Методы допроса

- Повторюсь. Сколько у вас человек? Так нельзя проводить допросы. Я должен был бы сейчас бы бить тебя по твоему прекрасному личику, разбрызгивая твои губы по стенам пыточной. Я должен был бы искусно вырезать из тебя все ненужное, все нецелесообразное, отточенным скальпелем, чтобы ты постепенно чувствовала только слабость и чудовищное опустошение. Предполагалось, что я буду жечь и бить тебя. Но ты – омега. И все, что я могу пока позволить себе, так это пощечины, от которых ты тихо плачешь, гневливо прикусывая зубы. - Сколько. У. Вас. Сил? – и еще раз я хлопаю ладонью по твоему лицу. Протоколист скрипит пером на желтой бумаге. Лампа качается на длинном шнуре. Я уже устал стоять на ногах, устал разбивать удары о твое молчание. Мне остается только ждать, ведь ты – омега. Когда тебя привели к нам? Не так давно. Ты – бунтарка, одна из банд. Твое поле битвы – городские стены с приколотыми к ним плакатами, крыши и опутанные проволокой районы. Вы, оппозиционеры, нещадно используете слабый пол, надеясь, что мы, следователи, не посмеем поднять руки на прекрасное – нет, мы бьем, кусаем, пытаем омег так же, как и попавшихся нам альф. Все во имя государства. Я, следователь Йоран, отдал свою волю державе, и никому никогда не позволил бы хоть пальцем притронуться к столпам монархии. Но дело в тебе, моя славная девочка. Ты пахнешь так, что я понимаю, что ты – моя. Я учуял молоко и горький шоколад тогда, когда тебя притащили сюда мои парни. «Поймали у городской библиотеки, - сказали они. – С кипой листовок и клеем». Достаточно, чтобы забить тебя в кандалы до конца твоей славной жизни и смотреть, как ты тончаешь на работах, как вылезают твои мысли вместе с жилами, как трескается старостью твое лицо, покрытое пылью каменоломен. Неделю ты уже тут продержалась. Я взялся за тебя вчера, когда альфы сказали, что от тебя уже начинает пахнуть близостью течки. Я – само терпение. Я – само сдерживание. Я возьму тебя потом, когда в тебе появится хоть капля раскаяния. Только тогда я смогу заменить свою любовь к государству плотской утехой. - Оставьте нас. Ты уже совсем ослабла, я смотрю: третий день ты отказываешься от пищи, словно в насмешку над позволенной человечностью. Наши разговоры начались именно тогда, когда ты перестала обращать внимание на хлеб и предложенное мясо; а может, ты знаешь, что нам приказывают кормить подозреваемых, чтобы они были в полезном сознании на пытках. Ничего. Это совсем ничего. Сейчас ты уже еле держишься. Ты и не была сильной физически, когда я увидел тебя. Сколько в тебе сантиметров? Метр и 60? Метр и меньше? Одетая как мальчишка, ты обдурила сначала было всех, пока тебя не осмотрели в светлой камере. Стянули с тебя длиннокозырную кепку, убрали с лица опавшие на него вороные, непослушные пряди твоих обкорнанных волос, нащупали немалую грудь, увидели краску на бледном лице…И запах, да. День без блокаторов. Я могу представить, чем тебе это обошлось, моя маленькая. Сейчас твои васильковые глаза уже не сдерживают слез, а искусанные губки, кажется, пересохли. Ты привязана к стулу, твои руки и ноги давно затекли, став таким же деревом, а спину нещадно ломит от страшной боли…Я приподнимаю твою голову, упавшую к тебе на грудь, и заставляю посмотреть мне глаза в глаза. Ты прекрасна. Ты, словно богиня, попавшая не туда, куда стоило бы. Я наклоняюсь к тебе и целую тебя в лоб. Пока нежно. Пока ободряюще. Держись. Ты еще нужна мне. - Ты хочешь пить. - Мне не нужна вода от угнетателя. - Я не спрашивал. Я обливаю ей подбородок водой – губ она не разжимает. Я резко припадаю к ее губам, истерзывая их прорвавшейся лаской, блудливо разрываю рубашку на ней и отхожу назад, полюбоваться результатом. Нет, ты очаровательна, хотя сейчас и не знаешь этого. Ты мило краснеешь, даже слишком сильно. Мне это нравится в тебе, как и твоя упорность. Неужели. Да. Да. Это очень вовремя. Ты снова кусаешь губы: она началась. Течка. Я спровоцировал тебя на то, чтобы пробудились самые древние, самые темные инстинкты. Снова аромат шоколада, снова аромат молока, красный лоб, капли пота на висках, отчаяние в затравленном взгляде. До стонов, до самоотрицания, до отвращения тебе хочется меня. Я, я всегда готов. Закрываю двери на все замки, добавляю света для нашего маленького представления. Иду к тебе и снова целую, но сейчас уже в шею, сначала нежно, а потом зло, настолько, что ты не выдерживаешь и вскрикиваешь. Очень тонко. Очень возбуждающе. Целую в подбородок, спускаюсь к ключицам, и забываю про тебя, оторвавшись и поднявшись вверх. - Сколько Вас? Шепот, сбивчивый, стыдливый. - Я..я. не могу сказать, правда…никогда..я не могу. Глупыш. Тебе так же забили голову всяческой ерундой, девочка моя. Вас знатно муштруют. Что ж, давай дальше. Я освобождаю твою грудь от тканей, ненастойчиво изрисовываю ее пальцами, прикладываюсь к розовым соскам щеками, целую их так, словно нет пыточной и нет жестокости, а мы с тобой предаемся райскому отдыху где-то под синим светлым небом среди трав и деревьев. Ты елозишь так, что веревки не сдерживают тебя, ты хочешь большего. Расстегиваю твои брюки, нежно стягиваю их с тебя. Ты течешь, ты дразнишь и меня, но я – следователь, у меня есть иммунитет воли, выработанное железо самообладания. Не прячь глаза, я же знаю, что у тебя был опыт. Не понравился, явно – ты вздрагиваешь, когда мои руки оказываются на твоих нежных бедрах. Я буду лучше. Потом. И дальше – сильнее, сильнее, до твоих криков, до твоих просьб, до твоих ясных глаз, созерцающих темные своды. Я схожу с ума, но не настолько, чтобы забыть о главной своей цели. Остались секунды – и оставляю тебя, не позволяя получить удовольствия. Мне не сложно, я силен духом, а ты скулишь, понимая, чего именно я хочу от тебя. - Так сколько их? Молчание. Я пришел к тебе на следующих день, когда ты сидела уже совсем разбитая, на стуле, широко разведя ноги. Склоняюсь посмотреть – все так же течешь, все так же желаешь, моя славная омега. Капли на стуле. Кладу тебе руки на плечи, вызывая из сонной дремы. Без подготовлений провожу пальцами по нежному бутону, чуть дразня, проникаю внутрь, позволяя себе небольшое развлечение. Стонешь. Скрипишь зубами. Плачешь. Просишь молча. Просишь словами. Начинаем опять, небыстро, не обращая внимания на твои безумные вскрики, на всхлипыванья. Быстрее. Быстрее. Снова медленный танец, и ты кривишься, и ты почти плачешь, ты молишь, ты клянешься всеми богами, что не можешь больше, что тебе..тебе…Выхожу. Кричишь шепотом, давясь словами, впиваясь тонкими пальцами в спинку стула, раскачиваясь на нем, благо, что руки привязаны: - Двадцать..Там есть боссы,…Белесый, Ангарф, Вольдемар..позывной – коршун…по паролю пройти во второе здание..пожалуйста…прошу вас… Я не теряю времени, я снова в тебе, и сейчас тебе хватает всего нескольких движений. Твои крики слышно, наверное, везде. Сладострастие, моменты высшего наслаждения, мы близки с тобой так, как никогда прежде – всего моменты. Ты прижалась ко мне настолько сильно, что мне думается, что мы – одно тело. Я слышу твои мысли. Я чувствую твою вину, твое смятение – ты не отстраняешься от меня, когда я изливаюсь , когда я выхожу из тебя. Смертельно устала, моя девочка. Свешиваешь голову мне на грудь, глубоко и быстро вздыхаешь несколько раз. Ерошу рукой твои вихры, прижимаюсь ко лбу, совершенно не волнуясь теперь о том, что ты – пленница, а я твой надсмотрщик. Сейчас все изменилось, хотя ключевое слово – «моя» - все еще играет роль. Да. Так оно и должно было бы быть. Обрезаю веревки, прижимаю тебя к себе, так крепко и нежно, как только могу. Слушаю вздохи, слушаю всхлипы, слушаю частое биение сердца. - Будешь теперь голодать? Ты тычешься головой мне в грудь, виновато, словно раскаиваясь. Возможно, теперь все пойдет лучше. - Нет. И я ловлю твой взгляд.