Четвертая стража

Для маршала дю Плесси отвели покои во дворце городского Прево, расположенном вблизи центральной площади. Анжелика сидела на пуфике, скрестив руки на подоконнике. Сегодня впервые перестал моросить дождь. В разрывах туч показалось бледно-голубое небо. Косые солнечные лучи пронизывали унылую осеннюю серость, освещая узкие грязные улицы и дома с коричневыми черепичными крышами. Громкий перезвон колоколов на башне собора Нотр-Дам заставил Анжелику встрепенуться. Она уже знала, что король, приняв капитуляцию Гре, посетит по пути в Париж столицу завоеванной провинции. Ей сообщили, что он пожелал навестить раненого маршала. Нéкто из окружения господина Лувуа, прибывшего заранее, чтобы уладить кое-какие административные формальности, принес маркизе записку от государя. Людовик въезжал в город полновластным правителем. Жители Франш-Конте, оправдывая название своей провинции, мечтали о невозможном нейтралитете, не желая подчиняться ни французам, ни испанцам. Они догадывались, что столь сокрушительным поражением обязаны предательству своих именитых граждан, и это наполняло их сердца горечью. Доль пал после первой атаки Гре сдался не дожидаясь атак Жу и Сент-Аньес отдали без боя ключи Разве, скажите было не так? Французы захватили нас без атак. В этих памфлетах, звучавших на рынках и в салонах, выражалось народное разочарование. Но пока провинция была оккупирована французскими войсками, Его величество встречали как победителя, в его честь звонили колокола, его принимали со всевозможными почестями, пока исполнительный господин де Лувуа диктовал муниципалитету текст присяги наихристианнейшему королю. Из своей маленькой комнатушки, которую приходилось делить с челядью, Анжелика прошла в соседнюю комнату, где под действием лаунданума спал Филипп. В кресле подле кровати дремал верный Ла-Виолетт. В ноздри ударил сладковато-кислый запах больничного покоя. В комнате было сильно натоплено и оттого душно. Врач настаивал, чтобы раненого держали в тепле. Анжелика приоткрыла окно, впуская свежий воздух. К вечеру Филиппу снова стало хуже. Он метался в бреду. Поднялся жар. На пороге черной тенью возник духовник маркиза. — Маршала надо соборовать, мадам, — говорил аббат де Карет, и красные языки каминного пламени отражались в его зрачках. — Не отдам. Уходите все вон, — яростно шипела Анжелика, закрывая собой ложе, на котором бился в горячке раненый муж. Весть о том, что маршал умирает, разнеслась со скоростью лесного пожара. Король так и не пришёл — ведь монархам нельзя видеть смерть. Ожидание… И тоскливая безнадежность, помимо воли всплывшая откуда-то из глубины прошлого: мир будто опять погрузился в тревожно-серую мглу, где все пять чувств смешались и притупились, а сознание болезненно отсчитывает удары пульса. Сколько можно еще ждать, заглядывая в глубину сердца, заполненного до краев отчаянием, нанизывать воспоминания на нити судьбы, пытаясь разгадать причудливый узор, выплетаемый неумолимыми мойрами? Сидя у изголовья кровати, на которой лежал раненый Филипп, держа его за горячую неподвижную руку, Анжелика без конца повторяла его имя, как молитву, пытаясь раздуть пламя угасающей жизни. — Филипп… Филипп в розовом… Филипп в голубом… На нем белоснежный с золотом камзол… светлый парик… красные каблуки… Филипп гладит по голове маленького Кантора… Филипп держит новорожденного сына. — Филипп… Филипп мертвой хваткой сжимает горло волка. — Филипп… Филипп дю Плесси-Бельер, настолько красивый, что король называет его Марсом, а художник увековечил его черты на плафоне Версальского дворца – Бог войны в колеснице, влекомой волками. — Филипп… Я люблю тебя… Ты был первым, кто заставил трепетать мое юное сердце. — Филипп… Стаи воронов, облаченных в шелка и кружева, слетелись сюда, дожидаясь известия о твоей смерти, прикидывая, кому достанется маршальский жезл. Анжелика резко открыла глаза, как будто внутренний голос разбудил ее. Испугавшись, что проспала несколько часов, она взглянула на большие часы из светлого оникса, стоявшие на камине и поняла, что прошло, должно быть, не больше получаса. Она с тревогой посмотрела на мужа. «Только бы не стало хуже», — мысленно взмолилась она, но ничего не изменилось, только повязки на груди еще сильнее окрасились алым. Анжелика дернула шнурок звонка, и почти тотчас в комнату вбежал испуганный Ла-Виолетт. — Разбуди врача. Твоему господину нужно сделать перевязку. — Сию минуту, госпожа маркиза. Когда дверь за слугой закрылась, Анжелика подошла к столу, собираясь взять бинты, мази и кувшин с водой, приготовленные заранее, но сначала смочила губку, чтобы вытереть пот и запекшуюся кровь. Она замерла, услышав за спиной тихий стон: — Воды, — еле слышно прошептал пересохшими губами Филипп. Анжелика вскрикнула от радости и, выронив губку, дрожащей рукой потянулась к серебряному кувшину. Подбежав к мужу, она бережно приподняла ему голову, поднося чашу с водой к губам. Бледное лицо Филиппа в обрамлении белокурых волос походило на печальные мраморные лики, украшающие гробницы прежних государей. — Слава Богу! Вы пришли в себя, — с нежностью прошептала Анжелика. Она погладила мужа по голове, откинув слипшиеся от пота пряди, и благоговейным материнским жестом прижалась губами к пылающему лбу. — Где я? Что произошло? — Филипп говорил медленно и тихо, так как был очень слаб. Он попытался приподняться на постели, оглядывая ничего не видящим взглядом полутемную комнату, но ему не удалось, и после нескольких судорожных попыток голова вновь бессильно откинулась на подушку, а лицо побледнело еще сильнее. — Не волнуйтесь, все хорошо, главное, вы живы, я рядом… Филипп как будто узнал голос жены и тут же успокоился. Он накрыл ее руку своей ладонью и легонько сжал кончики пальцев. Это легкое рукопожатие напомнило Анжелике их встречу перед королевским шатром в тот роковой вечер, едва не ставший для них последним. Глаза наполнились слезами, и лицо мужа, белое, как подушка, на которой он лежал, утратило отчетливое очертание. С губ рвался вопрос, полный неизъяснимой горечи: «Филипп, зачем вы это сделали?»… Когда, наконец, явился врач, в сопровождении помощников, маркиза рассказала ему, что муж приходил в себя, и ему стало лучше, но тот воспринял эту новость весьма скептически: — Я не хочу расстраивать вас, сударыня, но краткосрочное улучшение — явление весьма распространенное, за ним обязательно последует кризис. — Замолчите, ради Бога! — прервала его Анжелика. — Не нужно делать никаких прогнозов… Просто осмотрите раны и смените повязку, — устало добавила она. К счастью, личный врач маркиза обладал кротким нравом и, в отличие от большинства «этих невежественных парижских болванов», никогда не спорил ни с больным, ни с его родственниками. За оставшуюся ночь Филипп еще несколько раз приходил в себя, но потом снова впадал в беспамятство. Руки у раненого то холодели, то горели огнем; он тянулся к повязкам, стараясь сорвать их слабеющими пальцами, которые молодая женщина не без труда удерживала в своих ладонях, не давая навредить себе. Он метался и бредил, и Анжелика, склонившаяся над ним с влажной губкой, трепетала, различая среди этих бессвязных речей свое имя. Жар спал только под утро, и Филипп, наконец, уснул. Стоя у зеркала в спальне, а вернее, в закутке, отгороженном ширмами от постелей прислуги, молодая женщина устало окинула себя взглядом. Она рукой провела по волосам и внезапно застыла: «Еще одна седая прядь! Что ж! Судьбе угодно писать по золоту!» Ее боль, ее слезы, ее страдания — все запечатано здесь, словно вехи ее удивительной истории. В бессилии опустившись на кровать, она закрыла лицо руками, но потом вдруг улыбнулась рождавшемуся дню — надежда никогда не покидала ее: «В шести бедах спасет тебя и в седьмой не коснется тебя зло…» «Филипп пережил эту ночь...» — Мадам, мадам, проснитесь. Настойчивый голос проникал в сознание, населенное бессвязными видениями: Филипп в золотой колеснице, запряженной волками, летит во главе французской кавалерии на штурм города, впереди воздвигается огромная фигура короля, глаза его метают молнии, испепеляя все вокруг… — Мадам, мадам…. Очнувшись, Анжелика резко села на постели. — Что... это Филипп? ... говори… — Нет, нет, госпожа, успокойтесь, с маршалом все в порядке, он спит, — быстро ответила служанка. — Прибыл посланец от короля... Вас хочет видеть месье де Жерве. — Хорошо... Передай, что я скоро выйду. Позови Жавотту и завари мне чашку чая с вербеной. Месье де Жерве ожидал в передней. Он поднялся навстречу маркизе дю Плесси и отвесил низкий придворный поклон, подметая плюмажем шляпы мозаичный пол. — Его величество велел передать вам, чтобы вы ожидали его в самом скором времени. Сейчас он дает аудиенцию главам городских коллегий. По окончании государь навестит вас. Анжелика кивнула. — Благодарю, месье. — Каково состояние маршала? — О, ему гораздо лучше. Кризис миновал, и теперь можно надеяться на благополучный исход. — Я рад, – вежливо ответил де Жерве. — Я передам ваши слова Его Величеству. Жавотта разложила перед ней туалеты: шелк, бархат, парча, невесомый газ, сверкающие переливы драгоценной вышивки – Анжелика никогда не переставала почти по-детски радоваться этой роскоши. Но сейчас она отмахнулась, даже не глядя на великолепные платья: — Убери. Я должна выглядеть как женщина, которой нечего терять. Время перевалило за полдень, когда Анжелике доложили о приходе короля. Людовик вошел в сопровождении принца Конде, маркиза Лувуа, графа де Лозена и еще нескольких высокопоставленных дворян из своей свиты. Анжелика встретила монарха в передней, прилегавшей к покоям маршала. Она сделала несколько шагов ему навстречу, затем присела в глубоком реверансе. — Встаньте, сударыня, — мягко прозвучал голос короля. Маркиза повиновалась. Их взгляды на секунду встретились. В карих глазах короля читалась теплота и участие. Людовик взял ее руку и склонился к ней, давая понять этим светским жестом, что беседа будет носить неофициальный характер. — До нас дошло известие, что господин дю Плесси пошел на поправку. — Да, сир, это так. Теперь можно надеяться на благополучный исход. Борьба со смертью дорого обошлась моему супругу. Он очень слаб. Почти все время он находится под действием сонного настоя. — Это поистине счастливая весть. Позвольте, мадам, — он предложил маркизе руку и увлек ее к окну. — Тут больше света. Король пристально разглядывал ее бледное лицо, не выпуская ее ладонь из своей. Анжелику охватила предательская слабость. Решимость таяла с каждой секундой. Понимая одно — тогда, в гостинице, король не поверил ей, она боялась вновь показаться неубедительной. Подспудное желание опереться на надежное плечо, найти отдохновение в мужских объятиях и, наконец, простая женская неудовлетворенность сыграли с ней злую шутку: она сказала «нет», за которым могло послышаться «да». — Беспокойство по-прежнему не отпускает меня, – пожаловалась она, нарушая это опасное молчание. — Понимаю. Когда я увидел вас в то утро, когда ранили маршала, был потрясен глубиной вашего отчаяния. Вы были безучастны ко всему, даже к моим словам. Я вспомнил, какой вы были накануне… — от волнения голос короля зазвучал глухо. — Прошу вас, сир, — тихо взмолилась Анжелика. — Месье дю Плесси мой друг. Известие о том, что он тяжело ранен, сильно опечалило меня. — Сир, я не понимаю, как это могло случиться, ведь крепость с часу на час должна была сдаться. — Маршал убедил нас, что должен провести рекогносцировку лично. Пойманный шпион показал, что испанцы готовятся сделать вылазку и ударить по флангу, а пальба из пушек — всего лишь отвлекающий маневр. Принц Конде не поверил этому сообщению, но маркиз из упрямства не отказался от задуманного плана. Смелый, но весьма рискованный поступок. — Почему вы не остановили его? — вырвалось у Анжелики, и она тут же пожалела о сказанном. Но король, казалось, не был раздосадован ее вопросом. — Войны без риска не бывает, мадам. Мне дорог каждый солдат, который пролил свою кровь ради блага Франции, но славные победы оплачиваются человеческими жизнями, — терпеливо, словно ребенку, объяснил он ей. Анжелика кивнула. Она не находила в себе сил поднять взгляд на короля, сосредоточенно рассматривая золотой позумент на обшлаге королевского рукава. — Довольно же, сударыня. Я не хотел бы напоминать о постигших вас испытаниях. Но что это? Вы держитесь так скованно, так насторожено, словно вас гложет какое-то мучительное сомнение, или я не прав? — король наклонился к ее бледному лицу так низко, что каштановые локоны его парика коснулись ее щеки. — Говорите же, я жду, — мягко велел он. — Вы очень проницательны, сир. Анжелика очень хотела быть откровенной и не тратить время на пустые разговоры. Она сжала руку в кулак так что ногти впились ей в ладонь. Эта боль вернула ей решимость. Глядя королю прямо в глаза, она продолжила: — Я хотела просить у Вашего Величества дозволения покинуть двор и отказаться от своих должностей. — Вот как, — задумчиво произнес король, после некоторой паузы. — И что же послужило причиной для столь серьезного шага? Анжелика молчала. Что ей делать? Рассказать всю правду? Поведать о той страшной догадке, которая мучила ее все эти дни, доводя до исступления? — Сир…— начала было она, но осеклась, искоса глядя в сторону вельмож, стоявших в стороне и жадно ловивших каждое слово. Король, проследив ее взгляд, обратился к своей свите: — Господа, оставьте нас. Придворные повиновались. Почтительно кланяясь королю и маркизе дю Плесси, они один за другим покидали переднюю, оставляя после себя аромат духов и интриг. Когда они остались вдвоем, король вновь возобновил прерванный разговор: — Итак, сударыня, чего же вы боитесь? Отвечайте! — Ничего! Я желаю покинуть двор для того, чтобы занять положение, приличествующее жене и матери семейства, иными словами, я… — Нет! — прервал ее король, на лице которого проступило раздражение. — Я отказываюсь понимать эту ужасную непоследовательность! Мне всегда казалось, что именно этого и добивался маркиз, вы же, наоборот, стремились к свободе, и это стремление, пусть несколько неблагоразумное, выделяло вас на фоне остальных! А теперь передо мной словно другая женщина, я тщетно ищу в вас ту смелую, обворожительную даму, которой вы до недавнего времени были. Сейчас вы похожи на… — король внезапно замолчал, пораженный воспоминанием из далекого прошлого – молодая женщина с блуждающим взглядом, в полутемном кабинете. Он смутился. У него возникло ощущение, что он персонаж трагической пьесы, в которой ему отведена весьма неблаговидная роль. Она стояла перед ним, одетая в строгое платье, опустив глаза, плотно сжав губы, а слегка нахмуренные брови придавали ее лицу сосредоточенное, серьезное выражение. Где та сладострастная Венера, о встрече с которой он грезил накануне? Молчание затянулось. Казалось, каждый из них двоих осознает всю серьезность этого разговора. Король испытывал разочарование, и Анжелика почувствовала это. Ее честолюбие было уязвлено, но она тут же отринула эти неподобающие чувства — суета сует! Зато на сердце стало светлее, а в душе появилась уверенность, что ее счастью ничего не угрожает. Это окончательно укрепило ее в верности сделанного выбора. — Сир, судьбе было угодно преподать мне урок, и я восприняла его правильно. — Даже если я отпущу вас, какой в этом прок? Я не смогу позволить господину дю Плесси оставить свои обязанности. Да и захочет ли этого он сам? — Сир, если это потребуется, чтобы сохранять душевный покой моего супруга, я готова терпеть разлуку, ведь для того, кто любит, нет большей награды, чем счастье любимого человека. — Это золотые слова, сударыня, но вам не потребуется разлучаться, я даю вам слово, – вздохнул король. — Могу лишь повторить: я не стану преградой вашему счастью. Жарко…. Филипп медленно пробирался сквозь толпу наряженных придворных, среди которых не мог найти знакомых лиц, как ни старался. Его мучило чувство, что он куда-то опаздывает, но при всем желании он не мог идти быстрее: не то от жары, не то от усталости кружилась и болела голова и остро не хватало воздуха. Пару раз он был готов наплевать на приличия и расстегнуть тесный камзол, но всякий раз его руку словно что-то удерживало. Внезапно он заметил, что толпа вокруг него расступается — незнакомые люди внимательно смотрели на него и отступали в сторону, освобождая ему дорогу, а за спиной он слышал шепоток, в котором красной нитью проскальзывало его имя. — Вы что-то сказали? — не выдержав, он обернулся к нарядной даме. Та прикрыла лицо веером и медленно покачала головой, пряча под разукрашенными пластинами усмешку. Шаг, и еще один; сам того не заметив, Филипп оказался в первом ряду. На невысокой сцене, наверное, шел спектакль — там стоял король и держал за руку женщину, что-то ей с улыбкой говоря. — Грешно обманывать того, кто верит нам, Но стоит проучить людей, подобных вам... Филипп снова попробовал вздохнуть глубже, и не смог. В стоящей на сцене женщине он узнал свою жену, — словно почувствовав его взгляд, она повернулась к нему, не отнимая у короля своей руки, и ласково улыбнулась: — Филипп… Преодолевая головокружение и дурноту, он на миг закрыл глаза, а когда открыл, вместо праздничного Версаля перед ним оказались пустынные коридоры Плесси, в которых было так душно летом… Он медленно шел по бесконечным переходам, и никак не мог найти выхода на свежий воздух. Вспомнив про камзол, он снова потянулся, чтобы расстегнуть его, вдохнуть наконец полной грудью. В руке что-то было, что мешало ему – Филипп опустил глаза вниз и увидел спелое яблоко. Он должен отдать его. Нужно найти тут диковатую девушку в сером платье, подарить ей яблоко; он ускорил шаг, невзирая на то, что чувствовал себя по-прежнему больным, и позвал ее по имени, пустив легкое эхо по каменному коридору. Как же жарко… Он сделал усилие, вырываясь из тягостного бреда, и открыл глаза. Духота никуда не делась, как и тупая тянущая боль в груди, но он чувствовал неуловимые изменения к лучшему в своем состоянии, во всяком случае, настолько, чтобы отделять наконец сон от действительности. — Мадам?... — он повернул голову на подушке, ища глазами силуэт жены. — Он очнулся! Позовите же доктора! — гулким шепотом вскрикнул Ла-Виолетт, его голос Филипп ни с кем никогда бы не перепутал, хоть и не мог толком рассмотреть при задернутых шторах ничего, кроме смутной фигуры. – Вам лучше, господин маркиз? Филипп облизнул губы и неопределенно качнул головой: — Где… где мадам маркиза? Она спит? — Нет, не спит, господин маркиз, она у Его Величества, — говорил Ла-Виолетт, на простодушном лице которого светилась искренняя радость, что господин пришел в себя. Он деловито вытер губкой лоб Филиппу. — Дать вам воды? — Нет, не надо, — проговорил Филипп. Он закрыл глаза, вдруг охваченный беспокойством: говорят, что на грани жизни и смерти людям являются пророчества, так чем был его сон? Видением скорого будущего, или же бредом от жгучего жара и ран?... Прихода доктора он уже не слышал, вновь соскользнув в дремоту, на этот раз без сновидений. Снова очнулся он нескоро, от жажды. В комнате стало темнее, будто снаружи уже наступили сумерки. — Пить, — попросил он, и даже ему самому собственный голос показался слабым и тихим. Зашуршала ткань, послышался стук отодвинутого табурета, и его губ коснулся влажный край кубка. Филипп сделал несколько жадных глотков, прежде чем открыл глаза. Она не сводила с него блестящих ярких глаз, в которых ему почудились слезы — но она улыбалась. Потянувшись к его руке, она легонько сжала ее, переплетя пальцы со своими, и поднесла к губам: — Теперь все будет хорошо, любовь моя, — прошептала она. — Все будет хорошо.