Ты - единственное исключение

       Возвращение       Конец июня — конец свободы. Необходимость возвращаться домой угнетала его. Он и так оттянул этот момент на целых семь лет, сжигая гневные письма от семьи в камине, не распечатывая. Отношения с родными держались на волоске и на упрямом нежелании матери отпускать его. И вот настал момент, когда он уже не мог больше игнорировать. Ему было тридцать, и он обещал к этому времени остановиться и определиться. Конечно, лишь потому, что его загнали в угол, вынудили, но даже так он не мог отойти от собственного слова. Это здесь, в Британии, он был почти свободен и волен выбирать свою судьбу. И он, кажется, действительно выбрал, но не покидало чувство, что такой выбор не примут.       Как и раньше, Старый свет и Новый свет не могут и не хотят находить общий язык. Не то, чтобы он любил Британию, скорее даже наоборот — не мог терпеть. Но родину он мог терпеть ещё меньше. В Британии же оставался его Северус. Уже его. И поэтому расставание стало ещё более тягостным, чем он ожидал. Вечер с ним — и ночное возвращение домой.       Один межконтинентальный порт-ключ до пахнущего лобстерами и океаном Бостона штата Массачусетс, один межштатный порт-ключ через половину страны до Парижа Нового Света — Нового Орлеана, один аппарационный прыжок до старого поместья. Он шёл под сводами корявых ветвей вирджинских дубов, высаженных вдоль дорожки к центральной лестнице усадьбы «Белый дуб». Местами с веток свисали спутанной бородой наросты луизианского мха, горячее южное солнце еле пробивалось сквозь плотную листву, влажный густой воздух дрожал. И всё Дизмалу здесь было знакомо и привычно, время будто было не властно над этим древним домом и его окрестностями. Вечно цветущие магнолии, от которых трава всегда была покрыта ковром из лепестков; заболоченный пруд, пахнущий тиной, рыбой и водяным гиацинтом; нависающие над ним вязы; далёкое «ворчание» гнездящихся пеликанов; стрёкот кузнечиков и пение цикад. И старый одинокий раскидистый белый дуб слева от усадьбы, давший ей название, будто не желая подчиняться общему течению времени, стоял голым. По легенде его семьи этому старцу было уже больше трёхсот лет, и посадил его еще основатель рода.       Сказочный и загадочный край, пропитанный настоящей магией. Один знакомый вампир по имени Луи*, живущий в этих местах с восемнадцатого века, всегда говорил, что другого такого города в Америке не найти. Новый Орлеан был соткан из фантастических языков и красок, перемежавшихся с античной красотой женщин-креолок, изысканностью французской и испанской кухни, чернокожими рабами, плантаторами, роскошью и деньгами. И Дизмал был согласен с Луи. Такой мешанины форм, дикого, животного и вульгарного изобилия он ещё нигде не встречал, пускай и много где побывал. Хотя их усадьба, бывшая когда-то плантаторским поместьем, и находилась на некотором отдалении от Нового Орлеана, но дух его витал и здесь. И это был его дом, его мир и его судьба, поэтому всё это было для него обыденно и буднично. Сейчас холодный Туманный Альбион со своими чопорными и снобистскими Британцами, у которых нет ни вкуса, ни чувства стиля, казался ему гораздо более мятежным и дикарским. Даже сухое опаляющее солнце Алжира, выжигающее всё живое, бескрайние красные пески Сахары и темнокожие берберы в высоких тюрбанах, украшенных серебром, не казались Дизмалу настолько варварскими и непонятными.       На широком открытом балконе второго этажа, держась за тонкую белую колонну, стояла Абигаэль — его сводная сестра. Она радостно улыбалась ему, обнажая крупные белые зубы, окантованные овалом пухлых, цвета гречишного мёда, губ, и её улыбка ярким пятном выделялась на смуглом лице. Дизмал приветственно махнул ей рукой, и она зашла обратно в дом. Ещё даже не поднявшись по ступеням к входу, он почувствовал, что теперь на него смотрит ещё одна пара глаз. Эти глаза он знал лучше, чем чьи-либо другие. Такие же беспощадно холодные, с лисьей хитринкой, как у него — глаза его матери.        Мать       — Наконец-то, — сухо изрекла она, как только Дизмал ступил в просторный холл, окутанный охлаждающими чарами. Она уже ждала его там, одетая не по погоде от шеи до пят в чёрное траурное платье. Это была статная женщина средних лет, без признаков старения, обсидиановые локоны волос её были убраны в строгую причёску, строгие же губы поджаты, и лишь мудрые водянисто-голубые глаза выдавали её истинный возраст. И вопреки своему имени— Элеонора, что с греческого значило милосердие и сострадание, была сурова и неумолима к окружающим. Миссис Элеонора Пэйн была, несомненно, красива, но какой-то холодной, чужой красотой; Дизмал будто был её мужским воплощением. Казалось, от отца ему ничего не перепало, кроме, пожалуй, узких, почти женственных кистей рук, которые у отца были вялыми и безвольными, и не сочетались с его массивным коренастым телом. Но удивительно красивыми кистями Дизмала восхищались многие.       — И вам добрый день, матушка, — ответил он, подходя ближе и целуя её руку.       — Перестань, — строго сказала она, выдёргивая свою ладонь из-под его губ, и, подхватив длинную юбку, быстрыми летящими шагами направилась в зал. Её прямая спина однозначно говорила о том, что он должен следовать за ней. Абигаэль ждала их, сидя на диванчике закинув ногу на ногу. Миссис Пэйн посмотрела на неё неодобрительно, и девушка будто бы виновато наклонила голову и поставила ноги рядом друг с другом, где им и положено было стоять. Элеонора села на стул, оправила юбку и нетерпеливо спросила:       — Ну, что, ты уже сделал выбор? — будто бы и не было тех десяти лет отчуждения, и этот вопрос лишь часть недавнего разговора.       — Вы даже не спросите, как мои дела? — криво усмехнувшись, спросил Пэйн, присаживаясь рядом с сестрой. Ещё с начала месяца его не покидало чувство, будто он попал в ловушку, но только сейчас оно дало всходы. Эта суровая женщина была для него всем: и страхом, и любовью, и мерилом нравственности, и примером подражания. Он боялся её гнева и неодобрения больше всего на свете. И знал, что этого не избежать, ибо он был намерен играть по-крупному и до своей победы.       — Дела твои мне известны, — высокомерно бросила она, пронзая его ледяной стрелой взгляда. — Паршивый учителишко в захудалой провинциальной школе.       Удар по самолюбию, она знала куда метить.       — Профессор единственной в Британии магической школы, — пробормотал Дизмал, чувствуя, как на его щеках расцветает совершенно несвойственный ему румянец смущения, будто бы он нагло врал. Предательский румянец безжалостно открывал матери его неуверенность и страх. И он хорошо знал, что у Элеоноры нюх на такие вещи. Её всегда было очень трудно обмануть, она глядела в самую суть. Элеонора будто не услышала его жалких оправданий и продолжала свою набирающую обороты отповедь:       — Я думала, что хуже твоих скитаний по Азии и Африке, словно голодранец, быть не может. Но ты нашёл, чем ещё сильнее меня унизить.       — Я вас не унижал, — приглушённо отозвался Дизмал, понимая — что бы он ни сказал, мать его не услышит. Не захочет слышать.       — Молчи! — сердито прикрикнула Элеонора. — Не смей мне перечить!       — Конечно, — ещё глуше, словно внутрь себя, пробормотал он, вспоминая о том, что следует за этими истеричными нотками. Ещё чуть-чуть и мать вспыхнет, словно Адское пламя, и тогда нужно будет спасаться бегством. Абигаэль незаметно сжала его пальцы в своём маленьком кулачке.       — Я не хочу знать, как у тебя дела. Я хочу знать, кого ты выбрал. О, поверь мне, я знаю, что ты это сделал, Дизмал Кайд Брок Пэйн, иначе бы не явился сюда, — приняв его тихое бормотание за покаяние, наконец, сказала она.       — Выбрал, — согласился он. — Но мне кажется, вы торопите события. Я только приехал, мой чемодан стоит в холле, а в Британии сейчас глубокая ночь. Можем ли мы этот разговор отложить до завтра, или хотя бы до вечера? — сказал Дизмал, натянуто улыбаясь. Элеонора посмотрела на него снисходительно-удивлённо, будто не находя в его словах ничего особенного, и не понимая, почему её сын пытается отодвинуть разговор, который и так был отложен на слишком долгое время.       — Если желаешь, — с явным неудовольствием сказала она.       Дизмал порывисто встал, расцепляя замок из своих пальцев и пальцев Абигаэль, и направился на второй этаж в свою прежнюю комнату, которую, он надеялся, никому не отдали и не переделали.       Комната оказалась на своём месте и такой, какой он её запомнил. Поставив чемодан у входа, он расстегнул пиджак и жилет и небрежно бросил их на кресло, а сам, не удосужившись сбросить туфли, лёг на кровать, заложив руки за голову и прикрыв веки. Он почувствовал сильную усталость и желание крепко выспаться. Ему всегда было трудно общаться с матерью, она подавляла его. Её слова и желания были неоспоримы. И задавая ему вопрос: кого он выбрал, она хотела услышать только один ответ — устраивающий её. И Дизмал с трудом мог представить, что мать вдруг согласиться на кандидатуру Северуса. Он не подходил по многим причинам, но даже одной (он был Британцем, а мать их не могла терпеть) хватило бы, что бы она и слушать не стала.        Абигаэль       В дверь торопливо постучали. Даже спустя десять лет он узнал этот стук. Стук пятнадцатилетней милой креолки, которая волею судеб стала его сестрой. Сейчас, когда ей было двадцать пять, он заметил в ней уже не девушку, которую когда-то оставил, а женщину. Абигаэль, не дождавшись ответа, вошла сама.       — Ты спишь?       — Нет, — ответил он, возрождая в своей памяти маленькую мулатку по прозвищу Персик.       Абигаэль мелодично хихикнула, махнула палочкой, ставя заглушающие чары, и, по-девичьи невинно задрав юбку и обнажив стройные бёдра, забралась к нему на кровать, сев на Дизмала верхом. Пэйн обхватил её за талию, притягивая к себе, и она наклонилась, припадая к его губам с жадностью страждущего воды путника, затерявшегося в пустыне и нашедшего оазис. Их поцелуй не был по-родственному целомудрен, скорее наоборот — воплощением страсти, темперамента и безрассудства.       — Десять лет, — прошептала она, когда первая жажда была утолена, — ты бросил меня на целых десять лет. С ней.       — Прекрати, — прошептал он, будто их кто-то мог услышать, — она твоя мать.       — Нет, — Абигаэль тряхнула кудрями, — она твоя мать.       — Да, конечно, — согласился он, скидывая её с себя и укладывая рядом. — Но ты всё равно моя сестра. Моя маленькая девочка, мой сладкий Персик.       — Не хочу, — капризно возмутилась она. — Не хочу быть твоей сестрой! К тому же сёстры с братьями не…       — Хм, — Дизмал многозначительно улыбнулся, проводя пальцем по её почти выпавшей из лифа платья аппетитной груди, тонкой шее и щеке.       — Вот именно! — Абигаэль укусила его за палец, когда он коснулся её губ. — Как она тебя, а? — смешливо проговорила она, и, передразнивая выговор матери, строго сказала: — Дизмал Кайд Брок Пэйн!       Абигаэль заливисто рассмеялась, Дизмал лишь улыбнулся.       — Она перечисляла твои имена с такой серьёзностью, что я подумала, что она сейчас лопнет от надменности, — Абигаэль снова сделала строгое лицо и грозно повторила: — Кого ты выбрал, Дизмал Кайд Брок Пэйн?!       — Перестань, — улыбаясь, ответил Пэйн, — если она узнает об этом, то убьёт тебя.       — Она не узнает об этом, если ты ей не расскажешь. А ты уж точно не расскажешь, — убеждённо заявила Абигаэль. — А мне ты скажешь, кого ты выбрал? Кто она?       Он почувствовал, как изменилось её настроение. Абигаэль на самом деле не хотела этого знать, она лишь хотела убедиться, что он по-прежнему любит её, как и раньше, и его выбор, который явно будет не в её пользу, ничего не изменит в их отношениях. Он, конечно же, не может оставить всё как есть. А ещё Абигаэль надеялась на то, чего никогда бы не произошло. Вероятность такого исхода была ничтожно мала, но Дизмал знал, что она всё равно не прекратит верить. Бедная маленькая девочка с бронзовой кожей, крупными кудряшками и курносым носиком.       — Не тебя, — отстранившись, и улегшись обратно на спину, холодно сказал он. Краем глаза Дизмал видел, как грудь её быстро-быстро вздымалась и опадала, будто она не могла отдышаться.       Мир Абигаэль стремительно рушился, и она больше не могла удержать в руках его осколки. Они резали её прекрасное тело. Обескровленная и одинокая, она чувствовала боль и обиду, но на лоскутке надежды, что, как известно, умирает последней, она ещё держалась. В комнате резко похолодало.       — Ты… — прошептала Абигаэль сдавленным шёпотом, — обещал.       И Дизмал знал, что она не верит собственным словам, потому что он ей ничего не обещал. Он никогда ей ничего не обещал, не давал ложных надежд и не скрывал своего к ней отношения. И она всегда была с этим согласна. Но ей так хотелось верить в сказку…       — Нет, не обещал, — сказал он, злобно рассмеявшись, чтобы она почувствовала, что сказка кончилась и вот она — суровая реальность. Он её не любит и никогда не любил. Абигаэль вздрогнула от этого мерзкого смеха и изменилась в лице. Дизмал уже знал, что будет дальше.       — Это ты! — дрожащим напряженным голосом сказала она, невидящими глазами глядя в потолок. — Это ты сделал меня такой!       Её голос пронзительно возвысился, а окончание фразы повисло на высокой ноте и, в конце концов, растворилось в тишине. Пэйн криво усмехнулся.       — Мне было всего четырнадцать. Всего четырнадцать… — прошептала она, отворачиваясь от него.       — Конечно, я, — согласился он, и тоном, переполненным высокомерия и желчи, продолжил: — Ты знала, на что шла. Тебе было уже четырнадцать. Ты хотела этого, и не важно, я это был бы или твой ненаглядный Куахог, — он говорил размеренно, растягивая слова, цинично препарируя её грехи. — И не надо сейчас лить слёзы и служить мессу по утраченной невинности. Это ты придумала себе идеальный образ, и теперь разочарована тем, что я вдруг перестал в него вписываться. Ты знаешь меня лучше, чем все остальные. Ты знала, что я презираю людей, не терплю тупости и наивности. Знала, что я не даю пустых обещаний и всегда держу слово. — Внезапно тон его сменился на раздражённый, и он озлобленно рявкнул: — Так какого дьявола, Абигаэль?! Какого дьявола?!       Негодование Дизмала достигло пика, крылья его носа трепетали от ярости. Таким его, пожалуй, ещё никто не видел, и только Абигаэль стала невольным свидетелем этой вспышки. Привычный образ аристократичной утончённости и снобистской лояльности, будто приклеенный к нему навсегда, слетел, обнажая его истинные чувства. Прекрасное лицо Абигаэль исказила гримаса боли, губы некрасиво изогнулись, а глаза наполнились слезами.       — Где сейчас твой Куахог? — издевательски-насмешливо спросил он, прекрасно зная ответ. — Стоило отказывать ему, ради призрачной надежды? Ради меня?       Абигаэль молчала. Дизмал удовлетворённо улыбнулся, чувствуя внутри какое-то сладостно-болезненное покалывание, и продолжил:       — Его отец сейчас президент МАКУСА. Ты могла бы быть невесткой президента. Иметь власть, влиять на судьбы. Что ты молчишь, сестрица?       Он выделил последнее слово, зная, что Абигаэль терпеть не может эту форму обращения к ней.       — Не надо… — еле слышно сказала она, мелко вздрагивая и комкая во влажных ладонях покрывало, будто боясь неожиданно упасть.       — Что? — переспросил он, не расслышав её слова.       — Прошу тебя, не надо, — повторила она чуть громче, но будто из последних сил.       Дизмал её услышал. Ему вдруг показалось странным, что в такой семье, как его, вдруг вырос такой нежный непорочный цветок. Элеонора в два счёта давит каблуком такие сорняки, да и он сам недалеко ушёл. Только отец любил людей и был по-настоящему добросердечен. И в душе Дизмала что-то всколыхнулось. Что-то незнакомое и непонятное. И он, испугавшись неожиданных неконтролируемых эмоций, захотел отгородиться от этого. Ему не нужны были непрошеные чувства. Они могли сбить его с нужного настроя, который был необходим для разговора с матерью. Элеонора очень тонко чувствовала настроение и старалась бить точно в цель, в открывшееся слабое место. Дизмал подозревал, что именно так она и свела отца в могилу. Он был слишком мягок и податлив, чтобы она не упустила возможность воткнуть в него очередную острую шпильку. В конце концов, он просто больше не смог выносить этого. Слабым местом Дизмала был Северус.       За всеми этими раздумьями, он почти забыл, что сестра ждёт его ответа. Он очнулся от её внезапного всхлипа.       — Уходи, — сказал Дизмал, не чувствуя ни жалости к Абигаэль, ни досады на себя. Он ничего не чувствовал, и это было ему понятно и привычно. В конце концов, он знал, что этим всё и закончится. Абигаэль даже не подозревала, что играла роль в его маленьком спектакле. И надо сказать, что играла превосходно.        Серая завеса       Он снова погрузился в свои мысли, тут же забыв об Абигаэль, которая чего-то ждала и не уходила. Дизмал принялся перебирать эпизоды из своей жизни.       Жизнь его была чередой скучных и бессмысленных серых эпизодов с очень редкими вкраплениями ярких цветов, которые были практически недосягаемы и от этого очень желанны. Он видел, что в жизни других людей есть эти желанные яркие краски и завидовал. Он завидовал Абигаэль за то, что она умела видеть цвет, когда хотела этого, без всяких проблем. Он жил жизнью дальтоника, невосприимчивый к банальным удовольствиям, неспособный на радость.       Когда Дизмал был юношей, ему хотелось этих ярких цветов, и он искал их везде: в физической любви женщин и мужчин; в одержимой работе над собой и своим магическим навыком; в изучении запрещённых магических книг. Но всё никак не мог достигнуть желаемого. Женщины и мужчины были одинаковы в своих плоских и однослойных чувствах, в своей непроходимой глупости; их тела не таили в себе ничего нового. Он принялся искать вне рамок своего привычного мира, но номэджи также разочаровали его. Ко всем порокам нормальных людей, номэджи прибавляли ещё один — неспособность колдовать и видеть магию вокруг себя. Они были варварами, но им это было простительно, в конце концов, они не знали, чего лишены. Всего лишь стадо овец. Люди стали отвратительны Дизмалу, и он перестал ими интересоваться вовсе.       Совершенствование магических техник давалось Дизмалу слишком легко, чтобы получать от этого хоть какое-то удовольствие. Он не испытывал трудностей в познании нового. Все признавали в нём талантливого и перспективного молодого человека. И пришёл тот день, когда Дизмал стал на голову, а то и на две, сильнее большинства магов. Он мог с лёгкостью творить заклинания, которые с трудом давались его профессорам в Ильверморни. Конечно, были и другие сильные маги, но никто не стремился выяснить настоящую мощь Дизмала. Он и сам не знал своих возможностей, и в итоге ему расхотелось узнавать. Ведь это всё равно не могло исполнить его желание. В силу своего своенравного характера, он не утруждал себя необходимостью скрывать своего превосходства. Но воспитание Элеоноры, природное обаяние и способность быть милым, когда это удобно, позволяли ему оставаться в глазах окружающих человеком с приятными манерами и безукоризненным тактом. Его многие любили, часто прощая ему некоторые странности. Дизмал же в ответ презирал их, считая идиотами, неспособными разглядеть откровенную насмешку.       Тёмные искусства, запрещённые знания не смогли унять его страсти. Он не хотел быть новым Гриндевальдом, не имел желания сегрегировать номэджей, ему вообще было плевать на них. Власть ему не была нужна, он не хотел вершить судьбы и играть по-крупному. В итоге всё это приелось и наскучило. Ничто не могло его заинтересовать. Он имел большую силу и знания, но не знал, куда их применить.       С большой неохотой и по настоянию матери, которую не смел ослушаться, он пошёл в Манчакский институт естественной магии. Выбрав факультет углублённого изучения стихийной магии, он «проглотил» программу курса за два года и экстерном сдал экзамены и защитил диплом на оценку «превосходно». Мать могла им гордиться. Теперь ему была открыта дорога в науку, профессора института желали видеть его в аспирантуре, пророчили ему великое будущее. Но он не видел в этом будущем того, что искал, поэтому не захотел вступить на этот путь.       Следующей ступенью в жизнь должна была стать семья. Элеонора уже выбирала ему кандидатуру на роль жены, устраивала смотрины. Дизмалу это казалось средневековой дикостью. В какой-то момент он осознал, что мать, в конце концов, надавит на него и ему придётся жениться, а это значило, что себя он больше не сможет найти никогда. Потерпит фиаско. Впервые ему стало по-настоящему страшно, и он принял решение сбежать. Мать смотрела на его попытки найти себя снисходительно, и с искренним удивлением приняла новость о том, что он уезжает. До последней минуты она не верила в это, пока он с чемоданом в руке не вышел из дома. Наверно поэтому она так и не успела ничего предпринять и согласилась ждать десять лет, считая это игрой. Но она жестоко ошибалась. Когда Дизмал не вернулся домой ни через полгода, ни через год, она, наконец, поняла, что он был серьёзен, когда говорил про десять лет. В первый раз Элеонора Пэйн не смогла надавить на сына и перешла в состояние холодной войны с ним. Она больше не признавала его достижений, рвала его письма. Дизмал перестал ей писать.       Африка была яркой, пёстрой и такой же жаркой как родная Луизиана, но всё такой же чередой серых кадров. Магия Вуду, которую он изучал в Манчаке факультативно, здесь была совершенно другой, настоящей и без глупой атрибутики. Это на время отвлекло его от неутолимой страсти, жажды обладания чем-то, чего он не знал и не мог себе представить. Но и к африканской коренной магии, в конце концов, Дизмал охладел. Он посещал школу Угаду в качестве гостя и научился там пользоваться пальцем и жестами вместо палочки на простых заклинаниях. Он понимал, что при должном усердии и желании сможет обойтись совсем без палочки, но не видел в этом никакой необходимости. Палочка была привычна и дорога ему, к тому же она была искусно сделана, а он любил красивые вещи. Дизмал прожил на Африканском континенте пару лет, иследовав его вдоль и поперёк, но так ничего не нашёл.       Азия ему понравилась больше со своими необычными практиками и методами. Затерянные храмы в горах с монахами, хоть и номэджами, но как никто другой близкими к миру магии; дикая культура и странные традиции; еда, от которой сводило скулы. Но и там не было того, что он искал. Он и сам не подозревал, что конкретно ищет, просто знал, что когда найдёт, то обязательно поймет.       Быстро проехав по России, Дизмал остановился в центральной Европе. В Дурмстранг его не пустили, и отнеслись с настороженностью и подозрением. Шармбатон показался ему слишком утончённым и несерьёзным. Он с трудом мог представить себе, что из этого заведения могут выйти сильные маги. Но Дизмал остался во Франции и принялся за поиски своих корней.       Предки его носили ту же фамилию, что и он сейчас, но из-за продажи территории Луизианы Соединённым Штатам и превалированием англичан, фамилия его преобразилась на английский манер, и в корне поменяла смысл. Огюст Пэн — молодой человек, только что закончивший Шармбатон, в один прекрасный день решил, что у Франции нет будущего, собрал вещи и вместе с колонистами отправился осваивать новые территории Северной Америки. И вот уже внук Огюста, носивший фамилию Пэйн**, был богатым плантатором и содержал рабов, а уже его внук в гражданскую войну боролся за права Юга.       Ничего нового Дизмал для себя не узнал. Всё, что рассказывал отец — было правдой за исключением мелких деталей. Отчего-то это погрузило Дизмала в меланхолию на пару недель. Мир вокруг был серым и безжизненным как никогда. Чувство поражения витало в воздухе.        Опыт       В один из этих дней к нему за столик в кафе подсел темнокожий тип, марокканского или алжирского происхождения, и начал пространный разговор, из которого Дизмал понял, что его явно с кем-то перепутали. Но разубеждать своего нового знакомого он не стал, желая узнать, в чём дело.       — Месьё Рамо, смекаешь, о чём я толкую? Месьё Рамо. Запомни. Это он, — прищурив один глаз и криво улыбаясь сказал знакомец, протягивая фотокарточку. Обычную фотокарточку, на которой был запечатлён мужчина в возрасте, с глубокими залысинами. — Всё должно быть тихо и без свидетелей.       Дизмал сразу понял, чего от него хотят.       — Кто он? — спросил Пэйн, ощущая, как внутри всё будто взбудоражилось и воодушевилось. Он оглянулся по сторонам, ища человека, с которым его спутали, но никого не увидел.       — Не всё ли равно? — спросил тип, подозрительно разглядывая его, будто начиная сомневаться в том, к тому ли человеку подсел за столик.       — Я должен знать, — без выражения сказал Дизмал, обдав знакомца холодом своих ледяных глаз. Фирменный взгляд Элеоноры, унаследованный им, и безотказно действующий на людей. Тип замер, словно учуяв опасность и нервно пробормотал:       — Хорошо, хорошо. Это банкир. Он э-э-э… — тип наморщил лоб. — В общем, он обманывает простых людей. Он разоряет их, ясно? Я не разбираюсь во всей этой банковской лабуде, ясно? Я не знаю, что он сделал. Я просто знаю, что его больше не должно быть и всё. Патрон знает, я — нет. Мне и не надо. Это лишнее. Доволен?       — Две тысячи, — усмехнувшись, сказал Пэйн, ещё не до конца веря в то, что собирался сделать.       — Мужик! — выпучил глаза тип. — Ты охренел? Да за такие деньги я и сам могу его кокнуть!       — Две тысячи, — повторил Пэйн, улыбаясь ещё шире.       Францию Дизмал покинул через неделю с двумя тысячами в кармане и чувством разочарования. В очередной раз надежды его не оправдались, серость так и осталась серостью. Зато теперь он знал, что жизнь человека ничего не стоит, и её легко прервать. Особенно легко, если у тебя есть палочка. Хотя можно обойтись и одним пальцем. Всё это было слишком легко и неинтересно, поэтому он решил, что одного раза вполне достаточно для того чтобы понять, что это бесполезная трата времени.       Чувствовал ли он угрызения совести из-за того, что сделал?       Определённо нет.       Следующим пунктом его путешествия стала Британия. И как все предыдущие разы, он собирался посетить местную школу волшебства в надежде испытать что-то новое. Он был наслышан о Хогвартсе, о прошедшей недавно магической войне и о нынешнем директоре — мистере Снейпе. Говорили, что он человек незаурядный и талантливый. Пэйн в этом сильно сомневался. Он уже несколько раз сталкивался с подобными личностями, но всякий раз разочаровывался. Похоже, разочарование во всех своих проявлениях было его кармой. В Индии он имел беседу с одним стариком, который сначала принял Дизмала за ракшаса***, но потом пригляделся и заявил, что душа Пэйна тонет в океане сансары из-за того, что он не знает собственного «я» и поэтому обречён на вечные скитания в бесконечной тьме. В чём-то старик был прав.        Бычья кровь       Встреча со Снейпом ошеломила его. Стоило Дизмалу заглянуть в тёмные глаза Северуса, как он сразу понял, что нашёл то, что давно искал. В его жизни, наконец, появился цвет.       Один цвет.       Чёрный.       Но на фоне обычной окружающей серости, этот чёрный был как яркое пятно. Нельзя было отвести взгляд, нельзя было упустить этот цвет. Он молча стоял и смотрел на Северуса Снейпа, который также молча смотрел на него.       — Вы соискатель на должность профессора по защите от тёмных искусств? — прервал тишину портрет бородатого старца, в котором Дизмал узнал Альбуса Дамблдора, личность действительно неординарную, но, к сожалению, мёртвую.       Три года Пэйн созерцал и лелеял свой любимый чёрный цвет со стороны. Молчаливый и строгий Северус, непревзойдённый мастер зелий, сильный маг, виртуозно владеющий палочкой, несмотря на свой недуг. Он был достоин восхищения и уважения, и чем-то неуловимо напоминал Элеонору. А Элеонора Пэйн была для Дизмала всем и даже больше. Поэтому он так отчаянно стремился найти желаемое, найти тот кусок себя, который сделает его наконец-то полноценным, и он сможет увидеть мир таким же, каким видит его мать. И вот этот кусочек, которого так не хватало.       А потом появился Поттер, одновременно всё портя и привнося новые оттенки. Теперь его чёрный иногда отливал то красным, то зелёным. Это были едва уловимые оттенки, но Дизмал их различал и безошибочно угадывал их значение. Когда рядом был Поттер, оттенок был рубиновый, как закипающее вино. Когда Поттера не было поблизости — зелёный, как изумруд на солнце. И только с ним, Пэйном, чёрный всегда оставался чёрным. Что же это значило? Всего лишь то, что Снейп больше не был только его и скорее всего никогда не будет. Но Дизмал был не из тех людей, которые быстро сдаются. Он никогда не терпел фиаско, и впредь не собирался.       Самое удивительное, что Поттер тоже имел цвет — конечно же, алый. Раздражающий и невыносимый. Он будто весь горел алым пламенем, будто был орошён свежей кровью. Он выедал глаза своей яркостью. Его нельзя было не заметить. Все попытки Пэйна вытеснить Поттера не имели особого успеха. Северус всегда возвращался к нему, и это было ужаснее всего. А потом случились эти бесконечные два месяца, когда Дизмал горел в этом адском пламени, не имея возможности ни вернуться в серое, ни окунуться в чёрное. Пэйн всё размышлял над этим, задавая себе один единственный вопрос: неужели Поттер тоже его, Дизмала, неотделимая часть? Неужели это тройственный союз и ему будет необходимо принять Поттера, как равного?       Но в июне всё разрешилось само собой и чёрный теперь окончательно принадлежал только ему. И Дизмал это чувствовал. Чувствовал желание мятежного Северуса наконец остановиться, завершить свои мучительные выборы. С Поттером было покончено раз и навсегда. Конечно, Дизмал понимал, что для Северуса Поттер — ахиллесова пята, и каждый раз задевая её, ему будет нестерпимо больно. Но он сможет пережить это вместе с ним. Единственное, чего не учёл такой предусмотрительный Дизмал — Элеонора. Он совершенно забыл о своём долге перед семьёй, самозабвенно ища себя. А когда вспомнил, стало слишком поздно.       Абигаэль снова всхлипнула, и Дизмал, под влиянием собственных воспоминаний, задевших его очень сильно, разозлился.       — Ты мне противна, — с отвращением и раздражением бросил Пэйн. — Убирайся!       В его словах было столько презрения и льда, что она не могла этого вынести. Казалось, холод окутывал её со всех сторон, она задрожала.       — Уйди, прошу тебя, иначе я за себя не ручаюсь, — сдавленно прошептал он, и Абигаэль, зная на что он способен, поспешно сползла со скомканной постели, едва слышно закрыла за собой дверь. Дизмал зажмурился, чувствуя рвущийся наружу крик. Он сорвался, что было плохим знаком.        Два скорпиона       Вечером состоялся ужин. Элеонора не желала ждать до завтрашнего утра, и Дизмал был с ней в этом солидарен. Пусть всё решится сегодня, меньше поводов увернуться. На ужине, казалось, собрались все родственники. Дизмал сидел во главе стола напротив матери, по левую руку от неё сидела ссутулившаяся Абигаэль, не замечавшая гневных взглядов. Напротив сидела миловидная брюнетка, смутно знакомая Дизмалу: кажется, они учились вместе в Ильверморни. Рядом с ней два его кузена по отцу, пухлый дядя Бенджамин со своей куколкой-женой. Возле Абигаэль чинно восседали дядья по матери со своими жёнами и детьми, все как на подбор такие же статные, черноволосые и голубоглазые, будто их всех выводили методом селекции.       Ужин проходил за светской беседой. Полузнакомая брюнетка всё интересовалась большим путешествием Дизмала, он любезно, но без всякого желания отвечал ей. Он знал, зачем Элеонора пригласила её. Мать никак не могла смириться, что выбор уже сделан, и решала не она. Если бы этот ужин состоялся десять лет назад, то эта брюнетка непременно стала бы его женой, нравилось ему это или нет. Но сейчас он был намерен идти до конца.       Всё случилось внезапно для окружающих, и в стиле Элеоноры. Дизмал весь вечер готовился к этому моменту. Ничего не предвещало беды, Абигаэль молча смотрела на свою нетронутую остывшую тарелку крем-супа, кузены любезничали с Серенити (Дизмал наконец-то вспомнил её имя), дядья обсуждали политику Куахога и в целом конгресса, а мать и дядя Бенджи о чём-то негромко говорили. Дизмал как раз нарезал стейк, когда голос матери остановил все остальные разговоры.       — Дорогой, — с холодной любезностью сказала она, — мы все ждём.       Дизмал поднял голову и заметил, что все действительно ждали, кроме, пожалуй, Абигаэль. Они смотрели на него с жадным интересом. Он отложил приборы и аккуратно промокнул губы салфеткой.       — Северус Снейп, — будничным тоном произнёс он. Реакция окружающих превзошла все его ожидания. Это был успех.       Чья-то вилка звякнула о тарелку. В комнате и до этого было достаточно тихо, но этот неприятный режущий слух звук показал насколько оглушающе тихо. Абигаэль подняла на него глаза и он снова почувствовал сладковато-болезненное покалывание. Её глаза будто говорили: «И это ЕГО ты выбрал? Его? Вместо меня? Ведь это могла быть я!»       — Мужчина?! — удивлённо-восторженно произнесла Серенити и хихикнула в кулак, но когда заметила взгляд Элеоноры осеклась и уставилась в свою тарелку.       — Кто это? — послышался шёпот одного из дядьёв, но вопрос так и остался без ответа. Пауза затягивалась.       — Бенджи, милый, — внезапно сказала Элеонора с милой улыбкой, — ты что-то говорил насчёт благотворительного бала в помощь детям-сиротам. Нам с Абигаэль это очень интересно. Правда, дорогая?       — Правда, — еле слышно пробормотала Абигаэль. И беседа вновь вернулась в своё русло, будто бы и не было этого нелепого конфуза. Похоже, все с облегчением вздохнули, переведя тему с щекотливой на более безопасную. Все с усердием включились в разговор о благотворительности, избегая смотреть на Дизмала. Он поджал губы, и продолжил нарезать стейк. Что-то пошло не по плану. Мать отреагировала не так, как он ожидал, и теперь трудно было угадать последствия.       На следующий день его ждали две новости. Мать не хотела его видеть и слышать, а Абигаэль уехала в Нью-Йорк. Он был предоставлен самому себе и впервые за долгое время не знал, что делать. Планы его вдруг порушились, внося хаос в его жизнь, а отсутствие контроля над ситуацией он не мог терпеть. И опять это безысходное чувство поражения витало над ним. Это душило его и злило, но поделать уже было ничего нельзя. Следующий ход был за Элеонорой, поэтому несколько недель он слонялся по окрестностям поместья, ожидая его. Пару раз бывал у Луи в Новом Орлеане, придаваясь мрачным дневным раздумьям, и ночным кутежам. В начале третей недели он отправился в Нью-Йорк чтобы повидаться с Абигаэль, на письма его она не отвечала, а ему было необходимо с ней поговорить. Ведь все эти десять лет она была его поверенным, она единственная знала, что с ним происходит всё это время. Абигаэль знала даже про Францию. Единственное, что Дизмал не смог ей доверить — это Северуса. Её нельзя было вот так потерять.       Они встретились случайно, Дизмал как раз шёл по Бродвею к зданию Вулворт, а она шла навстречу под руку с молодым человеком, в котором он с неудовольствием узнал Делроя Куахога. Как только она заметила его, лицо её становилось всё более мрачным с каждым шагом приближения. И когда они остановились друг напротив друга, Абигаэль не могла поднять на него глаз.       — О, привет, Ди! — жизнерадостно поприветствовал Делрой. Он всегда был отвратительно оптимистичен и добродушен, а когда Абигаэль спустя столько лет стала, наконец, его, то совершенно не помня себя от счастья, светился, забывая переставать улыбаться. Несмотря на то, что он был из приличной семьи, Делрой не обладал хорошими манерами.       — Доброе утро, — сдержанно поздоровался Пэйн, не глядя на него. — Я бы хотел поговорить с сестрой.       — О, да, конечно! — не переставая улыбаться, ответил Куахог и выпустил Абигаэль из рук. Дизмал тут же трансгрессировал их в ближайший переулок. На Манхеттене очень трудно спрятаться от посторонних глаз, поэтому пришлось выбирать наименее привлекательное место для приличных людей.       — Чего ты хочешь? — охрипшим голосом спросила Абигаэль, рассматривая грязный тупик между домами. — Что, Дизмал? Ты обманул меня. Обманывал четыре года. А я, как дура, надеялась. Ты предал меня и Элеонору. Бессердечная сволочь. Ненавижу тебя.       Она произносила слова с каким-то отчаянным спокойствием и отрешённостью. Будто бы говорила это уже тысячу раз и сейчас лишь повторяла по инерции.       — Ты испортил всё, что мог. Хватит. Перестань. Оставь меня в покое, наконец! — внезапно закричала она и заплакала. Её била крупная дрожь, она задыхалась от всхлипов.       — Ты смог ради него… с Элеонорой! — Абигаэль повернулась к нему, на её прекрасном лице смешались ненависть и обида, совершенно портя его. — Не ради меня!       Пэйн молчал.       — Он ждал меня все эти годы! — рыдая, произнесла она. — Ждал, как я ждала тебя! Так пусть хоть кто-то из нас будет счастлив. Пусть это будет Делрой. Я не хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу, чтобы ты страдал, если ты конечно способен на такое. Хочу, чтобы ты почувствовал всё это. Предательство и обман. Вот тебе моё сестринское благословение. Или проклятье. Живи и страдай.       Она резко достала палочку, рассмеялась ему в лицо сквозь слёзы и трансгрессировала.        Жребий       Только в середине августа мать соизволила с ним поговорить. Разговор как всегда вышел не из приятных.       — Северус Снейп, — сказала Элеонора, ставя чашку с чаем на столик. — Почему он? Я наводила о нём справки, и репутация его оставляет желать лучшего. Все эти связи с тёмными магами… Я не понимаю тебя, Дизмал. Говорят, он был предателем и еле выкрутился.       — Его оправдали, — заметил Пэйн. — Некий мистер Поттер, герой последней магической войны и дальний родственник Абрахама Поттера, постарался для этого.       — Хм, Поттер… — многозначительно произнесла мать, сцепив пальцы в замок на животе. — Допустим. Но он же Британец! Почему не Поттер, раз уж тебя потянуло на этих островных обезьян? Хотя неважно, — отмахнулась она.       — Где вы этого нахватались? — Дизмал посмотрел на Элеонору со смешанным чувством недоумения и неловкости.        — Я знаю, ты сделал это специально, назло мне, — не обращая на него внимания, самоуверенно заявила она. — Ты знаешь, как я не могу их терпеть. А как же наследники? Ты вообще думал о том, что делаешь со своей семьёй, вредный мальчишка! Всю жизнь ты пытаешься идти против меня!       — Вы хотели сказать, что я выражаю своё мнение? — уточнил Дизмал.       — Да кому интересно твоё мнение?! — вспылила Элеонора. — В жизни не всё делается по твоему личному желанию!       — Только по вашему, да, матушка? — он не знал зачем говорит это, но чувствовал необходимость этих язвительных слов.       — Замолчи! Замолчи немедленно! — глаза Элеоноры вспыхнули огнём негодования. — Как ты смеешь говорить мне такое? Мне, в моём же доме?! Ты и так опозорил меня, опустил нашу семью ниже некуда! Эта глупая курица Серенити, она же всем расскажет! Бедный Бенджамин. Нет, я тебя так не воспитывала. Несчастный твой отец! Хорошо, что он не дожил до этого дня и не увидел, как его фамилия превращается в посмешище.       — Вашими стараниями, — буркнул Пэйн, тайно желая, чтобы мать услышала его.       — Что?! Что ты сказал, негодный мальчишка?! — Элеонора соскочила со стула, выставив вперёд палочку.       Дизмал усмехнулся. Внезапно вся его жизнь предстала перед ним чётко и ясно. Мать, которая для него была всем, вдруг стала никем. Чужая женщина, с его глазами, с его улыбкой. Женщина, которая, как кукловод, дёргала за его ниточки, заставляла делать нежеланное и ненужное. Она никогда не любила его. Даже Абигаэль, неродная дочь, была ей ближе, чем он. Он никак не мог взять в толк, чего всю жизнь так боялся? Как он мог считать её авторитетом нравственным мерилом? Она же глупая истеричка с завышенным мнением о себе, злобная неудовлетворённая тиранка. Неужели все дети рано или поздно разочаровываются в своих родителях?       — Я сказал, что это ты убила отца. Убила, как убиваешь всё вокруг себя. Ты чёрствая стерва, не умеющая любить, — он поднялся с места, с насмешкой глядя на неё и думая о том, как на самом деле был слеп. Она украла его жизнь и жизнь Абигаэль. Всё, абсолютно всё могло быть по-другому, если бы не эта сука.       Лицо Элеоноры вытянулось и побледнело, руки мелко задрожали.       — Не смей! — дрожащим истеричным голосом выкрикнула она. — Не смей говорить со мной в таком тоне! Конфринго!       Дизмал рассмеялся, щёлкнув пальцами. Магия матери была против него ничем. Она не была искусна в боевых заклинаниях, поэтому они не имели и половины необходимой силы. Фиолетовый луч, ударившись об его щит, разлетелся по комнате искрами, поджигая мебель и ковёр.       — Остановись, — сказал он спокойно, туша огонь в комнате лёгким взмахом пальца. — Ты же знаешь, что против меня бессильна.       — Депульсо! Депульсо! Депульсо! — взвизгнула она, размахивая палочкой.       — Инкарцеро, — скучающе сказал Дизмал, и верёвки опутали стройную фигуру Элеоноры. Она покачнулась и неуклюже села на стул, рыкнув по-звериному, и глядя на сына с ненавистью.       — Убирайся из этого дома. Никогда! Слышишь, никогда не желаю больше тебя видеть! Всё достанется Абигаэль. Уходи немедленно!       — Впервые за тридцать лет наши с тобой желания совпадают.        Возвращение       Ещё две недели Дизмал прожил в Новом Орлеане, переосмысливая свою жизнь. Он был на грани фола, его внутренний мир рушился. Он знал, что с матерью опасно играть по-крупному, но не видел другого выхода. Хотя сейчас понимал, что можно было поступить по-другому, но у него был план и он его осуществил. Можно сказать, что всё сыграно как по нотам, но жизнь всегда вносит свои коррективы. Он не хотел терять Абигаэль, она была слишком дорога ему и должна была остаться его союзником, но человеческие эмоции и импульсивные поступки настолько непредсказуемы… Дизмал понимал, что делает ей больно, знал, какую боль она сможет вынести и всё равно простить его, но, видимо, переоценил её силы.       С Элеонорой тоже получилось не совсем по плану. Она была хитрой и проницательной, переиграть её на её же поле дело очень трудное, к тому же культивированное раболепное уважение к ней, которое он всё никак не мог сломать в себе, осложняли задачу. Но тут уже мать вышла за всякие рамки. Дизмал давно должен был понять, во что она играет с ним. Кажется, это понимали все, кроме него. Внезапное озарение сломило его, подорвало веру в себя и свои силы. Элеонора всегда держала его на коротком поводке. Даже эти десять лет свободы, показались ему рабским ошейником. Он не мог вернуться домой, и во всём мире не было другого для него дома. Хогвартс стал всего лишь временным пристанищем.       Северус теперь был для него последним оплотом в мире, в котором он всё потерял. Ни дома, ни семьи, ни себя самого. Только Северус давал хоть какую-то надежду. Временами Дизмалу казалось, что если Снейп бросит его, то он наверняка сойдёт с ума. Он, наверное, и так был немножечко сумасшедшим. Когда он жил в Германии, то имел продолжительное сексуальное знакомство с одной женщиной-номэджи, которая по стечению обстоятельств работала психиатром в каком-то исследовательском центре. Однажды она в шутку сказала, что наблюдала за ним какое-то время и насчитала минимум десять совпадений с контрольным списком психопатии Хэйра.       — Ты психопат, красавчик, — сказала она, рассмеявшись и закурив. — Наверно, ты способен на убийство.       Позднее он ознакомился с этим списком Хэйра, но не насчитал в себе даже десяти совпадений, и поэтому психопатом себя не считал. И даже, когда он узнал, что способен на хладнокровное убийство без угрызений совести, всё равно считал это нормальным.       И вот сейчас он думал, что Элеонора имеет максимальное совпадение с этим списком. Не удивительно, что он вырос таким. Странно, что Абигаэль выросла нормальной.       Эти две недели отразились на нём, он стал бледен, слегка осунулся, потеряв капельку обычного лоска, и стал чуть-чуть рассеян. Это было новое, ещё непривычное для него состояние, которое он не мог в полной мере контролировать, ведь раньше его жизнь была подчинена ему, имела свою логику и цель. Но теперь мир потихоньку незримо менялся, и он не был готов к таким глобальным переменам.        Старое русло       Утром тридцать первого августа он с новой надеждой возвращался в Хогвартс.       Северус ждал его. Он не мог знать, когда Дизмал должен был появиться, но всё равно ждал. И это был совсем другой человек, чем тот, которого он оставил в июне. Ужасно исхудавший, с запавшими лихорадочно блестящими глазами и пунцовыми щеками. Он выглядел нездорово. Это было жалкое зрелище, и Дизмал почувствовал опять это странное сладостно-болезненное покалывание как с Абигаэль.       Но внезапно в его идиллический вновь по кирпичику собранный мирок вторгся нарушитель. Поттер алым огнём вновь опалил его своим нежданным присутствием. Всё опять возвращалось к началу с этими бесконечными попытками отвоевать своё. Северус, что странно, никак не отреагировал на появление Поттера, будто его здесь вовсе и не было. Но Снейп смог развеять все его сомнения одним лишь кивком головы.       Дойдя до своих апартаментов, где находились привычные и приятные ему вещи, Дизмал смог расслабиться. Вот старый сундук, который он купил у старьёвщика в Китае, а вот ротанговые кресла из Индии, статуэтки африканских божков, набор шахмат из Турции, антикварный французский секретер, наполненный бутылками отличнейшего бурбона. Каждая вещь, принадлежавшая ему и собранная по крупицам со всего света, имела свою историю и хранила в себе самого Дизмала. И эта комната была ему дороже и ближе, чем «Белый дуб», в котором он прожил две трети своей жизни.       Наконец-то Пэйн ощутил себя в своей тарелке, почувствовал прежнюю уверенность и прилив сил. Он мог и хотел двигаться дальше. Он был вновь готов завоёвывать, несмотря ни на каких Поттеров. Дизмал Пэйн вернулся. И чувство неизбежного фиаско снова покинуло его, так и не сломив до конца.       Тот момент, когда Северус стал целиком и полностью его - был прекрасен, возможно, идеален. Это было красиво по любым меркам, будто гениальный режиссер снял всё с первого дубля, будто композитор сходу написал шедевр. Дизмал не льстил себе, но всё же не мог не гордиться собой. Северус был трогательный и жаждущий ощущений, всё время касался его, пытаясь что-то найти. В какой-то момент Северус так распалился, что Пэйн всерьёз опасался, что не сможет удовлетворить его. Но всё прошло гладко. И Дизмал, оставляя этой ночью Снейпа одного, всё никак не мог поверить, что это случилось.       Дни потекли за днями и Дизмал как-то незаметно и безболезненно для себя вжился в роль любовника Северуса. Первое время он даже не вспоминал о Абигаэль и Элеоноре, поглощённый новыми эмоциями, началом учебного года, профессорскими заботами и прочей мелкой чепухой, требующей внимания, но к октябрю всё более-менее устроилось и успокоилось. Правда, времени на отношения с Северусом почему-то не хватало. Он всё время был чем-то занят, неуловимо ускользал, как песок сквозь пальцы. И Пэйн начал погружаться в самого себя, снова становясь рассеянным.        Сестринское благословение       Что-то постоянно тревожило его, какое-то предчувствие, а он был чутким человеком и всегда прислушивался к себе. И в этот ноябрьский вечер то самое предчувствие заставило его выйти из своей комнаты поздно вечером. Сегодня Северус сказался больным и опустошённым, что было истинной правдой, поэтому Дизмал коротал вечер в одиночестве, что было не редкостью в последнее время. Иногда ему казалось, что они со Снейпом будто не принадлежат друг другу и их отношения топчутся на месте.       Он шёл под высокими сводами коридоров замка, укутанных вечерним мраком, неверный свет факелов рождал на стенах химер. Шаги его были приглушены заклинанием, он не хотел потревожить портреты или призраков. Возможно именно это и сыграло с Пейном злую шутку, а может совокупность всех этих обстоятельств. В одном из пересечений бесконечных галерей он заметил знакомую мантию, быстрой струйкой скрывшуюся за поворотом.       Что-то неведомое толкнуло Дизмала пойти следом. Быстро накинув дезиллюминационное, он поспешил следом, петляя по многочисленным коридорам и волшебным лестницам. Снейп, а это был именно он, ловко лавировал между световых пятен, стараясь оставаться в тени и вне поля зрения тех же портретов. Складывалось впечатление, что он крадётся, хочет остаться незамеченным. Но зачем?       Дорога привела их к одному из заброшенных классов на шестом этаже рядом с восточной башней. Северус остановился около двери, осмотрелся по сторонам и зашёл внутрь, тихонько прикрыв дверь за собой. Войти за ним следом без привлечения внимания не представлялось возможным, и Дизмал принялся ждать, уйдя в тёмный угол из которого очень хорошо просматривался весь коридор. Чего он ждал конкретно, Пэйн не знал, но это странное чувство, которое толкнуло его пойти за Северусом, теперь привязывало его к этому месту. И он просто стоял, слушая собственное ровное дыхание, пока в коридоре не появилась ещё одна фигура, ещё скрытая мраком. Но Дизмал уже почувствовал этот дурацкий поттеровский дух, его ни с чем нельзя было перепутать.       Поттер двигался абсолютно бесшумно и плавно, будто крадущаяся пума. Он точно так же подошёл к двери, осмотрелся по сторонам и зашёл в класс.       Внутри Дизмала ничего не дрогнуло. Наоборот, он почувствовал опустошённость и облегчение. Отчего-то ему вдруг стало забавно, и он бы рассмеялся, если бы мог это сделать беззвучно. Им вновь овладело то сладко-болезненное чувство, и Пэйн приблизился к двери. Он словно одержимый прижался к ней ухом в надежде что-нибудь услышать, но оттуда не доносилось ни звука.       Естественно. Заглушающие чары. ___________ *Луи де Пон дю Лак, герой романа Энн Райс «Интервью с вампиром». Маленький кроссовер. ** Pain (фр.) — хлеб; Pain (англ.) — Боль, горе, страдание. *** Ракшас — демоны-людоеды и злые духи в индуизме и буддизме.