Цена искусства

Утро ворвалось в раскалывающуюся голову вместе с шумом машин за окном и стуком из квартиры снизу. Парень никого не проклинал и не злился, как это обычно описывается в книгах или кино. Поняв, что уснуть снова не получится, он, не открывая глаз, продолжил лежать. Дождавшись, когда тело полностью проснется, Джаред аккуратно свесил с кровати ноги, стараясь нащупать голой ступней тапок и при этом не усилить боль в голове лишними телодвижениями. Дальше по плану была ванна, вернее шкафчик с лекарствами. Пробираясь через гостиную, парень опять решил прибраться, как только почувствует себя нормально, но эта мысль не на долго задержалась в голове. Пузырек со спасительными белыми таблетками был найден без проблем. «Две пилюли, два глотка воды прям из крана, мутное отражение взъерошенного парня…» — мысли в голове представляли собой неровно скроенное лоскутное одеяло. Очень хотелось уже выбраться из кокона анабиоза и вникнуть в день. Тапки несколько громко, по мнению Джареда, шлепали по полу. Слишком — для его больной головы и обостренного слуха. Открытие дверцы гудящего в углу кухни холодильника, так же не принесло облегчения. На полках ничего не было, кроме пары огурцов и почти пустой упаковки из-под кетчупа на дверце. Хлопнув дверцей в раздражении, Джаред развернулся и бодро зашагал в комнату, но утренняя мигрень напомнила о себе и, отвлекшись на сильный укол в районе виска, Падалеки запнулся о столик рядом с диваном и опрокинул его. — Твою ж мать, — не сдержал раздосадованного восклицания парень. Из отлетевшей чуть в сторону книги выпала забытая там пятидесяти долларовая купюра. Падалеки вскинул бровь в удивлении, потому как он совершенно не помнил, чтобы он рассовывал деньги по книгам. Обрадовавшись внезапной удаче, он схватил купюру, почти забыв о головной боли и стал собираться. Дома есть было нечего, так что, как минимум, нужно было дойти до магазина. — А вообще, здесь тебе и на завтрак в забегаловке хватит. Ты сегодня счастливчик Джей Ти, — сам себе пробормотал парень, натягивая выуженные из кучи белья у шкафа джинсы. Настроение постепенно улучшалось. Шутка ли, внезапно найти полтинник, для парня без постоянной работы и с намечающимися финансовыми проблемами это просто подарок судьбы. Как будто в подтверждение мыслей, когда Падалеки резво семенил по скрипучим ступеням вниз, в кармане раздалась треть мобильного телефона. Не глядя на абонента, парень нажал принять вызов. — Мистер Падалеки? Безэмоциональный голос поверенного родителей Джареда как обычно начинал диалог с уточнения личности собеседника. — Да, мистер Пеллегрино, слушаю, — парень не любил общаться с поверенным. После гибели родителей, Мрак Пеллегрино занимался всем их имуществом, позволяя Джареду только получать небольшой доход от сдачи родительского жилья, без приложения усилий. Деньги всегда переводились через банк, звонок же означал какие-либо проблемы. — Джаред, квартиранты решили съехать в следующем месяце, так что на следующей неделе деньги тебе переведены не будут. Я буду искать новых, если ты не изменил решения по поводу дома, но не думаю, что они найдутся быстро. Звоню, чтобы предупредить, на деньги пока не рассчитывай. Как что-то изменится, я дам тебе знать. — А ведь утро так хорошо начиналось… — Что? Джаред, я не расслышал. — Я говорю: хорошо, мистер Пеллегрино, спасибо что позвонили, буду ждать следующего звонка. — До связи, мистер Падалеки. Отключив вызов Джаред раздраженно убрал телефон в карман. «И как теперь быть? Без денег от Марка будет совсем туго. Полтинник я нашел, но врятли у меня завалялась где-то заначка на оплату пары месяцев проживания в квартире». Свежий воздух улицы резко окатил парня, когда тот распахнул дверь подъезда. Люди довольно часто попадались на пути Джареда. Все спешили куда-то, ведь только у него, как у неработающего, завтрак был назначен на время, когда офисные трудяги уже вожделенно попивают заслуженный кофе и называют этот перерыв ланчем. Выбор юноши пал на кофейню в двух кварталах от дома. Здесь, конечно, кормили вкусно и антураж держался на уровне выше среднего, но и платить за это приходилось бельше, нежели можно было бы позволить себе в положении Падалеки. Но это же был Джаред, поэтому он спокойно толкнул дверь кофейни и уселся на мягком бархатном полукресле у окна. Услужливый официант сразу обратил свое внимание на посетителя. Заказав кофе и два круассана с клубничным кремом, Джаред откинулся на спинку кресла, собираясь в очередной раз насладиться видом из окна. Он давно сюда не заходил — последний раз еще до клиники. Раньше, еще в студенческие годы, прогуливаясь по Бродвею с друзьями, они иногда ужинали здесь. В этом же кафе он в первый раз был на свидании со своим парнем, с которым познакомился во время учебы и с которым они не провстречались и года, но расстались друзьями, хотя потом прекратили всякое общение. С этим уютным залом, стенами, отделанными темным деревом, золочеными светильниками и мебелью, обитой светло-зеленым бархатом было связано много приятных воспоминаний. Однако в свете последних событий, рассчитывать, что он скоро вновь сможет позволить себе кофе за двадцать баксов и вид на парк сити-холл, было глупо. Поэтому сегодняшний завтрак был, так сказать, прощальным. Посетителей было, на удивление, немного. Заказ быстро приготовили и Джаред позволил себе с тихим стоном удовольствия насладиться едой, потому что, если не считать закусок на вчерашней выставке, то ел он лишь хлопья на завтрак вчера утром. С деньгами действительно были проблемы. Когда тарелки были уже унесены и от кофе остался только небольшой осадок на дне белоснежной фарфоровой чашки, оставаться здесь дольше не было смысла. За углом здания, где располагалось кафе, был небольшой продуктовый, куда Джаред и направился, сжимая в кармане последние тридцать долларов. Обследовав полки на наличие товаров со скидкой, Джаред сложил в корзину макароны, сок, пару банок консервов и с обреченным видом, пройдя мимо кондитерского отдела, поплелся к кассе. Оставшийся четвертак, уже на улице, Джаред спокойно отдал бомжу, сидящему прям на земле, напротив входа в метро и, с чувством сделанного благого дела, бодро зашагал в сторону дома. Уже вернувшись к себе, когда парень перебирал вещи, собираясь устроить стирку, в кармане пиджака он нашел визитку. — Дженсен Росс Эклз, галерист, — прочитал Джаред, — может и стоит тебе позвонить. Падалеки помнил о вчерашнем вечере, новом знакомстве и предложении, по поводу которого обещал подумать. На самом деле он бы сразу согласился, если бы знал, что у него есть, что предложить заказчику. Однако у него действительно не сохранилось ни одной работы. Все, что можно было показать публике — он распродал этой самой публике, все остальное, в основном наброски, черновые эскизы, зарисовки и прочую ничего не значащую чепуху ему удалось продать за пару сотен на барахолке, перекупщикам. Возможно, сегодняшний полтинник как раз и был из тех денег. Новых идей для творчества у Падалеки не наблюдалось, но попытка не пытка и ничего страшного не случится, если он просто созвонится с этим галеристом и они встретятся. Может Джаред сможет что-то нарисовать и тогда появятся нужны деньги на квартиру, а может у него получится не одно произведение и он опять войдет в нужную струю и она снова вознесет его на «Олимп». А может он напишет что-то такое, что затмит все его предыдущие работы, а заодно и всех остальных и он увековечит себя в истории Американской живописи. Джаред вновь не заметил, как оторвался от реальности и погрузился в свои Наполеоновские мечты. Вынырнув из пены собственных мыслей, Джаред, воодушевленный, открывшимися перед ним возможностями, совершенно забыл про предстоящую стирку и уже набирал в мобильном номер с визитки. Трубку сняли после четвертого гудка. — Слушаю, кто это? — голос звучал очень раздраженно, будто говорившего отвлекали от важного дела или у его обладателя был не самый легкий день. — Кхм, Джесен? Это Джаред, Джаред Падалеки, мы вчера… — А, Джаред! — голос тут же растерял все раздражение, окрасившись в приветливые интонации, — рад тебя слышать. Решил дать согласие? — Ну, пока нет, но я не отказываюсь — окончание фразы парень почти протараторил. — Это хорошо, потому что мне чертовски нужно что-то делать со своей галереей. Иначе все, что в ней появится из живописи — это намалеванная табличка «продаю помещение», — смешок в конце фразы означал, что эта безрадостная перспектива лишь шутка. — Неужели ты готов вверить судьбу своей галереи незнакомому художнику? — решил поддержать шуточный диалог Джаред. — Ну, Пикассо тоже был не шибко известен в начале своей карьеры. — Сравнил — фыркнул в трубку парень. — Если все же решился взяться за работу, то можешь подъехать ко мне в галерею и мы обсудим планы. — Не буду тебя обнадеживать, что напишу второе «Южное сияние», но встретиться можно, диктуй адрес. Записав адрес на обратной стороне визитки, Джаред договорился подъехать в галерею через полтора часа, чтобы поближе познакомиться со своей будущей потенциальной работой. Дело осталось за малым — собраться. Джаред задумался, будет ли это чем-то вроде собеседования или же, зная его прошлые работы, Эклз сразу подпишет с ним контракт. Хотелось произвести хорошее впечатление на потенциального работодателя. А внешний вид — визитная карточка. — Ты хочешь чего-то нового? Сидя в галерее, расположенной в самом деловом районе Нью-Йорка и наверно поросшей уже мхом за то время, пока там придерживались консерватизма? — Джаред преспокойно обращался к воображаемому Эклзу, разбираясь в вещах, частично сваленных в кучи по всей квартире, частично еще сложенных на полки в шкафу. — Хочешь свежий воздух, значит будет тебе свежий воздух. Выбор Падалеки пал на не совсем обычную для деловой встречи одежду, но ведь и встреча намечалась не совсем деловая, к тому же он человек искусства — значит ему можно. Темно-зеленые зауженные брюки, бледно-голубая рубашка, в комплекте с черным узким галстуком, темно-коричневые туфли и бордовая кожанка. Понимая, что такое сочетание весьма экстраординарно и может вызывать удивление, парень все равно решил, что именно так и пойдет на встречу. Осталось только привести в порядок волосы, но с этим вполне справится гель, а превратив свои отросшие почти до плеч волосы в несильно вьющиеся локоны, он стал выглядеть по-мальчишески задорно и свежо. — И весьма педиковато, — вынес вердикт своему отражению парень, стоя в ванной и внося последние штрихи в прическу, чтобы она выглядела максимально естественно, — но я и так гей, так что, как говориться «пренебречь — эпатируем». Джаред самодовольно ухмыльнулся парню в зеркале и, выпив на дорогу стакан сока, закрыл квартиру, где по прежнему оставался полный бардак, который хозяин жилья предпочитал не замечать даже в своей собственной жизни. *** Очутиться вновь на улице после душного транспорта было просто великолепно. Находясь там, Джаред и сам не понял, что хотел побыстрее вырваться из толпы окружавших его людей. Быстро сориентировавшись на местности, он бодро зашагал в сторону набережной, приближаясь к галерее Эклза. Здание выглядело несколько сюрреалистично. Ансамбль четырехэтажных домов, словно сплотившись вместе, был окружен небоскребами и являл собой нетронутый оазис девятнадцатого века посреди городских джунглей даунтауна. Можно было с легкостью представить, как за стеклянным панцирем офисных громад, словно в муравейнике, копошились за своей мелкой и номинально нужной работой, однотипные люди, похожие как две капли воды на своего соседа за перегородкой и меняющие облик лишь при продвижении по карьерной лестнице. В обеденный перерыв серо-белая масса вытекала из вращающихся дверей, заполняя окрестные кафе, поглощала необходимую для продолжения копошения энергию и затем снова растекалась каждая по своему креслу в одном из отделов, на одном из пятидесяти этажах стоящих кольцом небоскребов. Посреди же — оазис спокойствия. Вместо стекла и серого металла — красный кирпич, иногда крашеный, но по-прежнему фактурный. Эклзы урвали себе здание на углу Кунтис и Перл стрит. Первый этаж делили между собой кафе и небольшой художественный магазин. Выше располагалась галерея и кабинеты администрации. Падалеки сразу направился к двери слева, за которой лестница сразу выводила на первый ярус галереи. Дженсен стоял спиной к лестнице, уперев руки в подоконник, он наблюдал за людьми проплывающими мимо. Как сразу отметил парень, Эклз очень гармонично вписывался в окружающую обстановку. Помещение было аскетично выкрашено в белый цвет сразу по кирпичу, занимая весь этаж, оно было рассечено множеством узких перегородок до потолка — дополнительной выставочной площадью. Простые филенчатые окна располагались по двум стенам, справа и впереди от лестницы. Кода гость поднялся по темной кованной лестнице и ступил на грубый дощатый пол, Эклз, одетый в белоснежную рубашку с длинным рукавом, шелковый кремовый жилет и такие же светлые брюки светло-песчаного цвета, плавно развернулся, чуть приподняв уголок губ в улыбке, но Джаред видел — его приходу рады, более того, его ждали и, возможно, высматривали в толпе. — Привет, ты быстро добрался. — Ну, мы же договорились к определенному времени, — парень отзеркалил улыбку. — Будет замечательно, если и в работе ты проявишь такую же пунктуальность. Обычно художники имеют слабость везде и во всем припаздывать. — Я не дал еще согласия, я обещал подумать. — Но ты все же здесь, — в голосе послышались насмешливые нотки. — Да, я здесь… — согласился с простой истиной Падалеки. Окинув взглядом абсолютно пустые стены, он остановился на мужчине, все так же стоящим у окна и теперь скрестившим руки на груди, — и где же картины? — Сейчас только начало сезона, выставился, пожалуй, только Бивер. У меня сезонной выставки еще нет, а постоянная экспозиция наверху. — Судя по пустым стенам — сезонная выставка еще не собрана, — бровь взлетела вверх в притворном удивлении, — неужели ты рассчитывал, что я заполню тебе весь зал? Дженсен в ответ тихо засмеялся. — Не обольщайся, что-то уже собрано, но не хватает пары акцентов. Они то мне от тебя и нужны. Пойдем, покажу, что уже есть и если ты согласен, то обсудим детали. Плавно, словно дикая кошка, с присущей только этим животным грацией, Эклз двинулся к лестнице. Его движения, уверенного в себе человека, притягивали взгляд Джареда. Сам же он казался себе неуместным здесь. Ему вдруг показалось, что он выглядит как попугай в своей цветастой одежде, на фоне белых стен. Следующий зал, этажом выше, был отделан в том же простом стиле, однако на стенах уже были развешаны картины, стояла кое-какая мебель и вообще все выглядело, можно сказать по-домашнему уютно. — Эта основная коллекция, вернее ее часть. Систематическим коллекционированием живописи занялся мой дед, до него только его отец покупал картины, но лишь как украшение для дома. Когда перед первой мировой войной семья покидала Эдинбург, прадеду удалось вывести почти все имущество в Америку. Он во время почувствовал, что пора уезжать из Англии. Его выбор сразу пал на Нью-Йорк. На родине он держал скромную маклерскую контору, здесь же его привлекали возможности развернуть бизнес с новой силой. В принципе ему это удалось, он купил этот дом, где жила вся семья и где он смог разместить свою контору. Однако его единственный наследник не столь увлекался финансами и хотел стать художником. Окончил колледж, но широкого признания не добился и тогда, разозлившись, сжег все свои картины, как рассказывала бабушка, поклявшись себе больше не браться за кисть. Он больше не рисовал, но к картинам его тянуло. Деньги отца позволяли и он занялся коллекционированием. Выбирал он очень придирчиво, поэтому его коллекция росла довольно медленно. Мой отец унаследовал страсть к собирательству, но в нем проснулась и наследственность от деда и он стал еще и приторговывать картинами. После его внезапной смерти, от рака, я получил в наследство галерею рядом с Уолл-стрит и никаких навыков управления ею. Рассказывая все это, Дженсен успел провести Падалеки по залу, где были вывешены работы, собранные семьей за прошедший век. Джаред смотрел, как по мере продвижения по залу, сменялись жанры живописи. Некоторых художников он знал, но большинство были ему не известны. «Скорее всего, авторы так никогда и не прославились, остались в безвестности. Однако их картины висели в галерее.» Эта мысль удивила парня — раньше он почему-то не думал об этом. Что даже у него, неизвестного юноши, потерявшего возможность вновь прославится, есть реальный шанс оставить свои произведения на память другим поколениям. Которые так же, как и он сейчас, будут прогуливаться по залам, любоваться живописью, его живописью, хотя имя художника им не будет говорить ровным счетом ничего. Из собственных мыслей его выдернул голос его персонального экскурсовода. — Ну, а оставшаяся часть коллекции, самая ценная, хранится в родительском доме. Ладно, хватит о прошлом, давай о будущем — о твоей работе. Пойдем ко мне в кабинет, посмотришь на тематику. Четвертый этаж резко контрастировал с выставочными залами. Стены были обшиты дубовыми панелями, пол покрывал красный ковролин, но не бросался в глаза своей яркостью, а будто согревал теплом очага. Вообще административные помещения выглядели очень уютно. Из холла, куда их вывела лестница выходило три двери. — Раньше здесь была квартира прадеда, так что здесь есть и ванна и кухня — очень удобно в том случае, если нет времени или желания ехать домой. Туалет слева, за лестницей, рядом общий зал, где обычно собираются работники, но сейчас здесь никого. Там же кухня. А здесь, — Эклз указал рукой на первую от лестницы дверь, — мои апартаменты. За массивной, в тон стенам, дверью с матовым стеклом, оказалась светлая комната, схожая по виду с домашним кабинетом или гостиной. В углу даже расположился камин. Центр комнаты занял круглый стол и шесть стульев вокруг, как понял Падалеки — для переговоров. По диагонали от камина, в другом углу, лицом в комнату — письменный стол, тяжеловесная махина из красного дерева со столешницей зеленого сукна. Бархатные портьеры, хрустальная люстра, цветы в кадках и несколько украшений на стенах, обитых, как потом заметил парень, настоящим шелком. Из комнаты вела еще одна дверь, но сейчас она была плотно закрыта, и Эклз не посчитал нужным показывать, что за ней находится. Вместо этого он подошел к стеллажу рядом с письменным столом. Перебирая холсты, он внимал некоторые и откладывал на стол в центре комнаты, в то время как Падалеки пристально изучал гравюры у камина. — Основная тема выставки — восход. Как его видят разные художники. Вот эти работы, — Эклз указал на два простых акварельных листа, — прислал мне знакомый. Это рисунки сидящего в клинике психа. От интонации, с какой Эклз буквально выплюнул это «псих», у Джареда по спине прошелся неприятный холодок. Быстрый взгляд исподлобья, брошенный на галериста, не дал Джареду ответа — знает ли Эклз, что его собеседник сам из этих, из психов. — Все это, — Дженсен спокойно продолжал перебирать работы, показывая их в общем или, наоборот, выделяя иногда отдельные детали картины, — массовое видение. То, на что посмотришь, подумаешь, оценишь и забудешь. Мне же нужно несколько другое. Мне нужен акцент, то, чем можно зацепиться в голове у зрителей, о чем можно будет написать в репортаже, так как пресса на открытии точно будет. — Эклз поднял голову и перевел изучающий взгляд на парня. Взгляд от которого хотелось закрыться, потому что перед ним ты казался голым. — Ты сможешь создать этот акцент? Ладони Джареда неприятно вспотели. Он буквально завис на пару секунд, не моргая, уставившись в, притягивающие к себе зеленые с золотым отливом, глаза. Их разделал какой-то метр, но Джаред чувствовал, как его лишают и этого метра. Отвечая на взгляд, он ощущал кожей, как его опутывают, связывают, порабощают. Дженсен не двигался, даже не моргал, просто спокойно смотрел, но Падалеки уже успел справиться с баталией у себя в голове и лишь утвердительно кивнул, разрывая зрительную связь. — Я попробую. — Ну и отлично, — бодро ответил Эклз, сгребая работы со стола, — думаю, что в выходные смогу посмотреть первые наброски. У тебя есть еще почти неделя, а сейчас предлагаю сходить выпить кофе. Джаред уже было согласился, но вспомнил о финансовых трудностях. Кофе сейчас не на что был покупать. У него не было даже на поезд домой. Придется час тащиться пешком. Видя замявшегося парня, Дженсен будто почувствовал причину затруднения. Порывшись в ящиках стола, он протянул Джареду стодолларовую купюру. — Совсем забыл про аванс, — так аргументировал свой жест Дженсен. Падалеки замялся. Когда он продавал последние этюды перекупщикам, за такие деньги ушли его наработки за полгода и сейчас, предлагаемая сумма, казалась ему несоразмерно большей, нежели работа, что он сможет выполнить. В то же время было приятно, что его недельный труд ценят, хотя он еще ничего не написал. Вообще он не получал деньги за картины уже давно — последний раз еще до клиники. — Джаред, у меня сейчас больше нет наличных. Если ты считаешь плату недостаточной, то можем дойти до банкомата, — неверно интерпретировал заминку галерист. — Что? Ой, нет, этого хватит, спасибо, — чуть резче, чем ого требовалось, Джаред забрал купюру и спрятал во внутренний карман куртки, щеки при этом чуть окрасились румянцем. — Так что насчет кофе? Я немного проголодался, составишь мне компанию? — Кофе? Можно. Дженсен остановил свой выбор на кафе на первом этаже своей же галереи. — Хозяин кафе арендует у нас площадь уже лет сорок. Не Старбакс, но мне здесь нравится, да и идти недалеко. В кофейне действительно было уютно. Большое светлое помещение, столики, мягкие кресла. Дизайнер явно подражал образцам девятнадцатого века, но при этом за барной стойкой можно было видеть вполне современные и навороченные кофе машины. Людей было немного — обеденный перерыв в офисах подходил к концу, поэтому Джаред с удовольствием устроился в мягком кресле и, обхватив горячий стакан с венским кофе, изучал убранство кафе, работников, своего нового работодателя. Беседа текла легко, без неловкостей и доставляла Джареду удовольствие, как он надеялся взаимное. Когда они уходили, Джаред даже не сильно возражал, когда Эклз голосом не принимающим возражения, сказал официанту записать их еду на его счет, не взяв с Падалеки денег. На улице солнце клонилось к закату и его рыжие, не по-осеннему теплые лучи, отражаясь в стеклянных башнях, заливали все вокруг теплом. — Я на сегодня закончил, так что, если хочешь, могу подвезти? — Буду благодарен, — Джаред ответил одной из своих обаятельных улыбок, от чего все его лицо начало светиться, а может это просто солнечные лучи. — Подождешь, пока я все закрою наверху? — Я буду в магазине, — и Джаред завернул в соседнюю с кафе дверь, окунувшись в терпкий запах масляных красок, грунтовки для холста и множества других химических помощников художника. Он не собирался ничего покупать — только прицениться, ведь у него дома почти ничего не осталось, ну и окунуться в привычную и такую приятную атмосферу художественной лавки, где все буквально дышит посылом к творчеству. Если быть честным самим с собой, то Джаред не понимал, почему согласился. У него не было никаких идей по поводу картины, а ведь ему заказали именно акцент, изюминку выставки. Конечно, причиной для согласия можно посчитать нужду в деньгах, но существовало множество других способов их достать. А может ему просто понравился Дженсен и когда тот смотрит ему в глаза, гипнотизирует своим взглядом, сказать «нет» просто невозможно… Легкое касание повыше локтя выдернуло Падалеки в реальность. Очнувшись, он отложил в сторону кисти, которые неосознанно начал перебирать и обернулся на прикосновение. Дженсен, стоящий перед ним, будто сошел с обложки журнала, застегнутый на одну пуговицу пиджак темно-лазоревого оттенка выгодно подчеркивал ширину плеч, а кашемировый шарф в зеленую клетку — еще сильнее выделял терпкую зелень глаз. — Будешь что-то покупать? — Нет, просто смотрел, — парень просто не мог себя заставить не пялиться на Эклза. — Пойдем, — поворачиваясь, он ненароком продемонстрировал Джареду свои спортивные, обтянувшиеся, на короткий миг, тонкой тканью брюк ягодицы, заставив парня нервно сглотнуть ком в горле и почувствовать тянущее тепло внизу живота. Пробок почти не было, поэтому они добрались до угла Черч и Рид-стрит минут за пятнадцать. Падалеки все никак не мог отойти от неуместного тепла внутри живота, поэтому кода они затормозили у его дома, не решался посмотреть в лицо водителю. — Решил прокатиться до моего дома? — в шутку обронил Эклз. — Эээ, нет. Спасибо, что подвез. Я позвоню, когда будут готовы эскизы. — Хорошо, — Дженсен протянул руку на прощание, — жду звонка не позже воскресенья. Падалеки быстро, но крепко ответил на рукопожатие и вылез из машины. Кожа еще долго хранила тепло чужой руки, пока он стоял на тротуаре и смотрел вслед отъехавшему серебристому Мерседесу, до тех пор, пока тот не скрылся из виду в потоке машин. *** Какое же это облегчение, оказаться вновь у себя, отгородиться от внешнего мира, от снующих по улицам людей. Падалеки испытывал физический комфорт, привалившись спиной к входной двери и заслонившись ей, как щитом. Съехав вниз, он несильно стукнулся о ее гладкую поверхность затылком, отрезвляя себя, и уставился немигающим взглядом вглубь квартиры. В последних лучах солнца, готового вот-вот крыться за соседними домами, по квартире медленно перетекали пылинки, подхваченные сквозняком от вошедшего хозяина. Плавая в пространстве, они неосознанно копировали хаотичное движение молекул материи, двигаясь с разной траекторией и скоростью, но все же все они в конце оседали ниже и ниже, пока не заканчивали свой путь на полу или разбросанных тут и там вещах. Только сейчас, вспоминая аскетичное оформление вставочного зала, Падалеки ясно увидел хаос, твердо обосновавшийся в его квартире. Ему вдруг захотелось, чтобы ничего этого не было: ни хаоса, ни упадка в жизни, который он символизировал, ни клиники, о которой этот упадок постоянно напоминал. Внутри парня рождалось какое-то смутное, пока еще не оформившееся желание действовать. Оно жглось внутри, повыше солнечного сплетения, оно жаждало высвободиться. Хотелось расчистить весь хлам вокруг, освободить место для себя, для новой жизни, для воздуха, чтобы можно было снова дышать полной грудью. Джаред не понимал, что с ним происходит. Весь калейдоскоп мыслей проходил приглушенно, будто он смотрел на него через туман. На какое-то мгновение парень испугался, что это возвращаются приступы, как до клиники, но это ему лишь показалось. Желание действовать припекало внутри и единственная внешняя реакция на него — одинокая слеза, прочертившая влажную дорожку на щеке, слеза, которую парень даже не заметил. День оказался чересчур насыщенным и сил, как обычно хватило только на то, чтобы сбросить одежду по пути в спальню и рухнуть на кровать, натянув одеяло по самый подбородок. Пробуждение было непривычным. Когда Падалеки открыл глаза, в комнате было еще темно, на улице почти не слышалось машин, значит, была еще ночь. И действительно, когда глаза со сна перестали слезиться, он различил цифры на табло электронных часов в гостиной — 3:50, однако сон уже прошел. Непривыкший к столь раннему пробуждению, он еще полежал в кровати с полчаса, принюхиваясь к слишком прохладному воздуху, окно на кухне видимо на ночь осталось открытым; прислушиваясь к шуму улицы и звукам внутри дома. С непривычки все показалось новым миром. — Новый мир — это отличный повод начать новую жизнь, — с этими словами парень откинул одеяло, вздрогнув от окутавшего его холодного воздуха, и поднялся с кровати. Большим счастьем для Джареда оказалось найти на кухне остатки молотого кофе, достаточного для одной кружки. Вода вскипела быстро и, присев за кухонный стол, предварительно отодвинув грязную посуду на другой край, Джаред отхлебнул обжигающий напиток. Чиркнув спичкой, он прикурил, что сделало это утро поистине прекрасным, хоть и несусветно ранним. Так, в одних трусах, с кофе и сигаретой, он прошелся по своим владениям, оценивая фронт работ. Убраться было необходимо, как минимум для того, чтобы расчистить место для работы, а так же, чтобы разобраться в вещах и перестирать все. Утренние сумерки только-только начали растворять ночной мрак улиц, а в квартире Падалеки уже вовсю кипела работа. Музыкальный центр негромким фоном аккомпанировал подборкой Muse. Джаред, напялив старые спортивные штаны носился по всей квартире, выбирая среди разного хлама — отъявленный мусор, который сразу отправлялся в черный пластиковый мешок. Внутри у парня было неимоверное желание действовать, будто где-то работала маленькая атомная станция и выдавала мегаватты энергии. Так, пританцовывая душой и телом, Падалеки ставил жирную точку, как ему казалось, на своей застойной жизни. И это желание менять и меняться просто пьянило, придавало значимость незначительному и подвигало на всякие глупости, казавшиеся великими деяниями. По мере чистки, в мешок полетели все виды мусора первой очередности — банки, бутылки, коробки из-под пиццы и китайской лапши; вслед за ними, в уже наполовину забитый мешок, Джаред, без намека на сожаление, отправил журналы и газетные вырезки, где упоминались его первые шаги на пути покорения художественного Олимпа Нью-Йорка. Если и жечь мосты, чтобы потом удобрить почву пеплом для новых всходов, то по полной. Задумавшись об этом, Джаред пожалел, что живет в квартире, а не в собственном доме, потому что он бы сейчас не отказался просто спалить всю эту макулатуру к чертям собачьим, которую раньше собирал с таким тщеславным трепетом. Когда первые лучи солнца упали на дорогу за окном, Джаред уже впихнул вторую партию грязного белья в стиральную машину и теперь расставлял по местам отмытую, с таким трудом, посуду. Все эти маневры преобразили квартиру настолько, что, как показалось парню, дышать стало гораздо легче. Из распахнутых окон в комнату лился, еще по ночному свежий, поток прохладного воздуха, захватывая с собой и распространяя по маленькой квартире звуки просыпающегося города. Утро, наконец, вступило в свои полные права. «Уже утро… восход» — эта мысль пронеслась в голове парня как яркая искорка. Необычайно взвинченный эмоционально Джаред, оглядывая в последний раз придирчивым взглядом почти идеально убранную квартиру, в мыслях уже переключился на предстоящий заказ. «Восход…, но как же его изобразить нетривиально? Как задать искру для всей выставки?». Парень решил разместиться с мольбертом в углу гостиной, у окна на Рид-стрит. Поставив самодельную треногу, он разложил на столике рядом кисти, взял масляные краски, тряпки, отрытую в кладовке бутылку с растворителем и флакон с льняным маслом и замер перед выбеленной картонкой. — Утро. Восход. — как мантру повторил Падалеки, однако озарения не последовало. Он продолжал стоять перед мольбертом минут десять, прислушиваясь звукам улицы. Когда стало понятно, что в голову ничего кроме примитивного солнца над деревьями не приходит он бросил праздное стояние и решил проветрить мозги. Люди вовсю торопились по делам. Улицы были непривычно полны спешащими телами, которые к тому же двигались несколько хаотично, лавируя между себе подобными. Всю эту толпу можно было представить не более чем декорацией к чему-то более важному, значимому, к чему-то, что более бы подходило под название «Жизнь». Джаред же пытался противопоставить себя этой массе. Идя нарочито медленно, он, тем не менее, не создавал проблем на тротуаре, так как проплывающие мимо фигуры будто на автопилоте возникали из толпы сзади, и через пару секунд уже растворяясь в толпе впереди и наоборот. Выбравшись из людской массы, Джаред оказался в парке Сити-Холла, это был ближайший от дома зеленое место, где можно было спокойно пройтись под деревьями, или, иногда, посидеть с мольбертом. До центрального парка Джаред добирался редко — не всегда хочется тащиться через полгорода для нескольких часов наслаждения свежим воздухом. Осень в парке только вступала в свои права, деревья почти не тронула желтизна в кронах. Стриженый газон еще не был припорошен опавшей бурой листвой, и можно было насладиться последней зеленью природы: свежей, яркой, в лучах утреннего солнца, буквально искрящейся золотом, как зеленые, с золотой искрой, глаза Эклза… Медленно ступая по траве, через каждые два шага поднося сигарету к губам, Падалеки обдумывал внезапно проведенную параллель. Вспоминал и анализировал вчерашний день, встречу в галерее, своего собеседника. Нельзя сказать, что Джаред думал о Дженсене постоянно, однако ему было приятно вспоминать, как с ним общался галерист: как смотрел, что говорил, а главное, с каким именно интересом предлагал Джареду эту работу, будто до сих пор парень был на слуху, связанном с его творчеством. Падалеки представлял, как бы выглядел Дженсен, если бы сейчас шел рядом с ним. Как бы он был одет, все в тот же костюм или может для тепла он сменил бы жилет на вязаный свитер с высоким воротником. Как бы солнечные лучи играли в его волосах, от чего те еще больше бы отливали рыжиной. Улыбался ли он во время их разговора и о чем бы они говорили. Было бы ему интересно с Джаредом вот так, просто гулять в парке, никуда не торопиться и, просто наслаждаясь моментом — жить. Погруженный в свои мысли, парень почти до самого обеда гулял по городу. Когда все тропинки в парке кончились, Джаред просто раздвинул границы и вышел за кованую ограду. Солнце уже прошло зенит, когда он обнаружил себя стоящим через дорогу от галереи Дженсена. Он не думал что придет сюда, он не стремился сюда — ноги сами его привели. Одного взгляда на здание хватило, чтобы понять — Дженсен здесь. Может ему хотелось, чтоб это было так, может он сам себе все навоображал, ведь не только Дженсен мог открыть окно в своем кабинете на четвертом этаже. Это могли сделать служащие или уборщица. Проверять свою догадку не хотелось. Джаред не мог бы при встрече с Эклзом объяснить свое появление здесь, выдать все, а случайность, какой ситуация и являлась, выглядело неправдоподобно. Поэтому он лишь постоял минут пять на тротуаре и развернулся в сторону дома, так и не заметив, как колыхнулась занавеска за окном, когда от нее отошел наблюдавшей за улицей мужчина. Дома Падалеки, наконец, понял, как проголодался. Единственное, что он мог приготовить из подручных средств, на данный момент, были купленные вчера макароны. Поставив их вариться, он попытался заняться работой. Единственные ассоциации, которые у него вызывала тема «Восход» было примитивным солнцем над кронами деревьев. — Ну, можно пропустить свет сквозь кроны, — вслух начал проваривать идеи парень, — или же будет лучше без деревьев. Развернуть обзор и изобразить девочку на холме, смотрящую на солнце, и, следовательно, на зрителей… Можно рядом написать собаку — здоровенного сенбернара, который тоже смотрит. Нет — глупость. Пусть, он лучше будет смотреть в сторону, например… на бабочку, порхающую над цветами в метре от него. Можно запомнить, как идею. Что бы еще могло символизировать рассвет… За размышлениями парень благополучно забыл об обеде и чуть не спалил кухню, вспомнив о кастрюле с едой, когда вода вся выкипела и макароны стали источать противный запах гари. — Да твою ж мать! — выругался парень, отправляя в мусор испорченный обед, — ладно, закажу пиццу — не обеднею. К вечеру ему, наконец, удалось избавиться от запаха гари и сделать пару набросков девочки с собакой. Среда и четверг прошли почти одинаково. Утром поход в магазин за дополнительными материалами, днем творческая медитация перед мольбертом, под конец дня — раздражением от бесполезно потраченного времени. Вечер четверга был отмечен ополовиненной бутылкой виски, ознаменовавшей свою никчемность, как художника. Утро пятницы, по старой привычке, наступило в обед, когда всеми фибрами души и вымотанностью организма, Падалеки, превозмогая себя, таки ответил на трезвонивший уже минут десять телефон. Как раздражающий отбойный молоток, в голову парня проник веселый голос Чада Мюррея. — Хей, чувак! Ты чего молчал?! Можно же тебя поздравить — ты начал сотрудничать с Эклзом. Я думал, по такому поводу ты не преминешь позвонить старому другу, это же надо отметить! — Чад, заткнись, — пробубнил в ответ парень, — было бы что отмечать — я в дерьме. Идей почти нет, а встреча в выходные. И вообще, раз ты друг, то мог бы звонить почаще, а вообще у тебя все друзья. Следует отметить, что уж очень близкими друзьями они не были. Приятелями — да, так как вращались одном кругу. — Джееей! Я — человек мира! Я всем друг и собутыльник, а вот ты, судя по всему, предпочитаешь пить один. — Мюррей совершенно не обиделся на ворчания парня, его голос все так же искрился смехом, возможно наигранным, — или я ошибаюсь и ты нашел новую компанию, или… — он сделал паузу, — уже надрался со своим галеристом в ознаменовании удачного сотрудничества. — Чад, просто скажи под чем ты и я скажу из какого клуба ты сейчас выполз. — признание того факта, что уснуть больше не получится, сподвигло Джареда перевернуться на спину и открыть глаза. — Падалеки, не будь сучкой, открой глаза, подними свою похмельную тушку и сбрось свои космы из окошка, я стою внизу. — Я тебя ненавижу. — Неет, если бы ты меня ненавидел, то непременно изобразил бы меня на одной из своих картин в нелицеприятном виде, а потом, по моей же протекции, продал бы за баснословные деньги. — Ты многого хочешь. — Неа, только чтобы ты открыл дверь и, пожалуй, кофе. — А если не пущу? — Не думаю, что у тебя бронированная дверь. — Ладно, поднимайся, сейчас открою. — Да пока ты соображал, из чего у тебя дверь, я уже стою около нее и могу сказать, что даже не из железа. — Иди в жопу, — на этом парень отключился и, со стоном поднявшись, пошел встречать незваного гостя. За прошедшие два дня художественных поисков квартира потихоньку вновь начала наполняться прежними атрибутами творческой личности. Стол в гостиной расцвел банками из-под колы и коробками пиццы, на диване развесились лианы штанов и футболок. Кухня опять поросла немытой посудой. Настроение хозяина вновь свалилось за кучку носков в углу спальни. — Хреново выглядишь, — первое, что сказал Чад, придирчивым, но веселым, взглядом окинув представшего перед ним, в проеме двери, в одних домашних штанах, парня. — Зато ты цветешь и пахнешь. В мире должно быть равновесие. — Нет. Пахнешь ты — не дыши на меня, — притворно скривился Чад. — Не хочешь нюхать — проваливай, — пропуская в квартиру, съязвил Джаред. — Не хочу нюхать, поэтому ты сейчас пойдешь и почистишь зубы, а я пока повоюю с твоей кофеваркой, — гордо подняв голову, гость прошествовал внутрь квартиры. — Не залей мне кухню водой, как в тот раз. — Это будет поводом прибраться. Взаимные подколки и шпильки часто сопровождали их диалог в неформальной обстановке, например, когда они зависали в клубах или у кого-то дома. Когда Падалеки вышел из ванной, кофе в кружках на столе уже источал соблазнительный аромат. — Надо же, могу поздравить тебя с победой! Кофеварка покорена и мне не надо убирать за тобой, ведь сам то ты это делать не привык. — Как видимо и ты. А мне зачем, когда есть горничные? Кстати и тебе можно было бы нанять, я могу посоветовать парочку… — Надеюсь они не с того гоу-гоу шоу, про которое ты мне все уши прожужжал в тот раз. — Не, тебя все равно не заинтересуют такие крошки, орудующие у тебя на кухне, — Мюррей похабно оскалился. — Зато ты, видимо, поорудовал, и прибавил им грязной работенки на своей кухне. — Ну, а что, всегда приятно, когда можно себе позволить совместить приятное с полезным. Ладно, проехали, рассказывай, что у вас с Эклзом, — голос сразу сменился со снисходительно-веселого на серьезный. — Ничего у меня с ним нет… — начал было отпираться Джаред, он потом, поняв о чем на самом деле вопрос, смутился своих мыслей и покраснел, — ну, в смысле, он мне предложил написать картину для его выставки. Так сказать главный акцент. — А смутился, будто вы с ним акценты в постели расставлять собрались. Забудь — по моим сведениям он натурал, вроде даже невеста есть. — Не собирался я с ним спать! Он просто предложил работу и, как мне показалось, заинтересован именно в моей кандидатуре. — Возможно, ему просто реально больше никого не найти. У него большие проблемы с галереей. Она почти перестала пользоваться популярностью и приносить доход. — Мне следовало бы обидеться на то, что ты считаешь меня последним из возможных вариантов, которые можно рассматривать для выставки. — Следовало бы, но ты не обиделся. Когда показываешь ему эскизы? — Завтра или в воскресенье. Мы созвонимся, — Джаред потупил взгляд, старательно разглядывая, как по периметру кружки, вдоль стенки, по коричневой глади кофе, ползет пузырик. — И… — И да, я ничего толком не подготовил! — взорвался Джаред, резко поставив кружку на стол, вышел в гостиную. — Покажи, — Чад возник за спиной почти сразу. — Я же говорю — почти ничего… — Джей! — В папке, слева от мольберта, — с этими словами он тяжело плюхнулся на диван. Если уж Чад так хочет посмотреть доказательство его бездарности, то пусть делает это сам. — Ты можешь лучше и Эклз, я думаю, это знает, — после долгой оценки эскизов, придирчивым взглядом профессионала, вынес свой вердикт Мюррей. — Мне бы вашу уверенность, — отозвался с дивана Падалеки. Чад просидел у друга до обеда, пока не ушел «по срочным делам», оставив Падалеки в одиночестве упаковывать себя в кокон самобичевания. Их разговор больше не касался темы эскизов, вообще Чад в своей манере перевел его в русло обсуждения жизни творческого населения Манхеттена, не забывая при этом использовать непечатные пикантные подробности жизни отдельных особо отличившихся личностей. Спустившиеся, но город сумерки застали Джареда все еще сидящим на диване, погруженным в мысли. В его голове, с каждым разом все четче, прорисовывалась картина завтрашнего фиаско. Он буквально видел, как у Дженсена, после демонстрации эскизов, слегка приподнимается бровь, чуть поджимаются уголки губ, придавая лицу выражение легкого пренебрежения, которое может испытывать человек к особо настырному попрошайке у метро. Ему было неприятно представлять отстраненную холодность зеленых глаз, еще недавно озаряемых теплыми лучами солнца. Видеть, как бесповоротно и окончательно от него отвернется последний человек, который мог подарить ключ от двери, ведущий в страну исполнения желаний. Ему было больно и неприятно это представлять, но при этом им овладело какое-то маниакальное, мазохистическое желание продолжать это мучение. Продолжать с подсознательной целью испытать достаточное страдание, искупающее его ленивое и бездарное существование. Лишь когда на потолке высветился прямоугольник рыжего фонарного света, Джаред вынырнул из глубин водоема самолично наполненного чувством боли. Будто проснувшись, он проморгался, оглядываясь вокруг. Последний день на подготовку был безнадежно потрачен впустую. Пара часов не сыграла бы роли, поэтому парень не придумал ничего лучше, чет откупорить бутылку виски и затуманить сознание до следующего дня. Суббота прошла с, не сходящим с языка, вкусом алкоголя. Прерываясь на редкие походы в туалет или кухню, Джаред весь день провел в постели, где просмотр телевизора перемежался с чтением книги, смысл который не достигал сознания. Ночью ему начали сниться кошмары. Что-то или кто-то сдавливал шею, и дышать становилось трудно, иногда удавалось вырваться и тогда, парень бежал от преследовавших его темных сил, что есть мочи. Мчался по темным и пустынным улицам Нью-Йорка, петляя между домами и кварталами, пытаясь оторваться. Однако каждый раз, вновь и вновь его настигали, и тогда горло снова сдавливал спазм удушья, а шею опаляло горячее дыхание преследователя… Воскресное утро встретило его отчаянной мыслью с привкусом горечи. — Сегодня надо позвонить Дженсену и признаться, что я провалил заказ. Кристальная правдивость этой мысли взывала к безапелляционному заключению, что официальное признание факта собственной творческой бесплодности должно привести к мерам радикального наказания. Лучшим наказанием, по версии самого Джареда было изгнание. Как он сам для себя решил, когда выписывался из больницы — если его вновь постигнет неудача, то единственным верным решением будет отказаться от квартиры в Трайбеке и уехать из города. Можно было бы вернуться домой, но на тот момент родительский дом был сдан в аренду, да и возвращаться в родной город означало бы вновь видеть соседей, ловить на себе жалостливые взгляды. Этого не могли перенести даже остатки его гордости. Возможный выход он видел в отвлеченной поездке. Если он снова начнет получать ренту, то сможет поехать путешествовать по стране, а в следующем году, если будет экономить, то выберется в Европу. Из дымки грез его вывел настойчивый звонок мобильного. Дженсен. Сразу в груди сжался странный комок страха, чувство дискомфорта, от которого побыстрее хочется избавиться. Парень нажал на вызов. — Да. — Джаред, доброе утро. Не забыл про эскизы? Я сейчас еду на работу, могу по пути заехать и посмотреть, если тебе есть что показать, — голос на том конце провода звучал ровно, чуть тепло. — Привет… Я… — Джаред уже хотел было откреститься от всех эскизов и просто отказаться от всего, бросив трубку, но поборол в себе это и более ровным тоном продолжил, — да, хорошо, заезжай. Не буду обнадеживать, но у меня не так много наработок. Через сколько будешь? — Судя по полупустым улицам минут через десять. — Твою мать, — тихо выругался Падалеки. — Что? Джаред, я не расслышал, ты же сейчас свободен. — Да, свободен, приезжай. Дом ты знаешь, пятый этаж, дверь первая слева. Первой мыслью, когда выключенный телефон с глухим стуком опустился на тумбочку у кровати, было уже озвученное: «твою мать!». Джаред быстро вскочил на ноги и буквально полетел приводить квартиру в более-менее приличный вид. Разбросанная по гостиной одежда цветастой кучей приземлилась на не заправленную кровать, весь мусор перекочевал на кухню, где его было не так заметно. Когда с внешним видом жилища было покончено, парень, наконец, обратил внимание на себя, похмельного и стоящего посреди гостиной в одних трусах, в то время, как Дженсен должен был вот-вот приехать. В очередной раз излив порцию мата в окружающее пространство, он метнулся в ванну, где, спешно напялив спортивные штаны, усиленно чистил зубы, попутно придумывая чем можно освежить дыхание, если вдруг паста не поможет. На протяжении этих шальных минут, проведенных в такой спешке, Падалеки даже не задумывался, а собственно зачем он так волнуется и старается. Ведь еще недавно он был уверен, что его работы можно считать провальными и ничего зазорного не будет в том, чтобы впустить в свою, не совсем чистую, квартиру человека, которого видишь в последний раз в жизни. Хотя, если бы он и подумал об этом, ответить правильно все равно бы не смог. Ведь признаться, что ему совершенно не хочется прекращать видеться с Эклзом, он не мог даже самому себе. Звонок в дверь раздался, когда Джаред уже выходил из ванной. Выждав пару секунд, он открыл. Эклз был до безобразия элегантен и совершенно не смотрелся на замызганной площадке пятого этажа в доме на углу Рид и Черч-стрит. Серый костюм тройка, темно-синий плащ, галстук в цвет глаз, небрежно накинутый на шею шарф и шляпа в тон костюма — все это кричало о неуместности этого человека в таких декорациях. Да, именно декорациях, именно так Джаред окрестил все вокруг, потому что не мог представить что подобный фарс был разыгран в реальности. Легкая полуулыбка, теплый улыбающийся взгляд и, будь Падалеки кисейной барышней, неминуемый конфуз в виде потери сознания имел бы место быть. — Доброе утро. — Здравствуй, проходи, — смутившись своего взгляда, пробормотал парень. Переступив порог одинокой квартиры художника, Дженсен принес за собой аромат дорогого парфюма и еле уловимый запах удачи. Все движения гостя были четкие, однако не лишены природной грации, которую, иногда, можно видеть у представителей семейства кошачьих. Повесив плащ на крючок в прихожей, Эклз, без озвученного приглашения прошел в гостиную. Взгляд не был заинтересованным, он не был схож со взглядом ушлого журналиста, попавшего в гримерную к известному актеру, нет. Этот взгляд принадлежал человеку, который не выискивает, он лишь принимает всю ту информацию, что готова ему предоставить окружающая обстановка. Закончив осмотр комнаты, Дженсен чуть повернулся корпусом, окинув взглядом хозяина квартиры, стоящего на пороге. Только лишь когда уголок рта галериста приподнялся в легкой полуулыбке, завершив осмотр, Джаред понял, что стоит перед гостем в одних спортивных штанах. Было жутко неловко, однако еще боле неловко бы стало, если он бросится в спальню искать футболку, и гость получит возможность лицезреть бардак, скрытый за дверью. — Можешь показать наработки? — Да, конечно, сейчас, — парень прошел мимо Дженсена, вдохнув полной грудью чуть горьковатый аромат духов. — Вот, — Джаред взял в руки папку, — садись и посмотри, я пока сделаю чай или, может, предпочитаешь кофе? — Чай, — опускаясь на диван и беря из рук парня папку, чуть небрежно обронил Дженсен, — без всего. — Хорошо. Джаред быстро ретировался на кухню. Было неловко. Абсолютно и по всем пунктам. Он опасался что забыл убрать что-то из вещей в гостиной, что встретил своего босса, а именно им Дженсен и был, в таком виде. Ну и, наконец, он переживал, что наброски не подойдут. Да, шанс был маленький, что удастся получить этот заказ, ведь за прошедшую неделю Джаред сделал всего пять различных набросков, но и они все были не так уж оригинальны. Сам Джаред вчера вечером, смотря на свои работы, угадывал в их идеях или отдельных деталях другие картины, написанные до него. Привнесение нового не дало необходимого результата, а кардинальные перемены необратимо рушили композицию или сразу всю идею полотна. Когда чай был разлит, и тянуть время дальше было уже нельзя, Падалеки пришлось вернуться, чтобы предстать на суд своего заказчика. Выражение лица Эклза парню сразу не понравилось. Тот держал в руках два наброска, переводил взгляд с одного на другой, но при этом губы его были поджаты, что принято считать за выражение разочарования. — Я… — начал было Падалеки, но понял что оправдываться бесполезно. Все уже решено, это же видно. А жаль. — Кхм, Джаред, — Эклз не поднимал взгляда, но отложил работы в сторону, — у тебя есть задатки. Ты располагаешь идеями и возможностью воплотить их в жизнь. Но, — последовала короткая пауза, — прости, но это все — не то. — Жаль, что ты потратил время зря, — когда приговор был озвучен, дышать стало как-то легче, не нужно было больше ждать вердикта, решение внесено и пусть не в его в пользу, однако ожидание мучительней. — Не в этом дело. Я знаю, ты можешь написать то, что мне нужно, у тебя есть для этого все, — Дженсен поднял на парня взгляд. Глаза визави гипнотизировали — Джаред не смел шелохнуться, но они не пугали, они давали силу, да, именно силу. Взгляд, направленный на него буквально вкладывал силу продолжать бороться с самим собой в его руки и душу. Перед ним сидел человек, который в него верил. Человек, который был с ним почти не знаком, но верил в силу его таланта. Это чувство окрыляло и путало все мысли, рождало в душе смятение. Дженсен не разрывал взгляда — смотрел спокойно, он действительно верил в стоящего перед ним художника, знал, что нужен толчок, к раскрытию таланта, но пока не понял, какой именно спусковой крючок здесь необходим. Падалеки не мог бы сказать, сколько времени продолжались их гляделки: может минуту, а может десять, однако постепенно взгляд зеленых глаз перестал занимать все его мысли. В голове начала разрастаться противоборствующая сила, она все набирала и набирала обороты, пока, наконец, не стала вливаться в сознание парня различными образами, пока едва различимыми, но стремительно обретающими цвет. Разрозненные образы стали складываться во вполне определенный визуальный симбиоз. Парень резко вскочил с подоконника, но который присел несколькими минутами ранее, и дернулся к мольберту. Требовалось срочно зарисовать, набросать пару линий, чтобы не потерять появившиеся в голове образы. Но что-то мешало. Верно. За ним наблюдают. Джаред не любил, когда за ним наблюдают, особенно во время работы. — Дженсен, — начал он как можно более миролюбиво, — пожалуйста, ты не мог бы выйти в кухню. Знаю, это покажется странным, но я не могу работать, когда на меня смотрят или когда я не один в помещении. У меня появилась одна идейка, буквально пять минут, пожалуйста. Эклз ничего не сказал и молча вышел. Ему не требовалось отвечать, в этом и не было необходимости — мысли художника сейчас были заняты совершенно другим, он не обратил бы на ответ никакого внимания. Дженсен видел, как зарождалась в голове парня идея, как она зажигала взгляд, до этого схожий с потухшей лампой. Сейчас же энергия выплескивалась, выражаясь в резких порывистых движениях, непроизвольной моторикой, во время подбора красок, тихого бубнежа самому себе под нос. Эклз не раз видел художников за работой, видел как на них снисходит озарение. Так же он видел и провалы. Видимо от предков ему досталась возможность, интуитивно чувствовать потенциал людей. Иногда, он встречался в галереях с именитыми художниками на пике славы, но чувствовал, что этот пик является утесом, с которого в ближайшем будущем человек сорвется, низвергая себя в самый низ бесплодного творчества. А бывало, как сейчас, находил юных, неоцененных, но с потенциалом, и помогал молодым побегам расцвести во всю свою мощь. Прошло минут пятнадцать, пока Джаред не позвал его в гостиную. Видеть парня слегка запыхавшимся от творческого перевозбуждения, было приятно. На самом деле Дженсен ждал, когда произойдет что-то подобное. Это могло случиться в течение недели, сейчас или же чуть позже — Дженсен был готов ждать. Если он чувствовал потенциал, то вгрызался в человека не хуже бульдога. — Вот, посмотри, я набросал… Джаред протянул небольшой лист пастельной бумаги и сразу понял, что выиграл. При первом же брошенном, на рисунок, взгляде, галерист улыбнулся. — Думаю, это сойдет. Ты выбрал пастель — внезапно, так как все предыдущие это масло. Мне нравится эскиз. Если ты не передумал работать у меня, то даю тебе две недели на оформление работы в большом формате. Еще тебе надо будет подъехать в галерею и подписать контракт. Джаред не слышал и половины. Для него самое главное было осознание того факта, что он подошел, что он снова в седле и может пускаться в галоп… Отдельно услышанные: нравится, две недели, большой формат, галерея, контракт — давали полную картину произошедшего — у него получилось. — Да, конечно, две недели хватит. По поводу контракта я могу подъехать завтра или через день, как тебе будет удобнее. — Вот и славно, а сейчас мне пора, проводишь? Когда Эклз поправлял шарф перед зеркалом, он мог видеть взгляд парня, направленный отчасти на него, отчасти в никуда. Джаред прислонился к стене, но в мыслях был далеко от своего тела и квартиры. В такие моменты, как ему говорила мама, его лицо наполняется такой одухотворенностью и энергией, что от него можно батарейки заряжать. Дженсен видел это, был доволен, что ожидаемо, не ошибся. Но хотелось подобрать ключ к парню. Эскиз эскизом, но надо получить доступ к темнице, где спрятан весь потенциал и выпустить его на волю. В момент, когда Джаред вернулся из своих мыслей обратно в тело, взгляд его вновь стал осознанным и остановился он на отражении, стоящего перед зеркалом Дженсена. Этот взгляд не остался незамеченным. Галерист получил, что искал. Послав художнику улыбку через отражение, он повернулся к двери. — Позвони, прежде чем приезжать, чтобы я был на месте, — он повернулся к еще не полностью отошедшему от эйфории парню и, пока тот не успел ничего сообразить, приблизился и легко смахнул кончиком пальца крошку со щеки Джареда. — Я жду твоего звонка, — с этими словами гость вышел на лестницу, прикрыв за собой дверь и оставляя Падалеки стоять в растерянности посреди прихожей.