Четвертая стража

Мало-помалу Анжелике удалось вытянуть из дворецкого, прибывающего в сильнейшей аффектации, что же в точности произошло в отеле дю Ботрейи. Вчера поутру явились люди маркиза и сообщили, что его светлость передали дом в распоряжение герцога Мантуанского, где он будет квартировать в течение всего пребывания во Франции. Господин Мальбран возразил, что единственная хозяйка над ними — маркиза дю Плесси, и без ее ведома никто не двинется с места. Люди маркиза препираться не стали: они уехали, а через час с небольшим явился сам господин дю Плесси. Он был чрезвычайно раздражен, и даже бравый господин Мальбран не решился с ним спорить. Маркиз велел перевести вещи своей супруги обратно в отель Бельер, чтобы к тому моменту, как явятся люди герцога, дом был полностью в их распоряжении. — Это неслыханная дикость, — бормотала Анжелика. Даже теперь, когда она хорошо узнала Филиппа, ей было трудно поверить, что он способен на подобную выходку. Да как он смеет распоряжаться ее собственностью, собственностью, которой она владела до брака и которую она уже завещала Флоримону! — Где мои люди? Где верный Мальбран? — Я отослал ваших слуг в отель Бельер, они теперь обустраивают ваши прежние комнаты. А мы с господином Мальбраном отправились за вами. Они говорили во дворе, пока слуги закладывали лошадей. Постоялый двор представлял собой одноэтажное каменное здание с многочисленными деревянными надстройками и пристройками. Здесь останавливался самый разнообразный люд, и цена за койку варьировалась от двух с половиной су, до нескольких экю. На первом этаже, окнами выходившем во двор, располагалась общая зала, где проезжающие могли пообедать, пока чистят или меняют лошадей. Во дворе стоял гомон, и от шума у Анжелики начало постреливать в висках. Маленькие розовые поросята, выбравшиеся каким-то образом из загона для свиней, с громким визгом ныряли между ног слуг, разношерстного рабочего люда, солдат, провинциальных чиновников, торговцев-коробейников и мелкопоместных дворян. Спотыкаясь о поросят, оскальзываясь на свежих навозных кучках, те разражались криками и ругательствами. Анжелика молча наблюдала эту картину, думая совсем о другом: объяснения между ней и Филиппом теперь неизбежно. Кто знает, до чего они способны дойти: до какого страшного разрыва, быть может, до самой низкой ненависти и презрения... Со вздохом она согласилась отобедать, тем более Роджерсон весьма хвалил стряпню здешней кухарки. Анжелике же требовалась передышка, чтобы решить, как ей быть. В Париж мадам дю Плесси вернулась глубоко за полдень. Въехав во двор отеля де Бельер, Анжелика почувствовала, как невольно улыбается — навстречу ей уже спешила Барба с коляской, напоминающий миниатюрную бричку, из которой торчали детские головки в кружевных чепчиках. Не помня себя от радости, Анжелика выбралась из кареты и уже через секунду поочередно обнимала и покрывала поцелуями личики своих детей. В какой-то момент ее взгляд невольно скользнул по фасаду дома, и ей почудилось движение в окне бельэтажа, где располагались покои Филиппа. Она так и не поняла, кто наблюдал за нею: как только она взглянула наверх, портьера немедленно задернулась. «Должно быть, кто-то из слуг маркиза любопытствует,» — раздраженно подумала она, — Филиппа среди дня никогда не бывает дома, кроме того он не упустит возможности сильнее помучить ее, оставив без объяснения свою бандитскую выходку. — Мадам, вам надо отдохнуть с дороги-то, — кудахтала вокруг нее Барба. — Как раз и посмотрите свои покои. Для вас их отделали ровно для королевы. И хоть месье маркизу это было крепко не по нутру, он все ж таки сам расплатился с рабочими! Говорят, он выиграл кругленькую сумму у итальянских князей, да вот и ваш отель герцогу Мантуанскому предложил, не то по дружбе, а вероятнее всего за хорошую цену. Эти блестящие господа за каждое су удавятся. Помните ту Гарпагону из Пуату? А итальянский герцог сюда каждый вечер таскался — вся карета в злате-серебре. Всем бездельникам, что за его лошадьми и экипажем ходили, по монетке сунул! — шепотом передавала Барба последние новости. Анжелика уже слышала, что Филипп пристрастился к игре по крупной, и с тяжелым сердцем полагала, что ничего путного от этого не будет. Если дело дойдёт до банкротства, Филиппу придется оставить службу и удалиться в провинцию. Анжелика опасалась, что этот момент наступит весьма скоро, и где-то в глубине души была уверена: Филипп не примет помощи ни от нее, ни даже от короля. Она была рада услышать, что мужу везло в карты, но предпочла бы, чтобы он не впал в опасную зависимость от игры. Она немного прошлась рядом с коляской, выспрашивая Барбу про здоровье близнецов. Глядя, как верная нянька плачет от счастья, рассказывая, что у крошки Аделин режется первый зубик, Анжелика отчего-то почувствовала себя уязвленной. Сама Барба, верно, уверена, что любит детей гораздо сильнее, чем их мать. Вот только забота о детях — это все, что составляло жизнь этой доброй женщины, тогда как ей, Анжелике, достался весь груз ответственности за будущее не только своих детей, но и всех домашних челядинцев. Но все же, в этот момент она горько жалела, что соблазн снова увидеть Париж и Версаль увлек ее из Плесси вслед за мужем. Оставив Барбу гулять с детьми по садику, Анжелика направилась в дом. На пороге ее с поклоном встретил мажордом Филиппа: — Добро пожаловать, мадам! Мы все рады вашему возвращению! — Будет, Себастьен, — пробормотала Анжелика, отдавая ему короткий дорожный плащ, шляпу и перчатки. — Где ваш господин? — спросила она скорее ради приличия, чем всерьез интересуясь, и даже не дождавшись ответа, направилась к лестнице. — Месье маркиз у себя. Он ждет вас, мадам, — эта фраза заставила Анжелику застыть, крепко схватившись за резные перила. От этой новости закружилась голова. Анжелике хотелось ответить, что она пойдет прежде к себе, чтобы немного отдохнуть с дороги. Нет, она решительно сейчас не готова к объяснениям! Она уже поставила ногу на ступеньку, но остановилась, прожигаемая со спины взглядом мажордома, который почему-то не уходил. Чего же он ждет? Ответа для своего господина? И Анжелика решилась: почему в самом же деле не поговорить сейчас? Ведь это Филипп обращается с ней как разбойник: безо всякого уважения, если не к ней самой, то хотя бы к ее статусу законной супруги. В конце концов она пойдет в суд, чтобы требовать «раздельного стола и крова» со своим мужем и никто, даже хитрый лис Молин, ее не остановит в этот раз. Гордо вскинув подбородок, Анжелика надменно произнесла: — Я иду. Проводите меня, Себастьен. Мажордом проводил ее в кабинет, служивший прежним хозяевам для отдыха и уединения, а теперь почти всегда пустовавший. Филипп отвел себе под кабинет комнату прилегающую к его спальне. Пропустив Анжелику вперед, мажордом затворил за собой двери. Филипп стоял у стола и молчал в своей обыкновенной манере: будто прикидывая, с чего начать разговор. Ладонь лежала на столешнице, а пальцами он рассеянно выстукивал барабанную дробь. Анжелика тоже молчала; пока длилась пауза, она с какой-то жадностью принялась изучать мужа: задумчивое выражение лица, брови, слегка сдвинутые к переносице в минуту сосредоточения, отчего между ними залегла вертикальная складка. Его белокурый парик не напоминал львиную гриву — следуя последней моде волосы были начесаны у темени и забраны назад. В зеркале трюмо отражалась спина маркиза: Анжелика увидела, что волосы разделены на два тугих скрученных локона, причем один был длиннее, другой короче. Шейный платок завязан необычным образом — не бантом на горле, а обмотан вокруг шеи и завязан простым узлом. Узел заколот посередине алмазной булавкой. С какой-то отстраненной нежностью Анжелика подумала, что теперь все модники королевства начнут именно так завязывать кроат. От позы Филиппа веяло силой, непоколебимостью человека военной муштровки, но было в ней так же некое почти рафинированное изящество: оттого он, как изменчивый хамелеон, мог быть и холодным беспощадным Марсом, и нежным хрупким Гиацинтом. Эта двоякость одновременно и завораживала, и изумляла. Только мудрый взгляд Нинон смог верно истолковать эту изменчивую природу: не как искусного фигляра, ловко играющего масками, а как целостную и многослойную натуру. При этой мысли Анжелике сделалось невыразимо сладко на душе. Что-то подобное происходит с людьми, познавшими сокровенную природу явления, и Анжелика наслаждалась от того, что сердцем правильно истолковала слова мудрой женщины. И сейчас она каким-то любовным взглядом скользила по высокой фигуре мужа, отмечая всю ту же худобу, обнажающую тугие перекрученные жилы на шее, все те же болезненные следы бессонных ночей, темными кругами залегшие под глазами. И его всегдашняя изящность, щегольский вид бросали вызов тем, кто с торжеством завистника уже предвкушал будущий позор блистательного маршала дю Плесси, любимчика короля и Принца. Но Анжелике он казался прекрасным в своей уязвимости, но его безукоризненная аккуратность и неприступность вызывали в ней болезненное чувство: всегдашний подсознательный страх быть отвергнутой. Но взгляд с какой-то материнской педантичностью отмечал отдельные детали: белые шелковые чулки с золотой стрелкой сбоку, плотно облегали голень. Ботильоны с длинным язычком, с бантами спереди, усыпанными алмазной крошкой, выделяли изящество щиколоток и округлость мускулистых икр. Все эти замечания и мысли пролетали в голове всего за каких то пару мгновений. Тем более что Филипп, как ей показалось, смотрит на нее таким же жадным любопытным взглядом. Анжелике вдруг захотелось броситься к нему, обнять, поцеловаться и окончательно примириться. Наверное, она сделала какое-то движение, потому что Филипп тоже шевельнулся, неловко дернувшись в ее сторону, но тут же сдержался, и теперь его поза стала болезненно напряженной. Он нашелся первым, прибегнув к испытанному способу: холодно улыбнувшись одними губами, тогда как лицо оставалось мрачно и неподвижно. Он низко, и как бы преувеличенно, поклонился жене. — Итак, сударыня, вы вернулись. Полагаю, было бы неприлично не объясниться с глазу на глаз. — В кои-то веки вы вспомнили о приличиях, сударь, а ведь бывало, я неделями не могла добиться вашей аудиенции! — вспылила Анжелика. — Я ожидала, что вы и сейчас станете придерживаться того же тона: избегать встречи со мной, чтобы не отвечать за учинённый вами разбой! — Вы ошибаетесь, я всегда встречаю противника лицом к лицу. Но при этом я стараюсь не тратить времени, выслушивая небылицы. Анжелика выдавила нервный смешок: — Как искусно вы перебросили мяч на мое поле, проигнорировав при этом мое заявление насчет учиненного вами разбоя! Вы прошли блестящую школу светского лицемерия, но я довольно неплохо угадываю эти уловки. — Туше, мадам! — и Филипп снова карикатурно поклонился ей. — Признаюсь, я рад, что вам удалось усвоить хоть что-то. По мне, так ваша безответственность вкупе с пугающим легкомыслием производит как раз обратное впечатление. Только ваша невероятная удачливость раз за разом спасает вас от позора и смерти. — И вас, вероятно, это не устраивает? — гневно сверкнула глазами Анжелика. — Вам бы очень хотелось видеть меня мертвой или опозоренной. Вам… — ее губы предательски задрожали, и она смолкла, на мгновение делая невероятное усилие над собой, чтобы не разрыдаться. Филипп знал куда ударить: он давил на ее слабое место: неподчинение жестоким законам света, непозволительное мягкосердечие и доверчивость, за что над ней подтрунивали Дегре и Деревянный зад и которыми воспользовались беспринципные мерзавцы, вроде Дюшеса и мадам де Монтеспан. Чувствуя, что вряд ли сумеет справиться с собой, Анжелика хотела уйти. Она уже повернулась к двери, когда услышала голос мужа, зазвучавший неожиданно глухо, как будто издалека: — Нет, мне как раз не хотелось того, что вы только что перечислили. Потому вам и безопасней жить здесь. Анжелика не могла поверить своим ушам: — Вы... вы думали о моей безопасности? — спросила она, медленно разворачиваясь к Филиппу, вглядываясь в его лицо с каким-то жаждущим лихорадочным блеском. Ей показалось, что Филипп растерялся: он хотел держаться с ней одного тона, но получилось вовсе не так, как он рассчитывал. И это смутило его, заставив залиться румянцем. Он отвел взгляд и внезапно со злостью грянул о стол кулаком. — Да, черт возьми! И что тут необычного? Только не думайте что я снова попадусь в ваши сети! Слишком поздно. Я не буду есть вашего яблока, но вы можете съесть его сами, если желаете. Будьте чей угодно шлюхой, если вам того хочется. И если я не желаю, чтобы вас убили, то лишь потому, что это моя обязанность! — он криво ухмыльнулся, продолжая смотреть на нее в упор, —Да, мадам! Если я сочту, что вы заслужили смерть, я убью вас сам, а не стану надеяться на милость провидения. Я хочу, чтобы вы запомнили это раз и навсегда. — Я запомню, — просто ответила Анжелика: пока Филипп говорил, она, как ни странно, успела немного успокоиться. — А мой отель? Какого черта нужно было отдавать его герцогу Мантуанскому? — Я решил оказать герцогу эту услугу в знак нашей дружбы. Мне дали дельный совет и я его принял. Финансовые вопросы обсудите с Молином: он введет вас в курс дела куда лучше чем я, — сдержанно ответил Филипп, который явно пожалел о своей вспышке. — Ремонт в ваших комнатах уже закончился. Я согласился поступить, как советовал Молин, и время действительно оказалось хорошим лекарем. Теперь я не вижу причин жить разными домами. Отец всегда учил меня думать в первую очередь о благосостоянии семьи. Его волновали вещи приземленные. Он не позволял сердцу возобладать над разумом. Он умел расставить свои приоритеты, поэтому неизменно оправдывал девиз дома дю Плесси. Он был тем, кто зовется сейчас «идеальный придворный». Я нисколько не был похож на него, доставляя ему тем самым немалые огорчения. Но мне есть чему у него поучиться: умению следовать велению обстоятельств. Я так и сделаю. И теперь, когда вам больше не нужно опасаться ни моей ревности, ни моей мести вы можете жить здесь. Филипп остановился, будто столь долгий монолог потребовал от него немалой концентрации. Так или иначе он расставил все точки над i: он недвусмысленно дал ей понять, что отказывается от борьбы. Он дал себе слово больше не любить ее и больше не претендовать на нее как супруг. В этом он нашел своей путь истины и искупления, как некогда ее сестра Мари-Аньес нашла его в монастыре урсулинок. Анжелика опустила глаза, не в силах скрыть волнение, овладевшее ею. — Я еще не видела своих комнат, — произнесла она, чтобы прервать молчание.— Говорят, они хороши. — Естественно, хороши! Разве комнаты, предназначенные вам, могут быть не хороши? — он выплюнул эти слова с презрительным смешком, точно она сказала какую-то невозможную глупость. — Тогда... вы позволите?.. — робко начала она. Филипп вздернул свои светлые брови: — Конечно! Раз мы снова живем в одном доме, нам вовсе не обязательно видеться, кроме как на людях! Сегодняшним разговором я хотел дать вам понять, что мы с этих пор ничем друг другу не обязаны. Анжелика покачала головой, глядя на него почти что с материнской жалостью. — Если бы вы сердцем верили в то, что говорите, Филипп... Ведь вы сами для себя придумали оправдание и спрятались за ним как за надежным укреплением. Но мне кажется... мы могли бы быть счастливы. Даже и теперь. — Нет. Теперь уже не могли бы. Есть черта, после которой обратной дороги нет. — А вы пробовали вернуться? — Идите, — отрезал Филипп, отворачиваясь от нее к окну. — Ни к чему затевать философский диспут о чувствах... больше невозможных для нас. Надеюсь, мы пришли к мирному соглашению? — спросил он, слегка поворачивая голову. — О да, сударь! Назовем это Сент-Антуанским миром. Анжелика была уже в дверях, и ей вдруг мельком почудилось, что Филипп испустил смешок, услышав ее последнюю реплику. Что же, теперь между ними установился пусть и худой, но мир. И кто знает, может быть на этом фундаменте им удастся построить более крепкие отношения, чем те, что были у них раньше. Оказавшись в своих комнатах, Анжелика едва не оторопела от удивления. На полах лежал паркет из палисандра, навощённый до блеска, стены затянуты алым шелком в соответствии с сезоном. Отделка комнат стала ничуть не хуже, чем в отели дю Ботрейи: в гостиной одна из стен на три четверти закрыта зеркальными панелями, члененными розовыми мраморными пилястрами. Фриз украшали позолоченные фестончики в виде виноградных лоз. С оконного карниза под волнообразными ламбрекенами из парчи, спускались портьеры из тяжёлого дамаскета, схваченные по бокам золотым басоном. Роскошная мебель Анжелики работы Буля, которую уже успели доставить из отеля Ботрейи, больше не смотрелась тут несколько инородно. Анжелика подняла голову чтобы лучше рассмотреть роспись потолочного плафона в центре гостиной: сюжетом послужил миф о рождении Венеры. Морские божества, оседлавшие гребни волн — тритоны и наяды — протягивают богине открытые раковины с жемчугом, а впереди всех несется Нерей на колеснице, запряженной морскими коньками, трубя в огромный витой рог. Голубка по правую руку от Киприды держит в клюве белую розу, по левую руку сладострастный Потос протягивает ей красную розу. Коленопреклонённая Гармония подает Венере золототканые одежды, сотканные самой Минервой. С зелёного всхолмья Киферы к богине протягивают руки-ветви миндаль и олива. Анжелику поразила эта композиция: во всякой детали, в жесте, в тени, в мазке кисти она находила что-то неуловимо знакомое. Душа творца раскрывалась перед ней в его творении и то, что было сокрыто от других она могла почувствовать и понять сердцем. Вглядываясь в прекрасный безмятежный лик богини, она начинала ощущать узнавание… — Да ведь это вы, мадам! — послышался позади хриплый голос Мальбрана, словно фальшивая нота, разрушившая хрустальную мелодию созерцания. — Неужто же месье маркиз задумал сделать вам такой подарок? Похоже, он жаждет примирения... — Не похоже на него, — с сомнением пробормотала Анжелика. К тому же разговор в его кабинете никак не вязался с увиденным. Скорее всего, работами распоряжался Молин. Анжелика усмехнулась про себя: и как это старому лису удалось выманить у Филиппа деньги за этот роскошный ремонт. Сумма, верно, была баснословной, да и мужу вовсе незачем было тратиться на опальную супругу. Анжелика прошлась по анфиладе комнат, разглядывая новую отделку. Правда, ей говорили, что Филипп выиграл крупную сумму... К тому же герцог Мантуанский должен был раскошелиться, чтобы поселиться в отеле дю Ботрейни. Возможно, муж заплатил как раз из этих денег… Или вообще не платил, а счет теперь выставят ей. Чтобы выяснить все подробности, Анжелика решила вечером написать Молину, заодно и отчитать его за то, что он не показывается ей на глаза с тех пор как приехал в Париж. Вечером Анжелика поужинала в своих покоях, как и обычно со времени разлада с мужем. Филипп уехал, как только начало смеркаться. Он не зашел попрощаться, сохраняя ту вежливую отчужденность, которая с этих пор должна была установиться между ними согласно его желанию. Когда Анжелика уже собиралась ложиться, Жавотта доложила ей о приезде аббата де Ледигьера. Накинув шаль поверх домашнего платья, Анжелика тотчас же вышла к нему. В неярком освещении комнаты фигура аббата казалась еще более сухопарой, зато лицо, на котором безжалостный дневной свет обозначАл преждевременные морщины, — совсем юным. Кроткие голубые глаза смотрели ясно и приветливо. Анжелика почувствовала, что рада ему до того, что готова обнять. Но этот ребяческий порыв мог смутить невинность этого чистого сердца. Не желая губить юношу, разжигая в нем опасное пламя страстей, Анжелика держалась с ним с сестринским радушием: она пригласила аббата присесть и начала расспрашивать о сыне. Аббат пересказал ей их с Флоримоном путешествие: ничего примечательного по дороге не случилось, герцог оказался в Тюильри, и мальчика приняли почти тотчас же. О чем Флоримон говорил с братом английского короля, аббат не знал: он ожидал воспитанника у дверей. — Флоримон стал скрытен, мадам. Он дал мне понять, что имеет свое мнение о том, как нужно действовать и что говорить. Он уже не ребенок и тяготеет к самостоятельности. Анжелика вздохнула: она уже успела множество раз передумать об этом. Для родителей, то, что их ребенок вырос открывается как-то всегда неожиданно, в одно мгновение, как это произошло с ее мальчиком. Когда вдруг понимаешь, что совсем не знаешь сына, становится и радостно от того что он уже мужчина, и больно от того, что уже никогда не увидишь в его глазах той всепоглощающей любви и той полной зависимости, когда мать представляет для своего дитя весь мир… Анжелика еще раз горячо поблагодарила аббата за преданность. — Я польщен, мадам. Я, может быть, не стою вашей доброты! Искренняя любовь не требует благодарности! А я люблю Флоримона как брата, и ваша семья стала мне ближе моей собственной. Попрощавшись с аббатом, Анжелика вернулась к себе умиротворенная. После всех перенесенных ею напастей она впервые чувствовала такой подъем. Ей захотелось предаться обычным женским радостям: она позвала Жавотту и велела ей принести платья, чтобы выбрать, какое надеть завтра ко двору. С тех пор, как Анжелика уехала в Виллер-Котре, она не получила от короля ни единого известия. Ближе к полудню, пока карета везла ее в Версаль, Анжелика все думала, как Людовик встретит ее. Внезапно кучер остановился, чтобы пропустить карету герцога Орлеанского, спешившего в Версаль из Сен-Клу. Анжелика улыбнулась: свою миссию она исполнила успешно, однако почивать на лаврах пока рано. Версаль купался в ярком свете. Теплое дыхание майского дня окутывало дворец золотисто-розовой дымкой. Анжелика любовалась кружевными партерами, топиарами, клумбами с цветущими нарциссами, тюльпанами и ирисами, над которыми лениво кружились полосатые шмели. Под лазоревым небом без единого облачка, зеленели рощи, звеневшие разногласым птичьим пением, мелодично журчали фонтаны, окаймленные радужным сиянием. — Как хорош Версаль! — восхищалась Анжелика. Настроение у нее поднялось, душевные муки остались позади. В Версале поневоле думалось о благодарности богу и королю, который выстроил это чудо. И вот двери, ведущие на террасу, распахнулись, стражники грянули об пол древками алебард и навытяжку замерли. В дверях показался король рука об руку с Мадам. На шаг позади следовал герцог Орлеанский, за ним в соответствие с рангом и титулом тянулась придворная процессия. Анжелика яростно сжала кулаки, заметив мадам де Монтеспан: как обычно царственную, немного вальяжную и бесцеремонную. Едва король увидел Анжелику, на его лице проступило волнение, которое он усилием воли скрыл от любопытных взглядов. Ситуация была несколько неловкой, учитывая все известные обстоятельства, но придворные уже знали, что мадам дю Плесси вернула королевскую милость, и поэтому смотрели на нее с улыбкой, делая приветливые знаки. Король кивком ответил на низкий поклон маркизы, но все же замешкался, не зная как выйти из создавшегося положения. Ситуацию сгладила Мадам, которая горячо приветствовала Анжелику. Король с благодарностью взглянул на золовку. — Сударыня, я приглашаю вас присоединиться к нам. Процессия двигалась в сторону большого канала. Иногда король катался по парку на карете вместе с фаворитками, но больше он любил гулять пешком. По дороге король беседовал исключительно с Мадам, но Анжелика чувствовала: он только и ждет минуты, чтобы поговорить с ней наедине. Эта возможность представилась им, пока придворные любовались новыми фелуками, спущенными на воду, верхняя палуба которых ощетинилась шестью пушками, чьи черные жерла поблескивали на солнце. — Итак, сударыня, вы наконец-то прибыли, — не глядя на Анжелику, сказал король, делая вид, что любуется пополнением своего малого флота. — Да, сир, я здесь, — прошептала Анжелика и одновременно прибавила про себя с какой-то обреченностью: — «и я ваша» Но король, казалось, не расслышал ее интонации и не понял оттенка ее настроения. Он нахмурился. — Вы не спешили, мадам! — Разве не вы дали мне время все обдумать? — И вы обдумали? — резко спросил король, не обращая внимание на стоящего поодаль маркиза Виларссо и на мадам де Монтеспан, чей взгляд все это время неотрывно следил за ними. — Ваше величество недоволен мной? — кротко спросила Анжелика, принимая из рук короля подзорную трубу и делая вид, что она так же рассматривает оснащение кораблей, матросов на палубах, одетых в новую щегольскую форму, которую предлагал ввести в королевской армии и на флоте министр Лувуа. — Нет! Но я предполагал встретить в вас будет больше чувства. Как тогда в гроте Фетиды. Видите этот фрегат — точная копия в миниатюре нашего флагмана «Слава солнца»? Я устрою роскошный праздник, и вы взойдете на борт вместе со мной. Мы поплывём в Трианон, где я окончательно овладею вашим сердцем. Мы будем любить друг друга до тех пор, пока вы не признаете во мне своего единственного властелина. — Сир, прошу вас, — пылкость короля, да еще когда рядом столько любопытных глаз и ушей, отчего-то смутила ее. — Я не хочу, чтобы весь двор узнал об этом, прежде чем это случится. — Отчего же такая робость? Быть возлюбленной короля — честь. Никто не посмеет осуждать вас. Напротив, вас станут боготворить, как вы того заслуживаете! — Я не боюсь осуждения! Но… — Но — что? Вы колеблетесь? Опять? — король осекся, затем вдруг заговорил деланно безразличным, сухим тоном. — Я слышал, что вы вернулись в дом мужа. С чего вдруг? Это было требование маршала? — Нет, сир! — Как вы его защищаете!— с досадой в голосе отметил король различив чрезмерную горячность в ее поспешном ответе. — Вы даже задрожали, неужели он настолько дорог вам? — в голосе короля зазвенела ревность, горечь и в то же время какая-то неявная, едва угадываемая угроза. — Он — отец моих детей. Я не желаю ему зла! — Вы это уже говорили, — нетерпеливо отрезал король, — так почему вы вернулись в его дом, когда сами приняли решение съехать от мужа? — Мой муж хотел оказать услугу герцогу Мантуанскому, к тому же мы изначально условились жить раздельно, пока идет ремонт в моих апартаментах… — сбивчиво попыталась объяснить Анжелика. Но король казалось не услышал конца фразы: — Если Мантуанскому нужен дворец, я предоставлю ему самый роскошный! Вам стоило уведомить меня об этом! — Но сир! Мои дети! Я хочу жить в одном доме с ними. От волнения и жары лицо короля порозовело: это было особенно заметно на фоне белоснежного кроата. Он позволил себе легкий жест слабости, слегка оттянул край жабо рукой, тут же двое пажей подбежали с опахалами, но король нетерпеливо отослал их взмахом руки. — Я чувствую, что ваше сердце будет закрыто для меня, пока я не овладею вашим телом. Сегодня ночью после церемонии отхода ко сну я пришлю за вами Бонтана. Эти последние слова прозвучали жестко, как приказ. Связанная по рукам и ногам светскими условностями, Анжелика почувствовала себя птицей в клетке. Она не успела ничего ответить, потому что король дал знак возвращаться и снова пригласил Мадам, Анжелика же заняла место среди придворных. Вся не своя, Анжелика дожидалась вечера. Она твердо решилась исполнить волю короля, но сразу после этого навсегда покинуть двор, Париж и вернуться в Плесси. Она не боялась вызвать гнев короля: в ней клокотала праведная ярость. Пусть запрет ее в монастырь, выставив себя на посмешище перед всей Европой! Ей вдруг вспомнился герцог Йорский, покинувший Францию аккурат перед приездом Месье, которого всей душой ненавидел. Но политика требовала лояльности: государственные интересы всегда ставились выше личной неприязни. Что же, думала Анжелика в ожидании Бонтана, если король разгневается, она попробует искать убежища у англичан. Она уже велела своим слугам паковать вещи, которые они только что разобрали. Никто не стал расспрашивать: непостоянство маркизы было давно известно ее людям. Переодевшись для поездки, Анжелика тяжело опустилась на стул, прислушиваясь, будто осужденный, ожидающий пристава, который должен проводить его в зал суда. В Версале она все еще жила в маленькой комнатушке, доставшийся ей после раздела лучших комнат. Король, видимо, забыл о подобных пустяках, кроме того ее апартаменты в Сен-Жермене напротив были весьма хороши, благодаря стараниям королевы. Анжелика велела Жавотте, которой теперь безраздельно доверяла, впустить Бонтана когда тот появится и провести его к ней. Как только королевский камердинер вошел вслед за девушкой, маркиза порывисто поднялась с места: — Я готова, месье! Бонтан провел Анжелику в приватные покои короля, куда можно было попасть через низкую дверцу из спальни Его Величества. Эта была небольшая гостиная, где хранилась часть королевской коллекции раритетов со всего мира, доставшейся ему от кардинала Мазарини. Король на коленях стоял перед камином, энергично орудуя кочергой, а затем принялся раздувать тлеющие угли. Бонтан бросился к нему, но Людовик, поднявшись, жестом остановил его. — Здесь прохладно даже летом, - добродушно оправдывался он, — а я знаю, какая вы мерзлячка, мадам. Я велел растопить камин, он начал тухнуть, а мне не хотелось никого звать, чтобы не разглашать тайну нашей встречи. Сейчас, в простой коричневой весте поверх белой сорочки, с испачканными в золе и саже коленями, он выглядел как разбогатевший ремесленник, которому пришлось пережить трудную жизнь. Анжелика улыбнулась, забыв о реверансе. Король ответил ей какой-то напряженной улыбкой. Когда улыбка на губах погасла, его взгляд сделался тяжелым и пронзительным. Он шагнул к ней. Его тень выросла в неверном свете единственной свечи: увеличиваясь на стене, она будто стремилась, чтобы поглотить ее хрупкую фигурку, колеблющуюся в танцующих бликах пламени. — Зачем вы пришли, мадам? — ударом грома прозвучал голос короля. Не ожидавшая такого вопроса, Анжелика быстро обернулась, словно ища поддержки в присутствии Бонтана, но тот уже успел испариться. — Чтобы исполнить волю Вашего Величества, — еле слышно от волнения ответила Анжелика, но взглянула на короля с явным вызовом. — Значит вы подчеркиваете, что не сердечная склонность привела вас сюда, мадам? Анжелика молчала, уловив опасность, таившуюся в этом вопросе, полном неизъяснимой горечи и уязвленного мужского самолюбия. — Я бы хотела, чтобы ваше величество сами разобрались в себе: кем вы хотите быть для меня — королем или возлюбленным. Если королем — то вот я перед вами: смиренная подданная, готовая исполнить волю своего сюзерена. Но не ждите от меня большего, ибо женщина внутри меня оскорблена подобным принуждением. Если же вы хотите быть моим возлюбленным, тогда я скажу вам то же, что сказала персидскому послу, разъясняя, чем французские традиции отличаются от восточных. Время для любви приходит тогда, когда это решит женщина. Король взглянул на нее почти с восхищением. Ее смелость в очередной раз покорила его. — Сударыня, выбор для меня неприемлем: я король и я влюблён. Он заложил руки за спину и взволнованно прошелся по комнате. — Я обещал вам быть терпеливым, помню! Прошу вас: не отворачивайтесь от меня за то, что я не хочу держать своего слова! Но вы, мадам... когда речь идет о вас, я всегда чувствую смутное беспокойство. Вот и сейчас: мне хочется обнять вас, но я боюсь, что руки мои схватят лишь воздух. Только когда вы будете всецело принадлежать мне, я поверю, что это не сон, не иллюзия! Что же мне делать? Он вдруг остановился, посмотрел на нее, точно ждал от нее окончательного решения: — Любовь — это всегда риск: судьба раздает карты так, как ей заблагорассудится, а слабых игроков, как правило, ждет поражение. — Вот именно поэтому бездействие тяготит меня. — сказал король с каким-то диким блеском в глазах, шагнув в ее сторону. — Если бы вы знали, как я близок сейчас к тому, чтобы овладеть вами силой. — Вы можете найти во мне врага, сир! — А я уверен в обратном. Не думаю, что я разбудил бы ваше сердце, оставаясь бесстрастным и терпеливым. Только узнав своего хозяина, вы начнете повиноваться его желаниям. Только после того, как он подчинит вас, вы станете послушны ему. Только проникнув в вашу плоть, я смогу проникнуть в ваше сердце... Анжелику била дрожь. «Я не должна покоряться!» — думала она, но силы оставляли ее. — Только не так! Только не сегодня, — воскликнула она из последних сил. — Я буду принадлежать вам лишь потому, что вы сломили мою волю. Что в таком случае остается делать женщине? Она делается видимо покорной, но в душе презирает себя и того, кто заставил ее пройти через подобное унижение! Но сейчас я скажу вам «нет» — не ради себя, а ради вас. Уязвленная гордость убивает любовь. Победа таким путем убивает уважение к предмету нашей слабости. — Вы правы, тысячу раз правы! Но что же делать мне? Я не могу ни приказывать вам, но и отпустить вас не в силах! — воскликнул король пламенным голосом. — Ни разу в жизни я не брал женщину силой, не причинял ей физическую боль. Но клянусь, я еле сдерживаю себя, чтобы не ударить вас или заключить в объятия! Я начинаю понимать старину маркиза! Анжелике хотелось бежать, но она не позволила себе даже опустить голову. Пусть Филипп учил ее не смотреть прямо в глаза зверю, но она сумела укротить его. Она чувствовала: если теперь струсить, то она пропала. Король обольет ее презрением и чего доброго подвергнет опале. А тем временем Людовик не смотрел на нее, крепко вцепившись в спинку кресла, придвинутого к столу. Минуту назад он весь горел, но сейчас это пламя начало затухать, и он снова облачился в доспехи бесстрастности. — В любом случае момент упущен. Нет смысла продолжать пустые препирательства! — раздраженно обронил он, овладевая собой. — Я вызову Бонтана, чтобы он проводил вас! Чтобы сгладить впечатление — Анжелика успела облегченно вздохнуть, когда поняла что король не собирается сейчас домогаться ее, — она подошла к серванту: на полках загадочно мерцали золотые, из цельного куска горного хрусталя, или огромные из порфира, чаши, усыпанные драгоценными камнями. — Можно взглянуть? — с поистине чарующей непосредственностью спросила она. — Нет! — отрезал король неожиданно резким тоном, в его карих глазах снова блеснули молнии: — Когда вы станете моей, — продолжал король, — когда я уговорами или силой возьму вас, тогда — я уверен! — вы уже не уйдете от меня, ибо мы созданы друг для друга. Вы разделите со мной обладание этими прекрасными вещами. Я буду повелевать странами и континентами, а вы — повелевать моим сердцем. Вы будете жить среди самых удивительных сокровищ, свезенных сюда со всего света. Этот день наступит однажды, но не сегодня! — полные губы короля под тонкой ниточкой усов изогнулись в короткой усмешке. — А теперь идите к себе! — с этими словами король повернулся к ней спиной и дернул за шнурок сонетки. Бонтан явился почти в ту же секунду. Он ничему не удивился. Ни один мускул не дрогнул на его лице. С учтивой улыбкой он придержал дверь перед дамой и в этот самый момент позади раздался голос, который казалось никак не мог принадлежать человеку, одним взглядом заставляющему бледнеть любого храбреца: — Анжелика! — позвал король робко, точно юноша, испытавший первое волнение любви, — Обещайте, что этот день настанет… И мы отправимся с вами на остров любви. Секунду поколебавшись, Анжелика выдохнула: — Обещаю. На мгновение она застыла, вся будто поникнув, но потом подобрала шелестящие юбки и ступила в темный туннель, освещенный слабым огоньком фонаря, который Бонтан держал в руке.