Отбрасывая маски, моли Бога, чтобы ненароком не потерять нечто дороже

      Уже два года прошло, как Адриан не видел в зеркале того светлого и замкнутого парня, которым привыкли видеть его практически все. Все те, которых он считал близкими людьми, чьи лица он никогда не забудет.       Но жизнь настолько иронична, что Агрест даже и полное имя дальнего друга не мог воспроизвести в своей голове, как бы этого он не хотел.       А он всегда не хотел. Шептал лишь одно имя. Имя, в котором первая буква обозначает что его душевное состояние, что состояние девушки, последний образ которой он не забудет никогда.       Все оно мертво.       Даже спустя год он не мог ничего в себе поменять. В тот день, когда ее не стало, он убил первого акуманизированного. Через месяц стал преступником, чьи билборды украшали его ушастое лицо. Через год он был словно Бражник, на которого охотились новые герои этого грязного города.       Через два года он пообещал себе, что никогда не станет таким, из-за которого погибла его Принцесса. Поклялся себе, что бросит дело мести, а руки промоет чистой водой и, без камня в душе, оставить камень чудес под дверьми Мастера.       Но даже спустя два года и двадцать шесть дней он продолжает жить тем, чем жил раннее. Упиваться горем, забывать о первичных, казалось бы, вещах в его жизни, которые ставил его чертов отец.       Он не ненавидел жизнь, нет. Он любил ее. Любил жить, хотел бы продолжать жизнь, но, видимо, от Агреста старшего так и осталась дурная черта характера.       Адриан хотел отомстить. И пока он этого не сделает - сдвигаться со своего места он не собирается.       Он заперся в себе: предпочитал вместо привычного чая без сахара крепкий, дорогой кофе; днем, вместо того, чтобы практиковать игру на пианино и другие внеклассовые деловые занятия, он, без зазрения совести, пропускал все, что ему ставил в календаре его отец. Он лежал на кровати, смотря в белый приевшийся потолок, чью трещину и паутину он успел заучить за многое время.       В точности, как и изучить дневник своей любимой, которые отдали родители погибшей дочери герою Парижа. За что, почему и какие "достижения" они так и не ответили. Лишь сказали о том, что никому не суждено перебежать дорогу быстрее черной кошки.       Интересно, знали ли они, что тогда Нуар почувствовал сильный удар в сердце?       Ушли, оставили свой дом,свою работу и пристанище, где с момента своего появления жила девочка-Принцесса, чье имя теперь будут сопровождать лишь горькие слёзы утраты и вины. Они просто ушли, сказав, что не могут видеть тот яркий, розовый свет, что нынче не дает теперь ярких отблесков в душе. Лишь боль и горечь.       Поэтому всем давно забытая пекарня уже два года стоит с заколоченными окнами, а ее второй этаж так и остался, будто какой-то древний храм, не незатронутым никем. Никем не вспоминаемым.       Никем, кроме тех, кто до сих пор помнил имя ее обладателя в этом городе.       Адриан до сих пор помнит тот день, когда он пошел после смерти Маринетт в коллеж из-за своего ненавистного отца. Он не помнит, как основной состав его класса потерял тот былой цвет. Не помнит их лица и их слова. Он ничего не помнит.       Не помнит темные, траурные одежды, серые лица и погасшие глаза. Даже Хлою, которая была одной из тех, кто вёл себя так, будто она потеряла лучшую подругу детства.       Даже Хлоя сказала больше, чем Адриан, который сказал совсем ничего.       А ведь она была той, кто прощался с Маринетт на похоронах дольше всех (после Альи), с каждым разом вспоминая все новую ситуацию с новой порцией слёз. Благодаря блондинке Маринетт устроили долгие, мучительные похороны, на которые она не пустила ни одного бизнес-друга своего отца. Не пустила лицемерных и алчных людей.       На похоронах были те, чьи голоса сопровождали Дюпен-Чен в последний путь лишь хорошими, искренними словами.       Он не мог там находиться. Не хотел видеть и чувствовать, как бледная кожа уже начинала издавать смрад разложившегося тела. Как в том великолепно-черном гробу, ее великолепные волосы и аккуратные изгибы тела наделены мертвыми тонами. Не хотел в очередной раз доказывать себе то, что угасшее больше вновь не зажечь. Не хотел слышать плачь и еле закрепленные на лицах улыбки. Он не хотел всего того, что по воле судьбы произошло с ним два года назад и продолжало происходить.       На похороны пришли почти все. Все, кроме Кота Нуара, который взял с себя клятву, что убьет Бражника когтями, а не «Катаклизмом», как было изначально задумано.       Адриан лишь хотел, чтобы обладатель камня мотылька почувствовал то, что чувствовала Маринетт в свои последние минуты своей жизни. Заставить колупаться его в собственном проигрыше. Отгородив его от общества, в темном, мокром и холодном месте, оставив его харкаться собственной кровью. Чтобы легкие разрывались от передоза не заходившего воздуха в легкие. Адриан мечтал об этом, хоть у себя в мыслях, хоть при разговоре с теми, кто ему были когда-то близкими людьми.       Сейчас он готов был им рассказать о том, что он и Кот Нуар, и что он готов сделать, и как обязан это все провернуть. Он не слушал типичного «этого не хотела бы Мари», ведь он прекрасно знал, что грешен в мыслях и поступках с того момента, когда ее не стало. Ничто не могло очернить его и без того чёрную душу еще сильнее. А если ему и суждено стать зверем без цепи, убийцей-героем, коих свет еще не видел, то он готов пойти на рискованный шаг.       Ведь когда очередная бабочка пролетала мимо, чтобы вселиться в рядом стоящую Хлою, которая в очередной раз приходила успокаивать его, а, по итогу, сама начинала реветь, «герой» Парижа схватил крылатую тварь и ударил ею себя по груди. Глаза очертила радужками, мир приобрел новые тёмные желания, а Бражник, ругаясь, лишь только что-то кричал о том, что что обладателем должен был стать другой. Но мотылек купался в тех тёмных эмоциях, которые жили в Адриане. Которые существовали, бродили по его темным снам и бродили вместе с ним по крышам домов, когда наступало время очередного проклятого патруля. Эмоции, которые одолевали его, когда он вновь и вновь поднимался на вышку башни, которая являлась символом этого города. Мотылек прижился, Адриан осклабился, а Нуар выпустил когти.       Перед закрытыми глазами появились очертания фиолетового свечения, а после голос удивленного Бражника, который никак не хотел принимать тот факт, что вместо разукрашенного супер-злодея, на месте акуманизированного Агреста младшего появился Кот Нуар.       Нуар, чьи глаза плескались в ледяных тонах палитры.       Лазурные очи глядели перед собой, а рот искривился в больной усмешке. - Ну, привет...