Мисс
Многое меня удивляло, пока мы ехали к дому Эли. Город, в принципе, ничем не отличался от того, из которого я сбежала: пара супермаркетов, асфальтированные дороги, школа на въезде, даже несколько новостроек. Однако мы ехали мимо всего этого и не задерживались: Снег меня поторапливал и твердил о том, что в десять вечера двери дома закрываются. Первое, что меня удивило в этом городе, — он был окружён лесом. Вернее, не просто лесом, а настоящей тайгой, после которой, кажется, ничего нет — край света. Маленький неизвестный мне, да и многим, наверное, городок. Молчаливый Снег разговорился, когда я задала очередной вопрос об Эле. Он явно не хотел, чтобы Китя мне рассказала всё, пока мы не доехали до дома, потому он всё больше отвлекал меня россказнями про этот городок. Когда-то здесь всё было славно да гладко, а потом прекратилось всё производство, как и во многих подобных городках. В итоге живут здесь в основном старики и нереализованная молодёжь со своими родителями. Молодёжь спивается, как и родители, некоторые наоборот — работают в местных супермаркетах, магазинах, создают новые семьи и рожают будущих потеряшек. Город продавцов и потребителей, как и любой город. Мы ехали долго, я пыталась запомнить дорогу, пыталась запомнить, где находятся магазины, запоминала их названия, но после, когда мы поднялись в гору, а потом резко поехали вниз — мы попали в частный сектор. Снег принялся рассказывать, что ранее дорога, по которой мы спускались, вела к какому-то заводу, но, как и всё здесь, он перестал действовать; именно поэтому по пути встречалось много заброшенных домов, а после кончился асфальт, и мы спустились на подобие дороги, на половине пути мне пришлось остановиться. — Подвеска низкая, я вас дальше не повезу, — сказала я, глуша мотор. — Тогда пойдём пешком, — Снег, будто на это и рассчитывал, он спокойно вышел из машины, только непонимающая ничего Китя мешкалась — вряд ли она знала, что такое подвеска и почему я не смогу проехать дальше. — Пойдём с нами, — предложила Китя, отстёгивая ремень безопасности. — Уже темно, не поедешь же ты обратно! Тебе нужно выспаться! — она купила меня словом «выспаться». Дорога действительно меня измотала, а если бы не такая компания из двух непривычных для меня людей, меня бы вдобавок ко всему, вымотали бы собственные мысли о моём глупом побеге. — Далеко идти? — спросила я её, прикидывая попутно — стоит ли оставлять машину вот так, или всё же попытаться доехать. — Вниз, — она указала вперёд, а впереди не виднелось никакого дома, только дорога. — Это недалеко, — добавила Китя, открывая дверь. — Пойдём, — она была уверена, что я пойду за ними и оставлю машину, она знала, что я ей поверю — они мне нравились, а я нравилась только Ките. Решив, что только переночую, а утром отправлюсь обратно, я оставила сумку в машине, с собой взяла только кошелёк, чтобы в случае чего расплатиться с хозяйкой дома за ночлежку. Выходить из машины я не торопилась: на улице темно, а со мной всё же двое незнакомых людей, да и сама я в незнакомом мне городе, который хорошо им знаком. Волнение или страх — я не знаю, как это назвать, но это меня начинало поглощать, и смотря на Китю и Снега, которые стояли около машины, закурив и о чём-то говоря, я всё больше хотела завести мотор и сорваться с места. В какой-то момент Китя показалась мне не такой милой, какой виделась до всего этого, а Снег и вовсе меня пугал. — Эй, поторапливайся! — Снег поёжился от холода, хлопая в ладоши и крича мне, продолжая стоять рядом с Китей. — В десять вечера двери закрываются! Не понимая, о чём он говорит, я решила, что в любом случае мне терять нечего: вероятность того, что домой удастся вернуться без происшествий — процента два, а спать хотелось всё больше, и всё больше хотелось выйти из машины и пройтись: тело затекло от долгой дороги. Снег шёл впереди нас. Китя принялась мне говорить о том, что меня непременно поселят на втором этаже, что там селят всех новеньких, что там много комнат. Мне всё труднее и труднее представлялся этот дом, в который меня вели, но больше всего меня удивляло, что этот дом находится в почти заброшенном районе города. В какой-то момент мне даже представилось, что домом Китя зовёт заброшенное здание завода, о котором упоминал Снег. — Раньше здесь были дачные участки, — снова начал Снег, чтобы перебить Китю, ему явно не нравилось, что та много говорит и говорит со мной — новенькой, чужой, не из их общины. — За участки когда-то готовы были убить друг друга, — говорил он, шагая впереди нас. — А потом, со временем стало всё больше и больше заброшенных участков, а теперь здесь вообще никого нет, кроме нас. Не знаю, напугать он меня хотел, предупредить или рассказывал так просто, но все его слова я пропустила мимо ушей, так как уже порядком устала от дороги, и мне уже действительно хотелось только спать. — Ты не куришь? — Китя протянула мне пачку сигарет. — Нет, — почему-то соврала я, но рука сама вытащила из пачки сигарету, а в кармане куртки быстро нашлась зажигалка. Китя задорно хихикнула, пока я закуривала. — У нас все курят, кроме Вия, — сказала она, а я едва не подавилась дымом. — Кроме кого? — мне хотелось надеяться, что я ослышалась. Китя снова хихикнула и повела меня за собой, так как мы отстали от Снега — он нас не собирался ждать. — Кроме Вия, — повторила Китя. — Он у нас очень правильный и серьёзный, а ещё… — Вот мы и пришли! — Снег не дал ей договорить, а я мгновенно потеряла интерес к рассказу Кити. Перед нами был дом.Вий
Сказать, что утром мне ничего не хотелось — ничего не сказать. Обычно я выношу мусор или меня отправляют в магазин, а в этот раз меня не тронули: Шатун вынес мусор, в магазин отправили Шамана, а я так и оставался на кухне с книгой в руках. В доме принято думать, что я много читаю, но на самом деле это далеко не так. Всякий раз, когда Эля не в себе, мне приходится читать: это намного лучше, чем вместе со всеми попадать на волну её настроения. Всё просто: если Эле весело — принято веселиться, если Эле плохо — принято умирать вместе с ней, а переходные мгновения — мне никогда не нравились. Этот день был именно переходным моментом, а в такие моменты вообще ничего не бывает ясным и понятным, в такие моменты хочется уйти, а вернуться только тогда, когда появится хоть какая-нибудь стабильность. Вот я и ушёл в книгу. Впрочем, ушёл я в неё в тот день, когда Китя и Снег уехали в город: я не вернулся вместе со всеми с вокзала, я отправился в библиотеку и набрал там разного, просто первых попавшихся мне под руку книг, пока я гулял между стеллажей. Таким образом, пока в доме все умирали вместе с Элей, я читал и умирать не собирался, я жил в другом мире. Пока все осуждали Снега, я осуждал главного героя вместе с остальными героями, пока все ненавидели Снега, я ненавидел пассию главного героя и хотел, чтобы она скорее умерла. Да, Снега ненавидели все. Эля назвала его серым кардиналом, и его стали ненавидеть. Эля назвала его Снегом, когда он попытался всех нас обмануть — и так его зовут все, считая, как и Эля, что Снег — «тип себе на уме». Надо сказать, что никто из них не понимает Эльку так, как нужно понимать: если она что-то и говорила плохого о человеке, то она просто-напросто предупреждала, о том что с ним нужно быть настороже, а не демонстрировать ему свою ненависть. Ну, кто ж и когда видел то, что нужно не просто увидеть, а остановиться и понять — все видели только поверхность: Эля сказала, что Снег — плохой человек, а значит, прайд должен его ненавидеть. Сделать с этим Эля уже ничего не могла, а прайд тем временем добился только того, что и нас Снег всех возненавидел. Возненавидел и решил отомстить не тем, кто его ненавидел, а той, кто внушил им его ненавидеть, – Эле. Он быстро сообразил что к чему, а потому и притёрся к нашей наивной и вечно маленькой Ките. Китя для Эли дочь, младшая сестра, лучшая подруга — можно называть как угодно, суть от этого не меняется. Китя — самый дорогой человек для Эли, потому, когда Снег стал околачиваться около Кити, Эля не стала мешать, хоть и пыталась её предупредить. Так у Кити случилась первая любовь, а Снег отомстил Эле — он забрал у неё Китю, а потом — забрал Китю у нас всех, уговорив эту наивную девчонку уехать в город, убедив её в том, что её мазня кому-то понадобится в городе. «Твоему творчеству — грош цена, как и любому творчеству», — всегда говорила Эля, рассматривая очередную картинку, нарисованную Китей, только Китя ничего не понимала. Это была мягкая критика, а не похвала. Эля пыталась убедить Китю в том, что такие картины не стоит показывать посторонним — они не поймут, что лучше их развешивать у себя дома, показывать исключительно друзьям, но Китя опять ничего не поняла. Не поняла, потому что Снег в это же время говорил ей совсем другое, а как такая наивная девчонка могла не поверить парню, которого любит? Снег отомстил за всеобщую ненависть, Снег увёз Китю в город, и никто не мог этому помешать, потому что сама Эля сказала — не мешать. «Холод и солнце вернутся в наш дом сегодня», — я один знал, что у Эльки есть телефон, я один знал, что она вручила такой же телефон Ките перед отъездом и просила звонить ей как можно чаще, потому я и отреагировал адекватнее всех, когда услышал её слова. Шатун же, как и всегда, ничего не понял. Он даже когда привёл Снега к нам, ничего не понял, он просто решил помочь другу, который потерял себя и не мог найти — он привёл его к нам, чтобы тот нашёл друзей, а тот… Тот нашёл себе увлечение — отомстить, уничтожить, доказать хотя бы нам, что способен на большее. Нашёл перед кем выпендриваться. Радует меня только одно: хоть Шатун и привёл его к нам, он не остался его другом. Шатун стал нашим с первого дня, а Снег так и остался Снегом — ему место на улице, во дворе, но не в доме. В доме он превращается в омерзительную холодную лужу, которую хочется немедленно стереть, чтобы не наступить случайно и не намочить ноги. Да. Никто не понимает Эльку. И я однажды не понял. Сам не понял, а виню во всём её, и никак не могу простить. Или она действительно этого хотела? Со стороны всё так просто выглядит, а когда дело доходит до тебя самого — ты с разбега прыгаешь на те грабли, которые были для тебя видны, пока на них плясали остальные; то ли тебя толкнули на них, то ли ты сам внезапно для себя ослеп... — Ты всё ещё читаешь? — Сабля явилась на кухню, чтобы снова съесть йогурта, а я ничего не читал, я тупо смотрел в книгу и думал, как так всё получилось: Китя легко и просто предала Эльку, обменяла её на Снега и забыла обо всём, что Элька сделала для неё; я когда-то ничего не понял и едва всё не уничтожил, а тут ещё и Сабля. Хотя больше всего меня удивляла Элька — никакой ненависти, никаких просьб, никакой драмы на показ: так нужно и точка. Так нужно, чтобы Китя сама всё попробовала и поняла; так нужно, чтобы я понял сам, что ничуть не лучше остальных. — Очень интересная книга, — закрывая старый том неизвестно чего, ответил я Сабле, а она уже успела устроиться за столом и открыть свою любимую пищу, можно сказать, что единственную, она ничего не ест, кроме йогурта, творога и сладкого. — Как думаешь, — начала она, а я уже знал, о чём она меня спросит, — Эля говорила про Китю и Снега? — все понимали, о чём она говорила, но никто не был уверен, даже сама Эля не была уверена в том, что говорила, потому и говорила загадками. — Не знаю, — а я никогда не брался кому бы то ни было открывать глаза на происходящее, а уж растолковывать Элькины загадки — тем более; если я сам уже имел несчастье ошибиться, то не стоило вести за собой и остальных. Молчать. Только молчать. Так проще. — Вернулась бы она одна, — продолжала Сабля. — Пусть этот дурак в городе остаётся, — а я никак не реагировал, я делал себе кофе. — Ненавижу его, — заключила она, и ложечка снова застучала по банке с йогуртом. — Как сегодня её зовут? — я снова пропустил едва ли не самое главное, но вовремя спохватился. — Какой-то Под… Подонок? — Сабля перестала есть, и лицо её стало серьёзным. – Нет, не подонок… — она вспоминала слово, смотря на потолок. — Как же… — Ладно, спрошу у неё сам, — ответил я, не собираясь дожидаться, когда в её голову вернётся слово, вернее имя Эли на предстоящий день. — Подёнок! — она выкрикнула так, будто пыталась меня остановить и не допускать того, чтобы я спрашивал сам. — Однодневка, — быстро сообразил я и подумал, что Эля за всё время впервые назвала себя необычным словом. Необычным для нас, особенно для Сабли. — Ага, Шаман что-то такое говорил, — подхватила она, но мне уже было неинтересно, я забрал кофе, книгу и направился в свою комнату.Шатун
Снег бунтарь, он не собирался прощаться с мобильной связью, он выключал звук, прятал телефон во внутренний карман и всегда оставался на связи. Он выходил из дома, выходил со двора и говорил по телефону, когда ему это было необходимо. Мне же было страшно, что Эля увидит у меня телефон и навсегда выгонит из дома. Нет, она бы не выгнала, но я представлял себе это именно так: я привёл Снега, который им не нравился, но которого любила Китя, а в довесок к этому ещё и с телефоном в дом прихожу. Нет, было достаточно Снега и моей криворукости — больше мне не хотелось навлекать на себя проблем. Ну, хотя бы потому, что все они стали моими друзьями, несмотря ни на что. Мой дом был недалеко, в этом городе вообще всё находится близко друг от друга, особенно если знаешь короткие пути. Дома я нашёл мобильник, он оказался разряженным, а ещё было холодно, я пробыл у Эльки двое суток, печку топить было некому, но и задерживаться я не собирался, мне просто нужно было позвонить Снегу. Дозвониться не удавалось. «Наверное, по привычке отключил звук», — подумал я, поэтому, потеряв надежду, отправил сообщение, чтобы он связался как-нибудь с Элей, добавив, что она хотела бы видеть его и Китю дома в выходные. После этого можно было бы спокойно вернуться к Эльке, но я ждал ответа, ходил по комнате из стороны в сторону, пока окончательно не замёрз. Холод дома погнал меня на улицу за дровами и углём. Ответа от Снега не было. Печка была растоплена. Захотелось есть, а в холодильнике оставались только пельмени, которые ещё нужно было сварить. Это и заставило меня одеться, забрать всё, что было в холодильнике, и отправиться обратно. Готовить, как и рисковать, — не моё. Телефон я так и оставил дома, как и документы, как и личные вещи. Выходя во двор, я подумал, что печку следовало бы затушить, исходя из того, что меня вечно преследуют неудачи, но тут же я решил, что это предрассудки — мне уже не раз приходилось оставлять дом в таком состоянии. Оглянувшись и посмотрев, как из трубы тихо-мирно валит голубовато-серый дым, я закурил и вышел со двора.Снег
Мисс нужно было отвлечь от Кити, а Китю — от Мисс, я старался, как мог, но получалось плохо. Город её не впечатлял, Мисс устала, она хотела спать, а вопросы об Эле заставляли её взбодриться. Мне нельзя было допустить, чтобы Китя нашла ещё и новую подругу: вполне хватало меня, я забрал Китю из дома, я забрал Китю у Эли, и меня за это ненавидели все, абсолютно все. Подумать только, я всё это знал и всё равно вёл в дом эту Мисс, всё равно согласился с Китей, всё равно допустил, чтобы Китя с ней говорила. Мне нужно было немного дожать, я уверен, что она испугалась, когда мы съехали с асфальта, когда она увидела, что дальше — ничего нет, кроме тайги. Мне просто нужно было её напугать так, чтобы она села в свою машину и уехала, но… Я очень устал за всё это время, и больше всего хотел вернуться домой, хотел увидеть всех, кого я считал своими друзьями, а ещё мне хотелось напиться вместе с Шаманом и забыться на пару суток. Поэтому я сдался и решил, что не нужно мешать обычному ходу событий, ведь даже Элька этого никогда не одобряла. «Мисс переступила порог этого дома, Мисс в этом доме, Мисс — лучшая подруга Кити, а Китя — её ключ к Эльке. Мисс заберёт у нас всё. Мисс заменит Шатуна и принесёт нам ещё больше неприятностей, чем приносил он», — эти странные мысли мгновенно превратились в паническую атаку: хотелось повернуть назад, вытолкать Мисс, отвести её к машине и сказать, чтобы немедленно уезжала обратно. Но зажёгся свет, я ощутил тепло дома, зазвенели знакомые голоса... Это невыносимо, её хотелось убить только за то, что она существовала рядом, только за то, что она решила остаться в этом доме, только за то, что... «заберёт у нас Эльку, а значит — заберёт всё, что у нас есть».Шаман
Не помню, что было вчера и позавчера. Не помню и не хочу вспоминать, и не надо. Память не нужна никому, кроме тебя — или потеряй или береги; я предпочитаю терять. Память — это боль; вся боль на свете от памяти. Если я вспомню, что было вчера и позавчера — я уверен, — мне станет больно. Я не хочу касаться огня случайно. Однажды я, конечно, всё вспомню, буду сидеть около этого костра, и смотреть на него: он будет выедать мне глаза своим дымом, брызгать в меня искрами — я весь пропахну этим костром, он уничтожит меня или даст новых сил, — но не сейчас. Сейчас: я веселый колобок катящийся домой: и от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, от самого себя не ушёл, а хитрая лисица нашла меня в моём убежище и время от времени наведывается в гости; а я каждый раз читаю в её притворно-добрых глазах: Колобок, Колобок, я тебя съем. Не съешь, я сгорю раньше в печи своей и чужой памяти — я это знаю. Просто знаю, и всё. Когда-нибудь это случится, но не сейчас. Сейчас я иду домой из магазина, вижу, как Шатун выходит из своего дома… Интересно, что он там делал? Огромный вечно хмурый медведь никогда не приглашал Колобка к себе в гости. Может быть, зайти самому, пока медведя нет дома? Знаю, знаю: это из другой сказки, но я же не собираюсь у него там всё съесть и уснуть, чтобы он потом спрашивал, кто я такой, и как оказался в его берлоге. Рыжая лиса внезапно обгоняет меня и мне приходится остановиться. Колобок в этот раз намного больше тебя, но это не значит, что ему не страшно… Мне… Мне не… Мне страшно. Оставаться наедине с этой лисицей всегда страшно. Черные немигающие глаза смотрят мне прямо в душу, а там столько всего! Того и глядишь начнётся пожар! Пожар! Из берлоги медведя валит дым — затопил печь и пошёл в гости. Странный. Он хмурый и неуклюжий; ему бы жить в нашем прайде, стать котом, как я, и не думать ни о чём. — Как думаешь, я должен ему помочь? — Колобок советуется с хитрой лисицей. Лиса продолжает смотреть в глаза, пытаясь достать до души. — Эле бы это не понравилось, я знаю, — вспоминая об Эле, я из Колобка превращаюсь обратно в кота. — Эля будет кричать на меня, как тогда кричала на Вия… Но я… Я не помню за что… А ты помнишь? — моя кошачья морда на миг округлилась, когда я вновь взглянув в глаза лисицы, на миг пропали лапы и хвост. Нет, я знаю, что помню, из-за чего она кричала на него, но я не помню — я не хочу этого вспоминать. Мой огонь должен оставаться моим, а у медведя огонь нужно отнять — он спалит сам себя заживо, и никто не успеет его спасти. Я должен. Пора. Медведь должен стать котёнком. Лисица словно следила за моими мыслями — стоило мне сделать одно шевеление, она рысцой побежала к дому Шатуна, как бы маня за собой, как бы уверяя меня, что я принял правильное решение. Колобок покатился за лисой, теряя свою сущность, теряя сущность кота, превращаясь в черного-черного, как тьма, Шамана. Пусть живой огонь освободит Шатуна от мёртвого огня, пусть он никогда больше не будет один. Пусть научится улыбаться. Пусть он больше никогда не сможет принести себе самому несчастья. Гори! Гори, берлога Шатуна! Гори так ярко, чтобы все это видели, и ничто уже не смогло вернуть тебя назад. Угли рассыпаны по полу. Колобок закрывает двери в берлогу медведя; оглядывается по сторонам — лисицы нет рядом. Колобок весело катится в своё убежище.