*** ГЕРМИОНА
Я стояла на вершине Астрономической башни, совершенно одна, обнимая себя за плечи и обводя взглядом далекие горы. На их заснеженные вершины опустился вечер. Замок был овеян тишиной. Это была ночь после похорон профессора Дамблдора. Резкие порывы будто бы недовольного ветра с шелестящим звуком трепали мои волосы. Я сделала глубокий вдох — в этот момент в воздухе так сильно пахло весной. А еще совсем недавно прямо здесь произошла зимняя смерть — на том самом месте, где я стояла. Драко поднимался на эту самую башню и стоял на этом самом полу. Он целился в Дамблдора своей волшебной палочкой, ожидая, когда придут Пожиратели Смерти, а Снейп убьет их директора. Я стояла в абсолютной тишине, прокручивая в голове все, что Гарри рассказал нам после того, как это случилось. И все, что Дамблдор сказал Драко в тот день, как мы выбрались из Комнаты. Что осуществление плана по-прежнему должно было продолжаться. Что Дамблдор по-прежнему должен был умереть. Но что Драко будет избавлен от участи стать убийцей. Теперь, когда я услышала, что произошло на самом деле, я поняла, в чем состояла их лазейка: Снейп, заключивший Непреложный обет, должен был совершить это вместо него. Дамблдор умер по своей собственной воле. Чтобы спасти душу Драко, — и чтобы спасти Снейпу жизнь. Но я не могла рассказать ничего из этого Гарри или Рону — неважно, с какой бешеной, ослепляющей яростью, которая разбивала мне сердце, Гарри разглагольствовал о том, каким мерзким трусом был Драко и каким гадким перебежчиком и гадюкой — Снейп; о том, как бы он хотел, чтобы они оба умерли. Я не могла говорить. Я могла лишь сидеть на диване в общей гостиной нашего факультета, обнимать Гарри за плечи и рыдать вместе с ним. И спрашивать себя, как теперь смогу все это выдержать. Драко ушел. Он сбежал вместе с Пожирателями Смерти после той ночной вылазки — Гарри видел его. Я понятия не имела, куда он ушел. Возможно, вернулся домой и остался с родителями. Или, может быть, собирался вернуться после того, как школа будет неизбежно захвачена темными силами. Но даже если он вернется, меня здесь уже не будет. Я подняла глаза к небу, затянутому темным бархатом. Над вершинами гор, которые выглядели как черные великаны с острыми зубьями, взошла бледная луна. Я могла разглядеть лишь ее уголок. Я задрожала, завороженно всматриваясь в ее себристое сияние, и крепче обхватила себя руками. Мне в голову вдруг пришла песня — я не помнила, чтобы когда-нибудь учила ее. Но я знала каждое слово. «Once the sun did shine, « — зашептала я. «Lord, it felt so fine The moon a phantom rose Through the mountains and the pines And then the darkness fell The moon's a harsh mistress It's hard to love her well…» Гарри собирался отправиться на поиски оставшихся крестражей, где бы они не оказались. Сначала он пытался объяснить мне и Рону, что пойдет один и что пришлет нам известие, как только сможет. Разумеется, мы стали заверять его в том, что он несет полную чушь и что мы пойдем с ним, не взирая на то, что он скажет, сделает или о чем подумает. Он не слишком упорно настаивал и спорил с нами. Я знала, как его пугает одна только мысль, что он может остаться в одиночестве. И его попытки убедить нас в том, что он пойдет один, чтобы мы были в безопасности, лишь служили доказательством того, как сильно он нас любил. А я вовсе не собиралась оставлять того, кто любил меня. Я была на это не способна. Как и Рон. Я задумчиво изучала тень, отбрасываемую луной — то, как она ложилась на горы, кратеры и укрытые снегом равнины, — и опустила ладони на прохладные перила. Совсем скоро ночи станут темнее и насыщеннее, а дни — суровее и печальнее. Я пыталась запечатлеть эту картину в своей голове — вид этих величественных, крепких башен подо мной, этого искрящегося озера, этих древних неподвижных гор. Это был мой дом — самое дорогое моему сердцу место после моего собственного дома и моей семьи. Я решила сохранить эту картину в памяти, прямо здесь, — а потом вытаскивала ее на поверхность сознания, расположившись в той глуши, не в состоянии спать и гоняясь за частицами этой дьявольской души, изо дня в день испытывая надежду хотя бы просто выжить, пока это задание не будет выполнено. «I fell out of her eyes I fell out of her heart I fell down on my face I tripped and missed my start I fell, and I fell alone And the moon's a harsh mistress And the sky is made of stone…»*** ГЕРМИОНА
Много темных и тяжелых дней спустя…
— Этот меч должен был быть в моем хранилище — откуда он у вас? Я жалобно заскулила в ответ, пока нестерпимая боль порхала по моей трясущейся левой руке. На мне сидела Беллатриса Лестрейндж, зло скрежеча своими гнилыми зубами прямо мне в лицо; ее косматые, нечесаные волосы задевали мой лоб, а костлявые руки крепко стискивали мои запястья. — Я… Я не знаю… — Я слабо покачала головой, пытаясь выговорить хоть что-то сквозь безудержные всхлипывания, которые я просто не могла контролировать. — Что еще ты и твои дружки… — прошипела она — и ее голос вдруг перерос в бешеный крик. — Взяли в моем хранилище?! — Я ничего не брала… — Рыдала я. — Прошу вас… Я ничего не брала. Беллатриса что-то яростно прошипела в мой адрес — я не смогла разобрать, что именно — а затем я вообще перестала соображать. Она с силой вжала мою голову в пол своей ладонью, резко поворачивая мою шею, затем склонилась над моей левой рукой и снова принялась что-то на ней вырезать своим заостренным кинжалом. Я все визжала, визжала и визжала. По моему лицу текли слезы, пока я лихорадочно пиналась и тряслась в ее руках. Беллатриса держала меня мертвой хваткой, всем своим весом придавливая к полу. Гарри и Рон были заточены внизу, прямо под нами. Люциус и Нарцисса Малфой стояли поодаль, не произнося ни слова. А позади меня, рядом с камином, стоял Драко — он молчал. Я практически ослепла из-за собственных криков — и почти потеряла сознание. И мне приходилось напрягать каждую крупицу собственной воли, которой я когда-либо обладала — каждую ниточку своей отваги, все, что только было во мне, — чтобы удержаться и не заорать его имя. Я увидела его, когда они притащили нас в это сумрачное место под названием Малфой-Мэнор. Наши глаза встретились — в это мгновение мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Но он выглядел таким бледным — увидев нас здесь, в окружении Пожирателей Смерти и егерей, он, очевидно, пришел в ужас. И, конечно, он не мог вести себя так, словно мы на самом деле знали друг друга. Они поставили Гарри на колени перед ним, прямо на жесткий пол некогда главного зала, пока мы с Роном стояли в другом конце комнаты, связанные егерями и Пожирателями Смерти. Беллатриса пыталась заставить Драко распознать Гарри, чье лицо было изуродовано жалящим заклинанием. Драко моментально его узнал. Я поняла это по тому, как напряглась его спина. — Ну? — Нетерпеливо воскликнула Беллатриса. — Я… Я не уверен. — Драко. — Люциус, — небритый, с взлохмаченными волосами, чей вид теперь был далек от своего обычного великолепия, — подошел к сыну сзади и почти-душащей-хваткой сжал заднюю часть его шеи. Я резко дернулась из рук этого отвратительного, грязного Сивого, — своего надзирателя, — глотая порыв закричать Люциусу, чтобы тот убрал от него свои руки. — Погляди хорошенько, сынок. — Уговаривал Люциус прямо Драко в ухо. А затем оглянулся на нас, егерей и остальных Пожирателей Смерти. Я обратила на него злобный взгляд. Люциус снова повернулся к Драко. — Послушай, если мы передадим Поттера в руки Темного Лорда, — умолял он, — то нам все простят. Все будет так, как и должно быть, ты понимаешь? Нет, это ты не понимаешь, Люциус, захотелось заорать мне. Последнее, чего хочет Драко, — это чтобы все снова стало таким же, каким было раньше… И это подтвердилось, когда — хоть они и заставили Драко опуститься перед Гарри на колени и заглянуть ему прямо в глаза, — он повторил: — Я не уверен. Это привело Беллатрису в бешенство. И тогда все полетело к чертям. Я почувствовала, как нарастает бессилие Драко, когда они бросили Гарри с Роном в подвал, а меня оставили наверху — его отчаяние пропитывало собою воздух, оседало на стенках моих легких с каждым сделанным вдохом. Я старалась не смотреть на него, старалась помочь ему обуздать себя и свои эмоции, — потому что вокруг были его отец, мать и такое большое количество опасных людей, что, если бы он попытался мне помочь, они бы обо всем доложили Волан-де-Морту, и тогда Драко, несомненно, был бы убит. Но теперь Беллатриса скрутила мою шею и повернула мое лицо в его сторону. Я видела его туфли — видела мутные очертания всей его высокой фигуры сквозь влажную половоку, застилавшую глаза. Он, застыв и словно примерзнув к полу, молча на меня смотрел. Мучительная боль, расползавшаяся по моему телу, становилась все сильнее — она поднималась к потолку — и вот-вот была готова разорвать меня пополам! Я больше не могла этого выносить — хватит, хватит! Я открыла рот и захлебнулась его именем… Беллатриса слезла с меня. Я почувствовала, как из моей плоти извлекается нож. Задержала дыхание, снова давясь своими слезами. Моя голова безвольно упала в сторону левой руки. Я тяжело моргнула. На моей руке было вырезано слово «грязнокровка». Грязнокровка… Я быстро заморгала. Чувствуя, как слезы прокладывают себе дорожки к кончику носа. Беллатриса что-то рявкнула другим насчет гоблина и того, чтобы теперь расспросить его. Я пустым, немигающим взглядом смотрела на то, как сочится кровь из моих порезов, образующих слово. Все тело сковывала мелкая дрожь. Я лежала неподвижно, вслушиваясь в собственное неровное дыхание, пока Беллатриса допрашивала гоблина из Гринготтса. В моей голове будто расплылся туман, заполнивший собой все пространство — как та серая мгла, облепившая ячменные колосья и посылавшая нам ночные кошмары… Драко не сделал ни шага в мою сторону. Не проронил ни единого слова. Беллатриса, разъяренная упрямыми ответами гоблина, развернулась и снова направилась ко мне. Я внутренне напряглась… А затем появились Гарри и Рон и спасли меня. Все произошло так быстро — вылетело заклинание, от которого сотрясся каменный пол; Беллатриса рывком подняла меня на ноги и приставила к горлу свой нож. Гарри и Рон были вынуждены отбросить свои палочки. Драко подобрал их… И затем Добби — этот славный маленький домашний эльф — сбросил люстру прямо на наши головы. Беллатриса завизжала и бросилась с дороги. Меня подхватил Рон. Гарри вырвал из рук Драко наши палочки. Добби схватил всех нас — включая Полумну, Оливандера и гоблина из Гринготтса — и вместе с нами трансгрессировал оттуда. Но перед этим Беллатриса успела швырнуть свой проклятый кинжал, который вонзился прямо в живот Добби. Все это, — и весь тот ужас, который за этим последовал, — происходило как в тумане. У меня было ощущение, будто я смотрела на все со стороны. В моей голове раздавался звук стучавших лопат и сыпавшегося песка, когда Гарри с Роном хоронили Добби — я вперила в них молчаливый взгляд и наблюдала, ничего не видя; ощущала, как кожу щек жжет от холодных слез, и прижимала измазанную кровью ладонь к липкому левому предплечью. Я была так, так рада, что Драко все еще был в безопасности и что Пожиратели Смерти ничего о нем не узнали. И, в то же самое время, мое сердце разрывалось от осознания того, что он даже не попытался меня спасти.*** ДРАКО
Я сидел в Выручай-комнате. Когда я на этот раз зашел в нее, она приняла вид серой комнаты с каменными стенами и сводчатым готическим потолком. Комната была пуста, — не считая камина, в котором слабо горел неяркий огонь, и одинокого черного кресла. Я опустился в него и устремил рассеянный взгляд на тусклое пламя. Я сидел, и в моих глазах была пустота. А в моей голове раздавался ее крик. Стоило мне закрыть глаза, как она начинала кричать громче. А когда я их открывал, я видел ее — прижимаемую к полу моей теткой, которая резала ее руку, словно та была куском дерева. А я ничего не сделал. Я ничего не сказал, не пошевелился, не отвлек свою тетю и не дал Гермионе хоть какое-нибудь орудие или инструмент, который помог бы ей сбежать. Я стоял там, парализованный собственной защитной оболочкой, и смотрел. Смотрел. Я зажмурился, сжал руку в кулак и прижал его к губам. Я проговаривал это как мантру на протяжении всех тех кошмарных минут, — сначала опустошая себя, а затем наполняя сознание ложью — единственной ложью: Мне наплевать. Мне наплевать. Мне наплевать… Но Окклюменция не защищает человека от того, чтобы правду почувствовали. А правда заключалась в том, что я хотел оторвать своей тетке голову. Что я хотел поднять Гермиону с пола и защитить, уберечь ее от всего, через что моя семья могла бы заставить ее пройти. Что я тоже хотел ухватиться за руку Добби и смыться из этой чертовой дыры вместе с Поттером, Уизли, Оливандером и гоблином из Гринготтса. Но не мог. Поэтому я стоял совершенно неподвижно, не говоря ни слова и ощущая, как к горлу подступает тошнота, пока Беллатриса радостно кудахтала о том, что только что убила маленького домашнего эльфа — нашего домашнего эльфа, — в то время как мои отец и мать крайне расстроились, что Поттер сбежал, а Пожиратели Смерти и егеря начали спорить о том, чья это была вина. С тех пор, как это случилось, я спал не больше, чем полтора часа за раз. Я бродил во дворе вокруг дома бесконечное множество раз, позволяя ледяному ветру пронизывать мое тело, подняв воротник и опустив голову. Надо мной висели тяжелые облака, а в коридорах дома было промозгло и холодно. Мать с отцом спорили, когда оставались одни, и это было отвратительно, — а в те моменты, когда они этого не делали, по дому шатались Беллатриса, Сивый и прочие, поедая нашу еду, устраивая беспорядок и отдавая мне распоряжения. И тогда я ушел. Сказал родителям, что мне нужно обсудить кое-что с моим учителем. Они предположили, что я хочу повидать профессора Снейпа, и поэтому позволили мне уйти. И я вернулся в Хогвартс. Но не для того, чтобы увидеть Снейпа — а для того, чтобы отыскать Выручай-комнату. Я хотел пройтись по ячменному полю — постоять среди золотистых колосьев, подставив лицо согревающему солнцу. Услышать смех порхающего ветра, пропустить верхушки стеблей сквозь пальцы. Запеть так громко, как только мог — чтобы позабыть все, все. Но когда я преодолел мрачные коридоры школы, которые теперь казались совершенно чужими, и прошел сквозь тяжелые двери этой старинной Комнаты, я ничего не обнаружил. Ничего кроме огромной, чудовищной пустоты, кресла и камина, который не согревал. Все ушло. Все. И пока я сидел, по моим кровеносным сосудам ядом растекалось чувство вины. Позади меня послышался щелчок — звук тихонько приоткрывающейся двери. Я задержал дыхание, настроился… И узнал шаги. Они тихим стуком отражались от камня холодного пола. Я сглотнул, сел обратно и снова уставился на огонь. Профессор Снейп подошел ближе и остановился с левой стороны от моего кресла, повернувшись лицом к камину. Я боковым зрением видел его высокую, облаченную во все черное фигуру. В течение долгого время ни один из нас не заговаривал. — Как вы узнали, что я здесь? — Пробормотал я. — В том, чтобы быть директором, есть свои преимущества. — Звучным голосом протянул он. Мое горло сжалось, и я прикрыл рот ладонью и прищурил глаза, отгоняя слезы. Я умел скрывать все свои эмоции от отца, от тети, от всех Пожирателей Смерти, даже от своей матери, — но со Снейпом это было невозможно. Он слишком много знал. — Я… Я не… — Я бессильно уронил руку, ощущая, как дрожат мои губы. Я потер подлокотник кресла большим пальцем. — Тетя Беллатриса резала ее руку, а я…я не… — Не что? — С плохо скрываемой досадой проговорил Снейп. — Не предпринял что-нибудь безрассудное, что в конечном счете привело бы к ее смерти? Я выдохнул, и по моим щекам скатились две слезы. Я тяжело сглотнул. — Я бы не сделал… — Сделал. — Настойчиво произнес он. — Ты находился в окружении убийц и разбойников, которые убили бы ее, едва на нее взглянув — особенно Беллатриса. Она подобна пузырьку нитроглицерина, опрокинутому на край стола. Предприми ты хоть что-нибудь, и все закончилось бы кровопролитием. — Снейп сделал глубокий вдох и значительно понизил голос. — Тем не менее, ты не выдал, что узнал Поттера — следовательно, дал своему домашнему эльфу время его обнаружить и обеспечил Поттера возможностью спасти Оливандера и всех остальных. Ты спас их всех тем, что сохранил хладнокровие. Необдуманные действия стоили бы нам всего. — Но Гермиона… — Выдавил я. — Люди исцеляются. — Категорично отрезал профессор. — Они только не воскресают. Я почувствовал, как в комнате повисает тишина; судорожно сглотнул и прикрыл глаза. По лицу снова потекли слезы — слезы бесконечной усталости и боли. Я слабо наклонил голову в сторону и прислонил ее к руке Снейпа. Какое-то мгновение он стоял неподвижно, а затем протянул свою левую руку и опустил ее на мою макушку — его ладонь была тяжелой и теплой, и часть этого тепла проникла в меня, успокивая, как если бы я был ребенком, которого утешал отец после приснившегося кошмара. — Ты хороший мальчик, Драко. — Проговорил Снейп, обращаясь в потолок. — Надо лишь потерпеть еще какое-то время. Я ничего на это не ответил. Это было и не нужно. Снейп понимал меня. И тот факт, что сейчас в мире было лишь два человека, которые последовали за мной в Выручай-комнату, притупил боль, гнездившуюся в моей груди, и придал мне силы держаться. Еще какое-то время...