Четвертая стража

Вскоре их пребывание в Пуату утратило прелесть уединения — мало-помалу Плесси наполнился гостями. Провинциальные дворяне со всей округи считали своим долгом засвидетельствовать свое почтение маршалу и его жене. От скуки Филипп позволил всем желающим охотиться вместе с ним. Любители загнать зверя, всецело разделявшие эту страсть с маркизом, прибывали с утра к назначенному месту встречи, а по возвращении могли находиться в покоях хозяина, пока он совершает туалет, а затем оставаться до обеда: когда Филиппу приедалось одиночество, он любил, чтобы вокруг царила пустая суета, развлекавшая его. Среди дворян, одним из первых, кто нанес визит в Плесси, был герцог Ла Мориньер. Истовый кальвинист, он в глубине души презирал этих высокомерных выскочек, Плесси-Бельеров, но, будучи страстным охотником, не мог отказать себе в удовольствии, которого он сам никак не мог себе позволить. Поймав на себе его острый, пронзительный взгляд, брошенный из-под нависших клоками густых бровей, Анжелика сразу распознала в Ла Мориньере фанатичную натуру — в его глазах она, как и все красивые женщины, была "воплощением греховной праматери рода человеческого, навлекший на потомство свое кару Божию". У маркизы сразу испортилось настроение, так как она терпеть не могла религиозных фанатиков. Улучив момент, Анжелика принялась пенять мужу: нехорошо-де, принимать у себя враждебно настроенного гугенота, про которого вдобавок ходят такие недобрые слухи; будто он «выстрелом в суп» убил своего дядюшку-католика. — Позвольте мне самому решать, кто чего достоин, сударыня, — таков был ответ. Однако вскоре Ла Мориньер впал в немилость без вмешательства со стороны: Филипп относился к герцогу с почтением, как того требовал его титул и древность рода, но, при бедности последнего, эта предупредительность больше походила на утонченную насмешку. Герцог же в своей пуританской надменности принимал все за чистую монету. Он начал свободно осуждать гостей и домочадцев маркиза, доходя в своих суждениях до крайности и позволяя себе наглые, вызывающие выходки. Так как один из пажей Филиппа, шевалье де Шантильон, оставил службу, получив должность при дворе герцога Орлеанского, маршалу требовался юноша на его место. Добродушный толстяк де Круасски, приходившейся дю Плесси дальним родственником, начал брать с собой сына, чтобы при удобном случае обратить на него внимание маркиза. Однажды Ла Мориньер, в силу давней вражды, начал прилюдно поносить де Круасски, упрекая его в греховности и в том, что его отец из продажности отпал от своих единоверцев: — Господь видит жадную до наживы душу и воздает каждому по делам его, — вещал он точно проповедник с кафедры, намекая на затруднительные обстоятельства семейства де Круасски, связанные с наследственными тяжбами, полностью разорившими последних. Холеричный по натуре, благодаря мавританской крови предков, Ла Мориньер легко впадал в неистовство и имел столь грозный вид, что бедный барон дрожал как осиновый лист, бормоча под нос какие-то жалкие оправдания. Его сын, юноша не старше восемнадцати лет, нашел в себе мужество заступиться за родителя, честными и разумными доводами пытаясь образумить герцога. В конце концов, Ла Мориньер в приступе гнева едва не поднял на него руку. Дело грозило принять скверный оборот, если бы Филипп вовремя не разрубил этот Гордиев узел: с убийственной вкрадчивостью, способной охладить пыл любого буяна, он посоветовал Ла Мориньеру упражнять религиозное красноречие в другом месте и запретил обоим семействам бывать в Плесси. Наблюдая из окна, как герцог садится на лошадь, Анжелика подумала, что он похож на зверя: усмиренного, но затаившего внутри злобу. Де Круасски же был просто уничтожен: он рассыпался в извинениях, подметая пол облезлым плюмажем, и, смолкнув на полуслове от замешательства, попятился к дверям. Сын почтительно, но вместе с тем твердо, взял его под руку и увел прочь, положив конец этой унизительной сцене. Достоинство, с каким держался юноша, произвело на Анжелику впечатление, и за ужином она принялась заступаться за де Круасски, но видя, что муж ее не слушает, оставила попытки. Утром Филипп сам отправил к барону слугу с запиской, разрешая ему снова явиться в Плесси. На следующий день, после охоты, Филипп послал за Анжеликой. Когда она вошла в покои мужа, мужчины — де Мальезе, де Круасски с сыном и трое дворян, принадлежавших к дому маркиза, — торопливо поднялись ей навстречу, стараясь перещеголять друг друга в любезности. Обошлось, впрочем, без целования ручек и лобзания подола платья. Маркиза учтиво приветствовала собравшихся изящным кивком и присела на табурет, который указал ей Филипп. Под предлогом жары, стоявшей в помещении, он снял с ее плеч шаль, открыв взорам низкий соблазнительный вырез бархатного платья. Участвуя в разговоре без всякого интереса, с выражением скуки на лице, маркиз несколько оживился, обратив свое внимание на юного де Круасски: он задал ему пару вопросов о планах на будущее, потом подозвал к себе, чтобы тот помог ему выбрать кольца. Когда молодой человек блестяще справился с заданием, обнаружив вдобавок к рассудительности тонкий вкус, Филипп наклонился к жене и тихо сказал: — Побеседуйте немного с этим шевалье, я хочу знать, как вы находите его ум. Анжелика понимающе кивнула в ответ. С чарующей улыбкой она подошла к юноше и подала ему руку. — Мне хочется немного поговорить с вами, любезный шевалье, пойдемте к окну, чтобы я могла вас как следует разглядеть. После обеда Анжелика улучила минутку, чтобы отчитаться о проделанных наблюдениях. — Благодарю вас, мадам, — перебил ее Филипп, — но я успел сделать собственные выводы. — А именно? — Меня интересовало какое впечатление произведет на него ваша красота. — Вы опасаетесь, что я увлекусь вашими пажами? — насмешливо вздернула брови Анжелика. — Я опасаюсь, что они увлекутся вами. Или другими юбками… Какая разница кем? Я не собираюсь окружать себя сборищем интриганов. А зеленый юнец готов на что угодно ради взмаха ресниц какой-нибудь кокетки. — В таком случае он прошел испытание, не правда ли? — Думаю, да. Анжелика просунула руку под локоть Филиппа, и они медленно пошли через анфилады комнат. Украдкой бросая взгляд на мужа, любуясь его греческим профилем, Анжелика думала о том, что он ей сказал. Действительно, юноша не смутился и не покраснел, когда она коснулась его руки, не пытался заглянуть в ее соблазнительное декольте, не вел себя, как большинство мужчин, на которых ее красота оказывает гипнотическое действие. И вдруг ее осенила догадка: «Для этого мальчика, немногим старше Флоримона, я, верно, уже старуха». Неприятно поразившись этой мысли, Анжелика с волнением поймала свое отражение в большом настенном зеркале и почувствовала облегчение: ее красота находилась в самом зените. «Нет, дело явно не в этом. Наверняка, юный де Круасски придерживается тех же взглядов, что и Шантильон. Решительно, эти эфебы на итальянский манер не делают никакой чести моему мужу». Когда она попыталась изложить эти соображения Филиппу, тот безразлично пожал плечами: нет, слухи его совершенно не интересуют. — Значит, корень всего зла вы видите в женщинах, — резюмировала Анжелика. — А вы разве нет? — спросил Филипп, удивленно приподнимая брови. — Знаете, Филипп, если женщины и лживы, то только потому, что мужчины позволяют им себя обманывать. Почему, к примеру, Самсон открылся Далиле в третий раз, когда дважды убедился в ее злонамеренности? Филипп некоторое время молчал. Задержавшись у лестницы, он обратил на жену долгий задумчивый взгляд. — Он знал, чем кончится, — медленно произнес он, наконец. — Знал, но был один-единственный шанс, что она все же не предаст. — Глупо, не правда ли? — Вы сказали, — заметил Филипп, рассеянно постукивая пальцами по перилам, — как любил говорить мой отец — все в этом мире является следствием чьих-то ошибок. — Очень верная максима, — со вздохом констатировала Анжелика, подавая мужу руку для поцелуя. — Вы зайдете ко мне перед ужином, господин мой супруг? — Я рассчитываю на это, — ответил Филипп, и откланявшись, удалился своей чеканной походкой. Анжелика, застыв на нижней ступеньке, долго смотрела ему вслед. Даже здесь в Плесси, Филипп старался соблюдать дистанцию, принятую в свете между супругами. Иногда чету дю Плесси навещали их парижские знакомые, ехавшие в свои поместья по делам. Шевалье де Мере, гостивший здесь три дня, сокрушался, что не имел чести посетить этот приют наяд и дриад — «Зеленую Венецию», воспетую в салонах еще герцогом де Ла Тремуйем — в пору цветения. Анжелика, изрядно уставшая от старомодных витиеватых оборотов, которыми щедро были сдобрены речи этого пожилого жеманника чья молодость прошла в салоне Рамбуйе, лишь улыбалась, поддакивая в ответ. Еще большее разнообразие внес в их жизнь визит герцога и герцогини де Навайль, приехавших в Плесси за неделю до Рождества. После обеда, когда мужчины отправились сыграть партию в фараон, Анжелика подсела к мадам де Навайль, чтобы послушать придворные сплетни. Итак, король решил провести зиму в Тюильри! После серии празднеств в честь блестящего завершения военной кампании, их величества вернулись в Париж. Теперь даже в «домашние дни» устраиваются пышные приемы. Балы венчает представление в театре Тюильри — ради его обновления из Италии был выписан знаменитый инженер Вигарани, а после, в Большом салоне устанавливают ломберные столы где с вечера до самого утра играют в карты. Игра ведется по крупной, и за неимением денег на кон ставятся родовые поместья, жены, дети и даже собственная жизнь. Господин Боссюе едва не на коленях умоляет короля запретить хоку. Мадам де Монтеспан предпочитает ландснехт, где за вечер может спустить бюджет целой провинции. Компанию ей обычно составляют сам король, Месье и Мадам, принц Конде и Монсеньор герцог. Тот, кто желает играть за одним столом с королем, должен раскошелиться. Недавно господин Главный проиграл 5000 тысяч пистолей за одну ночь, хотя что может быть ценнее личного благоволения его величества? В высоком положении мадам де Монтеспан не сомневается даже слепой и глухой – о нем знают в самых отдаленных уголках Европы, а может и дальше. Мадам де Монтеспан принимают за королеву, как некогда жена Дария приняла Гефестиона за Александра, и в этом король, кажется, уподобился царю царей: Атенаис имеет покои из двадцати комнат, тогда как в распоряжении законной государыни — только девять. Еще вчера короля возмущали едкие остроты блестящей Рошешуар, а теперь король очарован своей «прекрасной госпожой», он пленен любовью к ней и ни в чем ей не отказывает: нет такого каприза, который не будет тут же исполнен. Мадам де Монтеспан чрезвычайно любит всякие шутки и розыгрыши. Это чистое ребячество, но, если это развлекает Атенаис, значит, придворные, и даже сам король, взапуски участвуют в любых сомнительных проделках. Насыпать соли в напиток, подлить чернил в кропильницу, переворачивать стулья дам — любые средства хороши, лишь бы слышать серебристый смех маркизы. Так выяснилось, что у некоторых дам нижние юбки в заплатах, а кое-кто не носит чулок. Маркиза весь вечер высмеивала этих дам. Наконец, сжалившись она отпустила "бедняжек" и те удалились в великом смущении. «Прекрасная госпожа» выпустила им вслед парфянскую стрелу, заметив, что не следует появляться при Дворе тем, кому это не по карману. В ее салон теперь могут попасть лишь избранные. А ведь это одно из немногих мест, где можно лицезреть короля в неофициальной обстановке. Он бывает у маркизы каждый день — развлекается разговорами дам, играет в карты или слушает музыку. Мортимары, в особенности Атенаис и ее брат де Вивонн, часто устраивают маленькие домашние концерты. Король неизменно остается доволен и даже попросил герцога сочинить что-нибудь для Двора. С приходом к власти блистательной Атенаис роскошь правит балом, она во всем задает тон. Дамы в ответ на комплименты кавалеров шутливо просят сравнивать их не с Венерами, а с улитками, ведь они-де тоже носят на себе свой дом. Русское посольство прислало королю множество даров, в числе которых снежный барс для Зверинца и огромное количество редких мехов. Мадам де Монтеспан не ограничилась муфтой и горжеткой, она облачилась в эти шкурки с головы до пят: муфты из белки «величиной с тыкву», как презрительно выражаются модники, уже не носят. У всех на устах соболь, рысь, норка и чернобурая лисица. Нужно, чтобы меховые каскады облекали руки чуть ли не до локтей и свободно спускались вниз. Чтобы вконец не разориться, придворные ищут дополнительных доходов. В Париже много говорят об аферистах: кое-кто скупает акции липовых компаний в надежде на большие дивиденды, а кое-кто и вовсе отдается в руки колдунов и шарлатанов всех мастей. Все эти рассказы маршальша перемежала с тяжелыми вздохами. Герцог, назначенный военным губернатором Ла-Рошели, будто бы навлек на себя неудовольствие короля, и поэтому ему пришлось оставить Двор. Но Анжелика догадывалась — придворные ищут в своих фамильных имениях хотя бы временного спасения от безжалостных кредиторов. Война, пышные придворные празднества, парады, званые приемы и выезды требуют колоссальных затрат. Чтобы сводить концы с концами нужно искать новых милостей от королевских щедрот. Анжелика улыбнулась. Пускай на нее косо смотрят, называя за глаза «Мадам — шоколад», зато ее жизнь не целиком зависит от монарших капризов. Перед самым Рождеством случилось долгожданное событие. Анжелика, только что вернувшаяся с крестин сына одного из арендаторов, находилась во внутреннем дворе. Раскатистый звон медного колокола, оповещавший о визите гостей, заставил ее задержаться у входа. Когда во двор, громко цокая копытами по обледенелой брусчатке, въехала пегая лошадь, маркиза вскрикнула от радости при первом же взгляде на всадника: — Флоримон!