Our Dreams

«Я люблю тебя!» — голос почти над самым ухом. «Я люблю тебя» — три слова, от которых Намо всегда сердито хмурится, а затем изгибает тонкие брови, словно от боли, которая приходит медленно, вязко, словно опьянение, и проникает длинными острыми иглами в самое сердце, закрытое на тысячи замков. Голос, что произносит эти в высшей степени страшные роковые слова, мягкий и ласковый, убаюкивающий, шелестящий, как листья древ, потревоженные ветром. Именно таким голосом поют колыбельные беспокойным младенцам, те улавливают его неповторимую магию и засыпают, слыша уже не песню, а лёгкий шум юрких ручейков, звон льдинок, шорох листвы в светлом лесу и то, как птицы хлопают крыльями, свободно взмывая в небесную синь. Намо с трудом приоткрыл глаза, на которых застыла молочно-белая плёнка, и несколько раз моргнул, словно это помогло бы вернуть отсутствующее с первого мига его рождения зрение. Тряхнув головой, он позволил прямым серебряным волосам скрыть половину своего лица и попытался сосредоточиться на происходящем. Больше всего Намо не любил путать сон с реальностью, но сейчас был как раз этот случай. Тонкие длинные пальцы едва ли не испуганно сжали подлокотники резного трона, на мгновение став похожими на когти огромной птицы, и Мандос убедился, что находится в главном зале. «Снова заснул…» — он зажмурился и медленно выдохнул, снова и снова слыша где-то далеко в своей голове слова, на которые установил табу. Значит, не сон. «Я люблю тебя. Люблю тебя, Намо!» — шёпот отовсюду и в то же время совсем рядом. Голос был до такой степени будоражаще-проникновенным, что Мандос не выдержал. — Ты здесь? Ирмо? — тихо окликнул он, осторожно поднявшись с трона, и робко протянул руки в надежде почувствовать брата совсем рядом. Расшитые мелкими горными хрусталями рукава длинных белых одежд открыли тонкие руки Мандоса до локтей. Его кожа словно светилась изнутри жидким серебром, она была почти прозрачная и, казалось, любое, даже самое мимолётное касание могло оставить на ней ужасные следы. Чуткий слух Намо улавливал малейший шорох, но всё вокруг замерло в тиши, лишь через три комнаты раздавался громкий стук капель, отдающийся гулким эхом во всех чертогах. Кап. Кап. Звук словно бегает из комнаты в комнату. Капля медленно собирается на кончике заострённой стеклянной сферы, летит в сосуд и сливается с его содержимым, растворяясь в нём, будто в океане. Вскоре в этот океан проливается целый ливень, а затем снова всё возвращается к скудным каплям. Сцеживание слёз — долгий и кропотливый процесс. Слишком тихо, но Владыку Душ так просто не провести. Мандос сделал шаг, мягкой поступью направляясь в угол малахитового зала, как хищник бесшумно крадётся на запах крови. Намо чувствовал тепло, исходящее оттуда, и различал едва слышный стук сердца. Слепые глаза беспокойно смотрели то влево, то вправо, то совсем закатывались, отчего взгляд становился ещё туманнее, чем прежде. — Ты здесь, Ирмо, — уже не вопрос, а утверждение, — Выйди ко мне. Мандос услышал шаги, а затем ощутил ласковые касания тёплых кончиков пальцев на своей щеке. «Прости, если снова напугал. Знаю, ты не любишь, когда я проникаю сном в твоё сознание, а затем оказываюсь рядом», — Ирмо осторожно убрал длинные волосы брата назад, полностью открыв его лицо, чтобы вновь рассмотреть каждую черту: тонкие губы, прямой, чуть длинноватый нос, миндалевидные опаловые глаза, в которых навечно застыл туман, и длинные ресницы, которые то и дело скрывали невидящий взгляд и отбрасывали лёгкую тень на острые скулы. «Знаешь, но продолжаешь это делать. Ты неисправим, — Намо чуть улыбнулся, ему не хотелось хмуриться, ведь он, в общем-то, и не был зол, скорее наоборот, но не хотел этого показывать, — Зачем ты пришёл?» Общение через осанвэ нравилось ему, ведь их никто не мог подслушать, и всё же Мандос страдал от того, что не может ни увидеть брата собственными глазами, ни услышать его чарующего голоса вне своего сознания, ибо тот был нем. «Я пришёл к тебе». *** Создатель был жесток, отняв у братьев то, что было у других валар. Ослепить Намо означало дать ему справедливость и хладнокровность решений. Вид рыдающих, скорбящих или влюблённых не мог смутить его и сбить с истинного пути. Он стал самым справедливым судьёй, научившись отличать правду ото лжи и слышать то, чего не слышат другие. Ирмо с рождения был лишён дара речи, дабы максимально развить свою способность вкладывать в сознание других яркие и точные образы и общаться картинками, а не словами. Эру задумал, чтобы он стал Повелителем Снов, а такое ответственное дело требовало немалого мастерства и огромного воображения, ведь не всегда просто показать то, что даже слова порой описать не в силах. Впрочем, Лориэн не был глух, он слышал речь вокруг, запоминал её и, научившись передавать вместе с красивыми картинками ещё и звуки, изобрёл осанвэ — способ общения мыслями. Это оказалось очень удобно не только для него, но и для других валар, а потому ему удалось избежать наказания от Создателя, который был против того, чтобы Ирмо общался словами даже так, раз сделал его немым. Идти против воли Эру было одним из самых жестоких преступлений, и Намо прекрасно понимал тогда, что брат первым делом попал бы на суд к нему. Как бы он вынес приговор родному Ирмо, с которым провёл столько времени рядом, который показал ему весь мир через образы, который всегда помогал, когда случались тяжёлые приступы видений, от которых Мандос не мог отойти несколько суток? Намо осознавал, что не может быть полностью справедлив к брату, а значит, что и ни к кому другому тоже. Именно тогда он принял решение отдалиться от Лориэна и найти гармонию в себе и своих чувствах. «Если бы ты не придумал это общение, всё было бы, как прежде. Ты знал, чем это грозит. Зачем рисковал?» «Я учился этому, дабы сказать, что люблю тебя. Почему все могут говорить эти слова, а я - нет? Такое чувство невозможно передать образами, и это приносит мне боль. Но ты ведь должен знать!» С тех пор Намо злится, слыша заветное и страшное «я тебя люблю», что однажды чуть не привело Ирмо в самую жестокую темницу и едва не подорвало способность Мандоса быть справедливым. *** «Идём, — Намо взял брата за руку, собравшись отвести в одну из многочисленных комнат, — Посидим немного в хрустальном зале. Затем я передам тебе заблудшие души. Они заснули, но по ошибке попали ко мне». «Нет». «Нет?» — Мандос непонимающе поднял бровь. «Я хочу, чтобы ты отдохнул от дел». Тишина вплелась в их безмолвный разговор, опутав мысли собою, словно липкой паутиной. Кап. Кап. Кап. Слёзы продолжали капать в сосуд. «Я не могу». «Проведи один день со мной. Всего один день, — Ирмо осторожно сплёл свои пальцы с тонкими пальцами брата, чуть сжав их, — Неужели ты не можешь отвлечься?» «На несколько часов могу, но на день - нет. Порой ко мне попадают души, которые не достойны и лишнего дня существования, — Намо постарался отвернуться от брата, чтобы не чувствовать на себе его открытый взгляд, — Я не могу позволить этого». «Прояви немного милосердия, Судья!» — Ирмо тепло улыбнулся и заботливым движением убрал за острое ухо Мандоса длинную серебристую прядь. «Прояви немного ответственности! — тонкие губы Намо тронула лёгкая полуулыбка, — Если ты отвлечёшься, сегодня никто не увидит снов». «Если ты отвлечёшься, сегодня никто не умрёт, — Лориэн осторожно опустил руку на пояс Намо и медленно закружился с ним в танце, — Это ведь прекрасно!» «Сбиваешь меня с верного пути!» — Мандос оставил последние попытки сопротивляться и провёл ладонью по волнистым волосам брата, зарываясь в них тонкими пальцами и ощущая тепло. Ирмо заулыбался шире, и в его добрых глазах заплясали золотые искорки. «Нам не хватает только музыки, — шепнул он, держа в своей ладони руку прекрасного Намо, который двигался в танце с грацией лебедя и не сводил слепого взгляда опалово-туманных глаз с улыбающегося Лориэна, — Как встарь: я играю на флейте, а ты танцуешь». «Играй же», — Мандос впервые искренне улыбнулся и отпустил руку брата. Зал наполнили чарующие переливистые звуки флейты, которые заглушили настойчивый раздражающий шум капающих слёз и погрузили беспокойных пленников в глубокий крепкий сон. Намо танцевал, будто паря над полом и едва касаясь его босыми ногами. Казалось, что по тёмному малахитовому залу скользит тонкий серебряный луч. *** «Последний раз я видел тебя на поле боя, — Ирмо стоял у полки с различными склянками, рассматривая их содержимое, — Ты собирал павших». Комната, где они находились, была небольшая и похожа на погреб. По её периметру в несколько ярусов стояли длинные старые полки, усеянные небольшими бутылками с разным содержимым. Они не были подписаны, зато отличались друг от друга узорами или крышками. «Как ты тогда там оказался? — руки Намо, словно живущие отдельной жизнью, взяли одну бутыль и ощупали каждый узор на стекле, - О. Попробуем это?» «Что это такое?» — Ирмо осторожно взял матовую белую склянку из рук брата. На ней было изображено сердце и несколько петель, образующих спираль по всему горлышку. Закрывалась бутыль красивой хрустальной пробкой в форме капли. «Настойка из слёз, — кратко ответил Мандос и поставил обратно на полку маленькую бутыль зелёного цвета, которую ощупывал до этого, — В её составе слёзы о потерянной любви и слёзы счастья. Горько-сладкая на вкус». Ирмо усмехнулся, рассматривая бутыль и думая о том, что всё это слишком символично. «У твоих слов и действий всегда две стороны», — он вновь взял Намо за руку и пошёл с ним наверх по длинной винтовой лестнице. «Ты начал разбираться в чертогах?» — Мандос улыбнулся уголками губ, зная, куда брат ведёт его. «Немного, — Лориэн улыбнулся в ответ, продолжая подниматься, — Из этого погреба ведёт пять туннелей и три лестницы. Самый крайний правый туннель выводит в темницы, чуть левее — в зеркальную комнату, а из неё в комнату с тремя статуями птиц…» «С четырьмя». «Да, с четырьмя. Средний туннель ведёт в зал через… Восемь комнат?» «Верно». «Ещё левее — в комнату суда. Самый левый — в твои покои». «Верно». «Прямая лестница ведёт к Вайрэ, винтовая — в комнату без стен». «Запомнил, молодец. А я никогда не забуду, как однажды ты заблудился, — Намо чуть сбавил шаг, чувствуя, что устаёт, — И поднялся как раз по винтовой лестнице, обнаружив эту комнату. С тех пор любишь это место?» «Можно сказать, что да. Это самая прекрасная комната из всех», — лестница привела их в тупик, но Ирмо толкнул тяжёлую плиту сверху, и всё вокруг тут же залил ослепительно-яркий свет. Комната без стен была похожа на пик горы: небольшая площадка, на которой можно было находиться, а вокруг неё не было ничего. Ни стен, ни крыши, только посередине стояли два кресла с высокими спинками и столик на тонкой длинной ножке, больше напоминающей стебель цветка. Высота поражала, с этой комнаты открывался вид на безграничные зелёные леса и сверкающее всеми оттенками радуги море, можно было даже различить дома вдалеке. Ирмо не мог отвести взгляда от этого великолепия, но чувствовал себя беспомощным, осознавая, что Намо никогда не увидит таких красот своими глазами. Мандос замер, чувствуя, как ласковый ветер треплет его волосы. На мгновение он спрятал взгляд за длинными ресницами и тут же увидел посланное братом видение, слишком красивое, чтобы быть правдой. «Ты приукрасил, да?» — робко спросил он, стоя почти на краю комнаты и тщетно всматриваясь вдаль. Ещё шаг — и пропасть. Лориэн подошёл к брату со спины и ласково обнял, не давая идти дальше и с замиранием сердца чувствуя его настолько близко. Волосы Намо пахли горькой полынью и ветром, Ирмо не мог надышаться этим ароматом. Мандос не был напряжён, как обычно, и чувствовал давно забытый вкус свободы, счастья и любви. «Я показываю тебе всё, как есть на самом деле», — голос Ирмо, казалось, был совсем рядом, но Мандос знал, что это не так — просто мысли, искусно вплетённые в его сознание. — Я хочу услышать твой голос, — сказал Намо вслух, — Больше всего на свете я хочу услышать твой настоящий голос. Ирмо печально улыбнулся и поцеловал острое плечо брата. Вокруг царила звенящая тишина, нарушаемая лишь криками чаек и шумом прибоя. Волны вздыхали и плакали. Ветер окутывал собою и лёгкой утренней дымкой две фигуры — песчано-золотую и бело-серебряную. «Больше всего на свете я хочу, чтобы ты видел. Видел всё вокруг не через мои образы, а своими прекрасными глазами, — Лориэн порывисто касался губами тонкой шеи, обнимая брата всё крепче, — И плевать на справедливость и тот смысл, что вложил в тебя Эру. Почему ты не в силах взглянуть на меня хоть на мгновение? Тогда, в момент создания, ты знал, что у тебя есть брат, но не мог его увидеть и постоянно спрашивал, где я. А я не мог сказать, что рядом, лишь брал тебя за руки и держал крепко-крепко. Только по таким касаниям ты ориентировался, что я рядом. Чем ты заслужил такие муки? И почему я не могу сказать тебе о своей любви вслух? Почему не могу прокричать о ней так, чтобы знали все? Почему именно мы?» «Тшш. Ирмо…» — Намо обернулся и взял прекрасное в своей глубокой печали лицо брата в свои холодные ладони. Полные слёз глаза Мандоса были похожи на густой туман над морем. *** «Мы отвлеклись тогда. Как ты оказался на поле боя?» — Намо сидел в кресле, поджав ноги и полуприкрыв глаза. С его губ не сходила мягкая полуулыбка. Ирмо сидел напротив и украдкой рассматривал брата, любуясь тем, как ветер треплет его волосы. Взяв со столика бутыль с настойкой слёз, он отпил немного. «Вкусно?» «Весьма! — Лориэн кивнул и улыбнулся, поставив склянку обратно, — Твоя очередь!» Намо взял бутыль со столика и тоже отпил немного настойки. «Да, эта особенно удалась. Не зря я хранил её для нашей встречи». «Значит, ты всё же ждал меня?» — Ирмо хитро прищурился, а брат различил игривые нотки в его голосе. Он оставил вопрос без ответа, но искренняя улыбка говорила Лориэну гораздо больше. «Так вот, насчёт того дня… — начал он, — Война войной, а простых жителей снедала печаль, они не могли найти спокойствия. Когда начали умирать от горя и усталости, я не мог больше бездействовать и навлёк на всех глубокий сон. Это были несколько дней долгого непрерывного труда, но он принёс свои плоды. Жители находились между сном глубоким и вечным, а в таком состоянии их сложно отличить от мёртвых, им это сыграло на руку, и враги их обошли». «Вмешался в войну, — Намо осуждающе покачал головой, — Не сидится тебе». «Совсем, — согласился брат и отпил ещё настойки, — Я не мог не помочь хоть чем-то, если иные валар бездействуют». «Эти события давно были вытканы Вайрэ, а твой поступок заставил её переделывать ткань». «А что если мой поступок тоже был выткан ею?» Намо улыбнулся вновь и встал со своего места. «Допустим, что всё было так», — он подошёл к Ирмо со спины и начал ласково перебирать его волнистые волосы, собирая их в красивую косу. «Я потратил тогда много сил, но вдруг увидел тебя, и это было мгновение счастья, — Лориэн прикрыл глаза, ощущая касания Намо, — Ты ходил по полю среди мёртвых и был похож на полупрозрачный серебряный кокон. В руке твоей был посох из костей и хрусталя, а за спиной сияли белоснежные крылья, настолько огромные, что волочились маховыми перьями по земле. Ты брал души за руки, поднимал и прятал их под своими крыльями. Я видел, как они ютились, прижимаясь к тебе и путаясь в перьях, и ты не оставил никого. Все ушли за тобой, словно ждали этого дня. И я ушёл бы». Мандос закончил плести косу и обнял брата, прижавшись грудью к его спине. Он чувствовал желанное тепло даже сквозь ткань рубашки и золотисто-белого плаща. «Почему с тобой я перестаю быть тем, кем являюсь?» — Намо прижался щекой к его щеке. «Наоборот, со мной ты становишься тем, кем являешься. Потому что позволяешь себе чувствовать. Потому что тоже любишь». Мандос осторожно обошёл брата и невесомо сел на его колени. Ирмо не сводил с него взгляда своих золотых глаз, ощущая, как сладко замирает сердце, путая в голове мысли и образы. Кончики длинных прохладных пальцев медленно касались лица, Намо был всё ближе, и ему было страшно ошибиться. Кончик носа коснулся до кончика носа. Мягкие губы Мандоса едва ощутимо прикоснулись к скуле, щеке, а затем нашли тёплые улыбающиеся губы брата. Шум прибоя унёс тихо сказанные важные слова. — Я люблю тебя. — подхватил ветер и тоже унёс с собой куда-то далеко-далеко. — Я люблю тебя, — продолжал шептать Намо на ухо Ирмо и прижимать ладонь к его груди, чтобы ощущать стук беспокойного сердца, — Я люблю тебя. Всем сердцем. *** — Ты сыграешь для меня? Вечер приятно проводить в малахитовом зале, там всегда уютно и тепло от маленьких парящих огоньков, согревающих и прогоняющих вечный полумрак. Ирмо с любопытством коснулся кончиками пальцев до струн огромной арфы, и тут же раздался красивый мягкий звук, отразившийся эхом от тёмно-зелёных стен. — С удовольствием, — Намо чуть улыбнулся и сел за инструмент, — Только задай мне мелодию. Ирмо присел рядом и наиграл лёгкую мелодию на флейте, тут же слыша, как Намо, чутко уловив её, начал скользить пальцами по струнам. Лориэн не мог отвести взгляда от брата, от его тонких рук и длинных чутких пальцев. Он едва касался струн-лучей, но те охотно откликались на его мимолётные прикосновения, и порой вставал, чтобы дотянуться до самых дальних или чтобы особенно сильно задеть струны, туго сплетённые из теней. Ирмо крепко обнял его со спины, когда тот снова встал, и мелодия чуть сбилась, став более быстрой, переливчатой, дрожащей, как и сердце Мандоса. Руки брата ласково скользили по его груди, Намо отклонял голову назад, опуская её на плечо любимого, но продолжал играть. Бледные щёки заалели, пальцы дрогнули, когда шею обвила цепочка нежных поцелуев, и с тонких губ невольно сорвался тихий стон, который слился с мелодией арфы и растворился в изобилии звуков. Хрупкая рука расслабленно скользнула по струнам, отчего по залу прокатилась красивая волна от высоких нот к самым низким. *** День на исходе. Намо приоткрыл слепые глаза, совсем не понимая, что произошло. Тряхнув головой, он позволил прямым серебряным волосам скрыть половину своего лица и попытался сосредоточиться на происходящем. Больше всего Намо не любил путать сон с реальностью, но сейчас был как раз этот случай. Тонкие длинные пальцы едва ли не испуганно сжали подлокотники резного трона, на мгновение став похожими на когти огромной птицы, и Мандос убедился, что находится в главном зале. «Снова заснул…» — он зажмурился и медленно выдохнул, но вдруг почувствовал лежащую на коленях флейту, которую Ирмо забыл или нарочно оставил, чтобы скорее вернуться. Намо улыбнулся. Значит, не сон.