Четвертая стража

Анжелика не стала менять простое платье из темного бархата, украшенное скромной вышивкой, на более помпезный наряд. Она ограничилась тем, что надела нить жемчуга в два оборота и накинула на плечи косынку из брабантского кружева. Герцогине она предложила воспользоваться своими румянами: уж больно бескровным смотрелось ее узкое личико на фоне темно-каштановой копны волос. Когда они спустились вниз, граф обменивался приветствиями с хозяином и его гостями. — Ба! Герцог, не думал, что застану вас здесь не одного, а вместе с супругой. — А вы, маркиз, сбрили усы, а я вот отрастил бороду! — Лозен и правда обзавелся курчавой окладистой бородой. Анжелика, как и весь двор, привыкшая к чудачествам графа, сочла эту выходку не более экстравагантной, чем его последние инвективы. — В этом есть нечто символичное, — он лукаво подмигнул Анжелике и тут же бросился к ней, чтобы «облобызать край ее платья» — Ах, как скверно, граф, вы выражаетесь, как старый «жеманник»! — маркиза слегка стукнула графа веером, сопроводив реплику очаровательной улыбкой. — Виноват! Я часто теперь навещаю принцессу, а она так любит эту «старую гвардию»! Пегилен мимоходом поприветствовал бывшую любовницу и снова повернулся к маркизу дю Плесси. — О вас сейчас много говорят, мессир маршал, — серьезно сказал он, но его серые глаза насмешливо блеснули. — Не более, чем о покойнике: хорошо или никак, — слегка пожал плечами Филипп. — Добро пожаловать, господа, — и он жестом пригласил всех в гостиную, где слуги накрывали к обеду. — Благодарю! Ах да... Вы знакомы с маркизом д,Андижосом? Анжелика сдержанным кивком ответила на поклон маркиза. Она видела в нем лишь трагический обломок прошлого, отпечатавшегося на сердце неизгладимым клеймом, как позорный флер-де-лис на теле преступника. Этот новый д, Андижос — с осунувшимся, задубеневшим лицом, с горькой складкой, залегшей меж бровей, был так же не похож на прежнего балагура-гасконца, как и маркиза дю Плесси — на юную графиню де Пейрак. Их взоры на миг встретились. Анжелика быстро отвела глаза, прочитав во взгляде маркиза те же чувства, которые его присутствие всколыхнуло в ее душе. Обед проходил с некоторой помпой из-за присутствия именитых гостей. Постное меню не радовало разнообразием, но повара постарались на славу, умело сочетая дары морские с тем, что произрастало на земле: здесь были и карпы по-королевски, и устрицы, и угри в креветочном соусе. Ливрейные лакеи, выстроившиеся вдоль стены, по первому жесту подавали салфетку и наполняли бокалы вином или сельтерской водой. Визит Лозена нельзя было назвать приятной неожиданностью, но он принес с собой бравурный столичный дух: его едкие, а порой злые комментарии не щадили никого: — Представьте, наш «великий маршал» наконец вступил в лоно католической церкви. И теперь, подобно Хлодвигу, ожидает наград если не от Господа, то от короля. Он «упорствовал в заблуждении», когда королева-мать намекала на жезл коннетабля. Теперь упорствует король. Он заявил, что во Франции больше не будет званий, дающих столь неограниченную власть. Права наша прелестница Нинон: часы любви не всегда бьют одновременно. Верно, дамы? — Милостивый государь герцог, согласно математике, два тела движущихся по прямой из противоположных точек, неизбежно встретятся. Я сменил лавры на мирты, а вы — мирты на лавры, и вот мы оба здесь! Анжелика лишь по необходимости вмешивалась, когда истории графа становились уж слишком непристойными. Лозен закончил рассказывать о некой графине, продержавшей любовника три дня в кладовке, отчего бедняга чуть не умер. — О чем еще говорят в Париже, кроме обманутых мужей и неверных жен? — перехватила Анжелика инициативу. — В Париже возносят молитвы, мадам, — тонко усмехнулся граф, делая глоток из бокала. Анжелике пришло в голову что он до странного напоминает свою заклятую подругу — мадам де Монтеспан, хотя у него не было и сотой доли ее очарования и образованности. Тем временем Лозен продолжал разглагольствовать: — Господин де Безмо как-то признался мне за картами, что я первый заключенный Бастилии, чьим условием освобождения является его собственная прихоть. Если подумать, то все, что бог ни делает, — к лучшему. Я многое потерял, зато отрастил эту прекрасную бороду, которая, если верить красоткам, мне очень к лицу, и не был в Пепельную среду на проповеди новой знаменитости, отца Бурдалу. Тот, кто вышел из церкви с мыслями о Господе — воистину приблизился к царству божьему! Когда одну очень набожную даму спросили, какие благочестивые мысли посетили ее во время столь долгого внимания гласу слуги божьего, она ответила: «Ах, сударь, последние два часа мной владел только один помысел — поскорее облегчиться.» И речь шла вовсе не о душе, господа! Филипп за обедом произнес не больше двух – трех фраз. Анжелика любовалась мужем: его сияющей красотой, гордым, с легкой тенью надменности лицом, словно выточенным из мрамора резцом античного скульптора, в облаке белокурых локонов. Никто не знает, какими были герои древности, совершившие столь чудесные и великие подвиги, были ли они вообще, но на полотнах художников, на барельефах, в камне и бронзе они должны выглядеть именно так — недосягаемыми в своем неземном величии. Смертным положено взирать на божества с благоговением, вызванным острым ощущением прекрасного, заложенным в человеке еще при рождении. Именно так в сознании людей рождаются легенды о бессмертных героях. Мысленно провалившись в пустоту, Анжелика словно грезила наяву, когда Филипп склонился перед ней, чтобы предложить руку. По дороге в малую гостиную, где располагались столы для бильярда и игры в карты, маркиза полушутливо прошептала мужу: — Вы могли бы уступить эту честь кому-нибудь из гостей. О нас снова примутся судачить. — Мне безразлично, вы хорошо это знаете. Я сегодня думаю о вас вдвое больше обычного. — Ах, Филипп, сегодняшняя ночь… Признаюсь, я не могу вспомнить о ней без стыда… — не докончив фразы Анжелика кокетливо потупила взор, при этом ее щеки покрылись очаровательным румянцем. Она не успела договорить. Их догнал звонкий смех Пегилена. Он рассказывал о злоключениях маркиза де Монтеспана, награждая его супругу эпитетами самым приличным из которых был — «эта сучка». — Что!? — вскричал он в ответ на изумленный взгляд де Роклора. — Беднягу наградили рогами, посадили в Фор-Левк, причем в насмешку ему выделили камеру с самыми низкими потолками! А этот гаер Мольер добил его своей паскудной пьесой. Жаль, его рожа быстро зажила после пуговиц де ла Феяда, хотя, между нами говоря, маршала-то как раз он изобразил очень верно... … Где этот барон де Кресси? — нервно спросила герцогиня, оглянувшись. И как будто случайно остановив взгляд на мужчинах, игравших в «фараон». — Де Круасски, — машинально поправила Анжелика. Она тоже прислушивалась к разговорам за игральным столом. Граф был уже изрядно пьян: он насмешливо предлагал Роклору сделать в его новом дворце, приобретенном на королевские отступные, дверные проемы повыше. — Боже мой! — простонал герцог и карты выпали у него из рук, — вы уже и так себя скомпрометировали, а теперь желаете ввергнуть нас в неприятности. Вы бы слышали себя со стороны, сударь! — Всех тошнит от ваших выходок, Лозен! — вмешался Филипп. Он тоже швырнул карты на стол, затем спокойно предложил: — Партию в бильярд? Анжелика немного перевела дыхание: весь вечер она была как на иголках, ее даже мутило от волнения. Что-то должно произойти — твердил ей внутренний голос, хотя она также догадывалась, что причина этой мнительности заключается в чем-то другом. Вот уже несколько дней по вечерам ее мучили приступы дурноты. — Ах, господа, сыграем в буриме, — воскликнула мадам де Роклор, подхватив под руки мужа и д,Андижоса. — Вы, маркиз, или вы, господин мой супруг, загадывайте. — ее тоненький голосок надламывался от волнения. Метаясь взглядом по сторонам она почти теряла над собой власть. — Нет? Тогда я: зеркало-коверкало, бокал–скандал. Нет желающих? Мадам, прошу вас! — взмолилась мадам де Роклор. Она поминутно теребила свой веер: то открывала, то закрыла, то клала на колени ручкой вперед, то, как бы опомнившись переворачивала опахалом. На щеках ее горел неестественный румянец. Ее пальчики потянулись к бокалу с неразбавленным кларетом. Вибрирующим голосом, чуть громче, чем следовало, она начала декламировать: — Любовь – кривое зеркало Судьбу мне исковеркало… … — Поставьте бокал Нам не нужен скандал. — Закончила Анжелика, наклонившись к герцогине. С деликатной улыбкой она забрала у нее напиток. То ли это лихорадочное состояние герцогини передалась всем, но д,Андижос и герцог тоже, казалось, чувствовали себя не в своей тарелке. Роклор хмурился, открывал свои часы-луковицы, красноречиво поглядывая на время. Но тут случился казус, потрясший всех присутствующих до такой степени, что гостиная погрузилась на пару минут в гробовую тишину. Партия в бильярд закончилась быстро. Маркиз дю Плесси был грозным соперником даже трезвому и более опытному игроку. Маршал не уступал даже королю, поэтому монарх предпочитал играть с господином де Вильруа, обладавшим редчайшим талантом проигрывать так, что у венценосного противника не оставалось сомнений в собственном мастерстве и естественном превосходстве. Так вот, Лозен продул, что называется «всухую». Тогда дю Плесси неспешным шагом приблизился к нему, занес руку и… отвесил графу щелбан, такой звонкий и сильный, что тот покачнулся и был вынужден ухватиться за стол. Все собравшиеся в гостиной ошеломленно повернули головы и застыли, как во время игры в "живые картины". С минуту Лозен смотрел на маркиза, округлив от удивления глаза. «Вызов!» — промелькнуло в голове у потерявшей дар речи Анжелики. В салоне повисло цепенящее ожидание: все взгляды были прикованы к Лозену. Как ответит Пегилен на столь оскорбительную выходку? Граф сделал шаг вперед. Нервы присутствующих натянулись до предела. Лозен тем временем слегка откинул голову и в тишину разорвал его раскатистый смех. — Боже! — наконец проговорил он, смахивая набежавшую от смеха слезу. — Последний раз играл на щелбаны лет эдак в десять. Надо было заранее условиться, маркиз. Я бы знал, чем рискую. — Пегилен жестом подозвал лакея и велел ему принести лед. — Полноте, дамы и господа, — Лозен с веселой ухмылкой, в которой, однако, чудился вызов, обвел взглядом потрясенные лица. — К чему эти недоуменные лица? Неужто вы думаете, что мы с маркизом станем ссориться? Это же старая солдатская шутка. Верно, месье? — Абсолютно! — с бесстрастным видом подтвердил Филипп. — Не слишком смешная для нашего с вами возраста. — Вы смеялись, — ответил Филипп, чуть-чуть приподняв уголки губ. — А, впрочем, забудем. Вот и мой лед. Если у меня на лбу останется отметина, это будет, по крайней мере, справедливо по отношению к вам, старина! — серые глаза, злобно блеснув, на миг скрестились с голубыми, точно клинки. — Я этого не вынесу, — раздался сдавленный шепот над ухом. Анжелика, поглощенная этим странным спектаклем, вздрогнула. — Прошу вас, мадам, уйдемте отсюда! — жалобно попросила герцогиня. Женщины устроились на узком канапе в оконной нише, и мадам де Роклор с рыданиями упала Анжелике на грудь. Так Анжелика узнала, что Лозен бросил герцогиню несколько месяцев тому назад ради своей распутной кузины, принцессы Монако. После ей удалось-таки взять реванш над неверным любовником — мадам де Роклор заметил король. Эта кратковременная страсть принесла свои плоды: она ждет ребенка. Муж на время их романа благоразумно покинул двор и жил в Париже. Он, конечно, знает, кто зачал дитя в ее чреве, но король осыпал их милостями. Роклор получил губернаторство, должности, пенсионы. Теперь он должен был на время уехать, чтобы положить конец слухам и не дать повода для новых относительно своего отцовства. — Что же вы плачете, дорогая? Многие позавидовали бы сговорчивости вашего супруга и вниманию короля, а вашему ребенку обеспечено блестящее будущее. — Ах, мадам, но я люблю Пегилена! Если я и хотела бы ребенка, зачатого вне брака, то только от него! А он любит шлюху и женится на дылде! Лицемер! Анжелика вздохнула. Любовь порой делает людей глупее, чем они есть. Она попыталась объяснить молоденькой дурочке, что связи Пегилена так же не постоянны, как и он сам. — ... А на Мадемуазель он женится по расчету. Она внучка Франции и самая богатая наследница Европы. Еще может случиться так, что по возвращению вы сами забудете его, — Анжелика пустила в ход последний аргумент. Герцогиня взглянула на Анжелику, словно та сбежала из сумасшедших палат: — Это невозможно, сударыня. Вам известно это не хуже, чем мне — вы тоже были его любовницей! Анжелика сжала губы. Вот змея! Не надо было ее жалеть! Больше всего маркизе хотелось надавать этой глупой девчонке по щекам. Вернувшись, они застали мужчин скучающими. Общий разговор как-то не клеился — гости не могли преодолеть повисшую в комнате неловкость. Было очевидно — всем хотелось разойтись, но никто не желал уходить первым, точно боясь пропустить что-то важное. Озабоченные, тревожные взгляды попеременно останавливались на дю Плесси и Лозене. Анжелика приблизилась к мужу и потянула его за рукав, отзывая в сторону. — Надо заканчивать. Я хочу, чтобы эти люди уехали. Завтра же! — тихо сказала она. Филипп бросил на нее рассеянный взгляд. — Что?... А, да! Послушайте, вы ведь хорошо знакомы с этим маркизом? — С д, Адижосом? Да… Откуда вы знаете? — Он сам сказал. — Но что именно? — Потом. Видите, он не отходит от Лозена? Когда они будут выходить, отвлеките его минут на пятнадцать. Я должен поговорить с Пегиленом наедине. — Дуэль? — с тревогой спросила Анжелика, от волнения прижав к груди стиснутые кулачки. — Нет, ну что вы. — Филипп, обещайте мне! Если вы и вправду любите меня! — в порыве чувств она хотела взять его за руку, которую он тут же убрал. — Прекратите! — процедил он, затем, вздохнув, прибавил. — Я не собираюсь заниматься глупостями. Но ситуация требует объяснений. Тягостную обстановку разрядила мадам де Роклор. Она объявила, что устала и желает лечь. Герцог с радостью ухватился за этот повод и вызвался провожать супругу. Герцогиня на миг состроила недовольную гримаску, но тут же взяла себя в руки и подхватила мужа под локоть. Маркиз дю Плесси пожелал им спокойной ночи и объявил вечер оконченным. — Впрочем, господа, кто не желает возвращаться к себе, мой дом в вашем распоряжении. Лозен тоже пожелал уйти. У него на лбу виднелся красный след, грозивший назавтра превратиться в приличную шишку. Анжелика невольно поразилась его выдержке. Когда он подошел целовать ей руку, она сказала: — Мы давно знакомы, граф, но оказалось, я плохо вас знала. — О, мадам, говорят только палач хорошо знает тех, с кем имеет дело. — Все же, я знаю вас достаточно, чтобы вы не держали на нас зла, сударь. — Кто сердится на розу за шипы? Это плата за возможность близко любоваться ее красотой, — ответил он, по-кошачьи сощурив глаза. Андижоса маркиза перехватила уже в дверях. Он весь вечер ее избегал, даже в общей беседе стараясь не встречаться взглядом и не говорить с ней. Он заметно смутился, когда Анжелика оказалась вдруг рядом, да еще обратилась с просьбой уделить ей несколько минут. — Право же, маркиз. Грешно не воспользоваться случаем. Мы почти не встречались при дворе и не говорили с тех самых пор как… Словом, так давно, что я даже не могу припомнить. Они заняли кресла перед камином, друг напротив друга, и смущенно замолчали, глядя на танец языков пламени. — Вы возвращаетесь в Тулузу? — нарушила наконец это тягостное молчание Анжелика. Маркиз кивнул, не отрывая взгляда от весело потрескивающих в огне поленьев. — Да, нужно уладить кое-какие дела перед отъездом. Я получил патент лейтенанта на королевской галере. — Вы жалеете, что пришлось оставить Двор? — Как вам сказать? Раньше мне, как и всем, хотелось зацепиться при дворе. Я был рад получить хотя бы самую незначительную должность. А потом… — маркиз тяжело вздохнул, — было то, что было. Я думал, моя голова ляжет на плаху. Но безумцам, оказывается, везет — права старая поговорка. Я получил больше, чем когда-либо мог рассчитывать. Спустя некоторое время я понял: придворная жизнь совершенно не для меня. Пустое и бессмысленное времяпровождение — нет, я не дьявольски хитер, но и не глуп. Я обычный человек, мадам. Я знаю, что у меня мало шансов возвыситься, но и толкаться в передних мне противно. — Я вас понимаю, месье, — Анжелика впервые за вечер посмотрела на маркиза без тени недовольства. Его искренний ответ разбил стену отчуждения, воздвигнутую между ними временем и обстоятельствами. Теперь она снова видела перед собой человека, с которым любила беседовать, гуляя по оливковым рощицам графского парка. — Это не так, мадам. Вам больше подходит поговорка — Aut Caesar, aut nihil*. — Или пан, или пропал — как говаривала одна старая знакомая, – задумчиво сказала Анжелика, припомнив разглагольствования Польки в Ньельской башне. — Знаете, сударыня, — внезапно заговорил маркиз, на этот раз его голос звучал взволнованно, — я сейчас вспоминал, как впервые увидел вас в Монтелу. Вы были такой испуганной и подавленной, но вместе с тем держались очень мужественно. Это глубоко тронуло меня, и я почувствовал раскаяние. Да, именно! Ведь я никогда не думал, что может испытывать молодая девушка, которую выдают замуж за незнакомого мужчину. Это казалось мне таким естественным… как..как… словом, я искренне полагал, что привез радость в ваш дом. Он помолчал, будто подбирая слова, или ожидая ее ответа, но Анжелика молчала, охваченная воспоминаниями. — Я говорил себе: «Держись, Бернар, не поддавайся впечатлению, ты знаешь, кому она предназначена», — с невеселым смешком продолжил маркиз, — этот союз должен был стать счастливым, но, тем не менее, я продолжал вас ужасно жалеть. Что-то было в вас такое, какая-то особенная чистота, перед которой умиляется сердце, и страх запятнать эту чистоту становится сильнее смерти. Граф тоже испытал это чувство. Однажды он сказал мне: «Слишком часто мы становимся соучастниками преступлений, столь обыденных, что суть этих деяний представляется нам в совершенно искаженном виде: как нечто естественное. Ее душа — чистейший алмаз, сквозь который взираешь на вещи в их первозданной форме и ужасаешься царящей вокруг мерзости и невежеству» Маркиз сконфуженно замолк и опустил глаза. Анжелика скорее почувствовала, чем поняла, что по щекам катятся слезы. — Ну вот! Вам удалось меня растрогать! — Простите меня, мадам. — Извинения приняты, сударь. — Значит, вы не забыли? Те удивительные празднества в Отеле Веселых Наук. Нет, она не забыла Великого Лангедокского Хромого в красной маске, услаждающего слух гостей чарующими звуками bel canto, но как ни силилась, не могла вспомнить его лица. — Fuimus Troes, fuit Ilium*, —тихо сказала Анжелика. Д, Андижос впервые за все время улыбнулся, и это отчасти вернуло ему прежние черты беззаботного гасконца. — Вас можно сравнить с Энеем, сударыня. — Нет. Меня можно сравнить с Троей, — вздохнула Анжелика. — Я похожа на Трою, — еле слышно повторила она и, едва ли не впервые за прошедшие годы, позволила себе поддаться сладкому и тёмному, как грех, искушению. Закрыв глаза, она с тягостным облегчением представила себе, что в её жизни не было костра на Гревской площади, и она до сих пор носит имя первого мужа. Не было Николя и тьмы парижского Дна; она никогда ничего не слышала про харчевню «Храбрый петух». Кантор… да, Кантор родился на батистовых простынях в самом сердце Тулузы… И всё это время рядом с ней был он, чей образ она безотчетно пыталась вызвать в памяти, растревоженная словами Андижоса, — и не могла. Она помнила ощущение счастья, не отпускавшего ее ни на миг, любовь, безраздельно владевшую ее существом, но не его самого. Анжелика машинально сжала прохладную ручку кресла, и вдруг пришла в себя, резко открыв глаза. На смену усталости пришло раздражение. Зачем она причиняет себе боль, пытаясь схватить разорванную нить, ускользающую от нее во тьму? Она прислушалась к себе, но в душе было тихо — где-то глубоко в ней смолк звук неровных шагов и затих чарующий голос, Золотой Голос Королевства. Умер. Навсегда. — Вас долго не было. — Разве? — Да, я жду вас где-то с час. — И вам не терпелось, господин мой муж? Филипп подошел к ней сзади и положил руки на обнаженные плечи, мягко разворачивая к себе. — А если и так? — прошептал он, прижимаясь прохладными губами к ее лбу. — К чему вдруг эти нежности, Филипп? — поддразнила она его, деликатно высвобождаясь из объятий. Анжелика присела к трюмо и сама, без помощи служанки, начала распускать прическу. Филипп молча наблюдал, как она расчесывает длинные золотистые волосы и закрутив их на затылке, закалывает гребнем. — Вы поможете мне снять платье? Филипп, все так же не говоря ни слова, приблизился и покорно помог ей расстегнуть многочисленные крючки корсажа и развязать ленты на юбках. — Лозен уедет завтра утром. Как вы и хотели, — тихо сказал он. — Как? Все обошлось, надеюсь, без ссор? — Без. Я сказал ему, что он достаточно скомпрометирован и его пребывание здесь навредит ему же. Он был зол, как черт, но мы пришли к согласию. — Слава богу. Пусть катится к дьяволу. И этот д,Андижос с его воспоминаниями туда же, — она положила голову мужу на плечо и прикрыла глаза. — Боже, как я устала. — Мне уйти? — А вы уйдете? Вы все время поступаете, как считаете нужным. Филипп был, казалось, озадачен этой неожиданной отповедью. — Я поступлю, как желаете Вы, — с нажимом произнес он и сделал движение, чтобы удалиться, но Анжелика вдруг обвила его шею руками, прижавшись к его сильной груди и страстно зашептала: — Не уходите… не уходите, мой милый. Я люблю вас так сильно, что однажды эта страсть погубит меня. — Вы надежно позаботились о тылах, — напомнил Филипп, показывая палец, на котором блестело обручальное кольцо. — Это ничего не значит. Важна только любовь… Любовь… Он наклонился над ней, покрывая жадными поцелуями щеки, губы, шею, одновременно увлекая ее в сторону алькова. Это было странно: любовь к нему переполняла ее сердце, но его ласки сейчас не возбуждали в ней желания. Ей хотелось просто спать с ним, у него на груди, убаюканной в его сильных объятиях. Он уложил ее на кровать, но, не чувствуя отклика, остановился, разглядывая ее в неярком золотистом свете ночника. — Какая у вас длинная шея… Я вижу, как пульсирует кровь. Здесь, — он провел пальцем по выступающей венке. — Вы не хотите заниматься со мной любовью? — Нет. — Вы хотите, чтобы я ушел? — Нет. Филипп поднялся с кровати. Снял с себя халат и сорочку, и, оставшись совершенно нагим — так он спал всегда — бросился на постель рядом с ней. Сладко потянувшись, Филипп подмял под себя подушку и сонным голосом проговорил: — Завтра нам предстоит еще одно представление — проводы господина де Лозена. Будьте во всеоружии. — А вдруг он уедет спозаранку? — Я велел слуге разбудить меня, если он велит закладывать карету. Спокойной ночи, мадам. — Спокойной ночи… Анжелика так и осталась лежать неподвижно, бездумно глядя в потолок. Она слышала, как за окном пошел дождь — тяжелые капли быстро-быстро застучали по стеклу. Только бы назавтра не развезло дороги! Она содрогнулась от мысли, что гости могут остаться еще на день или на два. Этот Лозен привез с собой воздух двора, пропитанный духами и серой. А д,Андижос? Зачем он говорил с ней о прошлом? Некоторым людям нравится жить воспоминаниями, черпая в них силы для завтрашнего дня. Но она знала — иногда воспоминания необходимы, чтобы укрепить в себе веру в будущее. Память таит в себе опасное искушение встретиться со своим прошлым, чтобы заново пережить и сладость побед, и горечь поражения. Кажется что чувства больше никогда не обретут прежней яркости и светлая тоска щемит сердце когда прошлое вновь облекается в осязаемые образы. Веки постепенно смежились, причудливые узоры на потолке исчезли, уступая место украшенным цветами и гирляндами домам, нависавшим над узкими улочками. Триумфальные арки, фонтанчики с вином, вокруг которых теснится и беснуется толпа, Коломбина весело отплясывающая с Керубино. Расплывчатые и искаженные лица, прильнувших к окнам и балюстрадам балконов людей, наблюдающих за торжественным шествием. — Да здравствует король! — Да здравствует королева! Крики подхватываются со всех сторон. Она пробирается сквозь пеструю толпу, сквозь людское безумие, отчаявшаяся, будто потерявшийся ребенок. Какой-то дворянин в маске предлагает ей руку и просит назвать свое имя. Она не отвечает, лишь мимолетно касается взглядом. Почему его нигде нет? Она останавливается, в отчаянии глядя по сторонам. Голова кружится, и сердце разрывается от невыносимого страдания. Ее давят и теснят, чужие лица надвигаются со всех сторон, так что становится трудно дышать, а крик застревает в горле. Вдруг толпа исчезает, людские маски отступают и растворяются в небытии, а крики и музыка тонут в шуме волн и криках чаек. Перед ней скалистый берег — океан, темный, грозный, бушующий. Что делать? Повернуть назад, к пестрой, безумной толпе, или отдать себя на милость волн? И она идет вперед: страхи и сомнения оставляют ее. Вода оказывается прохладной и ласковой; она принимает ее в свое лоно, волны поднимают ее, унося от берега, и качают, качают… Анжелика проснулась в холодном поту и тут же соскочила с кровати, прижимая ладонь ко рту и стараясь глубоко дышать. В панике она попыталась отыскать глазами какую-нибудь посудину. Не в силах больше сдерживать дурноту, она согнулась пополам, извергая на ковер все съеденное и выпитое вечером. — Что..что случилось? – раздался сзади хриплый ото сна голос мужа. Его теплая ладонь легла ей на спину. — Не знаю, — пробормотала она, когда рвотные судороги наконец прекратились. Теперь ее колотил озноб. Она схватила простынь и принялась вытирать трясущейся рукой губы и покрытое испариной лицо. — Вы больны. Надо разбудить врача! Она с минуту смотрела на его искаженное беспокойством лицо и вдруг спокойно сказала: — Не надо никого будить. Это болезнь, от которой излечиваются через девять месяцев. И так как он все еще смотрел на нее недоуменно, она пояснила: — Я беременна, Филипп. — Просыпайтесь, мадам. Анжелика приоткрыла глаза, сквозь завесу ресниц глядя, как Жавотта отдергивает полог кровати. — Который час? — Семь утра, мадам. Через полчаса вас ждут внизу, так передал слуга господина маркиза. Окончательно проснувшись, Анжелика с тревогой прислушалась к себе, вспомнив ночной приступ дурноты. Филипп был так ласков с ней, когда она сказала ему о ребенке — он уложил ее голову себе на грудь и гладил по волосам, пока она не уснула. Сладко потянувшись, Анжелика улыбнулась, затем решительно отбросила одеяло и энергично принялась отдавать приказы. — Живее, живее! — хлопала она в ладоши. — Жавотта, подготовь платье из голубого бархата с золотыми аппликациями. Девушки засновали по комнате: Катрин раскладывала на трюмо черепаховые гребни, щипцы для завивки волос, ящички с румянами и пудрами. В комнату один за другим заходили лакеи: один нес миниатюрную жаровню, второй — серебряный тазик, наполненный розовой водой, а третий — биде на позолоченных изогнутых ножках. Жавотта и Тереза снимали с болванки наряд маркизы. Час спустя, когда Анжелика уже заканчивала туалет, в комнату заглянул Филипп. — Поторопитесь, сударыня, если хотите попрощаться с нашими гостями. Когда они спустились вниз, гости уже готовились к отъезду, лакеи грузили багаж в повозки, а карета была подана. Лозен был весел, он имел свой обычный, насмешливый, слегка высокомерный вид. Пройдя хорошую школу придворного лицемерия, он никак не выказывал своих истинных чувств и был особенно приветлив с хозяйкой дома, не жалея комплиментов ее красоте и выражая надежду, что они обязательно увидятся при дворе. Анжелика старалась не смотреть на красную шишку у него на лбу. Она оценила деликатность Филиппа: Лозену не пришлось встречаться в таком виде с де Роклорами. Д, Андижос был, напротив, как-то мрачен: когда он подошел целовать руку хозяйке, она не почувствовала прикосновения его губ. — Рад был нашей встрече, мадам дю Плесси, — ровным голосом сказал он. Анжелика кивнула с учтивой улыбкой. Гости раскланялись с хозяином дома: Лозен обменялся с Филиппом парой пустяковых любезностей, которые обычно звучат в подобных случаях. Ничто — кроме красноречивой шишки на лбу — не напоминало о вчерашнем, но Анжелика чувствовала обманчивость этого впечатления. У самой дверцы кареты Лозен повернулся к ней и вполголоса сказал. — Иногда король бывает немного болен. Он вздыхает и подолгу любуется розами в зимнем саду. Одна прекрасная роза оставила шип в его сердце. У Анжелики чуть было не сорвался с уст едкий ответ: — «Неужто из камеры Бастилии так хорошо видны оранжереи Тюильри?», — но она сдержалась. — Имя этой розы всем давно известно, граф. Это маркиза де Монтеспан. — О, у этой дамы много достоинств и лишь один недостаток: она не вы, дорогая. Лакей закрыл дверцу и вскочил на запятки, кучер хлестнул лошадей, и карета, проехав мост, покатилась по главной аллее замка Плесси. Пегилен напоследок сделал им ручкой из кареты: «Прощайте, господа!» Анжелика ощутила легкость, будто камень упал с плеч. Филипп неслышно подошел сзади, и она вздрогнула, вырванная из раздумий, когда он коснулся ее руки. — Идемте в дом? — предложил он с беспечными видом. Анжелика обвила его руку, чувствуя под бархатной тканью стальные мышцы мужчины. От него веяло силой и покоем. Она ослабела. Ей захотелось прижаться к нему. — Да, конечно. У меня сейчас появилось странное чувство, что в нашей жизни начинается новый этап. Я не знаю, пугает меня это или радует. А вас? Филипп сделал неопределенный жест. — Я не думал об этом. Впрочем, какая разница? Жизнь не бывает ни новой, ни старой. Жизнь — это болезнь, которая однажды приведет к смерти, — добавил он, улыбнувшись своей странной, чуть рассеянной улыбкой. — Лозен мстителен. Он может стать довольно опасным врагом. — Врагом? Уверяю вас, между нами ничего не изменилось, — ответил Филипп, но Анжелике почудилась в его словах некоторая двусмысленность. Когда они вернулись в гостиную, Анжелику ждала камеристка мадам де Роклор, которая передала, что ее госпоже нездоровится, и она очень просит мадам дю Плесси зайти к ней. На самом деле герцогине было стыдно за вчерашнее. — Ах, сударыня, я вела себя ужасно несдержанно. Он думал обо мне как о какой-нибудь простушке, не умеющей вести себя в обществе. Анжелика, вспомнив вчерашние эскапады герцогини, хотела сказать ей, что Пегилен, скорее всего, вовсе о ней не думал, но ее несчастный вид вкупе с искренним раскаянием вызвали в ней жалость. Анжелика обняла мадам де Роклор за плечи и обе женщины расплакались.