Андрей
Однажды мне стало скучно, и с этого всё началось: я вернулся в Россию, нашёл Жеку, которого теперь зовут Игорь, и под предлогом развернуть в родном регионе бизнес предложил сотрудничество. Нашёл его, хотя он ни от кого и не скрывался, помощник губернатора. Тут в России вообще всё перевернулось. А ещё раньше всё было так: я уехал вместо того, чтобы меня убили по заказу Эли. Нормальная такая тёлка: будучи шёхой, заказала моё убийство. Тоха когда сказал, я долго ржал, но решили ей подыграть, ибо это было на руку: замочили меня в лесу в какой-то деревушке, а на самом деле я просто свалил за бугор и жил себе спокойно. Ну, не совсем спокойно, конечно; но это далеко в прошлом. А этот остался здесь, значит, подав хорошую идею — исчезнуть для всех. Ещё бы! Он тогда так вляпался со всей этой московской историей! Его искать начали выжившие и обиженные, про Элю его узнали. Обоих загасить могли; а он — взял и типа сдох. Для всех. Мне в это верилось с трудом. Тогда так многие делали, но не у всех прокатывало, их всё равно находили и реально умерщвляли. Тоха потом, когда приезжал, проговорился: прошлое вспоминали, угорали, какими молодыми дураками были, Эльку эту не раз вспоминали, и вот когда его до соплей пробило, он возьми и ляпни: — Жека живёт себе спокойно, а она так в своём лесу и сидит, я ей ремонт тут помог сделать. Жалко девку. — Сто-о-оп, — сказал я ему, понимая, как этот хрен всех наебал и свалил. — Это его папашка поэтому нас никого на похороны не пустил? — Папашка — единственный из смертных в теме был, — усмехнулся тогда Тоха. — Дураки, говорил; надо было типа мусорам сдаться, те бы помогли. Лучше бы отсидели, чем так — про грехи загнал. — А эта… Элька не знает, что ли? — спрашивал я, подливая ему ещё. — Не, они поругались как раз тогда, когда он всё устроить решил. Нас за день до этого чуть не покрошили, и он сразу такой: всё, пора валить, ждать больше нечего. Ну, Элька там чё-то заерепенилась, и он её с собой не взял. Мол, оно и к лучшему — вдруг всё равно найдут и тогда уже точно обоих грохнут. А она же ещё торчала, лечилась — нахрен такие проблемы. — А мне-то тогда гнал, блядь! — меня эта ситуация приколола, я прям как обдолбанный ржал. Джеймсы Бонды, нахуй. Короче говоря, жить спокойно мне надоело: решил, что как только дела свои завершу, съезжу, посмотрю, как они там все живут. А жили они здесь неплохо: Алёнка моя так по торговле и пошла, Тоха всё скинул и с Яковом, покойничком, деревню поделил, а Жека себе всю область вообще забрал. Тишина, благодать — никто о прошлом не вспоминал, все друг друга забыли. Но я-то развлекаться приехал. Решил «открыть дочернюю своей серьёзной европейской дорожной организации», а к кому на поклон идти? Так к помощнику губернатора. А он меня не узнал, не принял — дела у него. Я тогда Тоху нашёл, тот мне его номер дал, и тут понеслось. — …и чо ты тут забыл? — ну, а его Тоха уже, видимо, проинформировал: когда он трубку-то взял не особо был удивлён моему звонку. — Ну, рабочие места вашему населению обеспечить; дороги строить научим, — говорил я, уже хорошо прочухав всю их систему. — Какой патриотизм, — ответил он. — Завтра встретимся… В кафе какое-то позвал, как шлюху, блядь. «Ну, ничо, — думал, — потом я на тебе за это отыграюсь». Весь такой важный, крутой, а за рулём сам — чтобы никаких свидетелей нашей встречи. Ну, я тоже водителя брать не стал. Холопы, они такие — потом главными дятлами по делам выступают, нахуй надо. — Ну, как говорится: в России две беды, — начал я тогда, достаточно дружелюбно настроенный. — И одна мне сейчас будет рассказывать про другую, — конечно, он не пошутить не мог; любит он у нас шутить. — Да ладно, ты знаешь: там нашему брату бизнес делать не дают, да и зачем он мне? Всё спокойно копится, выводится… Ну, не мне тебе рассказывать, — нет, правда, я даже чо-то дружеское и в нём разглядеть пытался: может, эта его шутка — и есть дружеский настрой. — Короче. Чо тебе надо? — Денег хочу, — но давно наша дружба канула в Лету. Очень давно. — Дай мне здесь дорожную компанию открыть, я своих холопов поставлю — пусть пашут, а меня здесь не будет. — Прикольно, — закуривая, ответил он, но настолько безразлично, что стало ясно: долго мне его придётся уговаривать. — А чо не торговую сеть? Ты же торгаш, а не строитель, — продолжил он с тем же безразличием. — Ну, ты как-то тоже не… — Встречи выпускников на потом оставим, окей? — тут же прервал он. Не Палач и не Штырь сидел передо мной, а натуральный… депутат. — Да мне всё равно, в принципе… — снова начал я, а он опять перебил. — Есть одна тема, — вдруг с каким-то интересом начал этот помощник. — Алёнку ты вряд ли забыл, — всматриваясь в лицо, продолжал он. — У неё тут есть торговая сеть, нафиг мне невыгодная. Создадим свою; это недолго. Год-два у тебя есть? Я был слегка ошарашен. Вдруг вот так. Будто и не было десяти-пятнадцати лет вражды. Ну, ладно. Все обиды, действительно, пора забыть: давно не дети. Бизнес — есть бизнес, и не такое бывало. — Захватить? — понимая, к чему он клонит, на всякий случай, уточнял я. — Большая рыба съедает маленьких. Какие захваты? Прошло то время, — ответил он. — Меня в документах не будет: рули, развивайся, но чтобы её через год-два здесь не было. — Прикопать не проще? Несчастный случай, там… — Сказал же: прошли те времена. Невыгодна она кому? Мне. Далеко ходить не будут, а светиться в телеке — мне вообще не надо. Эта была та ещё ловушка, я знал, но я также знал, что отыграюсь, когда подойдёт время. И время подошло. Он был спокоен, когда я так Алёнку доставал, чтобы сеть её поглотить: прокуратура, налоговая, мусора. А он, уверенный в нашей крепкой дружбе, в депутаты помог выбраться и нормально здесь обосноваться. Оставался только Тоха — он явно на его стороне и пиздецки жалел, что тогда проболтался о живом Штыре. — А он чем занимается вообще? Торгаш тоже? — но надо было выяснить, в каких они там отношениях, ибо вместе я их никогда не видел до недавнего времени. — Фигнёй всякой: дома картонные строит по нашим проектам, дороги, школы, больницы, недавно вообще пляж отгрохал. — А говорил, времена не те: всё такая же херня. — Наглеет только последнее время, — как бы между делом бросил он. — У него тоже торговая сеть, но не с нашего региона; мы ему тут разрешили пару магазинов, а он ещё три хочет — мало ему. — Ну, такого-то не поглотить и не прикопать, — заключил я, понимая, что Тоха ему невыгоден, как и Алёнка, но девать его некуда. Он со мной тогда согласился, и я спокойно занимался делом Алёны, пока не узнал, кто это её дело ведёт. Как, блядь, тесен этот мир! Особенно, когда возвращаешься домой. С каких-то хуёв Алёнка отдала своего менеджера — молодуху совсем; Алёнка ж не дура — взяла и на неё всю свою чёрную бухгалтерию списала. И эту девку привезли сюда, из города прям. В тот момент я охуел, когда увидел этого мусора снова. Сто лет назад он меня кошмарил своей племянницей — этой самой Элей: если ему что-то не понравится — я окажусь на нарах, и если с ней что-то случится — я тем более окажусь на нарах. Вот нахер бы она мне не сдалась, если бы не вся эта канитель с её ебаным дядей. Штырь (как все мы думали) в армию свалил, а я-то в городе. Ну, решил присмотреть. В конце концов, друг детства же; к тому же она сама как-то приходила, Якову там череп пробила: Алёнка, дура, как всегда — всех кого ни лень в шлюхи рядила, а те оставались или как эта Эля — сбегали. Дядя дал добро на то, что она у меня на вокзале торговать будет — мусора нас тогда вообще трогать перестали; ну, кроме тех случаев, когда они там, на вокзале, сильно наглели. А потом… Выкинула номер, с этой… Не помню, блядь; но тогда с ней ссориться нельзя было, она с Питерскими повязана была. Ну, мы с Алёнкой решили в шлюшарник Элю спрятать, пока я эту проблему решу. И эта овца тоже, блядь, выебнулась: в шлюхи её вообще отдала… А потом ещё и родителей её загасила. Я думал, это пиздец: всё, пора или мента мочить, или самому съёбывать, всё бросать. Второе мне нравилось больше: хуй знает, как отреагируют на его смерть остальные — просто ничего не будет. Наверное, неделю я из-за этого не вылезал из дома вообще, а потом он меня к себе вызвал: или мы найдём Элю и уберём её, так как тело её обнаружено не было; либо она придёт – и нам обоим пиздец. Ну, я искал по всем больницам, моргам — ничего; он тоже как-то искал; а потом чего-то передумал, когда нашёл: может, ей не до этого будет, когда в себя придёт, посмотрим, что она вообще помнит, как настроена. Родственные узы победили. Не прошло и полгода: Эля сама объявилась как раз тогда, когда мы об этом и говорили. Лучше не стало: на этот раз я отвечал за неё головой, и страшилки про нары отошли на второй план. Ещё и жалко стало дуру эту: всех ведь потеряла, одна осталась, и дядя у неё козёл. Надо было копать под этого мента и избавляться от него к ебаной матери. Это даже она понимала: предложила мне как-то его убрать и своего мусора какого-нибудь поставить. Гасили его уже без неё: в городе была забастовка работяг моего завода, который я тогда, сам не знаю зачем, откупил. Ну, не думали же, что ещё и нас по голове ёбнет с этим дефолтом. Мусор, хоть и начальник, какого-то хера эту забастовку со своей сворой разгоняли. Ну, увидев его, я и решил: пора его убрать, тем более толпа — никто не заметит. Отправил пацанов — те его монтировкой по голове ёбнули, как меня ёбнул дефолт. Думал, он сдохнет, но нихера: выбрался, и его через несколько лет в эту деревню перевели; а на его место поставили понятливого мужика, без всяких ебанутых племянниц. Короче говоря, в этот раз карты сами в руки шли: вот тебе Алёнка, вот тебе Штырь и Эля с дядей — время пришло. Отношения дяди и племянницы с тех пор, к счастью для меня, стали ещё хуже — она одна, и дядя ей нахер не нужен, но! Зачем-то ей нужна была Алёна, и помочь ей в этом мог только дядя. Выяснить это было просто: дядя ничего не скрывал, и мы все его бесили; он же сюда отдыхать, а не работать приехал. Наверное, если бы мы тут все друг друга перестреляли — ему было бы проще. Да и мне было намного проще: я бы вернулся обратно, покончив с прошлым окончательно: дядя, Эля, Штырь, Алёна, Тоха — всё веселье, ради которого я сюда ехал, скоро кончится. Вот Штырь, который знает про Элю, которая хочет убить Алёну. Если Эля убьёт Алёну — все подумают на Штыря или на меня. Алёна нам нужна, пока жив Штырь. Вот Антон, который также мешает Штырю, и мы знаем, что он дружит с сумасшедшей Элей, которая хочет убить Алёну. Проще ведь некуда: мы договариваемся увезти Антона в лес, который около дома этой самой Эли, и убить его там. После чего мы убьём дядю, Алёну, которую он привезёт к дому Эли. А потом и саму Элю. Ну, а я, в самый подходящий момент, убью Штыря. Хотя есть вероятность того, что его замочит Алёна или дядя, или сама Эля, или вот этот Антон, который считает Жеку козлом и уродом, который бросил бедную Элю, а теперь собирается её убить. Не знаю, как это потом увидит следствие — это их проблемы, им за это платят. По документам я ещё неделю назад уехал, а Сергей Владимирович Керзаков, по паспорту которого я тут существовал, — месяц назад обанкротил и закрыл свою сеть. Сегодня пропадёт и он, и всё, что ещё могло быть.Шаман
Неужели в Верхний мир надо падать? Где же я тогда был? Или я упал как раз в Нижний мир с Верхнего? Густой туман застилает всё вокруг: можно вытянуть руку и больше её не увидеть, пока не опустишь, но вытягивать её страшно — неизвестно, что там, впереди; к тому же слышится какое-то едва уловимое бурчание… Или мне так кажется? Я иду и не знаю, куда иду. Вдруг иду, а не падаю, и ощущение такое, словно я был на какой-то чужой планете, а теперь вот — вернулся и брожу по старым местам, хоть и оказываюсь здесь впервые. Туман как молоко. Парящее молоко. Молоко, умеющее плавать по воздуху, застилать собою всё вокруг, клубиться под ногами и окутывать холодом и вместе с тем с каким-то парным запахом и теплом. — Вот шесть лап она находит, — доносится до меня чей-то… голос! — Вот шесть лап она находит, — повторяет ещё один голос, но немного быстрее. Это впереди меня! — Семь зверят лишь поднимает. — Семь зверят лишь подбирает. Я замираю на месте, а туман рассеивается сам собой, и… Передо мной два существа. Вроде бы это люди, но выглядят они как натуральные мумии: все замотанные какими-то непонятными, грязными или застиранными тряпками. Они сидят на лавке друг напротив друга, раскачиваясь из стороны в сторону и повторяют (хотя больше похоже, что пытаются напевать): — Вот шесть глаз она находит, — говорит один и тянет второго за руки на себя. — Вот шесть глаз она находит, — повторяет второй и тянет за руки на себя первого. — Семь зверят лишь поднимает. — Семь зверят лишь поднимает. Противные, ужасные, звонкие голоса! — Шесть хвостов она находит. — Шесть хвостов она находит. — Семь зверят лишь поднимает. — Семь зверят лишь поднимает. Они сводят меня с ума! Голова-а-а! — Шесть голов она находит. — Шесть голов она находит. — Семь зверят лишь поднимает. — Семь зверят лишь поднимает. Хлопок! Резкий хлопок (они ударили в ладоши друг другу), и оба существа синхронно поворачиваются друг к другу спинами. Лавка внезапно оказывается длинной, и напротив этих двоих существ появляется ещё по существу. Они снова берутся за руки. — Ты открой вот этот ящик, — говорят двое, в один голос, один тянет другого на себя. — Ты открой вот этот ящик, — повторяют за ними другие. — И найдёшь под яркой крышкой… — И найдёшь под яркой крышкой… Ещё хуже! Ещё громче! Ещё невыносимей! Я боюсь кричать… Я боюсь кричать… Какая же адская боль в голове… — Милых-милых шесть зверяток… — Милых-милых шесть зверяток. — Семь чудес твоева мира… — Семь чудес твоева мира. — И она открыла ящик… — И она открыла ящик. — Хватит! — вылетает из меня, и я падаю на колени. — Пожалуйста, хватит, — выдыхаю, чувствуя, как меня бросило в жар, как горит всё лицо и даже, кажется, глаза, как громко и часто клокочет сердце… Лицо закрыто руками, и я не хочу их отнимать, чтобы не увидеть этих существ, уставившихся на меня; я чувствую их взгляды, я боюсь, что они набросятся и разорвут меня на части, но у меня нет сил бежать. Я не знаю куда бежать! — Появились белые тучи. Спустились чёрные тучи. Но сбежались красные тучи. Этот голос… Страшно открывать глаза. Страшно смотреть впереди себя. Я знаю, кто это. — Ты найди три нужных слова… — снова начинают противные голоса, и я зажмуриваюсь, пытаясь заткнуть уши. — Ты найди три нужных слова! — они словно в моей голове! Не-е-ет! — Без лица, носом вперёд идёшь?! — передо мной его лицо. Я всё же открыл глаза… Дедушка, но… В синем расшитом золотой ниткой халате, а на голове у него, кажется, медвежья голова, но я не уверен, потому что вместе с тем, кажется, что на голове у него обычная меховая шапка, от которой тянется шкура какого-то зверя, и превращается в меховую накидку. Сам он совсем не изменился; таким я его и запомнил: груда разных амулетов на шее, браслеты на руках, халат в булавочках и монетках… И лицо. Кажется родным, но уже таким чужим. Мама, папа и даже тётя говорили мне, что дед спятил окончательно под старость лет. — Или нужные полслова, — продолжают голоса. — Или нужные полслова. — Мои слова, — голос деда становится грозным и таким величественным, что хочется вжаться в стену, но рядом ничего нет. Абсолютно ничего. Только за ним — те четверо продолжают что-то петь, а я их уже не слышу. — Мои слова, — повторяет он. — Вбей себе в мозг, учуй нутром, вкрути в уши! Он отходит назад, но не спускает с меня глаз. Внезапно всё вокруг зеленеет… Небо. Солнце. — Ты подумай и размысли, — я вновь бросаю взгляд на деда, от которого отвлёкся из-за внезапных перемен в обстановке, а он уже сидит на той самой лавке, но и существа никуда не девались: они, словно замерли и чего-то ждут. — Где найти тебе три слова, — продолжает дед. — Не в мозгах ли у зверяток? Не в руках ли твоих цепких? Не в мышиной ли улыбке? Он смотрит на меня, словно ждёт ответа. А у меня в голове только: семь зверят, шесть лап, шесть голов, шесть глаз… Какая-то кровавая баня! Дед поднимается со своего места и идёт на меня, медленно вышагивая, словно у него больные ноги; но тут же (стоило мне об этом только подумать!) в руках у него появляется палка (кривая, и вместе с тем похожая на посох), на которую он начинает опираться. И небо собирается чернеть. — Ты пойди искать три слова! — ещё громче начинает дедушка, указывая на меня рукой. — И зверят убей ты кучу, и мышей большое стадо: девять рук своих сломаешь, десять судеб искалечишь! Он останавливается, так и не дойдя до меня. Поднимается ветер. Небо над нами становится тёмным, но, кажется, что солнце всего лишь закатилось, потому что видится алый горизонт за спиной деда. Он опирается на свой посох, смотрит на меня: грозный и явно чем-то недовольный. — Ты найти не сможешь слова! Не найдёшь ты и полслова! Он ударяет палкой о землю. Резко обрушивается туман, откуда-то сверху, словно сплошное белое полотно. Дед исчез. Что это всё значило? Почему становится так холодно? Оглядываюсь по сторонам, но ничего не видно — всё белое, всё движется… Вытянуть руку. Страшно. Вытянуть руку и потрогать туман. Семь зверят… Эля назвала нас котятами. — Я завела вас не для того, чтобы вы разрушили мой дом, — говорила она Вию, когда он решил строить что-то на чердаке, но мы все это слышали. — Заводят котят, — возразил Вий. — Считай, что вы — мои котята, — ответила она тогда. Шесть! Нас было шесть! Но кто седьмой? Мышь? Дым? Снег? Шатун? Три слова. Что за три слова? Думай, Шаман! Думай! — Не найти тебе три слова! — голоса… — Не найти тебе три слова! Нет! Они вылетают. Эти существа. Их глаза светятся красным! Они тянут ко мне свои руки! — Не найдёшь ты и полслова! Они хватают, мне не вырваться из их окружения. Они тянут меня в разные стороны. Нет никаких сил сопротивляться. От меня отрывают руку. Холодно и больно. Что-то заползает в ухо. Чьи-то руки разрывают грудь. Вынимают моё сердце. Костлявая рука сжимает его так, что оно лопается и разбрызгивается красным. Ещё одна рука летит прямо к моему лицу… Я больше ничего не вижу. Холодно. — Му-нги, — ласковый голос тёти разносится эхом.Штырь
«Эля. Эля. Эля!» — стучит в голове. Дурацкий сон; и обстоятельства сложились по-дурацки. Всё это было так далеко в прошлом, и тут вдруг — снова Эля. Верить словам этого недавнего партнёра и старого «друга» — всё равно что тупо взять и застрелиться. Этого он и хочет. Эльку кто-то привел в наш двор; ни меня, ни его в тот день не было, зато вечером эта швабра Алёна рассказывала про малолетку, которую они и пить, и курить учили забавы ради. Советское воспитание, привитые всякие принципы уже начинали во многих умирать, а мы ещё держались, пока были друзьями; так что обоим не понравилась эта история, и Эльку решили вытащить из этой компании. Решили, но не договорились. Так и пошло: то я её к себе тянул, то он её к себе тянул, и никаких уступок друг другу. Одна игрушка, второй такой нет и достать негде. Кто круче, кто и чем возьмёт. Понты Андрюхи её пугали, он для неё был натуральным злодеем, мне только и оставалось стать его противоположностью: помочь с уроками, доставить вовремя домой, да и вообще — будь моей сестрой, до жены пока не доросла. Тем временем, пока Эля дома или пока думает, что я куда-то уехал, у нас шли свои дела: отец из Прибалтики привозил…. Да чего он только ни привозил! И всё, что я успевал спереть, — толкали то одним, то другим. Не говоря уже о нашей самой крутой аудиотеке, перезапись которой стоила немаленьких денег. С этой мелочи началась вся остальная херня: торговля наркотиками, торговля шмотками, торговля оружием — в общем, выбирай. Раз и навсегда выбирай. А как всё безобидно начиналось. Шмотками торговать нам точно было не в кайф — не круто, и навару никакого, а вот наркота — тема, это мы точно потянем, да и не придурки же мы, чтобы самим на эту херь подсаживаться. Нашли одного знакомого, у того ещё пара знакомых — так вышли на поставщика Алика. Ни фамилии, ни отчества, я даже не уверен, что его именно так и звали — Алик. У нас всё хорошо шло, пока отец мой не понял, что всё на самом деле хреново: Андрюха всё равно начал торчать, а у меня тупо в кармане нашли, и почему-то он решил, что во всём виновата Эля, а не… Как вообще тогда можно было так подумать? Она ещё в школе училась, для неё слово «наркотик» носило такое же значение, как «ядерная война». В общем, против Эльки он встал конкретно: я ни о чем не думаю, учёба нахер не нужна, связался с малолеткой и далее по списку; но так как он после смерти матери и месяца не прождал — женился на этой Наташе, я и слушать его нотаций не собирался. Элька оставалась для меня чем-то вроде надежды на что-то лучшее: учил ее на гитаре играть, стихи она писала, я её со всякой местной интеллигенцией знакомил (дети друзей родителей, с которыми меня ещё в детстве свели) — она и не догадывалась, что я от Андрея отличался только тем, что так и не подсел на наркоту; это был товар, и я его продавал и никогда не думал потреблять сам. Андрей тем временем, видя, что дела у меня идут куда лучше, чем у него, полез на мою территорию, но так как часть порошка он брал себе и своей Алёне — приходилось бодяжить. Несколько раз он торганул в моём районе, из-за чего много народу умерло. Объяснить Эле, как и почему мы вдруг с Андреем перестали общаться и стали чуть ли не врагами, было трудно: врал на ходу, что он тот ещё наркоман и на наркотики подсадил моих знакомых. Это мне было на руку: даже если бы меня тогда замели — она была бы уверена, что это подстава Андрея. Всё так и было бы, да «бы» мешает. Элька заканчивала школу, я окончательно перебрался в город, подальше от отца; и сомнений никаких не было, что я заберу её с собой сразу же после выпускного: квартира была моей, учёба продвигалась и скорее бы уже кончилась, да и дела шли в гору. В городе всё оказалось намного проще: устраиваешь блат-хату из своей однушки, обзаводишься парой-тройкой «нужных» знакомых — и всё отлично. Где-то параллельно существовал и мой старый друг: тот обзавелся знакомствами куда серьезнее, и с наркоты по-тихому съезжал, понимая, что скоро лафа кончится и на ней долго не протянуть. Нужно было как-то конкурировать с ним, обходить, а тут нет способа лучше, чем снова стать друзьями, переманить всех знакомых к себе и жить спокойно, зная, что он уже точно не сунется. Общим знакомым после нескольких бутылок стал Антон. Сейчас его, кроме гибели сына, ничего не интересует, а тогда я бы и не подумал, что он вообще может о чём-то переживать. Он был повязан с Москвой — там в одной из группировок был его одноклассник, поэтому Антон был в деле с самого начала всей этой шняги, поэтому считался тем ещё авторитетом в нашем городе. Город мы поделили на три района: мой, Антона, Андрея, но терпеть конкуренцию я, разумеется, не мог. Если я забрал Элю, то забрать себе весь город — почему бы и нет. — Слышь, не гони, к отцу заедем, — впереди поворот; оба думают, что я тяну время, боюсь с ней встречаться, не хочу убивать, жалею. Может, так и есть; полную пачку сигарет смял в руке окончательно. — В такую рань? — этому не терпится попасть на шоу, которое сам устроил; Тоха сбавляет скорость, чтобы свернуть. — Нехуй спать, сын приехал, — не уверен, что меня кто-нибудь из них слышит, но перекрикивать Тохино радио — нет никакого желания; вместо крови у меня скоро будет один никотин; закуриваю, открываю форточку. — После всего лучше б заехали, — недоволен; ещё бы. — Здравствуй, папа; я там пару человек замочил, а у тебя как дела? — Кого ты там ещё мочить собрался? Она одна, — ему перекрикивать радио не лень — прям над ухом орёт. — Одна ведь? — и Тохе досталось. — Ну, там только собака у неё какая-то, щенок, — этому вообще всё пофиг, как будто не понимает, что происходит. — Собака? Еба-а-ать! — ржёт. Правда, странно; она вроде бы никогда особо по всякой живности не тащилась. Даже когда Тоха привёл к ней в дом овчарку — не особо-то и рада была, потому пёс гулял свободно до самого леса и обратно — дикий абсолютно… Интересно, куда он у неё потом делся? — …а я того застрелил нафиг — она за ним не смотрела, — долетают слова Антона. — Ну, ей и не до этого было, — и, конечно, он не упускает случая бросить взгляд в мою сторону, мол, какой же я козёл — так поступил, бросил одну, ничего не объяснил. Она бы ни за что не поверила. Отжать все районы у этих двоих было не так просто; если Тоха прочухал, что в городе ему хана рано или поздно, и перебрался обратно в деревню, где свой порядок установить легче, то мы оставались там и делили этот город, как могли. Андрюхе фортило, мне — нифига. Перебить его дань для ментуры я тупо не мог, потому что всё ещё был связан только с наркотой, а Алёнка тем временем шлюшарник устроила — это куда круче: нужными связями они стали обрастать, как собака блохами; ко мне приходили только шёхи тех, с кем Андрюха был уже хорошо знаком. К тому же, ещё и Элька… Надо было делать окончательный выбор: либо я только с ней, либо я заберу этот город себе, а там и до всего района и области — рукой подать. А Элька? Останется — хорошо, не останется — да мало их, что ли?.. Горячка натуральная была, а не решение. Всё или ничего. Эля — ничего, власть — всё… — Приехали, говорю! …А расставлять приоритеты правильно — уже поздно. — Да, сейчас. Минут пятнадцать. Я быстро. Рассвет ещё нескоро, только пять. Окна горят — ждёт, как я и просил. До деревни добрались домофоны, бабки ещё не спустились на свой насест, в подъезде всё та же вонь — добро пожаловать в прошлое, настоящее и будущее. Олеська молча открывает дверь — ждала всю ночь, не спала; надо было сообщение отправить, когда Элька Тоху к себе вызвала. — Это гроб, а не квартира, здесь так и прёт мертвечиной, — бубнит она, следуя за мной на кухню. — Забавно это слышать от мертвеца. Хотя она права; вонь, кажется, так никуда и не делась, несмотря на то, что уже пару месяцев прошло. Отец меня не дождался: соседи вызвали мусоров, когда по подъезду уже пошёл трупный запах; Олеська позвонила мне, но на похороны я всё равно не успел — объявилась Наташа и быстро его закопала, рассчитывая перебраться в квартиру. Не знаю, что ей там мужики сказали или сделали, но я её так и не увидел, когда приехал; надеюсь, хотя бы не убили, ей уже лет шестьдесят — как-то жалко, что ли. — Короче, — начинает Олеська, озлобленная и уставшая, — Элька через пару лет или около того устроилась в школу училкой. Полгода отработала, и её попёрли оттуда; я думала, из-за того, что о ней тут все знают, а оказалось — сынуля Якова нашего постарался: типа, она его соблазнила или чо-то в этом роде, я не ебу. Только они всё равно вместе с этим сыном и ещё с какой-то шпаной в её хате жили. Говорят, что одноклассники этого Артёма. Какая-то херня: она их как будто всех усыновила, удочерила — никакую наркоту они не толкали и не бухали, как говорит Антон. На чё жили — тоже непонятно. Может, у Эльки какие сбережения из прошлого были или ты ей чё оставил? Ничего я ей не оставлял. — Понятно, Тоха с нами, значит, — заключаю я, забирая у неё сигарету; свои в машине оставил. — Только про меня ей ничего не говори, — закуривая другую, продолжает Олеська. — Я тебе тут письмо строчила, — вытаскивает из кармана джинсов тетрадный лист весь мятый-перемятый, — пока ждала; думала, не дождусь и уеду; у меня самолёт через четыре часа, мне ещё до города добраться надо. — Может, подождёшь? Вместе уедем, — ляпнул, не подумав, ну да ладно. Олеська смотрит на меня совиными глазами — ничего не поняла. — Я нахрена сюда приехала и узнавала тебе тут всё?! Думаешь, мне было в кайф полматерика перемахнуть? Или поняла. — Не выноси мозг, и так башка раскалывается. — Тебе этот мозг сегодня не занесли, чтобы его вынести! — не унимается она. На столе в обычной тарелке гора каких-то конфет — Олеська не может жить без сладкого. Ириски? Их ещё выпускают? — Да ладно тебе, удачно всё сложилось; Элька просто неудачно вписалась во всё это. — Либо забери её отсюда, либо даже не появляйся ей на глаза. И хватит жрать мои конфеты! Как у неё всё легко: либо забери, либо останься мёртвым; решение самой Эли — вообще никого не интересует: хочет ли она жить, нужен ли я ей вообще, кому она хочет отомстить, кого забыть, кого увидеть. Так всегда было, но… Неужели вообще ничего не изменилось? — Всё равно я поеду сейчас в ту сторону, и ты знаешь, что там произойдёт, — и я знаю, и знаю, что будет… Знал, что будет потом. Знал, пока не узнал, чего Андрей хочет на самом деле. Элька ещё… Дура! Могла ведь уехать, не оставаться здесь; Тоху бы попросила — он бы всё устроил, никуда бы не делся. Да, впрочем, Олеська права, и мне пора завершать начатое, нечего тут отсиживаться и тянуть время. — Если у неё не появилась привычка бродить по ночам в лесу — можешь не переживать, я останусь мертвяком, как и ты. — Ты просто урод, — бросает она, когда я уже оказываюсь в коридоре. Что тут ответить? — Знаю, — пожимаю плечами и выхожу. — Ключи с собой можешь забрать, я всё равно копию сделал. — Нахрена они мне? — кричит с кухни, но я закрываю дверь и спускаюсь вниз. Надеюсь, Тоха всё поймёт, включит, наконец, мозги и вылезет из своего беспросветного горя; парня уже всё равно не вернуть, а нам надо выцарапываться из дерьма, пока не сдохли раньше, чем этот долбоёб. — Чё, батя благословил? — вот и он; дверь открыл — как на ладони. Можно и сейчас, но Тоха из-за тачки разорётся, к тому же, вряд ли все спят и ничего не видят. В каждом городе, в каждом доме есть такие окна, в которых видят всё, даже эта Тьмутаракань — не исключение. — Тох, выходи, я поведу, ты чё-то совсем убитый. — Реально, там лес сплошной — в берёзы нас увезёшь какие-нибудь, — поддакивает этот; ещё бы: мы же договорились. — Да и в сон рубит, — соглашается Тоха и пересаживается на моё место, а лучше бы рядом с этим жирдяем; ладно, разберёмся. — Ещё один. Тоже Элька снится, да? — как ему неймётся начать, а мы тут время тянем. — У него так-то сын умер, — напоминаю я, так, на всякий случай — вдруг ещё передумает, пожалеет. Он же умеет жалеть, а давить на жалость — у него получается ещё лучше. Выезжаем со двора. Помню, когда Элька прибежала ночью, сказав, что была у Андрея и её чуть не изнасиловали — вот тогда этого урода и надо было гасить. Лучше б отсидел лет пятнадцать; хотя тогда ещё смертная казнь вроде была. Ну да, сдохли бы оба, и эта дура никуда бы не влетела — всё бы на этом и закончилось. А у нас на этом всё и началось. Очередная война: мне нужны были и город, и Эля, но всё складывалось явно не в мою пользу. Этот чёрт скорешился с ментами, его конкретно толкали к дружбе с дагами, район Антона сам собой отошёл к нему — меня оставалось только убрать, я точно не был нужен этой крутой компании. В один вечер ко мне нагрянули мусора по «наводке» вот этого свина на заднем сиденье, и всё на этом могло благополучно закончиться, но один звонок другу, помощь зала — и меня тупо вывозят из города. «У тебя два варианта, — говорил тогда Тоха. — Либо на дно залечь конкретно, можешь у меня работать, либо вернуться через год — и пиздец этому козлу, так дела не делаются. Один звонок — и ты в Москве, но там прям пахать надо, и вот такой хернёй ты там заниматься уже не будешь». По легенде я отправился в армию, подальше от проблем; на самом деле — все проблемы начались именно тогда, и не только у Эли, которая… Идиотка доверчивая. Работа была адская, но она того стоила, как мне тогда казалось; пахать — так пахать: убивать, стрелять, взрывать, вымогать, обворовывать. Штырь стал Палачом; ни о чём не думал, никого не жалел, да и о возвращении не было никакой речи; я был уверен, что Элька меня забудет и спокойно доучится в своём универе, что Андрею нет никакого интереса к ней лезть, да и у неё точно нет никакого желания связываться с таким отморозком. Ну, а отец со своей Наташей — те уж точно как-нибудь переживут моё отсутствие. Хотя кого я обманываю: ни о ком из них почти не вспоминал. Мне было в кайф превращаться в нечто крутое (худшее, чем Андрей), знать, что меня начинают бояться даже те, на кого я работал; подниматься по «карьерной» лестнице, управлять целым районом, командовать почти натуральной армией, забываться в каких-нибудь клубах, притонах со шлюхами, нюхать кокаин, а утром — всё по тому же кругу. Как мы, блядь, вообще это всё пережили? «Ты возвращаться-то думаешь? — звонил Тоха, уже хорошо наслышанный обо всех моих делах. — Тут инфа интересная обнаружилась: девчонка, с которой ты жил, племянница начальника мусарни; только пропала куда-то». Рядом лежало какое-то тело, я с трудом понимал, кто со мной говорит, но Эльку вспомнил мгновенно — прям, какая-то ясность в голове появилась: она ждёт, наверное, у неё какие-то проблемы, денег нет, уехала из города. Может, забрать её сюда? Круто ведь будет: поженимся, братва погуляет, мотанем куда-нибудь отдохнуть; не из этих же шлюх подбирать. Если бы Тоха позвонил раньше… С другой стороны, всё случилось вовремя для меня: в этом клане, с которыми я был повязан, начинался беспредел, всё потому, что управляли им как раз два кореша и никак не могли поделить власть — так друг друга потом и покрошили, и вся их крутая банда распалась на кучки кружков самодеятельности. — Куда там дальше-то? — мы почти крадёмся, её дом за этим поворотом, она знает, что меня убили и меня больше нет, и Олеська, конечно, права тысячу раз. — Там машина будет, — говорит Тоха. — Ты ей, что ли, пригнал? — самому страшно от того, что затеял, да? Ничего. Недолго тебе мучиться осталось. — Да Дыма, наверное, он таксовал на ней, вроде, — продолжает Антон. — Интересно, чё они не поделили? — не унимается. — Ну, вот и я говорю: смысл ей мочить Дыма, если, как вы говорите, она с дядей своим заодно? — правильно мыслишь, и мента мы должны опередить. Не знаю, что ты задумала, Эля, не знаю, что с тобой произошло, но тебе ломать свою жизнь сейчас, когда всё давно в прошлом, я не дам; тебе это всё не по зубам, ты не представляешь, куда вмешиваешься. – Сначала Дыма, потом нас и дядя на закуску, – по его представлению мы едем как минимум к Чикатило. – У тебя, паранойя, бля, – Тоха приходит в себя, наконец-то. Около высокого забора – «копейка», дом почти не изменился. Здесь вообще ничего не изменилось. – Проедем дальше, – говорю я, пока этот хрен ничего не понял, – дядя может быть уже здесь, осмотримся, тачку подальше оставим. – Лишь бы потом выехать, – буркает Тоха. Проезжаем мимо, окон не видно, но свет в них точно не горит. Всё верно: это твой дом, ты сориентируешься там и с закрытыми глазами, это отличная ловушка. – Спит, что ли? Не дождалась? – он нервничает, он, как и я, знает, что это ловушка, он боится её, и вместе с тем он готов напасть, чтобы покончить с этими страхами. – Ей свет обрубили за неуплату, – врёт Тоха, несмотря на то, что мы миновали столб с проводами. – Бомжатник! – нервный смех: посмотри, до чего докатилась твоя Эля. Не моя. Тропинка до лесу не заросла, словно по ней каждый день кто-то ходит; тем лучше, можно прибавить газу. – О, тропа смерти! – и не говори, Тоха. – Помню-помню, – ехидно отзывается, наклоняется к нам, чтобы мы лучше его слышали. Сейчас. Останавливаюсь. – Добежим, если чё? – надеюсь, ни у кого никаких сомнений нет: сейчас я выйду из машины, мы покурим перед очень важным делом, после чего... – Бегать я ещё от него буду! – выходит, закуривает. – Сразу замочу. – Да куда денемся, дойдем, – отзывается Тоха. Он отходит от тачки, осматривается. Когда-то давно, в Москве, у нашей банды была одна легендарная фишка с переговорами; благодаря этому «методу» всё решалось легко и просто. Я знаю, что сейчас повторю её, если мне ничего не помешает. А помешать никто и ничто уже не может. – Это, чо там такое? – он подаётся вперёд, что-то увидел, но мне плевать – отличный момент. Впереди костёр, теперь и я его увидел. – Свет в конце тоннеля, — он уверен, что эти слова ничего не значат, и продолжает стоять к нам спиной, всматриваясь в огонёк от костра; но так нельзя — в этом вся фишка. — Обернись. Он слышит взвод и знает, что означает «обернись», об этом знают все; он не верит, что сейчас такое возможно — это должно оставаться в прошлом, думает он; он не верит, что все его планы рухнут через несколько секунд. – Бля!.. Тварь, мразь, урод, сволочь. Знаю. Как долго я этого ждал. Мгновение. Выстрел. Опускаешь руку и выдыхаешь. Он упал, будто резко шагнул с обрыва… …и я не вижу его лица, только разжиревшее нечто тупо валяется на земле — это когда-то было другом, потом врагом, а теперь просто — мясо. Это должно было случиться ещё лет двадцать назад, когда я вернулся, когда Элька осталась одна. Всё можно было решить ещё тогда, и было бы другое сейчас. — Лучше поздно, чем никогда? — а сейчас от тачки отходит Тоха, готовый бежать в лес. – Жека, я-то ничо, я же... — думает, я и его пристрелю. Всё же стресс не всегда активирует мозг в нужное направление. – Да успокойся ты, – закуриваю. — Всё кончилось.Антон
— Идём, посмотрим, что там, — говорит Жека. Не то чтобы мне страшно. Просто, это так всё внезапно произошло. Нет, мне, конечно, не верилось, что он скурвился до такой степени, что с Андрюхой дела общие заимел… Ну, мог же ведь предупредить, блядь! И почему именно сейчас?! — Может, Элька сюда ушла? — и зачем сказал? Я же не знаю, какие у него планы на её счёт. Он останавливается. — Ночью в лес? Всё так плохо? Нет желания говорить правду, пока не узнаю, что он хочет. — Её тоже? Как этого? Мне терять уже нечего — я всё потерял. Здесь и похороню рядом с этим ушлёпком. Молчит. Снова закуривает. — Сдалась она мне, — выдаёт наконец-то и идёт дальше. Ясно. Ещё как сдалась! Дурачьё! — А она одна так и живёт, — говорю я. — Училкой работала, детей к себе забрала, которые никуда не устроились: дочь Стаса у неё живёт, сын Якова… — Сваха из тебя хреновая, — резко развернувшись, отвечает он. — Денег ей передашь, увезёшь отсюда, куда скажет. На этом всё. Такая любовь была — и всё. С другой стороны, прав: она так кричала, когда про Андрея узнала, а что с ней случится, когда его увидит — и подумать страшно. Хотя, наверное, была бы счастлива. Наконец-то. Хоть у кого-то было бы счастье. Ладно. Это их дело. Идём дальше. Костерок, который привлёк их внимание, уже почти потух. Рядом только какое-то тело. — Мужик, — Жека его едва не пинает, но никакой ответки — бездвижное тело. Разворачиваем, включаем подсветки телефонов. — Готов, — заключаю я; пульса у тела нет, да и не было смысла его искать — уже коченеть начинает. Парень-то молодой. Как Сашка. Жека почему-то отходит в сторону. Пять минут назад Андрюху замочил, а этот труп его так шокировал? — Этот тоже из её дома? — спрашивает он, будто я в её доме каждый день был. — Да откуда я знаю? Я этих детей никогда не видел; она и позвонила-то только вот: друга у неё в тюрьме убили, дядю замочить хочет. — Странно, — немного помолчав, заговорил он. — Ладно, давай в реку скинем. Пока найдут — она уже уедет. Смотрю на реку: та уже покрылась ледяной коркой, но если сбросить это тело — корка треснет и труп уйдёт на дно на некоторое время. — А с тем чо? — напоминаю про Андрюху; наличие его тела в лесу меня беспокоит больше. Он оборачивается и смотрит в сторону тачки — там остался Андрюха. — Не, его не потащим, — ещё бы! Такой боров!— Тебе машина сильно нужна? — Даже не думай! — Разжигай тогда иди, я этого пока скину. Ты говорил, у Эльки там ещё два. — Стас и Дым, — напоминаю я, пока он утаскивает парня. — Как они туда попали? — Дым, наверное, из-за дяди, — прикидываю я. — А Стас — хрен знает. Она его почему-то в твоей смерти обвиняла. — Стаса? — а ему от этого ещё и весело. — Я даже не помню, когда видел его последний раз. — Так ты с ним в тот день и встречался, он к нам работать порывался, узнал про тебя тогда тоже, — хотя, конечно, вряд ли он такие мелочи помнит, когда там такая заваруха началась. — Иди сюда, за руки его бери, раз того сжигать не хочешь. — Вот блядь! Сам заговорил, а теперь я сжигать не хочу! Давно я такой фигнёй не занимался. Парня жалко. Кто он вообще такой? Как оказался здесь? Костёр ещё этот… Бросаем. Плеск. Почему-то хочется сказать: передавай Сашке привет. Во, загнал. Молодой совсем. Может, охотник или рыбак? Одежда приличная вроде, на бомжа не тянет. А я ещё не отошёл, столько всего навалилось. — Звони этому дяде. Я пока с тем разберусь. Бля, он как будто там и остался — в девяностых, или это времена нифига не меняются: так же гасим, так же воюем. А что с нас взять? Бандиты. По-другому мы и не умеем. Надели пиджаки, купили тачки, дома понастроили, обеспеченными и уважаемыми стали — дорвались до власти. А кто против — тех сожжём в лесу, утопим в речке. — Чего тебе? — голос, как зовёт его Эля, «дяди». — Во-первых, не тебе, а вам; а во-вторых, дело есть… — Я занят! — рявкает он. — Чем ты, блядь, занят?! Харе дрыхнуть! К дому племянницы своей подъедь, разговор есть. — Я около дома. Дальше? Блядь! — Жека, он уже здесь, около дома!Мисс
— Ты кто?! — мне светят фонариком в глаза, а я не могу остановить свою истерику для внятного ответа, чтобы тот, кто сейчас убил этого мента, хотя бы знал, кто я такая, перед тем, как и мне прострелит башку. — Ат… Ат… Отпустите-э-э! Па-а-а-а… жалуйста-а-а-а! Господи, неужели я для этого не убила Алёнку и не осталась на нарах?! Неужели я сейчас умру?! Около дома Эли… Эля, услышь меня! Господи, ну пожалуйста! Я ведь не специально замочила Мента! Не специально! — Можешь ты не орать?! — фонарик убрали. Передо мной двое, но из-за слёз я плохо вижу и не понимаю, кто это. — Да шлюху какую-нибудь по пути подобрал, — говорит, кто-то из них. — А должен был Алёну! — бесится второй и снова открывает машину мента. — Ты одна? Кто ты такая?! — снова обращается он ко мне, но… Собака! Сашка вылетает на улицу и заливается громким лаем. Понимая, что эти двое в растерянности, я срываюсь с места, но калитка распахивается. — Эля! — я так громко выкрикиваю её имя, и мне становится безумно легко, словно всё позади и никто не может стрелять мне в спину, потому что я встретилась с ней, будто она в состоянии меня спасти. — Фонарик свой сраный загаси, он тебе не поможет, — говорит она тому, кто направлял это фонарик на меня. Свет гаснет. Она отстраняет меня за спину, Сашка продолжает звонко тявкать на тех двоих. — Элька, это я, — вдруг весело и едва не хохоча говорит один из них и делает шаг вперёд. — Я вижу, — говорит она, вытаскивая руки из карманов своего пальто. Пистолет! — Отойди в сторону, — продолжает Эля. — Стой-стой! Это не он! — кричит это весельчак и машет руками, но за его спиной загораются фары; второй, который был всё это время с фонариком, выходит вперёд. Эля делает шаг ему навстречу, опускает руку с пистолетом, вглядываясь впереди себя, но внезапно останавливается; тот, кто шёл ей навстречу, останавливается тоже, и…. Эля заливается громким и истеричным смехом так громко, что замолкает даже Сашка. — Ты-ы-ы! — так рычат точно не на друзей. — Анто-он! — почти напевая, произносит она имя. — Я окончательно спятила?! — она отходит назад, но смех её становится ещё истеричнее. — Почему вместо Андрея ты привозишь мне труп?! — наигранно-торжественно, нисколько не успокаиваясь, кричит Эля. — Эля, успокойся, это правда я, — но второй тот, что был с фонариком, пытаясь её схватить, делает несколько шагов вперёд. Эля почти отбегает и наставляет на него пистолет. — Стой, где стоишь, — кричит она ему. Он останавливается. — А что же ты мне ничего не сказал, Антон?! — продолжает Эля. — Или это — сюрприз?! — она почти визжит на последнем слове, её голос срывается. Видимо, Антон — это тот, который остается там, около машины убитого дядя Эли. А это тогда кто? И кто этот Антон? Что здесь вообще происходит? — Эля, а давай без глупостей! — кричит Антон, но я не уверена, что его слова на неё подействуют; она хохочет, запрокинув голову. — Отдай, — второй порывается к ней, хватая за вытянутую руку; я закрываю лицо ладонями, боясь, что сейчас убьют Элю! — Я вас ненавижу-у-у! — вдруг кричит она, но выстрела так и не последовало; я убираю руки от лица. — Ненавижу-у-у! — повторяет она, упав на землю. Или выстрел был? — Я знаю, — приседая на корточки, говорит тот, на кого Эля наставляла пистолет. — Вставай, — помогая ей подняться, продолжает он, а Антон подбегает к ним. — Давайте, давайте, в дом зайдём — там поговорим, — они ведут её к калитке, где стою я. Эля не сопротивляется и ничего не говорит, а только кое-как передвигает ногами, громко всхлипывает и плачет. — Элька, ты её знаешь? — спрашивает Антон, указывая на меня. — Да, — охрипшим голосом отвечает Эля. — Идём в дом, — говорит она мне, и её заводят во двор.