***
– Ты же понимаешь, что не должна этого делать? – Говорит Люк, пока я затягиваю петлю. Лишь засмеявшись диким смехом, под воздействием наркотиков и таблеток, я затягиваю петлю вокруг запястья, прокрутившись вокруг своей оси. Я чувствую как узел, проходящий через меня, затягивается, создавая ноющую боль внизу живота. Я снова хихикаю, заставляя Люка поволноваться. Он пытается подойти ко мне, чтобы обнять, а я продолжаю крутиться с затянутой петлей на запястье. – Элли, прекрати, пожалуйста, – скулит Люк, сдерживая слезы. А я запрыгиваю на табуретку, стоящую под веревкой, – тебя могут успеть спасти. Элли, не глупи, черт возьми, – Люк протягивает мне дрожащую руку, чтобы я слезла с табурета. – Так не должно было быть, Люк, – говорю я, двигаясь на табуретке. Мое тело двигается под ту музыку, которая играет у меня в голове. Я стараюсь игнорировать Люка. Как он и просил. Два месяца назад. Но он сам не сдержал своего слова. Он вернулся через две недели. Каждый день он мучил меня. Он приходил, садился рядом со мной, а после гладил по голове. Он просто говорил, что все хорошо, и гладил меня по голове. В то время, пока я сходила с ума. В то время, пока я умирала. Он не думал, что я могу свихнуться. – Ты не должен был вообще появляться в моей жизни! – Элли, не делай этого, – шепчет Люк, сидя на полу, поджав колени к груди. Его красная рубашка в клетку, почему-то, изорвана. А на голове беспорядок. Его губы потеряли свой цвет, и глаза не горят, как ранее. Он исчезает. Даже его духовное тело исчезает. Умирает. Затягивая меня с собой, – Элли, ты научила меня любить. Ты не должна умирать, слышишь? Элли, ты должна жить, – Люк поднимает голову, смотря мне в глаза. Он так слаб. Кажется, что он не должен быть тут. Это значит, что его время заканчивается? Так печально. Но не ему. Довел человека до самоубийства. Он само зло, как говорила Мэри. – Чтобы ты продолжал терзать меня? – Усмехаюсь я, сгибаясь в колени, кладя на них ладони. Я смотрю на его щеки, по которым стекают слезы. Он думает, что я не хочу жить. Я хочу жить, но только притом, что все воспоминания о нем – исчезнут. Но этого не будет. Это, мать его, жизнь. Нельзя стереть воспоминания о том, кого любишь. Особенно если ‘этот кто-то’ – не из нашего мира. Хотя, что значит ‘наш’ и ‘не наш’ мир? Ничего. Таких границ, просто напросто, не существует. Их придумали, чтобы не сойти с ума. Просто есть те, кто поддался пороку. Те, кто называют себя слабыми. Чертовы люди. – Я скоро уйду. Навсегда. Правда, – шепчет парень, всхлипывая. Он поднимает свои заплаканные, стеклянно голубые глаза, а улыбаюсь. Улыбаюсь, ибо скоро этот кошмар закончится. Выпутываю руку из петли, просовывая в нее голову. Слегка затягиваю, а после задаю вопрос, который заставляет Люка вздрогнуть: – Если не помазать мылом, то мои мучение будут дольше? Люк прислоняет голову к стене, не сдерживая слезы. Прозрачные капельки стекают по его щекам, падая с подбородка на рубашку. Он отрицательно качает головой, шепча, что я не должна этого делать. Я хихикаю, продолжая вертеться на табурете. Чуть не потеряв равновесие, и не упав, что заставило Люка заплакать сильнее, я засмеялась. – Почему ты смеешься? – Задает вопрос Люк, явно удивляясь тому, что я себя так веду. – Наркотики и успокоительные. С наркотиками пришлось повозиться. Надо было найти человека, который бы продал их мне. Да и надо было убедиться, что товар хороший. После загуглить, какая доза будет смертельной. Надо было же мне подстраховаться, если с повешеньем не удастся, –улыбаюсь я, пока Люк бьется головой об стену. Ударившись об нее три раза, Люк поднимает взгляд на меня, только губами произнося ‘зачем?’. – Так надо, Люк. Если что-то задумал, то надо доводить дело до конца. Не очень хорошо получится, если ты не закончишь то, над чем старался более двух месяцев. – Ты не долж- – Как тебе карнавал? – Элли, не до шуток! Ты стоишь на табурете, с веревкой вокруг шеи и спрашиваешь про какой-то карнавал?! – Полно масок. Помнишь? – поясняю я, указывая пальцем на его лицо, – Никто не любишь ложь, Люк. Так же, как и никто не любит боль. Ты причинил мне боль. А она никому не нравится, – склонив голову на бок, говорю я. Тень не отражается от его тела, удивительно. Его опухшие глаза смотрят на противоположную стену. Глаза прозрачные, несущие ничего. Видно, что он устал. Заплаканные, красные глаза, молящие о чем-то, что хочет только он. А он хочет моей жизни. В смысле, он хочет, чтобы я была жила. – Слова Мэри. У тебя хорошая память, Элли, – он отворачивает голову, чтобы не смотреть на меня. Ему больно. Он плачет. А я смеюсь. Смеюсь смерти в лицо. Меня не пугает то, что мои родители сойдут с ума, а Калум впадет в депрессию. Меня ничего не волнует. Я просто устала от всего этого дерьма. Этот чертов Люк ворвался в мою жизнь, разрушив меня. А сейчас он плачет, прося меня о том, чтобы я не совершала ошибок. Ирония в том, что у нас одно и то же место смерти. Чердак, с которого все началось. Люк встает с места, становясь передо мной. Преданное молчание. Он молчит, но только его слезы говорят о том, что ему больно. И я молчу, но моя улыбка говорит о том, что сошла с ума. И, кажется, я вижу синяки под его опухшими, из-за слез, глазами. – Ты был тем, кто значил многое для меня, – словно я пришла в рассудок, говорю я, – никто не знал о тебе. А я не знала тебя. Ты так холодно относился ко мне, а теперь плачешь, ибо, я на твоих глазах совершу самоубийство, – Люк прикусывает губу, ибо он чувствует, что еще секунда и он закричит, – а ты просто будешь смотреть на это. Ты не можешь уйти, даже если хочешь. Но, Люк, – я протягиваю ему ладонь, а он протягивает свою, – я обещаю, что мне не будет больно, – а теперь я сжимаю его ладонь, чувствуя его холод. – Я не хотел причинять тебе боль. Я любил тебя. Я любил человека, который убил себя два месяца назад. – Когда подумала о самоубийстве, – закончила его мысль я, чувствуя обжигающие полосы на щеках. – Ты ангел, Элли. Ты не должна чувствовать боль. Ты ангел. – А ангелы умеют летать, Люк, – прошептала я, оттолкнув от себя парня. Я шагнула вперед, чтобы взлететь.Но, по какой-то странной причине, я умерла.