---
Быстрее, быстрее, вдоль багряных артерий и пурпура бархатных вен, где город уже греет руки о твоё раскрытое алое, где потрошат на детали, заполняют пробелы и стрелки случайным содержимым. Всё так странно в новом мире. Неопределённо. Темнее, темнее перед глазами люди, вырванные с корнями и силами, а небеса уже тысячи лет лишь устало молчат. Там, где линии смысла сходятся, Лухань видит лишь мутные пятна. Дорога домой всегда бесконечна, если дома – не существует, но рядом с Бэкхёном Лухань чувствует, что тепло ещё может его касаться. В словах, глазах, улыбках. В мимолётном, непредвиденном, в интонации такого же уставшего голоса. Когда боль стихает, слыша первое далёкое «привет». Бэкхён позволяет жить с собой и хранить вещи, хоть их и с трудом наберётся на сумку. Он добрый, и ему не жалко, даже если сам теперь не может протиснуться сквозь узкие коридоры дешёвой съёмной клетки. Когда-нибудь, когда у Луханя будет много денег, он купит дом. И много чернил. Всё, что только Бэкхён захочет. Всё. Потому что забота в этих милых глазах бесценна – в чёртовом гнилом мире, где осталось так мало доброты. Но у Бэкхёна есть и свои проблемы. Он тоже пытается выживать.---
Глаза слипаются, а стоит сомкнуть веки, как сон уходит. Сон наяву или явь в дыхании. Состояние грома внутри, когда немного звука, а больше – вибрации. Все колокола звонят по Луханю, и он бредит ритмом, пытаясь уткнуться в спасительно тупую стенку. Когда сам в себя не веришь – тяжело. Он знает, что виноват лишь сам.---
Лухань не «предаёт музыку», потому что хочет верить, что самородкам можно ещё пробиться. Ему не важны эфиры и шоу, плевать на рейтинги, на рекламу косметики и одежды, от которой блевать тянет сразу же. Он не хочет, чтобы его лицо печатали на тетрадках или пеналах. Потому что это не то. Не так. Просто… делать музыку, да? Иногда Лухань мнит себя китайским Шираном*. Разве что он не такой рыжий. Бэкхён говорит, что музыка – не то, чем можно всерьёз прокормить себя, это совсем не по-взрослому, но иногда он поёт Луханю, когда тяжело на грани возможного. И ему самому тогда будто легчает, хотя нельзя сказать точно, устало он выглядит или так, словно заражён смертельной болезнью. Всякие мечты делают лишь больнее, если позволять им расти внутри. От этих цветов умирают. Отравляя секундное сияние цвета слабым ароматом мечтаний в ночи. Развращая чистоту и непорочность. Веру. Ложь. Ложь, от которой черствеют. Такие, как Лухань, - умирают. Бэкхён обещает молиться, чтобы он не сбился с пути. Лухань прячет лицо в ладони, сглатывая горчащую боль. И бесконечное сомнение.---
Лухань умело подворовывает, а если поймают, просто отсиживает положенное время в участке, пытаясь понять, где взять денег на уплату штрафа. Их всегда не хватает, денег, сколько ни зарабатывай. Мало. Критически. Унизительно мало, если честно. Зарплата Бэкхёна граничит с безумием истерики, он едва перебивается с заказа на заказ, потому что мало кто верит тату-мастерам на дому, если они, к тому же, иностранцы с давно просроченной визой. Иногда, если повезёт, Лухань обкрадывает богатеньких уличных мажоров, и тогда они с Бэкхёном выдыхают свободно почти на целый месяц. В Гонконге деньги – грязь на подошвах, самодовольные плевки на асфальте и чьи-то не рождённые дети светлыми пятнами. Ничто. Потреблядство. Искусство продавать форму, уничтожая содержимое. Кто так легко расстаётся с кошельком, уж явно переживать о потере не будет. Бэкхён тогда покупает хорошее мясо и много риса про запас. И ещё вина. Как мало нужно для жизни, не правда ли. Обеспеченная молодёжь любит бедных музыкантов, для них особое удовольствие - в умилительном «покровительстве». Подачки, внимание, мнимая щедрость души - Лухань знает, что такие, как он, – чёртова нищета, днище процветающего социума, – не больше, чем заводные обезьянки на замаранной витрине, с холодными блестящими глазами, с застывшими в кулаках руками. Давай я станцую, а ты будешь хлопать мне жадно. Игрушки, оживающие по малейшему движению золотого ключа, а после довольного смеха вновь смолкающие, убирающиеся с глаз подальше. Так ведь нельзя. Нельзя относиться к людям… не как к людям, наверное.---
Луханю не повезло, потому что он – с твёрдыми моральными убеждениями. И принципами, на которые глаза не закроешь. Он не продаётся, не покупается. Не садится в дорогие машины богатых мужчин. Не обслуживает одиноких скучающих женщин. Наркотики не перевозит. Подолгу задыхается с трещинами в ногах или ключице, потому что лезет на рожон. Справедливости не существует, но он упорно пытается, и дело скорее в личном отношении, нежели в общественных нормах.. Лухань сопротивляется и верит в лучшее, вера его – с иммунитетом бессмертного, невыносимая. Он – дурак, из-за которого плакала когда-то мама. И у него есть мечта. Это самая отвратительная вещь, которая только могла с ним случиться.---
Лухань не знает, зачем однажды встречает этого человека. Впрочем, думать бессмысленно – случайностей не существует. Значит, так нужно было. Наверное. Никогда не узнаешь, к чему приведёт тебя неизбежность. О Сехун проходил мимо, когда Лухань пытался заработать денег. Он казался очень красивым и совсем другим. Или Лухань таковым его посчитал. Все лица давно уже слились в пятна, различать которые – себе дороже, уж тем более, если они тебя лучше. Не смотреть бы на них, на счастливые рожи с экранов, на поющих в метро или в парках без особых причин, только потому, что есть время. Не видеть. Забыть. Остаться одному совсем в мирке чёрной нужды и жалости. Чтобы не думать о себе ещё хуже, потому что кому-то повезло чуть больше. Чтобы не знать, что на каждого тебя – с десяток других. И кто из вас копия, а? Мы в себе. Или нет – в вещах. Потому что людьми владеют, а вещи любят, и таких, как ты – миллиарды повсюду. Паразиты, бактерии, плесень – в каждой щели с десяток юных и смелых, и кто-то всё равно тебя лучше, всё равно красивее. Ты не можешь сопротивляться. А зрители пресыщены видом твоих натужных конвульсий. Но Лухань старается. Вопреки. Несмотря на. Бьётся, истекает кровью и кричит. Потому что иначе не может. Потому что повторяет мантру «воин. воинвоинвоин» - хоть сил в нём не больше, чем в умирающем. И людей вокруг него – нет. Практически нет. Все спешат. Все в наушниках. У них свои вселенные, первостепенные, самые значимые. Твои мечты здесь не котируются. И вдруг он. Лухань не видел настолько прекрасных лиц. В дорогой одежде, выглядящей тепло и просто, с бесстрастным взглядом и широкими тёмными бровями вразлёт. С поблёскивающими сквозь серую ткань джемпера крупными часами из белого золота. С кожаным портфелем, который стоил наверняка дороже годовой зарплаты Бэкхёна. С раздражающим достоинством хозяина жизни и его же - властностью, странной внутренней силой и ощущением иного. Луханю захотелось размозжить самодовольное лицо грифом гитары, но это всего мгновение. Затем – забрать странную силу себе. Он продолжал играть и петь, потому что у троих-четверых девчонок впереди руки полезли в рюкзаки, а значит, хоть немного денег получить сегодня можно будет. Хватит для пары конфет для Бэкхёна. Непонятно только, холодно внутри из-за того, что вечер темнеет в воздухе, или чужой взгляд по коже шарит. Хотя Лухань слишком много о себе возомнил. Получив свои жалкие кости, Лухань благодарит и улыбается как можно ярче, потому что знает, что, может быть, эти девушки его запомнят, но на душе скверно и странно. Пронзительный взгляд наблюдавшего незнакомца жёг лицо и тело, и Луханю поскорее хотелось убраться. Он не продаётся. И не покупается.---
Ещё несколько дней подряд Лухань приходит на своё место под торговым гиперцентром и встречает этого человека – молчащего, стоявшего в стороне, но всё равно ощущающегося слишком близко. И это не может не пугать. Потому что Луханю не повезло – он считался довольно красивым.---
Лухань в ужасе жмётся к стене, прижимая холодные ладони к ушам. За дверью - старой, рассыпающейся гулким дребезжанием – незнакомые люди, требующие платы за съём. Бэкхёна нет. Он всегда платит и решает такие вопросы. Но его нет. И Лухань сдерживает крик у самого горла, вздрагивает от каждого мощного толчка – потому что боится, что следующей в щепки разлетится его голова. Денег нет. Уже несколько дней. Почему-то никто больше не собирается вокруг Луханя и его гитары. Бэкхён стал редко бывать дома, отмахивался, что из-за работы. Часть еды, которую оставлял Лухань в кастрюлях, оставалась нетронутой, машинки с иглами для тату – тоже. Бэкхён возвращался под утро и засыпал в коридоре, его сил не хватало даже чтобы разуться. Лухань не хотел видеть, как расцветали вдоль тонкой кожи рук бурые пятна. Не хотел спрашивать. И думать. Касаться как-либо той жизни Бэкхёна, о которой тот молчал. Но уже третье сутки Бэкхён - не дома. Его телефон отключён, нет никаких записок или знаков. Просто исчез, и от этого – жутко холодно. Дверь всё ещё не перестают ломать. Тоже жутко. Лухань никуда сегодня не выйдет – его попросту забьют. И дело не в том, что он отношения не имеет никакого – ведь документы оформлены на Бэкхёна, - а в том, что кто-то всегда будет бит, кричи ты или не кричи. Когда-нибудь это закончится. Пожалуйста, сделай так, чтобы закончилось…