От А до Я

21. Утро       В фильмах и книгах всегда очень красиво показывается утренний секс. Мужчина будит свою любимую лёгкими поцелуями, или она нежно поглаживает его мускулистую грудь, они бормочут друг другу нежности и предаются чувственному соитию. Харли всегда завидовала героям подобных сцен и давно хотела проверить на практике, так ли это романтично. Но перед ней стояли несколько проблем. (Помимо отсутствия мускулистой груди, разумеется, хотя и своя мягенькая ничего так).       Во-первых, неприятный утренний вкус во рту ставил жирный крест на поцелуях в губы. Ладно, с этим, казалось бы, можно было бы смириться, впереди целый день. Во-вторых, слишком холодно вылезать из-под одеяла, да что там, даже переворачиваться на другой бок, да ещё этот гул в голове и ломка в конечностях, особенно если предыдущий вечер прошёл в погоне или, наоборот, праздновании успеха. И в-третьих, будить спящего, видящего сны и наверняка усталого с ночи человека казалось Харли в высшей степени неэтичным. Впрочем, отбивая решительность, эти препятствия никак не сказывались на желании, и иногда по утрам, когда Харли случалось проснуться раньше Памелы, она подолгу смотрела на подругу, обнимала её покрепче и надеялась, что Пэм сама догадается, чего хочет Харли. Но, конечно, Плющ не была телепатом, даже при всех тех возможностях, которые давали её удивительные препараты, получаемые из не менее удивительных растений.       Но однажды они решили, что должны обсуждать друг с другом, что их волнует, задавать вопросы и озвучивать желания. И как-то раз, набравшись смелости, Харли спросила, что бы Памела думала о сексе по утрам? Та очень удивилась, пожала плечами и сказала, что проснуться от поцелуев ей было бы приятно. Для Харли это признание было почти как открытие плотины, хотелось воспользоваться разрешением немедленно, но она этого не сделала. Теперь, когда оно у неё было ей хотелось выбрать наиболее подходящий момент.       Памела проработала без отдыха почти всю неделю: проводила какой-то новый эксперимент и засиживалась до глубокой ночи в лаборатории. Харли не дожидалась её и ложилась спать, а когда вставала по утрам, Памелы рядом уже не было. Наконец, на исходе очередного вечера Памела погасила лампу на столе раньше обычного, объявила эксперимент закрытым и бухнулась спать почти буквально лицом в подушку, пробормотав, что следующие два дня не будет делать вообще ничего. Харли решила, что это был её шанс.       Было лето, и солнце вставало рано. По пробуждение было непонятно, раннее ли утро или уже полдень. Харли перевернулась на бок, сладко улыбаясь, и бросила взгляд на часы. Одиннадцатый час. Она посмотрела на спавшую рядом Памелу. Волосы сбились в неопрятный кулмак, пол-лица утопало в подушке, девушка причмокивала во сне губами и спала, подложив под голову обе руки. Харли расплылась в улыбке от умиления, так беззащитна и нежна была сейчас эта непреклонная, мужественная и смертоносная женщина. И, самое главное, Харли могла сделать её такой почти в любое время.       Оседлав бёдра Памелы, она наклонилась и нежно поцеловала её в шею. Рыжая не пошевелилась, только снова чмокнула во сне и что-то промычала. Харли повторила поцелуй и постепенно осыпала ими всю шею и плечи Памелы. Наконец, та начала шевелиться, слега елозя вправо и влево. На ней была тонкая ночная рубашка на бретельках, и Харли стала целовать спину Памелы прямо через неё, спускаясь всё ниже. В ответ Памела уже открыто простонала, правда, непонятно было, во сне или наяву. Но Харли было довольно всё равно, спала её подруга или нет. Главное, что её тело было полностью готово к игре.       Харли задрала подол рубашки и слегка прикусила каждую ягодицу, а потом развела их в стороны ладонями и скользнула языком по уже влажной киске Памелы. Та снова ахнула, и Харли продолжила лизать её, совсем как мороженное, такое сладкое и вкусное. Иногда она дразнила Памелу самым кончиком языка, посасывала клитор и несколько раз проскальзывала внутрь, чтобы снова всем языком слизать сочащуюся смазку. Вскоре Памела стала подаваться навстречу ласкам Харли, одна её рука выбралась из-под подушки и потянулась назад, к голове Харли, чтобы вцепиться в волосы. Харли продолжила ублажать подругу с двойным усердием, теперь наверняка зная, что Памела не спит.       Довольно скоро, впрочем, минуты, проведённые за приятным занятием, могли показаться секундами, Памела сдавленно простонала (Харли хотелось верить, что в этот момент она прикусывает подушку) и кончила, почти сразу же отстранившись. Харли села на пятки и вытерла губы тыльной стороной ладони, но распростёртая перед ней Памела выглядела слишком соблазнительно, и Харли не удержалась от нескольких поцелуев в спину. Памела перевернулась на спину — глаза её были немного остекленелыми — обхватила шею Харли ладонью и притянула девушку к себе для поцелуя. Когда он прекратился, она провела большим пальцем по губам Харли и прошептала:       – Доброе утро. 22. Фантазия       Звонить по телефону каждый день опасно, поэтому Харли как может обходится собственным воображением и тем, что осталось от воспоминаний. Она воскрешает в памяти образы Памелы на диване, на кухонной стойке, на кровати, в душе, перебирает позы, думает, что и как сказала бы Памела, будь она рядом. И это в самом деле помогает. Небольшая сессия таких воспоминаний, и Харли ощущает, как образы оживают, и она сама возбуждается.       Привалившись спиной к стоячим подушками, она широко раскидывает ноги, чтобы было удобнее ласкать себя, представляя, что это Памела. Харли первым делом задирает футболку и играет с сосками, пощипывает, дразнит, легонько царапает и сжимает, представляя, что это Памела прикусывает сначала один, потом второй. Облизнув палец и проведя влажной подушечкой по затвердевшему соску можно представить, что это язык Памелы. Уже от этого Харли чувствует, как намокает её киска.       Одной рукой продолжая играть с сосками, второй она скользит по животу, забирается под трусики и сразу же находит клитор, начинает массировать. Затем ныряет несколько раз во влагалище и слышит неприличный влажный звук. Харли не просто сочится, она истекает от истомы и томления по Памеле. Прикусив губу, указательным и безымянным пальцами она раздвигает губки, а средним начинает обводить щёлочку и тереть её, иногда только проникая внутрь. Эта игра продолжается довольно долго, но Харли пытается представить, что это Памела ласкает её языком, и чувствует, как подкатывает оргазм.       Поспешно убрав руку, Харли переворачивается на живот, высоко задирая попку. Памеле эта поза не очень нравится, но Харли в ней чувствует себя подчинённой, подконтрольной, и — защищённой, и эти ощущения сводят с ума от осознания, что с ней могут делать, что угодно, но никогда не сделают плохого. Харли тянется правой рукой через спину и снова принимается ласкать себя. Она почти грубо вводит в себя два пальца, средний и безымянный, а указательным находит клитор и начинает двигать рукой, стимулируя себя изнутри и снаружи. Можно представить, что это руки Памелы. Харли воображает, как Памела называла бы её разными нехорошими словами, и, наверное, именно это толкает её через край. Впиваясь пальцами свободной руки в простыню, Харли с лёгким вскриком кончает.       Полежав немного в этой неудобной позе и стараясь ни о чём не думать, Харли вытирает пальцы о трусики и, перевернувшись на спину, забирается под одеяло. Она очень надеется заснуть. Если нет, то по телевизору, кажется, будет какой-то старый боевик, а в минибаре ещё есть бутылка вина. Было бы здорово, если бы здесь была Памела, они бы приготовили попкорн и какао и смотрели что-нибудь, что им на самом деле нравится. Эти тёплые домашние мысли убаюкивают Харли, и она легко засыпает. 23. Хворь       Памела ненавидит болеть. Она так редко болеет, да и не случалось с ней это, наверное, со средней школы, что она чувствует себя не иначе как обманутой и оскорблённой, когда просыпается с больным горлом и явным жаром. На циферблате расплываются цифры и изгибаются змеями стрелки, и прежде чем Памела успевает понять, что больна, она проваливается в сон снова, проклиная на чём свет стоит свою лень.       Второй раз она просыпается от прикосновения чего-то ледяного к её раскалённому лбу. Очертания едва видны, но по белёсому кругляшу, покачивающемуся над Памелой, она догадывается, что это Харли наклонилась над ней, а на лбу у неё всего лишь её ладонь. И никакая она не ледяная, а обычной человеческой температуры. Просто это Памела горячая. Харли бесцеремонно просовывает руку между грудью и рукой Памелы и что-то оттуда достаёт. Памела догадывается, что это градусник, и отчётливо слышит изумлённый возглас Харли.       – Тридцать девять!       Что такое тридцать девять? Неужели, её температура? Памела ушам своим не верит и запрокидывает голову, проклиная весь свет за эту внезапную напасть. Дальше всё расплывается. Харли что-то с ней делает, кажется, даёт таблетки и прикладывает компресс, и Памела топчется на границе сознательного и сна. Сколько времени она провела в таком состоянии, она точно не знала, но в какой-то момент зрение перестало превращать всё в картину акварелью после дождя, и Памела пришла в себя достаточно, чтобы различить отчётливо Харли, сидящую рядом и что-то лепящую. Памела хриплым голосом попросила поесть, и Харли, как заботливая мать, кормила подругу бульоном с ложки, поддерживая её голову. После этого они снова померяли температуру (опустилась на целый градус), Памела приняла ещё таблетку и снова заснула. Когда наступило утро, она чувствовала себя уже совсем хорошо и пыталась вставать, но Харли не пускала, и доходило едва ли не до ссоры, тем более, что Памела была раздражена постоянно текущим носом, натёртым и покрасневшим от постоянного сморкания.       Наконец, после нескольких долгих дней рецидивов и остаточных проявлений болезни, Памела полностью оправилась, возобновила работу в лаборатории и стала снова сама готовить обеды. О том, как ужасны были супы Харли, она ни слова не сказала, тем более, что вкус был не так важен, как эта отчаянная, фанатичная, беззаветная забота, с которой Харли за ней ухаживала. Когда Харли уже совсем перестала бояться заразиться и пошатнуть едва устоявшееся здоровье Памелы, она подпустила её к себе в постели, и это стало незабываемой ночью.       Своими ласками Памела будто пыталась сказать всё то, что не могла выразить словами или стеснялась. Ту безграничную благодарность за заботу, и не только во время её болезни, но и в повседневной жизни. Кто напоминает Памеле, что пора поесть или спать? Кто утаскивает её с места преступления, пока всё не стало совсем худо, как бы ни упиралась гордая Плющ? А как благодарна была Памела за преданность Харли, за её терпение и упорство. Она не знала, как ещё, если не физической лаской, выразить стыд за те грубости и оскорбления, которые Харли иногда от неё слышит, и признательность за то, что она приносит в эту квартиру ощущение дома и даже немножко семьи.       Памела не дура. Она знает, что с их образом жизни, прошлым, настоящим и, скорее всего, будущим, у них не может быть ни дома, ни тем более семьи, и что даже слово «любовь» между ними, пожалуй, прозвучало бы опрометчиво и надуманно, но Памела всё-таки привязалась к Харли и порвала бы глотку любому, кто посмел бы пальцем тронуть её девочку. И уж конечно, случись Харли заболеть, Памела с точно такой же отдачей дежурила у её постели, подавала воду и варила бульон. Разве что, он был бы чуточку вкуснее. 24. Цветы       Когда Харли только начинала жить с Памелой, её ошарашило количество растений, и в том числе декоративных цветов, в квартире. Они были, кажется, везде, и никогда не исчезали. На подоконниках, само собой, было по несколько тесно стоящих горшков с комнатными цветами вроде фиалок и герани. С книжных полок, шкафов и даже холодильника свисали листья вьюнов и плющей, и каждый раз, даже после месяцев совместной жизни, когда они вдруг сваливались Харли на голову, она подпрыгивала, взвизгивая от ужаса, хваталась за сердце, едва не плача от обиды на свою же глупость, а потом начинала ругаться на Памелу за то, что превратила дом в оранжерею. Ведь это было ещё не всё. По углам стояли кадки с фикусами, кактусами и пальмами, в вазах стояли цветы, а на стене висел засушенный букет. Не хватало только мха на плинтусе и грибов под ванной. (Как-то раз Харли слишком ярко себе это представила и даже рискнула проверить, но опасения не подтвердились, и она вздохнула с облегчением).       Харли, конечно, уважала любовь Памелы к растениям, и даже признавала пользу некоторых гибридов и мутантов, которые она выводила и которые очень пригождались в их преступном промысле. Одни неразрываемые лианы при ограблении держали охрану ещё долго после того, как воровки сбежали. Но такое обилие украшательств Харли раздражало и казалось ей пустой тратой времени. А ещё ей иногда казалось, что у неё развивается аллергия. Несколько раз она пыталась заговаривать с Памелой о чрезмерном обилии растительности в доме, но та наотрез отказывалась слушать. Нет, она, конечно, была в своём праве, но как-то раз Харли ложилась спать и подскочила, едва легла в постель: она была вся засыпана какой-то шелухой. Оказалось, что это Памела перебирала днём засушенный букет, и всю ночь Харли ворочалась, как принцесса на горошине. Утром в знак протеста она выбросила букет в окно, за что, конечно, схлопотала, и Памела пригрозила, что Харли ещё пожалеет и поймёт всю разрушительную силу цветов.       Травля началась тем же вечером. Вся квартира пахла чем-то ужасным, горьким и колючим, и Харли в муках искала сначала естественную причину (засор в трубах, застоявшийся мусор, в конце концов, сдохший хомячок, чего только не может быть), но потом догадалась, что это месть Памелы и вонючка прячется среди цветов. Харли начала было обнюхивать каждый листик, но запах стоял такой крепкий, что пропитал, кажется, самоё стены, и определить источник было невозможно. Это продолжалось несколько дней, а потом Памела перевела Харли на вегетарианскую зелёную диету. В меню были одни салаты, причём Харли не могла быть уверена, что половина ингредиентов была добыта не на лабораторном огороде Памелы. А потом всюду стали появляться букеты. Тюльпаны, лилии, розы, хризантемы, пионы, гвоздики, — бесконечное количество цветов и их комбинаций обступали Харли плотным кольцом на протяжении всего дня, наполняли помещение сладким удушающим ароматом и даже начинали пугать: Харли готова была поверить, что вот-вот они оживут и набросятся на неё. В ванной вместо занавесок повисли лианы плюща, какие-то пучки ботвы обосновались в холодильнике, а весь пол был усыпан листьями, то свежими зелёными, то засушенными жёлто-красными, а то вообще лепестками цветов. Апогей наступил, когда Памела убрала постель лепестками роз. В других обстоятельствах это могло быть очень романтично, но теперь Харли взвыла от беспомощности и усталости.       Бастионы пали — она пошла на примирение и чуть ли не на коленях просила прощения за выброшенный букет, обещая сделать что угодно, чтобы исправить вину. Памела заставила Харли набрать новый букет и самостоятельно его засушить. Харли провозилась несколько дней, потому что высохшие растения начинали рассыпаться и крошиться в руках, но наконец композиция заняла положенное место, и цветы и растения из квартиры мало по малу исчезли, хотя всё равно оставшееся количество превышало разумные пределы. Но, как в еврейском анекдоте, когда, прогнав козла, отец семейства почувствовал облегчение, хотя теснота его дома никуда не делась, Харли стала легче дышать, когда квартиру перестали наводнять временные жильцы. А к постоянно свисающими ото всюду вьюнам она даже привыкла и фикусам протирала листочки. А ещё она отомстила Памеле: выстлала кровать розовыми листьями, привязала Памелу к изголовью неразрываемыми лианами и долго и мучительно изводила её ласками, пока непреклонная и гордая Памела не начала на полном серьёзе просить о пощаде.       Мораль была такой, что самые, казалось бы, безобидные, а иногда и приятные, вещи, могут превратиться в оружие, причём едва ли не массового поражения. 25. Чешки       Харли никому не говорила, что занималась балетом. Во-первых, потому что всё равно никто бы не поверил, а во-вторых, потому что она уже столько лет не практиковалась, что говорить об этом было даже несерьёзно. С таким же успехом старик, всю жизнь занимавшийся, скажем, математикой, мог бы сказать, что в детстве рисовал, при том что никто никогда не видел его с кистью или карандашом. Но Харли всё-таки любила танцы и иногда покачивалась в такт музыке, занимаясь домашними делами, и даже вспоминала простенькие элементы, когда было достаточно свободного времени и пространства. В квартире Памелы как раз было довольно много места в гостиной, основную площадь занимал диван, стоявший аккурат посередине, но можно было бы танцевать вокруг него, рассудила Харли. Ощущение того, что у Памелы она как у себя дома, почему-то только усиливало ностальгию по прежним временам, и танцевать хотелось с необычайно силой.       Наконец, когда Харли переехала окончательно и привезла последнюю коробку со своими вещами, на самом её дне лежали старые и довольно потрёпанные чешки, которые к тому же были ей малы на один размер. Но когда однажды вечером, когда Памелы не было дома, Харли натянула неудобную обувь и включила какой-то балет Чайковского, это оказалось не помехой, потому что ноги сами пустились в пляс, почти автоматически выводя пируэты и выполняя плие. А со временем не только ступни привыкли к тесной обуви, но и чешки подрастянулись, и Харли так подсела на эти тайные танцы, что иногда нарочно искала предлог, чтобы выпроводить Памелу, и не могла дождаться, когда же та уже соберётся.       Но как-то раз Памела вспомнила, что забыла что-то дома и вернулась. Едва она открыла дверь, увидела кружащуюся вокруг дивана с изящно поднятыми руками Харли в коротенькой юбочке и обтягивающем топе, и у Памелы перехватило дыхание от очарования этого зрелища. Быстро сообразив, что к чему, она решила не пугать Харли и тихонько прикрыла дверь, махнув рукой на забытую вещь. Всё самое необходимое у неё было с собой, в том числе и достаточная сумма денег, с которой она отправилась в магазин «Всё для танцев», и принесённый домой крупный свёрток тщательно спрятала, даже не ответив Харли, что в нём было.       Его тайна открылась несколькими неделями спустя, когда девушки отмечали полгода своих отношений. Харли подарила Памеле набор самодельных горшков и большущий мешок земли, просто потому что пустые горшки дарить показалось глупо, а Памела протянула подруге тот самый свёрток. Нетерпеливо развернув бумагу, Харли чуть не вскрикнула. В нём лежала самая настоящая балетная форма, в том числе и новенькие лоснящиеся пуанты. Памела немного виновато пояснила, что видела, как Харли танцует, и ей очень захотелось воодушевить её на более усердные занятия. Харли была в таком восторге, что зацеловала Памелу чуть не до смерти, после чего быстро переоделась и выбежала на середину гостиной, как на сцену. Харли показала несколько танцев, но последний был бесцеремонно прерван, когда Памела подхватила Харли на руки, отнесла в спальню и овладела ею, почти не снимая формы. Пачку потом пришлось долго и мучительно отглаживать, но оно того стоило. Памела стала часто смотреть, как Харли танцует. Её завораживали грациозность, точность, плавность. Ни одного лишнего движения, ни одного острого угла, как галька, отшлифованная волнами. Чтобы добиться наибольшего эффекта, Памела сделала небольшую перестановку в гостиной, и теперь диван стоял у стены напротив окна, освобождая для Харли всё остальное пространство, и на закате эта маленькая сцена оказывалась против света, и солнечные лучи будто обтекали фигуру танцующей Харли.       Памела видела Харли в мешковатых майках и комбинезонах, в откровенных нарядах и белье, даже в её «рабочем» трико, которое облегало так, что под ним казалось невозможным что-либо спрятать. Но балетная форма, тоже обтягивающая, придавала облику Харли какое-то благородство и гордость. В трико она была просто стройная девушка с подчёркнутыми изгибами тела, в купальнике и пачке она становилась похожа на юную аристократку, её стройный стан и гордая осанка словно стирали всё, что знала о ней Памела, и делали Харли совсем другим человеком. И Памеле почему-то казалось, что настоящая Харли — такая, исполненная достоинства, грации и утончённости. Она обожала Харли в любом обличие, но этот образ был сродни чему-то божественному, и Памеле хотелось преклоняться перед Харли, совершать обряды и приносить ей жертвы. Не было, наверное, ни одного вечера, чтобы после танцев Памела не уводила Харли в спальню, оказывать этому божественному совершенству должные почести и предаваться почти религиозному экстазу единения. Памела сама не понимала, почему такая простая вещь как балет пробуждает в ней такие глубинные, почти архаичные эмоции. Наверное, дело было не столько в балете, сколько в Харли, которая распускалась, подобно бутону розы или, скорее лилии: простой, но благородной, красивой и нежной.       Харли относилась к этому с должной долей иронии и иногда посмеивалась, особенно когда Памела шуршала пачкой, укладывая Харли на кровать, или долго билась с легинсами, но как только они начинали танцевать вместе, она забывала обо всём и готова была принимать любые проявления чувств Памелы. Несколько раз она предлагала поучить подругу каким-нибудь базовым элементам, но Памела отказывалась. Есть вещи, которые может делать только один человек, и невообразимо, чтобы делал другой. Никто так не печёт блинчика, как мама, никто так не раскачивает качели, как папа, и только самый доставучий друг рассказывает твой любимый анекдот правильно. Вот и Харли пускай танцует, исполняет своё земное предназначение. А Памела уж как-нибудь в сторонке, скромно полюбуется этим зрелищем. В конце концов, если она начнёт танцевать, почему бы Харли не взяться за ботанику? А это уж, простите, для Памелы смысл жизни, ведь никто так не может пропалывать грядки и обрызгивать листья, как она. 26. Шёпот       Это было просто унизительно. Памела не пряталась в шкафах с тех пор, как одна из её первых девушек спрятала её в гардероб, когда с ревизией наведалась злобная хозяйка квартиры, не позволявшая гостей. Тогда выбор был невелик, либо дышать через раз в тесном пыльном ящике, либо мёрзнуть на улице зимой ночью. Но теперь-то они были взрослыми. И злобной хозяйки не было, тем более, что квартира была своя, и время года было располагающее, но почему-то когда пришёл противный сосед снизу ругаться, что его опять залили (ну подумаешь, Памела всего лишь попыталась в ванной создать естественные условия для водяных лилий), Харли не придумала ничего лучше, чем притвориться, что их нет дома, забравшись в шкаф. Нет, вообразите себе! Какой-то козёл средь бела дня вламывается в твою квартиру, чтобы тебе же устроить скандал на пустом месте, а ты, одна из самых опасных преступниц города, прячешься, как школьница, в шкафу! Просто неслыханно. Не улучшало ситуацию и присутствие Харли, тесно прижимавшейся к ней в замкнутом тёмном пространстве и тяжело дышащей на ухо. Уши и шея всегда были чувствительными зонами Памелы, особенно к дыханию.       В дверную щель было видно, как сосед с любопытством обходит гостиную, с деланым изумлением осматривая собранные там предметы, начиная от мебели, заканчивая кружкой с кофе, которую Памела не успела с утра допить. Какая подлость! Теперь ещё как на зло захотелось кофе). Когда гость пропал из поля зрения, Памела сообразила, что он отправился на кухню или в ванную. Неприятно довольно, но хотя бы в одном можно быть уверенной: лабораторию он не найдёт ни за что. Откуда-то из квартиры вдруг раздался возмущённый возглас:       – Фу, какая гадость! — и тут же Памела вся покрылась мурашками, когда Харли прошептала ей на ухо:       – Это он в спальню зашёл, а мы с ночи после игр страпон не убрали.       Памела мысленно хлопнула себя ладонью по лбу. Действительно, как можно было такую интимную вещь оставить на всеобщее обозрение? Нет, конечно, они не рассчитывали, что к ним придут с незаконным обыском, но и самим, по идее, должно было бы быть неловко лицезреть подобную вещь вне её естественной среды. Голос Харли раздался снова, и на сей раз она говорила ещё тише и с бо́льшим придыханием.       – Да, ночь была великолепная. У меня там всё до сих пор ноет. Ты была такой агрессивной и жёсткой, почти как мужчина. Но это было потрясающе. Ты знаешь, что сделать, чтобы девочки текли, как сучки.       – Харли, не сейчас. — Оскалилась Памела, пытаясь скрыть очевидное возбуждение в голосе, но Харли только усмехнулась и продолжила.       – Ты так прекрасно пользуешься и пальцами, и языком. Такие опытные, ловкие, я бы с удовольствием целый день не слезала с них. Но знаешь, в чём преимущество страпона? Свободные руки. Тебе, наверное, часто хочется держать меня, чтобы не дёргалась, или хватать за обе груди сразу, или, самое прекрасное, — Харли наклонилась совсем близко и её голос окончательно упал, — шлёпать.       Памела едва сдержала стон, прикусив губу. Шёпот Харли разливался по телу, как наркотик по венам, дразнил все нервные окончания и вызывал к жизни дремавшую с ночи похоть. В дверной щели снова появилась массивная фигура соседа, и он ещё раз окинул взглядом гостиную, будто надеясь, что найдёт секретную дверь или хозяева вдруг материализуются из воздуха. Харли будто назло выбрала именно этот момент, чтобы продолжить свой пошлый монолог.       – Тебе ведь иногда хочется отшлёпать меня, да, Рыжик? Я твоя плохая девочка, всё время хулиганю и канючу. Представь, как было бы прекрасно, поставить меня на четвереньки, брать меня сзади, жёстко, чтобы знала, кому я принадлежу, а как только начну ныть, как дать мне по попе, чтобы не повадно было. Да с оттяжкой, чтобы звонко хлопнуло и кожа покраснела. Мне потом, возможно, даже будет больно сидеть, и у меня на попке останется отпечаток твоей руки.       Сосед, будто что-то услышав, остановился на полпути к двери и обернулся снова.       – Харли, если ты не прекратишь, я вытолкну тебя из шкафа, а потом трахну прямо на глазах у этого старого извращенца, — пригрозила Памела.       – А давай, я не против. Готова поспорить, мысль, что на нас будут смотреть, тебя возбуждает. Признаюсь, меня тоже. Чтобы все видели, как ты со мной обращаешься, как со своей игрушкой, и какая я послушная, как охотно принимаю всё, что ты мне даёшь. Чтобы они все завидовали и истекали слюной. А, может, нам как-нибудь записать видео и выложить в интернет? Можем в костюмах, тогда точно соберём толпу малолетних фанатов-задротов…       Как раз в этот момент входная дверь за соседом с хлопком закрылась, и Памела почти с животным рыком, схватив Харли за руку, выволокла её из шкафа и потащила в спальню. На тумбочке действительно лежал давешний страпон, и Памела, швырнув Харли на кровать, не долго думая стянула с себя и неё домашние шорты и нижнее бельё и второпях застегнула на бёдрах ремешки игрушки.       – Обещала же, что трахну, — прошипела Памела, наклоняясь к Харли и грубо целуя. — На четвереньки, живо, твоя задница в большой опасности.       С победоносной улыбкой Харли немедля выполнила приказание. 27. Щекотка       Чего могут бояться две взрослые, независимые, сильные женщины, избравшие своей карьерой преступность и держащие в страхе почти целый город? Сложно поверить, но они обе боятся щекотки. Причём Харли — только в определённых и довольно странных местах, на сгибах колен и локтей и под ягодицами. А Памела, кажется, везде. Харли, ещё не зная об этом, как-то раз решила опрометчиво погладить Памелу по талии, пока та мыла посуду. Результат превзошёл все ожидания: Памела подпрыгнула, расплескала мыльную воду из чашки, которую она мыла, чашку уронила в раковину, на остальную посуду, что повлекло ущерб в размере двух тарелок, пиалы и двух же чашек, а сама она вместе с Харли поскользнулась на луже, упала и отбила копчик. С тех пор щекотка стала своеобразным тактическим оружием, которое применялось, когда девушки выясняли отношения по какому-нибудь не очень важному поводу. Например, что посмотреть вечером, что приготовить на завтра и нужны ли Харли новые туфли.       И вот Харли Квин и Ядовитый Плющ, две грозы Готэма, кувыркаются на диване, пытаясь дотянуться до рёбер друг друга, дерутся подушками, визжат, как девочки, и рискуют разбить вазу, стоящую на журнальном столике. Они сталкиваются лбами, пихают друг друга локтями и коленями, неизменно набивая синяки, и в итоге, усталые, падают одна на другую, долго смотрят друг друга в глаза, а потом целуются, так горячо и самозабвенно, как будто только что не было ссоры, и они живут на свете последний день.       На диване довольно удобно заниматься любовью. Он достаточно просторный и длинный, за подлокотники можно хвататься, на спинку можно закинуть ногу, а на столик — положить игрушки, если они предусмотрены, или влажные салфетки, чтобы когда всё закончится, сэкономить время на душе. А ещё на нём достаточно много подушек, чтобы, подкладывая их в нужном количестве под бёдра или живот, поднять тело на нужную высоту. Памела так и делает. Харли лежит на двух подушках, отчаянно впиваясь обеими руками в подлокотник, её нога закинута на спинку для лучшего доступа, а между её бёдрами покачивается туда-сюда рыжая макушка Памелы. Она умеет и любит работать языком. Ей нравится вкус Харли и как она стонет, выгибается и хватает её за волосы, будучи на пике удовольствия. Памела же обожает до помутнения сознания всё, что делает с ней Харли. Кроме, разве что, щекотки. 28. Эксперимент       Харли почти охотно соглашается испытать на себе новое зелье Памелы. Она прекрасно знает, что Рыжик ни за что не стала бы давать ей новый препарат, если бы была хоть малейшая опасность летального исхода. В том смысле, что конечно, Памела испытывала на Харли и яды, но про запас всегда было противоядие, которое точно работало, а испытание проводилось, чтобы узнать, как быстро тот и другой действуют, какие симптомы и так далее. И вот в этот раз, когда Памела протягивает Харли пробирку с прозрачной немного тягучей жидкостью, она впервые не говорит, какой от снадобья будет эффект. Говорит, что он может быть весьма забавный, но если что-то пойдёт не так, то под рукой как всегда антидот. Что ж, так даже интересно. Харли смело откупорила пробирку и хлебнула зелье, чувствуя, как оно оседает на языке и слегка вяжет, как хурма.       Какое-то время девушки стояли, с прищуром в ожидании глядя друг на друга. Эффекта долго никакого не было, и Харли даже собиралась уже озвучить свои подозрения, что Памела что-то напутала, но вдруг ощутила, как её бросает в жар и всё тело покрывает холодный пот. Дальше начало покалывать и сводить кончики пальцев.       – Памела, что со мной происходит? Что оно делает? — слегка надломанным голосом спросила Харли, неуверенно опускаясь на стул, когда у неё начали подкашиваться ноги.       – Жди и смотри, — заговорщически усмехнулась ты. — Тебе понравится, если всё пройдёт правильно.       Памела не соврала, дальнейший эффект последовал почти незамедлительно. Глаза будто заволокла белая пелена, опустившаяся на разум туманом, лишая воли, и Харли ощутила в себе такую пустоту, как будто в ней проделали дыру, и она никак не могла понять, чего в ней не хватает. Это были почти физические голод и жажда, и комната вращалась перед глазами, как центрифуга. Испугавшись, что упадёт, хотя Харли вроде бы осознавала, что крепко сидит на стуле, она ухватилась за стол, и вот тут как раз не рассчитала расстояние и опрокинулась на пол, уронив стул на себя сверху.       – Детка! — Памела кинулась к ней, отбросила стул и подняла Харли за плечи. — Кажется, что-то не так, я сейчас дам тебе антидот.       Но этого не понадобилось. Едва Памела дотронулась до неё, Харли показалось, что кожу в месте прикосновения обожгло огнём, и она вдруг поняла, чего ей так не хватает. Из последних сил она села и впилась в губы Памелы жадным поцелуем.       – А нет, нормально работает, — пробормотала Памела, когда Харли ненадолго отпустила её, чтобы перевести дыхание, и тут же оказалась уложена на лопатки.       Это был не просто страстный секс. Это была словно битва двух стихий, животная борьба за доминирование, за право урвать больший кусок от добычи. Они словно соревновались, кто кого превзойдёт в изощрённости ласок. И это не закончилось с первым оргазмом. Матч продолжался раунд за раундом, пока оба бойца не выдохлись и обессиленные не повалились на пол, с которого даже не удосужились встать.       Немного переведя дыхание, Памела рассмеялась:       – Да, эффект превзошёл все ожидания. Спасибо за участие в эксперименте. — Она встала и стала собирать раскиданную по полу одежду и одобрительно хмыкнула, подняв за лямку нерасстёгнутый лифчик, очевидно, снятый через голову, и футболку, треснувшую на плече по шву. — Кстати, к вопросу о том, как действует на женщин виагра.       – Ну и зачем тебе такое зелье? — пробормотала Харли, потирая воспалённые от побочного эффекта глаза и мучаясь ужасной головной болью, как после похмелья.       – Во-первых, старые импотенты будут выкладывать за него миллионы, надо будет только устранить побочные эффекты. А во-вторых, представь, что эта прелесть станет аэрозолем и случайно распылится на Бэтмена.       И Харли представила. Учтя вероятность, что на работу он выйдет со своим напарником.       – О, да, — коварно улыбнулась она, — оно того стоит. 29. Юбка       У Харли новый костюм, и он бы очень нравился Памеле, если бы она не ходила в нём на улицу. Это был довольно закрытый верх и непристойно короткая юбка. Конечно, можно было бы предположить, что это был тактический обман, чтобы отвлекать внимание дураков-полицейских на стройные ножки и светящуюся из-под оборки попку Харли, но давайте будем реалистами. Полицейские не настолько тупы и похотливы, а на ушастого мстителя этот маскарад вообще никак не подействует. Памела много раз пыталась отговорить Харли от идеи носить это на «работу», но та не слушалась и говорила, что ей так удобно. В итоге каждый раз, когда они пересекались с кем-то из «коллег», те не упускали возможности присвистнуть, поулюлюкать и отпустить пошлую шутку. Это вызывало раздражение Памелы, потому что Харли из-за её костюма откровенно унижали, как женщину, а она не делала того единственного простого, что могло это прекратить. Женщин в преступном мире вообще не слишком признавали и ценили, а тут ещё и такое. Но Памела должна была признать, что видок был довольно сексапильный и даже возбуждающий. И несколько раз она ловила себя на мысли, что не было бы ничего проще, чем эту юбку приподнять и начать ласкать Харли, где бы они не находились. Один раз она едва удержалась от этого на собрании главных злодеев, но когда поймала взгляд этого мерзавца Джокера, который самодовольно таращился на красоту Харли, Памела решила, что преподаст подруге урок, причём сегодня же.       Встреча завершилась, Памела старательно обругала Джокера, тот поклялся скормить её собакам, Двуликий чуть не застрелил её, вспомнив их неудачное свидание до того, как они стали теми, кем теперь являются, и наконец Памела за руку вытащила Харли со склада, на котором они собирались, и затолкала в машину. Сама она была за рулём, но она слишком хорошо водила и знала маршрут, чтобы откладывать свой план до дома. Дороги были почти пустые, и то, что они ехали чуть медленнее, чем надо никому не мешало. Харли о чём-то трепалась и почти не заметила, как правая рука Памелы оказалась на её оголённом бедре. Но вот когда эта рука начала его нежно поглаживать, Харли запнулась, прикусила губу и поинтересовалась, что это Памела делает.       – Вот что бывает, когда слишком светишь своими прелестями, — как бы между делом ответила она и бесцеремонно забралась под юбку Харли.       Та ойкнула и схватила Памелу за запястье, что, впрочем, не помешало ей хотя бы и одним пальцем начать дразнить Харли сквозь ткань трусиков.       – Пэм, что ты делаешь, мы же на дороге, ты за рулём, кто-нибудь может увидеть, а ты можешь в кого-нибудь врезаться, — прошипела она.       – Ты правда думаешь, что для того, чтобы тебя трахнуть, мне надо видеть, что я делаю? — равнодушно ответила Памела, не отрывая взгляда от дороги, и, почувствовал проступившую на ткани влагу, просто немного сдвинула трусики, и провела пальцем по щёлочке Харли.       – Ты сумасшедшая, — простонала та, отпуская запястье Памелы и откидывая голову на спинку сидения.       – Кто бы говорил. — Получив бо́льшую свободу, Памела подобрала угол поудобнее и начала скользить пальцем внутрь и наружу. Потом добавила второй.       Харли закусывала губу и зажмуривалась, надеясь, наверное, что это поможет ей не выдать, чем они тут занимаются, если какой-нибудь проезжающий мимо водитель решит заглянуть в их окно, но Памела слишком хорошо знала своё дело и тело Харли, и та больше не могла сдерживаться, приоткрыла алые губки и начала сладко постанывать. Воодушевившись, Памела немного ускорила и ужесточила движение пальцев, а потом убрала их и только одним стала играть с клитором Харли. Это было слишком, и со вскриком Харли кончила. Уставившись на Памелу остекленевшими глазами, она видела, что та как ни в чём не бывало облизнула пальцы, покрытые соками Харли, и положила освободившуюся руку на руль, продолжая так же невозмутимо вести машину, как если бы ничего не произошло. Но Харли всё-таки была коварной стервой и отлично знала, что, лаская её, Памела возбуждается ничуть не меньше. Предпринимать месть сейчас было бы слишком рискованно, так что Харли отложила её до возвращения домой, которое ожидалось уже в кратчайшем времени, тем более, что к этому моменту она могла бы быть готова ко второму раунду. 30. Ясли       Возвращаясь как-то раз с поздней ночной прогулки, Памела и Харли увидели возле мусорного бака у их подъезда довольно большую картонную коробку, которая была плохо закрыта и как-то подозрительно шевелилась. Более того, она издавала странные звуки. Решив, что бомбы по своим упаковкам не разгуливают, Памела бесстрашно откинула крышки и обомлела. Харли нетерпеливо заглянула ей через плечо и впала в ещё больший ступор. Улица была почти пуста, не считая припаркованных и изредка проносящихся мимо машин, а также нескольких запоздалых прохожих, спешивших по своим делам. На странную парочку, склонившуюся над картонной коробкой возле мусорки никто, кажется, не обращал внимания. Харли пришла в себя первая.       – Это что, ребёнок? — со смесью ужаса и отвращения на лице спросила она.       Действительно, в коробке, дно которой было застелено каким-то грязноватым потрёпанным пледом, завёрнутый в не менее потрёпанную простыню или что это было, лежал младенец и таращился на нашедших его женщин огромными голубыми глазами.       – Какое кощунство, кто мог так поступить? — окончательно собравшись с мыслями возмутилась Харли. — Мы должны непременно обратиться в полицию, его не могли здесь случайно забыть или оставить дожидаться, пока мама сходит в магазин. Это форменное преступление, и мы должны…       – Мы ничего не должны, и тем более мы не пойдём в полицию, — резко возразила Памела, вставая. — Нас же разыскивает весь город за такое количество преступлений, что их описание займёт несколько томов.       – Но мы не можем его просто так бросить, — настаивала Памела. — Давай хотя бы сдадим его в детскую комнату.       – В двенадцать ночи? Ты в своём уме? — Памела нахмурилась и ущипнула переносицу. — Я сама знаю, что не можем бросить. Ладно, это бред, конечно, но на данный момент другого выхода нет. Бери коробку, иди домой, я в круглосуточный магазин.       – Не поняла? — Харли захлопала глазами не хуже младенца.       – Нам придётся его взять к себе хотя бы до утра. А там можно будет подумать, куда его сдать.       – А почему «его»? Может, это девочка…       – Харли! — Памела нагнулась, подняла коробку и сунула её подруге. — Просто иди домой, помой его и, не знаю, кровать ему сооруди. Я за едой и вернусь.       Кинув Харли ключи, Памела поспешила вниз по улице к круглосуточному магазину. Харли, недоверчиво косясь на восторженно улыбающегося беззубым ртом младенца, поднялась в квартиру.       Остаток ночи прошёл в заботах. Ребёнка (это оказался мальчик) пытались накормить молочной смесью, одеть в памперс и уложить спать в бывший ящик из-под рассады, а Памела в муках проводила анализы, чтобы удостовериться, что новый обитатель квартиры здоров. Когда же измученные девушки наконец убаюкали нежданного гостя и без сил завалилась в кровать, отдохнуть по-человечески им не пришлось, и за ночь они раза три вскакивали из-за плача в соседней комнате. Встали они с рассветом, чувствуя себя разбитыми и несчастными, и экзекуции с едой и памперсами продолжались.       В тот же день Памела связалась с несколькими детскими домами, пока Харли нянчила младенца, как заправская мамаша, и под конец с раздражением швырнула телефон на диван, едва не попав в подругу. Потом рухнула следом, чувствуя себя совершенно опустошённой.       – Это кошмар. Они требуют такой перечень документов, что нам ни за что его не собрать.       – То есть — в смысле? — Харли недоумённо устроила ребёнка у себя на коленях и пытливо посмотрела на Памелу. – Что, нельзя просто принести им кулёк, сказать, вот, мы нашли его на помойке, заберите?       – Это только в фильмах так, а здесь нам хочешь не хочешь придётся общаться с сотней органов, пока в один прекрасный момент кто-нибудь не узнает наши рожи из выпуска новостей. Ребёнка-то потом кто-нибудь да пристроит, только вот нам придётся отправиться в тюрьму с довеском в виде срока за похищение. Впрочем, к нашим нескольким пожизненным это немного добавит.       – И что же тогда делать? О, а что если написать объявление, как «найдена собака», только «найден младенец»? Кстати, сколько ему, как думаешь?       – Месяцев пять, видишь, он уже ползает немного. Но с объявлением это была очень тупая идея. Ты же сама вчера сказала, что по всем показателям его нарочно выкинули, а не потеряли. Родители не откликнутся, зато сюда повалят толпы зевак, и опять же наши рожи кто-нибудь да узнает.       – И что ты предлагаешь?       – Я бы предпочла отправиться в прошлое и никогда не находить это проклятье, но это невозможно. Нам придётся оставить его себе.       – Что? — Харли чуть не подскочила и во все глаза уставилась на подругу. – Пэм, но это же невозможно, и это понимаю я, наименее адекватная и здравомыслящая из нас двоих. С нашей «работой», с нашим прошлым и будущим, с образом жизни и летучей мышкой на хвосте. У нас тут не ясли, да к тому же мы не сможем оформить опеку, и если на нас всё-таки выйдут копы, то статья за похищение нам будет уготована.       – Надо уехать из города, — как-то задумчиво и мечтательно сказала Памела. — Никогда бы не подумала, что скажу такое, но не хватит ли с нас? Мы — богачи и мировые знаменитости, а нам не больше тридцати. Ну, ладно, чуть-чуть за, — Памела грустно усмехнулась. — Я думаю, что этот ребёнок — знак свыше. Я думал об этом давно, а теперь у меня есть повод. Я отойду от дел.       – Памела, ты рехнулась? У тебя жар? — Харли действительно дотронулась до лба подруги, чтобы убедиться, но тот был нормальной температуры. — Я тебя не узнаю. Ты! Которая всегда первая бросалась в бой за свои идеалы и ради мести готовая на всё!       – Вот я подумала, хватит мстить! — отрезала Памела. — За идеалы можно бороться и мирным путём. Открыть эко-ферму какую-нибудь, заняться благотворительностью. Организовать детский приют в конце концов, — Памела протянула руки к младенцу и пересадила его к себе на колени. — Я понимаю, насколько это радикальное, важное и ответственное решение. Но я его принимаю. И не в коем случае не смею требовать от тебя согласия. Я даже оставлю тебе квартиру, если захочешь, только прошу, не возвращайся к этому психопату.       – Пэмми, не надо. — Харли наклонилась к ней и легко поцеловала. — Мы были с тобой вместе почти три года, неужели ты думаешь, что я просто так тебя отпущу навстречу неизвестности, да ещё и одну с ребёнком? Ты ведь ничего не знаешь о детях. Я, в общем-то, тоже, но вдвоём всегда проще, так? Я поеду с тобой. Хотя, конечно, жалко, что Бэтмена убьёт кто-нибудь другой, а не мы.       – Знаешь, мне кажется, его никто никогда не убьёт, да, пупсик? — Последнее было обращено к младенцу, и Памела покачала его на коленках.       – А ему ведь нужно будет имя. — Харли положила подбородок на плечо Памелы и протянула ребёнку палец, за который тот тут же схватился.       – Это наименьшая из наших проблем. Сейчас нужно заняться организацией нашего «исхода».       Ядовитый Плющ, она же Памела Айли, и Харли Квин, некогда Харлин Квинзель, исчезли из Готэма в начале зимы. Об этом долго говорил преступный мир мегаполиса, даже предполагали, не добрался ли до них Бэтмен, но вскоре все сплетни прекратились, и о преступницах почти забыли, только ближайшие знакомые иногда поминали их недобрым словом. Возможно, когда-нибудь они вернутся, возможно, всплывут где-нибудь в другом месте, но скорее всего канут в небытие, потому что обе верны своему слову. The end.