Исцеляя твою душу

– Кабинет профессора Корнера направо по коридору. Виктор шел передо мной и заранее подсказывал, куда идти. Конечно, я знала дорогу и без него, но зачем добавлять бедному мальчику забот этой излишней информацией? Хватало того, что портреты на стенах на нас пялились, как на цирковых артистов. Я едва сдерживалась, чтобы не провоцировать этих старорежимных зануд, и только холодно улыбалась, когда нарисованные маги начинали шептаться. Виктор же, казалось, ничего не замечал, и продолжал разглагольствовать об истории Хогвартса: – Раньше зельеварение у нас было в подвале, но после Битвы там появился портрет покойного профессора Снейпа. Представляю, как удивлены были все вокруг. Даже после смерти Снейп сделал так, как захотел. Хотя любопытно, как же это у него вышло. Надо будет спросить в следующий раз. – И что же, профессор не был рад преемнику? – Скажете тоже. – Виктор, прямодушный мальчик, от души рассмеялся. – Профессор Снейп ничему и никогда не был рад. Пока нас не перевели в гимназию на время ремонта, он пытался доказать профессору Корнеру, что тот не профессионал. – Во Франции я много слышала о профессионализме профессора Снейпе и почти ничего – о профессоре Корнере. Возможно, критика была не так уж и напрасна, – я попыталась заступиться за Снейпа. Представить Майкла известным зельеваром не получалось. Особенно когда я вспоминала, что из-за него с час мерзла на Астрономической башне, куда этот козел безрогий пригласил меня на свидание, а сам не явился. Да, не буду спорить, я очень субъективна, но имею на то право. – Профессор Корнер только недавно стал преподавать, но он знает очень много о зельеварении и старается научить этому и нас. – Я слышала, профессор Корнер попросил тебя ему помочь в прошлое Рождество? Молодец, Ромильда, вопрос в лоб, и пусть Виктор выкручивается, как хочет. Мне не интересно, была ли эта "помощь" сопряжена с дополнительными баллами на экзамене или заочным "Превосходно", а вот суть помощи весьма любопытна. – Да, я помогал ему. Чуть-чуть. – Виктор запнулся, и, бросив взгляд на лицо милого мальчика, я чуть не рассмеялась от трогательности момента: от смущения у него заалели даже кончики ушей. Что же там такое было-то? Ох, Виктор-Виктор, неужели ты проделал за Корнера всю работу, а он сделал вид, что так и надо? А может, подарил в качестве награды «Плэйвич» с откровенными картинками? Вполне в духе Корнера. Словно прочтя мои мысли, Виктор, все так же краснея, пояснил: – Не совсем чуть-чуть, но, пожалуйста, не говорите директору МакГоналл! Мне нравится помогать профессору Корнеру, и он всегда добр ко мне. Профессор ведь так занят с заказом из Министерства. Вы же знаете о Феликс Фелицис? Профессор Корнер занимается разработкой антидота. Речь идет о спасении сотен тысяч людей, и поэтому нельзя терять не минуты. А школьные дела мне по плечу. Вот, кстати, и кабинет. Виктор явно был рад, что мы дошли, и ему больше не надо признавать себя навьюченной лошадкой Корнера. Майкл в прошлой жизни наверняка был каким-нибудь римским императором: умение использовать людей у него в крови. В руках Виктора гремели ключи: Филч дал ему целую связку, не объяснив, какой к какому кабинету, а бедный мальчик, смущаясь от неудачных попыток еще больше, дрожащими руками всовывал в замочную скважину один ключ за другим. Я смотрела на согбенную спину и аккуратные руки с длинными белыми пальцами, так контрастировавшими с красными ушами, и думала о том, что психика у Виктора никакая. Сломанная. Вывернутая наизнанку. Растоптанная в грязь. Держу пари, Рут, его мерзкая сестренка, сполна отыгрывалась на нем за свои неудачи. Да и родители... они просто уехали. Бросили его одного, не интересуясь ни его делами, ни его успеваемостью, ни, судя по всему, личной жизнью. Знай бы, что он встречается с Ариадной, приемной дочерью потенциального министра, наверняка напросились бы к нам на обед, ужин, а то и на завтрак. Хорошо, что не интересуются. Я ведь много знаю зелий с весьма оригинальными последствиями использования. *** Комната была просторной и светлой, совсем не похожей на кабинет Снейпа. Восемь парт, чуть покрытые тонким слоем пыли, стояли в два ряда. Сквозь искусственные окна была видна полянка, речушка и рощица с изогнутыми ивами, и только темнеющий в углу шкаф подсказывал, что это лишь иллюзия, и мы не в лесу. Майкл постарался на славу: обстановка успокаивала и даже создавала какой-то уют. Даже в воздухе расползался вязкий, приторно-сладкий аромат. Явно химический. Я потянула носом. Пахло чем-то знакомым, но настолько неуловимо, что я не могла понять, чем именно. Виктор же ждал моей команды, преданно глядя своими большими глазами. – Тут есть подсобка, где хранятся ингредиенты и запасные котлы? – Да, пойдемте, я покажу. Виктор уверенно направился налево, в сторону темно-зеленой доски, занимающей всю стену. Часть ее оказалась дверью, ведущей в соседнюю комнатушку. Здесь пахло отчетливее, и теперь я поняла, что это был Феликс Фелицис. Неудивительно, если учесть, что Майкл разрабатывает для него противоядие. Горит на работе, днем и ночью. Может, я все же поторопилась с выводами, и он взялся за ум? – А где профессор Корнер хранит бумаги? – В верхнем ящике стола, но он обычно заперт на ключ. Я безнадежно потянула ящик на себя, и он на удивление легко поддался. Бросив недоуменный взгляд на Виктора, я вытащила ящик целиком и поставила на стол. Не знаю, что именно стоило искать. Хотелось просто удостовериться, что Майкл не имеет отношения к новому Вольдеморту. Ведь не так давно он сам был в заключении у Лорда. В ящике были старые работы учеников, почти полностью перечеркнутые. Либо Майкл так же критичен, как Снейп, либо зельеварение дается единицам. Склонюсь ко второму. Я выкладывала контрольные на стол по одной, пока не получилась целая гора. Майклу стоит купить стол с безразмерными ящиками. – Это же моя работа! – вдруг воскликнул Виктор, протянув руку к верхнему листу. – Странно, профессор говорил, что потерял ее. Даже дополнительные пять баллов в качестве извинения дал. Ведомый любопытством, он взял свою работу, и гора опасно закачалась. Через секунду все бумаги обрушились на пол. Я охнула, Виктор стал извиняться, и мы оба кинулись подбирать разбросанные листы. Свою работу он отложил на стол, и я мельком бросила на нее взгляд: действительно, ошибок нет. Зелье сна, в лучшем его виде. Но, собирая разбросанные листы, я не могла отделаться от ощущения, что что-то было не так, и оставив уборку на Виктора, вновь обратилась к написанной им формуле. Она была верна, так почему же я испытываю смутное дежа вю, от которого бросает в холод, а по спине и шее бегут мурашки? Я перевернула лист. На обороте почерк был совсем иной: ровный, аккуратный, совсем не похожий на школьный. Та же формула, но с двумя другими ингредиентами, а потому соответствующая другому процессу. Что-то внутри меня бесновалось и чуть ли не кричало от еще не высказанного осознания. Я прикрыла глаза и постаралась вспомнить, где и когда видела формулу, и память услужливо подсказала. Те самые пара изменений, и получится яд, которым была отравлена Панси. Невероятно, но факт: новый Вольдеморт, или один из его приспешников, был найден. *** Мадам Помфри встретила меня у Больничного крыла. Всегда доброжелательная, колдомедик сейчас казалась средоточием печали. Она взяла меня за локоть и отвела в свой кабинет, где налила в чашку воды. Эта забота без лишних слов намекала на то, что мы катимся в тартарары, и я не хотела этому верить. Отставив чашку в сторону, я все спрашивала мадам Помфри, что с Томом, и почему она так странно себя ведет, но колдомедик молчала и лишь нервно кусала обветренные губы. Шапочка на ее голове давно сползла на сторону, и из-под нее выбился седой локон, завивающийся на лбу. Мадам Помфри, державшаяся стальной шпалой при режиме Пожирателей, оставшаяся работать при Десятом, сейчас выглядела измученной усталой женщиной, которая не может подобрать слов, чтобы огорошить и лишить надежды. Что-то приговаривая, мадам Помфри обняла меня и погладила по голове. Обмякнув в ее руках, я покорно выпила успокоительную настойку. – Мадам Помфри, что с моим мужем? Ему ведь лучше, правда? – Я заглядывала с надеждой в ее глаза, но колдомедик старательно избегала мой взгляд, отворачиваясь и продолжая механически гладить меня по голове. Медленно подбирая слова, она, наконец, произнесла: – Ему не будет лучше, Ромильда. Теряя кровь, он теряет последние шансы стать живым человеком. Я схватила мадам Помфри за рукав белого халата. Накрахмаленная ткань под пальцами сопротивлялась, почти хрустела. – Живым человеком? Я не понимаю. – Деточка, ты была только наполовину права, когда сказала, что он уже мертв. Мертво тело, в котором живет великий разум. С последней каплей крови он потеряет не жизнь, но возможность ожить. Твой муж дышит не потому, что ему нужен кислород, а потому, что так привычно. В любой момент он может перестать, и ничто не изменится. То же самое и с кровью: она не нужна ему, чтобы функционировать. – Значит, он не умрет? Он физически не может умереть? – Да. – Мадам Помфри кивнула, отпуская меня, недоверчиво таращащуюся и вслушивающуюся в смысл каждого слова. Колдомедик отошла в сторону и налила себе в стакан какое-то зелье, от которого пахло луговыми травами. В кабинете было настолько тихо, что я слышала, как она глотает, как тяжело дышит. Наконец, она собралась с силами для той самой жестокой новости: – Он не умрет, но навсегда останется таким, как сейчас, потому что больше не сможет ожить. Я специально просмотрела все доступные мне справочники и медицинские летописи: в истории не было прецедентов, чтобы оживленный хоркрукс становился полноценным человеком, но до сегодняшнего дня, думаю, твой муж мог стать живым. Все его существо – это разум, великий бессмертный разум, который хранит оболочка. Он приобретет опыт и знания, но его чувства и ощущения навсегда останутся лишь в воспоминаниях. – Вы сказали, что с последней каплей крови он потеряет возможность ожить. Сколько дней у нас есть? Мадам Помфри покачала головой и посмотрела на висящий на стене календарь с такими неуместными сейчас детскими желтыми утками. – Дней пять, не больше. После этого он будет жить только разумом. То есть он превратится в того, кем мечтал стать Вольдеморт. Ни боли, ни радости, ни горя, ни любви. Только желание стать лучшим и подчинить этот мир себе. При этом для Тома всегда будет только «сегодня», никакого «завтра»: время для него остановится. Я буду стареть, а он навсегда останется юным двадцатипятилетним образом Вольдеморта. Мадам Помфри что-то говорила, но я не слушала ее. Автоматически кивая, я думала о том, что скажу Тому. Он ведь всегда считал себя живым, и этим противопоставлял себя всем остальным хоркруксам. Мы были убеждены, что он оживет, как только мы соберем достаточно разрозненных частей души Вольдеморта. Он не оживет. *** Я вошла в палату и закрыла за собой дверь. Том сидел на кровати, повернувшись спиной к окну и давал какие-то указания домовику в бледно-коричневом костюме и зеленом галстуке. Не желая подслушивать, я остановилась там же, у двери, но домовик все же увидел меня и поклонился. Том резко повернулся с недовольством во взгляде, но, убедившись, что это всего лишь я, мягко улыбнулся и кивнул, показывая, что сейчас не время. Я прошла к стоящему в дальнем углу палаты врачебному креслу и взяла в руки лежащий на столе рядом журнал. Похоже, мадам Помфри недавно его читала. Статья о переливании крови и изменении магической силы у реципиента. Я начала было читать, но взгляд бездумно скользил по строчкам, не задерживаясь ни на одном слове. Каша, сплошная белая каша, и ничего, кроме ужаса и страха. Я не чувствовала такого отчаяния даже в Азкабане. Том что-то выговаривал домовику. Краем уха я улавливала «собери информацию», «он не мог это сделать», «растраты», «береги ее» и цифры, какие-то невыполненные договоренности, расторгнутые контракты, бесполезные обещания. Домовик молчал. В конце концов, Том велел ему «разыскать эту бесчувственную парочку», и тот, попрощавшись и поклонившись, поклялся «исполнить все в лучшем виде» и аппарировал с хлопком. Медикаменты отравляли воздух, не давали дышать полной грудью. Мне казалось, что вместо кислорода в легкие проходит осознание обреченности. Мы что, посмели играть с жизнью? Кто мы такие, чтобы бороться с вечностью? Что мы о себе возомнили? Я отложила журнал и внимательно посмотрела на мужа, сдерживая рвущиеся наружу слезы. Его спина была напряжена, темный шов ярко выделялся на бледной коже. Я сделала несколько неуверенных шагов и остановилась, не в силах приблизиться. – Подойди ближе, не робей, – попросил он, и я села рядом, боясь прикоснуться. Мы сидели рядом, но казалось, что между нами расстояние в несколько миль. – Мадам Помфри сказала, что ты не умрешь, – пробормотала я тоненьким слабеньким голоском. Так не утешают, Ромильда, пора бы это запомнить! – Потерять способность чувствовать и понимать, что чувствуют другие, для меня подобно смерти. Вольдеморт хотел избавиться от чувств и вложил их в меня, поэтому теперь, когда я их потеряю, то стану редким высокоинтеллектуальным злом. Ведь во всем остальном я такой же, как и все другие хоркруксы. Я не хочу этого, Ромильда, не хочу. – Том посмотрел на меня, и я поняла, что у него в глазах слезы. Прежде я никогда не видела, чтобы он плакал. – Ты плачешь, – прошептала я и коснулась его щеки, стирая потекшую слезу. Он задержал мою ладонь в своей и стал с недоверием рассматривать прозрачную каплю. – Я почти успел ожить. Сколько у меня есть дней? – Меньше пяти. – Значит, нет смысла здесь задерживаться. – Он оперся о мое плечо и встал с кровати. – Я проживу эти дни рядом с тобой, а затем, когда пойму, что больше ничего не чувствую, то попрошу тебя меня убить. – Ты не можешь умереть, пока я жива. – Я могу умереть, если меня убьешь ты. – Том поднял вверх указательный палец, словно растолковывал истину пятилетке. – Как только оболочка будет серьезно повреждена, то я, как сгусток энергии, не смогу в ней больше находится. Я буду вынужден уйти. Вероятнее всего, вырвавшись наружу, я не проживу и нескольких секунд, но тебя это не должно волновать: я ведь уже перестану чувствовать, и не будет ни боли, ни страха. – Том, прекрати, я не хочу, чтобы мы сейчас об этом говорили. – Я взяла Тома под руку и помогла пройти к выходу из палаты, но он захлопнул рукой дверь, которую я начала было открывать, и устало оперся о нее спиной. – Просто пообещай мне, что, когда настанет время, ты меня убьешь. Это моя последняя просьба, пожалуйста, Ромильда. – Он с грустью посмотрел на меня и нежно поцеловал. Мое сердце гулко билось, но, когда я прикоснулась к его груди, то не почувствовала под пальцами ничего. Это было привычно и одновременно ужасно. Только холодная ткань рубашки, скрывающая не менее холодную кожу. Он не отогреется, не оживет. Я, закрыв глаза и сглатывая комок слез, кивнула. – Нет, так не пойдет. Скажи вслух. – Я люблю тебя, Том, и поэтому сделаю, как ты скажешь. Я словно подожгла бикфордов шнур. Это был взрыв, эйфория, безумие. Еще совсем недавно я не могла и подумать о том, чтобы сказать "люблю", но сейчас это было настоящим. Тем, что я чувствую, тем, во что я верю. Если моя любовь может хотя бы на день, на час, на минуту превратить Тома в человека, я готова кричать о ней хоть по колдорадио. Я не хочу скрывать свои чувства, потому что в этом нет никакого смысла. Никогда не было. Том прижал меня к себе. В его глазах, губах и руках была заключена вся нежность и страсть этого мира. Мы целовались, и я чувствовала, как его слезы смешиваются с моими. Я никогда не говорила, что люблю, и никогда не ощущала это так сильно, как сейчас. Том держал мое лицо в ладонях, и мне хотелось вечно чувствовать эту прохладную мягкую кожу, даже если на самом деле меня касается труп, оболочка. Больше не было иллюзии, что здесь, между нами, Блейз, потому что он и Том стали для меня единым организмом. Это было дико, но никак иначе это не укладывалось в мою реальность. Он был тем, кого я люблю. А то, что мои ладони, лежавшие на его груди, не чувствовали биение сердца, – это совершенно не имело значения. Но мы подумаем об этом позже, не сегодня и тем более не сейчас. – Пока я могу чувствовать, я всегда буду рядом с тобой, – прошептал Том, крепко обнимая меня и прижимая к себе. У нас есть сегодняшний день – это самое главное. *** Ужинали мы все вместе в Большом зале. МакГонагалл рассказывала об учебных планах на будущий год, будто проводя собрание со спонсорами школы. Виктор и Ариадна вполголоса что-то обсуждали на краю стола и к нам не прислушивались. Пользуясь моментом, я попросила МакГонагалл как можно скорее передать Гарри мои опасения относительно Майкла. Она помрачнела, но кивнула: – Вы полагаете, что это он? – Думаю, его причастность нельзя исключать. – Но почему? Он всегда был таким хорошим мальчиком. – Возможно, он попал в зависимость от Феликс Фелицис, когда искал антидот, а под влиянием этого зелья в голову приходят и не такие безумства. Пока Гарри не обыщет его дом и не проверит алиби, трудно что-либо сказать наверняка. – Разумеется. – МакГонагалл повела плечами, словно стряхивая с себя какие-то оковы. – Просто я не могу поверить, что Майкл может иметь какое-то отношение к тому, что происходит. – Она отпила чай, со стуком поставила чашку на место и поспешно сменила тему. – Мистер Небел, могу ли я после ужина обсудить с вами несколько финансовых вопросов? – Конечно, профессор МакГонагалл, – буднично ответил Том, чуть не поперхнувшись телятиной. Лишь желание прожить последние дни, чувствуя, как человек, заставило его спуститься в Большой зал, хотя прежде он всегда избегал встреч с МакГонагалл. С другой стороны, от нее можно было больше ничего не скрывать. Почти ничего.