напротив — очень по-городскому: сандалии, шорты и тонкая кофта поверх футболки. Миновав какую-то совсем тёмную подворотню и свернув влево, они оказались в начале другой улицы.  — Ты тут когда-нибудь бывала? Вика присмотрелась. Улица была необычной хотя бы потому, что вместо привычной автомобильной дороги между тротуарами пролегли трамвайные рельсы. Дома, стоявшие по обочинам, были максимум четырехэтажными — и никаких новостроек. Все из красного, побуревшего от времени кирпича, с крышами из старой черепицы. По правой стороне через два дома от начала улочки начинался сквер, огражденный высоченными коваными воротами с чёрными прутьями. Фонари светили тускло, лампы путались в листве растущих по обочинам путей деревьев и трамвайных проводах, отбрасывали на землю замысловато-зловещие тени. Улица будто была выхвачена из двадцатых годов прошлого века. Будто сейчас возьмет и проедет тут, звеня, старинный трамвай со звездой на красном боку.  — Странно, — сказала Вика. — Всю жизнь тут живу, а на этой улице ни разу не была. Ада пожала плечами: — Ну, город-то большой. К тому же улочка тихая и незаметная, потому что машины тут не ездят и трамваи перестали ходить лет пять назад. Я вообще случайно наткнулась на неё — искала дом одного клиента нашей конторы. Потом они еще долго гуляли: и по улочке, которая, как оказалось, так и называлась — «Трамвайная» (Вика прочитала на одном из домов), и по скверу, в центре которого находился детский спортивный центр — громоздкое здание с античными колоннами и двумя статуями гимнасток на входе. Целовались на скамейке, стоящей посреди этого сквера, под самым ярким фонарём — было немного страшно, хоть и царила в сквере пустота, зато поцелуй был сладким и будоражащим. Смеясь, ходили по обесточенным рельсам, играясь — кто первый не удержит равновесия и сойдёт с тонкой металлической полоски. И говорили — обо всём. Про учёбу и работу, про друзей, про книги, фильмы и музыку. В этом было что-то почти магическое — слушать Аду, видеть её искреннюю улыбку. И узнавать её — не прикосновениями, а словами и мыслями. У Вики было ощущение, будто она сняла с неё одну из масок и Ада вдруг оказалась не такой уж и ведьмой. Улочка вывела их к набережной, и реку к тому времени уже подсвечивала заря. Вика удивилась, глянув на часы — всего четыре утра. Неполные два часа они прогуляли с Адой, а казалось, что времени пролетело многим больше. Ада, махнув Вике, чтобы та шла за ней, спустилась по лестнице с хлипкими перилами вниз, туда, где бетонные плиты омывались слабым течением тихо-тихо плещущейся реки. Пахло свежестью и немного тиной, а вид отсюда открывался захватывающий: гладь воды, покрываясь рябью от порывов майского ветерка, с каждой секундой розовела сильнее, отражая в себе рассвет. Ада, не жалея шорт, уселась прямо на плиты и притянула к себе Вику. Город просыпался. Солнце запускало лучи в окна многоэтажек, бликами отсвечивая в стёклах, ветер в деревьях, казалось, стал шелестеть громче. Только вот люди просыпаться не собирались, и город без них был прекрасен. Вика уложила голову Аде на плечо, фыркнула, запутавшись в рыжих кудрях. Меланхолично наблюдая за поднимающимся солнцем, она поймала себя на странном ощущении щемящего тепла под сердцем и на секунду даже испугалась — она влюбилась ещё сильнее, уже даже не по уши, уже с головой. Но, вырисовывая пальцами хаотичные узоры на Адиной коленке, Вика вдруг поняла, что просто не хочет сейчас ни о чём думать. Потом — будь что будет. А здесь и сейчас нужно наслаждаться тем, что есть.  — Я хочу тебя поцеловать. Ада улыбнулась и притянула Вику к себе. * * * Время шло, в городе горело лето, а Вику с каждым днём всё больше и больше мучила совесть. Её существо кричало о том, что она поступает неправильно и подло. То, что происходило между ней и Адой, можно было назвать только предательством и никак иначе. Предательством Митьки — самого дорого и родного человека. Это ведь Митька стал её защитником, когда отец ушел из семьи. И он же стал для неё воспитателем и поддержкой, когда мать бесконечно пропадала то на работе, то в поиске мужчин. И даже когда Вика повзрослела и твердо встала на ноги, Митька всё равно оставался с ней. Когда Вике исполнилось восемнадцать, а маман осела в пригородном доме с отчимом, можно было просто разменять трехкомнатную квартиру на две однушки, чтобы устраивать свою личную жизнь, но Митька прекрасно знал, что Вика взвоет от скуки и одиночества — и остался с ней. А сейчас Вика предавала его. Не просто забирала себе то, что должно было быть только Митькино, она еще и обманывала. А рассказать не могла. Брат не понял бы. Да и как это выглядело бы? «Привет, Мить! Знаешь, я сплю с твоей девушкой». В лучшем случае он бы пальцем у виска покрутил, не поверив ей. Постепенно решение, конечно, появилось. Вика просто пришла к выводу, что единственный выход — это наступить на горло своему «хочу» и расстаться с Адой. Как это сделать и что потом будет, Вика не знала, но начинать нужно было с малого — хотя бы поговорить. Обычно Вике не особо нравилось ездить куда-то вместе с Митькой и Адой, неприятно наблюдать за ними, но в этот раз она согласилась: вечер перед Ивановым днём, фестиваль на берегу реки с кострами и тематическими конкурсами, сулил быть веселым. Всё на самом деле было классно ровно до того момента, пока Митька не встретил кого-то из своих коллег. Он ушел с ними «выпить совсем по чуть-чуть», а Вика осталась с Адой наедине. Вокруг гудел народ, трещали костры и звучала музыка. В кронах деревьев шумел тёплый летний ветер. Вика никогда не верила ни в магию, ни в чудеса, но вся эта обстановка настраивала что-то особенное, загадочное — все эти народные песнопения и обрядные танцы. Ада исчезла на пару минут, а вернулась с двумя венками: один, из одуванчиков и васильков, надела на голову Вике, а второй — хитрое переплетение листьев и веточек, — оставила себе. Вика любовалась. Ада снова была другой, снова приковывала к себе взгляд. Рыжая копна вилась с веточками и с вплетенной в них зеленью, в отблесках костров глаза светились малахитом, а кожа отливала бронзой. И простое платье изо льна с вышитыми узорами из деревянных бусин делало её похожей если не на ведьму, то будто на лесного друида из кельтских легенд, знающего тысячи заклинаний на языке природы. Вика хотела сегодня поговорить с Адой, сказать ей о том, что нужно покончить с их отношениями. Но та взяла её за руку и потащила куда-то, подальше от народа, вглубь лесной чащи. Сомневаясь, что Ада ориентируется в этих местах, Вика спросила, точно ли она знает, куда идёт. Та лишь повернула голову и загадочно улыбнулась. Минут пятнадцать они шагали по еле заметной тропинке, и высокая трава щекотала Вике щиколотки. Они вышли к озеру — маленькому песчаному срезу с покосившимся деревянным пирсом. Шелестели камыши, и тихо кто-то плескался в воде. Голоса праздновавших людей досюда совсем не доносились, только немного слышались басы играющей музыки.  — Зачем мы сюда пришли? — спросила Вика. Ясно было, к чему идет всё это уединение с Адой — у той глаза блестели коварством.  — Пойдём купаться? А то там народу много, воду взбаламутили…  — У меня купальник в машине остался. Ада хихикнула.  — Зачем он тебе? Она обошла Вику, положила руки ей на талию, прижалась к спине. От невесомого прикосновения губ к шее кожа Вики покрылась мурашками. И сарафан без бретелек оказался очень удобной вещью — Ада просто дёрнула его вниз и сжала руками тонкие чашки бежевого лифа. У Вики в голове загудело, вниз живота прошлась волна томящего наслаждения. Тело просило позволить, поддаться, а мозг кричал, что нужно остановиться. — Ад, не нужно, — прошептала Вика, уложив голову той на плечо, позволяя целовать щёку. — Там Митька… — Он даже не подумает сюда идти. — Дыханием защекотало мочку уха. — Нельзя так, Ада, это не может продолжаться, слышишь? Когда-то должно закончиться, я не хочу делать Митьке больно. Ада остановилась и резко развернула её к себе лицом. Внимательно посмотрела в глаза.  — Ты хочешь, чтобы это был последний раз? — спросила, будто прочитав мысли. У Вики сжалось сердце. Всё нутро кричало, что нет, конечно же, не хочет. Но она, сглотнув тугой ком, выдавила из себя тихое «да». А потом Ада заставила сознание Вики отключиться. Горчащими поцелуями и дурманящими ласками, шорохом снимаемой одежды. Сарафан Вики сполз к ногам, и она предстала перед Адой в белье. Потом и его ловко с неё сняли. — Пойдем. Силуэт обнаженной Ады, заходящей в воду, заставил Вику судорожно вдохнуть. Она тоже подошла к воде, но зайти дальше, чем по щиколотку, не смогла — холодно. Ада тем временем уже нырнула — один венок остался на поверхности. А потом выплыла из воды, быстро подошла к Вике и резко потащила за собой. Сначала прохладой обожгло бедра, затем — выше. Особо непривычным оказалось касание воды к обнаженной плоти, соски мгновенно затвердели. Их-то Ада и коснулась нежно, потом сдавила сильнее — знала, что Вика так любит. Трогая их по очереди, вторую руку она опустила под воду: подразнила пальцами и проникла в Вику, медленно двигаясь, добилась от неё нетерпеливых стонов. Это был странный контраст: тело горело от возбуждения, но вода при этом приятно охлаждала. И когда Ада оторвалась от неё, чтобы вдохнуть, Вика улыбнулась и погрузилась в воду с головой. А когда вынырнула, та надела её венок обратно. А уже спустя минуту она распластала Вику на деревянном мокром пирсе. Вике показалось это невероятным: лежать на мокрых досках, подставлять тело под горячие поцелуи и смотреть на россыпь ярчайших звёзд на небе. И стонать в него, срываясь на крики, когда умелый язык находил самые заветные точки, проникал внутрь, ласкал быстро в такт движениям пальцами, заставляя извиваться и шептать жуткие пошлости. И потом, вынырнув из этого безумия, Вика спросила:  — Мы правда больше не станем делать этого? Ада, лежа рядом всё на том же пирсе, ласково провела пальцем по её щеке.  — Ты же сама сказала, что хочешь, чтобы это был последний раз. Вика не ответила, но ясно вдруг поняла, что это на самом деле их последний раз. На сердце потяжелело от мысли, что будет дальше: видеть Аду и не иметь возможности коснуться. Вспоминать всё, что было между ними, гореть от желания хотя бы взять за руку и не сметь. Видеть её счастливой, но не рядом с ней. Это действительно всё в последний раз. Она уселась Аде на бёдра. Повела ладонями от лица и ниже, изучая её тело так, будто никогда не видела. Каждый сантиметр, зажимая соски между пальцами, оттягивая их. Между ног снова растеклось возбуждение. У Ады тоже — она прерывисто вздохнула, закусила губу. Вика склонилась над ней, целуя глубоко, почти терзая её рот в попытке запомнить навсегда, каков он на вкус. И всё тело: кожа под губами — гладкая, нежная, упругая грудь, твёрдые горошины сосков. И Ада стонала под ней, и от такой несдержанности Вика горела еще сильнее. Спускаясь ниже, к самому сокровенному и желанному, она не выдержала собственного напряжения — ласкала и себя, пока Ада, широко разведя ноги, хваталась за край пирса и выгибалась от ласк языка, насаживалась на Викины пальцы. Никогда еще она не была страстной и несдержанной до такой степени. И это сводило с ума. То, как Ада шептала имя Вики, содрогаясь в оргазме — только от этого Вику и саму накрыло следом за ней. А потом они лежали рядом. Молчали. Вика наслаждалась тем, что просто находится рядом с Адой, а звездное небо — над ними. Пусть и было всё это в последний раз. * * * Ада исчезла. Будто по щелчку пальцев вычеркнула себя из их жизней. Аккаунты в соцсетях оказались удалены, сим-карта заблокирована. На работе сказали, что Ада уволилась, куда перевелась — никому неизвестно. Квартира, в которой она жила, выставлена на продажу, никаких личных вещей в ней не осталось. Митька был полностью разбит. Днём Вика отпаивала его чаем, вечером — коньяком, а он снова и снова набирал номер Ады и слушал голос автоответчика. Но недели две спустя и это занятие бросил. Вика чувствовала себя глупо и виновато. Если бы она не влюбилась в Аду, если бы не решилась в итоге разорвать отношения — Митька бы сейчас не страдал. Но, как ни крути, это Ада выбрала третий путь, при том что их было всего-то два. Она решила, что лучше уж не бить сердца поодиночке, а разбить их сразу всем троим: и Вике, и Митьке, и себе. По крайней мере, Вика надеялась, что Аду это хоть сколько-нибудь зацепило. Хотя после такого резкого её исчезновения Вика стала сомневаться — не было ли для Ады всё это какой-то странной игрой в любовь? И самым паршивым в этой ситуации было то, что Вика не могла разделить Митькину депрессию, хотя страдала не меньше. Ей приходилось притворяться живчиком и тихонько грустить наедине с собой, пряча лицо в подушку. Она говорила Митьке:  — Ничего, братишка, время лечит. Забудешь, найдешь другую, не такую странную. И знала, что врёт: и брату, и самой себе. Не лечит ничего это дурацкое время, лишь зарубцовывает раны и стирает очертания любимого лица из памяти. Со временем и Ада, конечно, сотрется, оставшись воспоминанием и загадкой. Сначала Вика часто будет видеть Аду везде, где в толпе мелькнёт рыжая копна волос. Но потом время заделает все трещины. Когда-нибудь Вика наверняка вспомнит и задастся вопросом: а была ли вообще Ада в их жизнях? Может, приснилась? Но зато теперь Вика точно знает: ведьмы существуют.