Отбрасывая маски, моли Бога, чтобы ненароком не потерять нечто дороже

Дождь агрессивно стучал по крышам, отыгрывая свою немонотонную, гудящую мелодию, будто в последний раз.…        Над просторным городом нависали темные, серые тучи, будто сгущающиеся с каждой минутой все сильней и сильней. Тяжелые капли ритмично стучали по черепицам крыш, открытым трубам и серым деревьям. Какофония звуков раздавалась по всему городу: где-то тяжелый металл гулко гудел из-за непрерывной воды, где-то крыша старой хаты скрипела под напором вдруг разбушевавшейся природы, намереваясь в любой момент рухнуть.       А где-то, в этот самый момент, на фоне всех «первичных» проблем этого мира, дождь в последний раз пропевал сонету в след прощающемуся с этой многозвучной жизнью очередному человеку.       Когда ты скажешь абсолютно незнакомому лицу о том, что очередной абсолютно никому незнакомый человек покинул этот дом жизни, то он ничем на это не ответит. В лучшем случае, по закону всеобщего жанра и благодаря наилучшему воспитанию, он лишь грустно прошепчет, что ему жаль. После лишь медленно опустит зонт и пойдет дальше по своим делам, через день наверняка забыв о чужой проблеме.       И другой любой поступил бы точно так же.       Подобно поступил бы даже герой, чьи жизни этой планеты должны были волновать его не меньше своей, ибо это его долг. Это дело его жизни, на которое он самолично подписался.       И как, собственно, не странно, ибо теперь он должен был заплатить за силу нечто дорогим, вместе с тем отдавая в уплату здравый рассудок на догон.       Кто-то приходил вовремя, кто-то за десять минут раньше, но Адриан не пришел не за двадцать и не за тридцать. Впервые он опоздал.       Некогда ночь олицетворяла свободу, сейчас же она вбирает в себя все существующие страхи и волнения, которые будут отныне терзать ночную душу Кота Нуара.        Нуар не забудет тех мерзких минут, когда его сердце еще тешило в себе надежды, что он успеет добежать до чертовой Эйфелевой башни. Он надеялся, что Ледибаг — его Леди — решила проверить свои навыки юмора. Надеялся, что все ее полутихие, сбивчивые предложения, с болью произносимые в его шест-мобильнике, были, как никак, актерской, отыгранной не раз, игрой. Уповал, молился, чтобы этот больной голос его любимой был всего лишь итогом грёбаного дождя, который, будто, мать его, на зло нихера не давал ему и шанса на все обдуманное выше!       Если он опоздает, то больше никогда не посмеет назвать себя ни героем, ни человеком, ни тем, кто способен любить. Никем.       Нуар больно ударился об выдвинувшуюся трубу, которая лишь по случайному стечению обстоятельств успела когда-то тут появиться. Кот не почувствовал никакой боли, но выскользнувшее из его рта ругательство лишь служило оскорблением для самого себя. Такого неаккуратного, несамостоятельного черного кота, чья сила — сущая неудача. Но у Леди она была полностью противоположной. Это была еще одна маленькая частица света и надежды.       Взбираясь на чертову башню, цепляясь и скребя острыми когтями по ржавым, черным балкам (коих он раньше не замечал), он смотрел лишь вверх — туда, где она нуждалась в нем. Пять минут. Пять минут его Леди была там. Она ждала его, она молила прийти быстрее, но Кот был слишком медлительным, и если это была не шутка (из-за которой Кот будет долго прощать обладательницу камня удачи), и Нуар сможет спасти Ледибаг, то он ее поцелует.       Он клянется, что поцелует ее так, чтобы она запомнила. Чтобы она понимала всю боль, которую он сейчас из-за нее испытывал.       Но эта боль не будет сравнима с той, которая ее обожгла, когда с верхушки башни истошно закричала чья-то жизнь.       Когда яркая вспышка розово-белого света озарила верхушку, пронзая малый кусочек черных туч, который тут же затянулся вновь.       В точности, как и его надежда на лучшее.       Он не хотел опаздывать, но вопреки всем своим никчемным желаниям…       Нуар безвольно почувствовал кровь. Много крови, а после, спустя еще долгих пять секунд, он увидел обладателя, который, облокотившись о стену, слабо прижимал вспоротый живот.       Кровь шлейфом тянулась по земле до его Леди, чьи слабые попытки присмотреться на последнего человека, которого она увидит, не могли никак увенчаться успехом. Не могли. — М-ма…ринетт? — лицо брюнетки кто-то мягко обхватил руками. Она уже не видела: дождь загораживал, оттеснял и всеми силами пытался заглушить в зародыше все попытки услышать родной голос. Рана очень болела, сон смаковал разум на вкус, оттесняя рассудок на затворки сознания. Она так хотела погрузится в воющую пучину, но кто-то на пороге небытия с усердием хватал ее обратно. Кто-то, кого она так и не дождалась. — Нет, прошу!.. Открой… Открой глаза! Пожалуйста, Мари… — Кот слегка потряс ее за плечи. — Моя Леди! Прошу, посмотри на меня. Не надо засыпать, посмотри сюда…       Черный Кот попытался аккуратно взять ее слабое тело в руки, но она, к его удивлению, взяла ладонью за руку, в попытке остановить. — Нуар, я… — Я успею, моя Леди! Я спасу тебя, только лишь…       Хватка ослабла, Маринетт закашляла, захлебываясь в собственной крови и безысходности. Еще минута, и ее желание покинуть мир боли будет исполнено.       Но ровно через секунду, когда ее зрение на некоторое время прояснилось, и она увидела то, чего бы никогда не пожелала увидеть, то молила всех существующих богов, чтобы осталась жива.       Кот плакал: надрывно, открыто и… больно.       И даже голос, и само присутствие дождя, не смогло скрыть всего того, что с Котом происходило: напряженные мышцы, ярко выраженные морщины, красные, будь хоть трижды они зелеными, глаза.       Он хотел, чтобы она жила. Выжила и осталась жива. Хотя бы, каким бы эгоистичным Кот не был, ради него.       Но даже его собственные мысли не успокаивали ее. Не тогда, когда они были еще далеки от близстоящей больницы, не тогда, когда уже он успел туда отнести.       Не тогда, когда после выговора главного врача он вновь ворвался в палату, чтобы посмотреть на нее.       Ту, чья рана бурлила, словно котёл с кипящей кровью. Ту, чьи глаза уже потеряли былой отблеск.       Он помнит, как выгонял всех тех никчемных людей из палаты, которые не могли даже постоять за свои чёртовы жизни. Ведь в этот момент он почувствовал всю ту боль, когда ты жертвуешь любимым ради своего долга.       Долг, который он выбрал для себя сам из-за детской наивности.       Он теряет самое дорогое, хоть раньше и не замечал, предпочитая личину несуществующего. Несуществующая Леди, которая лишь в маске дарила Коту тот образ, который он любил. Маринетт не меньшего заслуживала той любви, которую он предпочитал дарить выдуманной девушке.       А он дарил, поил ее ей, когда перед ним умирала та, которую он никогда не замечал. Он упал на колени рядом с койкой, с которой свисала тонкая рука его любви. Маринетт молча дотянулась до его щёк, стирая безостановочные слезы. Он не смел смотреть ей в глаза. — Мари… я… — Он вновь зарыдал, загребая себя в яму. Обещал, что больше никогда ее не кинет и пойдет лишь с ней на край света. Он просил прощения через каждое свое «обещаю, что…», а после опять сжимал ее ладонь, в попытке задержать ее в этой больнице.       Но из всего того, что он пообещал, сколько раз попросил прощения и признался ей в любви — он ничего не сказал вслух, ибо попросту… опоздал. А Маринетт уже бы и не услышала. Адриан, ты жалок.