Шквал

Брейку кажется, что когда-то очень давно он был знаком с этой девушкой. Первое, что он видит, встретившись с ней в узком коридоре поезда, — цветы. Лазурно-синие, голубые и белые, похожие на сотни маленьких бабочек, усевшихся на стебли, цветы гортензии. Непомерных размеров корзину, в которой, должно быть, поместилась небольшая дачная клумба, она несёт в руках. И спиной вперёд — чтобы видеть, куда идти, — двигается навстречу. С обеих сторон, роняя листья на пол, цветы трутся о стены купе. Виноватым взглядом из-под пушистых ресниц «знакомая» смотрит на него и просит прощения — дорогу никак не обойти, извините, ей бы только добраться до своего места. Она неловко улыбается, и Брейк знает, что уже где-то видел такую улыбку: широкую и искреннюю, от которой глаза сужаются, а в уголках образуются морщинки, мелкие, как прожилки на крыльях стрекозы. — Позвольте помочь вам, мисс, — предлагает он, уже успев забыть, куда и зачем шёл до этого. — Если вы уверены, что вам не будет в тягость, то… — Абсолютно уверен. Корзина переходит к Брейку, осыпав его лепестками. Девушка с облегчением вздыхает. На ней лёгкое платье и шерстяное, небрежно застёгнутое пальто. Пока они идут по переполненному вагону, её пальцы расчёсывают спутанные, зацепившиеся за серьги светлые волосы и, перебросив их через плечо, заплетают в толстую косу. Брейк хочет спросить, не встречались ли они раньше, но тут же останавливает себя: нет, невозможно. Он бы не забыл. Купе под нужным номером оказывается в самом конце коридора. Брейк как можно осторожнее проталкивает цветочный ворох в дверь и опускает на пол между скамейками. — Всё-таки было бы лучше сдать цветы в грузовой отсек, — говорит он. — Да, — соглашается девушка, и в голосе снова слышны виноватые нотки. — Мне казалось, что проходы в поездах шире, и с этим не будет проблем. Ещё раз прошу прощения за неудобства. В неярком свете зашторенного окна её глаза отливают розовой медью. Почему-то Брейк уверен, что его спутница едет на поезде впервые. Что живёт она далеко — гораздо дальше этой части страны, где вечно холодно, облачно и сыро; и что до того, как она вернётся, её пальто не раз успеет намокнуть и высохнуть. — Меня зовут Шелли. Шелли Рейнсворт, — она стягивает перчатки, и одна из рук Брейка, которые он держал в карманах, каким-то образом оказывается в её ладонях. — Зарксис Брейк. — Вам не кажется, что мы уже встречались, мистер Брейк? Когда-то очень-очень давно?.. Поезд заходит в туннель, и в темноте её лица не видно; гулко, в такт биению сердца, стучат колёса, и скрипят рельсы. Когда туннель остаётся позади, Шелли снова улыбается — так Брейк улыбаться не умеет. И никогда не научится. — Впрочем, не важно, — говорит она, принимая молчание за согласие. — Вы военный, если я не ошибаюсь? — Всего лишь младший лейтенант… Мне казалось, это незаметно в штатской одежде. — Обычно так и есть, — Шелли пожимает плечами. — Мой отец тоже служил в армии, и я помню мозоли от винтовки на его ладонях. Такие же, как у вас. — Вот как. Теперь ваш отец не служит? — спрашивает Брейк и жалеет о том, что спросил: в военное время служат все, за исключением разве что мёртвых и калек. — Теперь — нет. Мимо проходит буфетчица с тележкой, и, невзирая на протесты, Шелли платит за обед на двоих — а то, объясняет она, смеясь, нехорошо, если младший лейтенант будет таким бледным и худым: люди подумают, что в армии плохо кормят. Брейку не смешно, но он с благодарностью принимается за еду — денег у него с собой нет. От чашки с супом, которую он ставит на колени, чтобы не обжечься, идёт густой душистый пар. После первого глотка Брейк понимает, что на самом деле голоден — ничего горячего он не ел уже, должно быть, три дня или больше. Отодвинув чашку остывать, Шелли изучает взглядом проплывающий мимо окна ландшафт: широкие луга, деревья, развалины старой часовни, заросшие травой и репейником, и туманные вершины гор вдалеке. Где-то там, за этими горами, грохочут взрывы и воет сирена, призывая войска к атаке, а небо от порохового дыма чёрное, как пожарище. — Куда вы едете? — спрашивает Брейк. — В Риверру. Там живёт друг моей семьи. Корзину с гортензиями, рассказывает Шелли, она везёт этому человеку: у него на войне пропал старший сын, и ей нужно поддержать его с женой, пока тот не найдётся. Она достаёт из кошелька фотокарточку, и Брейк долго смотрит на лицо светловолосого офицера с серьёзными глазами — нет, он ни разу не встречался с ним — и возвращает Шелли. — Смерть, — говорит он, — не любит ярких цветов. — Скверный же у вас характер, лейтенант, — смеётся Шелли. — Никогда нельзя терять надежду. Она встаёт со скамейки, чтобы снять пальто. Брейк расстёгивает воротник куртки и разматывает шарф — после обеда обоим становится теплее. За окном темнеет, и вскоре в поезде загорается уютный электрический свет. Они сидят допоздна, по очереди наливая в потрескавшиеся стеклянные стаканы чай из термоса и слушая, как свистит ветер и стучат колёса. Тогда, вспоминают они, ни поездов, ни термосов ещё не изобрели. Никто не может сказать, как давно это было — сто лет назад или двести, — но некоторые вещи даже из хрупкой человеческой памяти не исчезают бесследно.