***
Их кровати стоят рядом, но не сдвинуты. Вообще-то под одеялом не видно, но Манн знает, что Амелия спит обнаженной – как дома. Тихо сопит, свернувшись калачиком, трогательно положив под щеку сложенные ладони. В отблесках сигнальных огней, которые видно с улицы, можно разглядеть тонкие черты умиротворенного лица и тёмные волосы, прядями упавшие на лоб. Манн не погасил освещение, чтобы всё видеть. Волосы у неё отросли довольно быстро. Видимо, десять лет не прошли даром: раствор для криокапсул стали делать добротный. А у Манна после тридцати трёх лет сна волосы почти перестали расти, а те, что были, заметно поредели. Несколько секунд доктор Манн неподвижно разглядывает Амелию. Потом, очнувшись, начинает раздеваться. Присаживается на край кровати. Тишина. Застывшая тишина. Слышно каждый вдох. Манн ведь хорошо знает, почему Эдмундс не отвечает ему. Потому что Манн лжёт. Эта планета ему не принадлежит. У него больше нет своей родины и негде обрести дом и покой. Даже после смерти, если там есть что-то, кроме темноты. Для него нет земли, которая бы его принимала. Может быть, держала бы ещё уцелевшее тело на поверхности, не проваливалась бы под шагами - да, такая есть; но никак не стала бы пристанищем для потерянной души. Такой земли нет. И Амелия тоже ему не принадлежит. Разве что телом. А вот где пребывает её сердце - это загадка. Кажется, оно давно вырвано и растаскано по всей Вселенной. Кусочек Земле. По кусочку погибшим. Остальное - первому в новом мире мертвецу. Для Манна ничего не осталось. Он осторожно проводит раскрытой ладонью рядом с её тёплой щекой. Манн много бы отдал, чтобы узнать, что ей снится. Вот почему Эдмундс молчит. Не потому что не слышит, нет. Наши мертвецы всегда всё слышат. Просто Эдмундс знает, что Манн не прав. Если у Манна что-то и есть за душой, то это грехи. А его земля осталась с Эдмундсом. И Амелия осталась с Эдмундсом. И нечего тут спорить. Может быть, потому он и не отвечает, что гуляет с ней за руку (с её бесплотной сущностью, во сне покинувшей тело) по гладким камням. И говорит. Говорит, говорит, говорит... Ей Эдмундс отвечает. Энтони протягивает руку, чтоб смахнуть со лба девушки упавшие волосы, но, передумав, отдёргивает ладонь. - "Но ведь она сама призналась. Первая", - думает он, но тут же одёргивает себя: у неё просто не было выбора. Единственный живой человек рядом, эмоциональные встряски и всё такое. Слишком много времени рядом в замкнутом пространстве. Неизбежная эмоциональная реакция. Случайность. Они были близки всего несколько раз. Манн изо всех сил пытается держать дистанцию. Нет, не из гордости или чего-то такого - какая уж там гордость. Он видит в этом единственное спасение. Но Манн всегда заботится об Амелии. Всегда если не ласков, то осторожен и вежлив. Амелия, правда, не считает, что вести себя так, будто между ними ничего и не было - вежливость. Манн никогда не переступает видимую только ему черту. Нельзя давать волю эмоциям. Нельзя давать волю демонам. Сегодня ты поддашься порыву страсти и поцелуешь человека, и не случится ничего страшного. А завтра также поддашься гневу и схватишь того же человека за шею чуть сильнее, чем следовало. Нельзя быть сдержанным выборочно. Или это он не умеет?.. А ещё Манн задумывается: она ведь всегда закрывала глаза. И обычно утыкалась ему в грудь, спрятав лицо. И никогда, никогда не смотрела в глаза. И не называла по имени. Тело ее было тепло и податливо, но где в эти минуты была она сама - этого Манн не знает. - "И всё-таки ты моя",- лихорадочно думает он, но сейчас верит в это меньше, чем когда-либо. В груди просыпается неконтролируемая жгучая ярость. Манн резко сдергивает с Амелии одеяло. - "Иди сюда". Амелия чувствует, что шею обхватывает тяжёлая холодная рука. Девушка спросонья до конца не понимает, что происходит. Вздрагивает всем телом и шумно вдыхает. Манн держит ее за шею, уперев руку локтем в грудь. Он чувствует ее судорожное движение, вдох; чувствует ладонью вдохнутый воздух по ту сторону пульсирующего горла. Кровь стучит в его висках. "Тело. Ты всего лишь тело. Мне принадлежит только твоё тело. А сама оставайся там, где ты есть. Оставайся там, где ты есть", - с этого расстояния он чувствует запах ее кожи. Пахнет теплом. Амелия резко распахивает глаза. Они кажутся почти чёрными. Манн прижимает палец к губам: "не бойся". И, раньше, чем Амелия успевает осознать хоть что-нибудь, она чувствует на губах поцелуй. Крепкий, властный. Манн целует ее долго, яростно и глубоко, грубо вторгаясь языком в маленький рот, приоткрытый в попытке вдохнуть. Амелия не отвечает. Ей тяжело дышать. Манн об этом знает, но даже не делает попыток изменить положение; локоть всё так же упирается ей в грудь, а рука сжимает горло. Поцелуй длится бесконечно долго. Наконец Манн отпускает Амелию. Она судорожно и глубоко дышит. Не то стонет, не то всхлипывает. Неосознанно тянется ладонью к шее. Энтони кладет руку ей под затылок, держит ее голову в руках. Волосы у нее спутанные и теплые. Они смотрят друг на друга во все глаза, внимательно разглядывают, не говоря ни слова. Манн тихо гладит ее лицо. Обводит по контуру припухшие губы, огромные удивленные глаза. Амелия чувствует только болезненную слабость во всем теле. Каждое прикосновение остается на коже огнём. Руки у Манна грубые, жёсткие. Он склонился так близко, что девушка чувствует на коже его дыхание. Глаза уже привыкли к темноте. Манн рассматривает ее внимательно и долго, каждую мельчайшую деталь. Даже чуть удивленно, словно видит впервые. Каждое прикосновение - словно электрический разряд под пальцами. Собирается тугим комком внизу живота. Сладострастное, почти болезненное вожделение. Зрачки расширенные, из-за чего глаза кажутся почти чёрными, но лицо его застыло, и выглядит почти что спокойным. Амелия слышит (или чувствует кожей) вспыхнувшую в воздухе невысказанную мысль: "Потерпи. Просто Потерпи. Так нужно". И Амелия не сопротивляется. Амелия доверяет ему. Несмотря ни на что, всегда и во всем. Даже сейчас. Вслух он говорит другое: - "Иди сюда", - и не узнает собственный голос: так хрипло звучит. Манн запускает руку ей в волосы, резко отклоняет голову назад. Целует Амелию в шею. Она стонет и нервно сглатывает. Манн чувствует губами ее судорожное движение. - "Иди ко мне", - пелена застилает глаза. Руки легко скользят по телу. Кожа под ладонями покрывается мурашками. Амелия тихо стонет и закрывает глаза. -"Тело. Это только тело, слышишь?" - навязчиво колотится в висках. И он сам себе верит. Так и было задумано. Всё так и было задумано. Потомство несёт генетическую информацию обоих родителей. Так и задумано: так повышается вероятность удачной комбинации. Выше жизнеспособность. Выживает сильнейший. Так задумано самой природой, и нечего тут притворяться. Дрожащая жилистая рука скользит по тёплому телу ниже. Он раскрывает её один рывком, не церемонясь. Внутри Амелия слишком, неестественно горячая. Девушка вскрикивает и выгибается дугой. Тёплая, тёплая. Горячая. Живая. Чуть влажная. Энтони хрипло выдыхает и хватает её за руку. Сдавленно рычит. Будущая мать человечества. Трепещущее тело. Живые ножны. Не более. Ночная тишина наполняется влажными хлюпающими звуками. Амелия чувствует, как сильные огрубевшие пальцы разрывают её изнутри. Амелия подглядывает сквозь опущенные ресницы. Быстрее. Сильнее. Девушка пытается подняться и дёргается. Ей удаётся чуть приподняться на локтях. Манн смотрит на неё, внимательно, как на какой-то новый и невероятно интересный эксперимент. Он видит, что она подглядывает. На мгновение они встречаются взглядами. В отблесках огней лицо Манна выглядит застывшим, почти пугающим. Рот приоткрыт. Амелия чувствует его руку. Жилистую, со вздувшимися от напряжения венами; отчётливо и болезненно чувствует длинные узловатые пальцы, которые раскрывают её изнутри. Амелия утробно стонет и вздрагивает. Силится что-то сказать и судорожно облизывает пересохшие губы, но голос её не слушается. Манн нехорошо усмехается и молча качает головой. - "Терпи", - произносит одними губами. Амелия понимает и всхлипывает. Он смотрит на неё. Напряжённо и пристально; почти осязаемо, изучая, ощупывая взглядом. Каждую складку кожи, каждую тень. Внутри Амелия тёплая и плотная, пульсирующая, влажная. Почему-то именно сейчас это кажется невероятным, едва ли не пугающе странным. В темноте не видно, но он знает, что по цвету ее плоть светло-розовая. Плотная, но податливая, сочащаяся влагой. Движения становятся быстрее и резче. Хлюпающие звуки отчетливей. Амелия чувствует, как резкая распирающая боль мешается с тягучим наслаждением. Так мучительно и против воли сладко сразу. Амелию сводит судорога. Энтони хватает девушку за лодыжку. Совсем тонкая; он легко обхватывает ее ладонью. Его руки до сих пор влажные, и прикосновения остаются на коже покалывающим холодом. - "Иди сюда", - кровь оглушительно стучит в висках. Манн подхватывает девушку за талию и переворачивает на живот. Амелия в его руках ещё теплая ото сна и совершенно безвольная, как тряпичная кукла. Манн легко держит ее на весу одной рукой. -Слышишь? Это же только ее тело. Мысли ее сейчас гораздо дальше,- единственная навязчивая мысль колотится в его голове. -Но она же... реагирует, - пытается он спорить с самим собой, сжимая влажную ладонь. И тут же ехидно отвечает: - Потому и реагирует. Кожа на ягодицах упругая и гладкая; шлепок получается звонкий и довольно болезненный. Амелия никак не отвечает. На коже остаётся влажный лоснящийся след. Повинуясь внутреннему прорыву, Манн шлепает ее ещё раз, сильнее. Она слишком, отчаянно теплая. И слишком вкусно пахнет. Он берет ее резким рывком. В темноте раздаётся резкий ни то стон, ни то крик. Амелия болезненно вскрикивает в ответ. Внутри девушка всё такая же до исступления горячая и влажная. Каждое движение раздаётся громким влажным шлепком, с которым соприкасаются тела. Амелия, было, подаётся навстречу, но Энтони только крепче хватает ее за бедра. Держит крепко, до синяков. Девушка протягивает к нему руку, на ощупь. Непонятно, что она хочет этим сказать, но незамедлительно получает сильный шлепок по руке. Манн снова хватает ее за бедра, впиваясь в кожу ногтями. Шлепки становятся чаще и глуше. Сильнее. Сильнее. Манн знает, что каждое движение раздаётся для неё обжигающей болью. Амелия лежит, упершись головой в подушку и волосы закрывают ее лицо. Тяжело дыша, Энтони замедляется и тихо приподнимает ее голову, откидывает прилипшие волосы. Всё это время Амелия лежит, крепко зажмурившись и зажав в зубах край простыни. Щёки блестят от слёз. Манн знает, что каждое движение причиняет ей мучительную боль. Но она терпит. Кожа такая тонкая, что можно пересчитать выступающие позвонки. Прощупать пальцами, один за одним. Она вся - хрупкая, тонкая. Напряжённая. Звенящая струна. Энтони запускает руку в волосы девушки. Скользкие и спутанные, будто текут между пальцев. Не помня себя, Манн крепко сжимает их в кулаке. Амелия болезненно стонет и поднимает голову, но одеяло так и не опускает. Ее внутренние мышцы непроизвольно сжимаются, и господи! как же сладко это чувствовать. Манн гортанно стонет и впивается губами в шею Амелии. Он знает, что ей больно. От поцелуя останется уродливый бордовый след. Но она сама его провоцирует. Хотя бы тем, что так упорно прячется в своём благополучном мире, затаившись, зажмурившись. Такая тёплая, податливая, вкусно пахнущая. Хрупкая, белая. Одним своим существованием говорящая: "возьми меня, испорть, оставь след, изуродуй. Ну же, смелее же, сейчас же. Зачем же я ещё, по- твоему,существую?" - шепчет воспаленное воображение голосом Амелии внутри головы. Манн в ответ сильно прикусывает кожу, почти до крови. Спускается ниже, чувствует языком каждый позвонок. Он всё ещё держит ее за волосы, не в силах отпустить. Амелия всё ещё терпит. Новый шлепок раздаётся в темноте. Рассудок и счёт времени потеряны. Темнота снова наполняется чередой влажных хлюпающих звуков. Их потеря самих себя едва ли восполнима. Манн знает это. Знает это в каждую из долгих липких пламенно-сладких секунд, пока пространство не осыпается в темноту жгучими вспышками звёзд в высшей точке. Спустя мгновение остаётся только пустота. Плотная, всеобъемлющая. Пустота в теле, в мыслях, в пространстве. Голова нестерпимо кружится. Манн медленно разжимает руку, выпуская волосы Амелии. Девушка неуверенно открывает глаза. В судорожном вдохе приоткрывает рот, выпускает пожеванный край одеяла. Смотрит в глаза, удивлено хлопает ресницами. Долго смотрит. Ее глаза выглядят почти чёрными. Не глаза, а пустота, сквозные провалы на черепе. Возможно. Когда-нибудь, в будущем. Его дрожащая рука всё ещё лежит на ее затылке. Медленно опускается вниз по искусанной спине. - Энтони? - её голос звучит чуть хрипло. Это первое, что она сказала за весь вечер. И тихим шепотом добавляет: - Зачем? Манн чувствует, что его будто изнутри обдает выжигающей волной холода. Если она ещё что-то и чувствует, то это боль. Распирающую, жгучую боль. До той тонкой грани, где боль становится то ли забытьем, то ли пронзительным удовольствием. Амелия только сильнее сжимает в зубах край одеяла. Амелия терпит. Она знает, что так нужно. Не знает, зачем, но точно знает, что нужно. Она привыкла доверять. Она доверяет Манну, хотя после всего пережитого это выглядит едва ли не безрассудством. Если он считает, что так и надо, значит, так оно и есть. Вероятно, он злится, что Амелия до сих пор не начала план "Б". И, видимо, начал понимать, что сама она никогда не решится. Значит, надо потерпеть. Амелия почти свыклась с болью. Она воспринимает боль как наказание за свою медлительность и страх. Манна никогда нельзя было назвать мягким человеком. А эмоциональным и подавно. Внезапно вспыхнувшую страсть Амелии он признает как должное, со свойственным ему спокойным снисхождением. Скорее, он просто позволяет ей любить себя, не более. И всё же Манн заботится о ней. Может быть (вполне возможно, Амелия не знает наверняка), где-то в глубин души даже любит её в ответ, она никогда не осмеливалась спросить. Но он всегда заботится о ней как о части общего дела - ему просто не остается ничего другого. Всегда, но сейчас он причиняет ей боль. Намеренно причиняет боль, и Амелия не может понять, зачем он это делает. Только ли из злобы? Зачем? Зачем? - "Энтони? Зачем?" - слово-вздох невесомо вспархивает с губ. Отголосок боли ещё не покинул её тело. Постель стала противно-липкой. Амелия, осоловевшая и встрёпанная, смотрит в темноту. Удивлённо хлопает глазами. Зачем? Его глаза безумны. Совсем. И в ответ она видит в них демона (нет, уже не человека; человек погиб, человек крепко спит в беспокойном криосне, человека нет), который проснулся внутри воспалённой головы. Сладострастного и мстительного демона, гораздого причинять боль. Энтони Манн безумец. Просто потерявшийся, забывшийся безумец. Темнота прозрачно-пустая. Немая. Каждый звук, каждый вдох - событие. Звук, подвиг. Каждое движение ресниц. Рассматривают друг друга долго. Каждую складку кожи, вплоть до малейших морщин, трепетно прорезанных временем; каждую тень. Амелия неуверенно поднимает руку и приглаживает его всклокоченные волосы. Вот, так гораздо лучше. Теперь он куда как меньше похож на безумца. В ошалевших голубых глазах отражается паника. -"Зачем?" - единственное слово висит в воздухе нескончаемым звоном; мучительно пульсирует в висках. Манна осеняет: он никогда так не ошибался. - Амелия, - Манн опускает голову, прерывая зрительный контакт. Берёт её за руку; рука Амелии тёплая и совсем расслабленная. Тонкая, хрупкая, настолько, что Манн дрожащими пальцами может прощупать каждую тонкую косточку. Амелия не сопротивляться. Они оба чувствуют, как кровь пульсирует в жилах; и головокружение у них одно общее. На двоих. Он знает несколько десятков вариантов ответа. Зачем? Потому что боится. Он боится остаться один. Он боится каждый раз, когда её голова касается подушки. Он боится, что Амелия его оставит, как оставляет каждую ночь, уходя во снах к тем, кого она любила. Он боится. Мучительно, до неясной тревоги боялся каждый раз в пути, устраиваясь на ночь, укрытый пологом ясного и незнакомого неба. Ему было страшно вернутся и найти её замученной в луже крови. Ему страшно, что это всё-таки однажды случиться, только на его глазах, а он не в силах будет помочь. Ему страшно оставаться один на один с самим собой. Со своей непосильной виной. Да, он ревнует. Он давно потерял гораздо больше, чем нужно. И покой, и свою Землю (и родную, и новую), и честь, и память, и самого себя. Но так ревнует он только Амелию, на которую имеет права меньше, чем на что бы то ни было другое. Зачем? Слова застывают в воздухе. Ему нечего ответить. Вот совсем. И он только качает головой и с шумным выдохом опускает голову на одеяло, уткнувшись носом в ладонь Амелии. Она нервно гладит его по волосам, не решаясь окликнуть. Энтони держит её за руку, обхватив пальцами запястье. Сердцебиение липнет к узловатым пальцам. Его рука влажная и липкая. Амелия плачет. Как-то неловко, молчаливо, против воли, слёзы текут по лицу, сами по себе.Только и всего. Она бесконечно долго гладит его по седеющим волосам. Амелия хрупкая, но она гораздо сильнее физически, чем может показаться. В конце концов, она была выбрана для полёта в космос и прекрасно подготовлена. Манн прекрасно это понимает. Но ведь она терпела и не сопротивлялась. Конечно, он сильнее её физически, но это незначительное превосходство. Если было бы нужно, она хорошо могла бы за себя постоять, Манн не сомневается. Но... Она не сопротивлялась. Она терпела. Зачем? Манн не решатся спросить. Есть только тишина и головокружение. И Амелия. Амелия гладит его по волосам. Снова и снова. Амелия чувствует правой ладонью его дыхание. И мучительный жар. Что-то горячее, почти обжигающее струится по запястью. - Энтони? - неуверенно зовёт девушка. Шёпотом, чтобы не выдать, что она плачет. Тоже плачет. Тоже?.. Ей сложно поверить, что Энтони Манн может плакать. Хотя она уже видела однажды, но всё же ей сложно поверить. Она даже может поверить в его особенность. И даже в его предательство. И в то, что он может убить, не задумываясь. Амелия может поверить даже в его безумие. С трудом, но может. А вот в слёзы... В ответ он качает головой и только сильнее вжиматься в её руку. Жгучий морок ушёл. Головокружение отступило и дыхание выровнялась. И теперь он не знает, как посмотреть Амелии в глаза. И только крепче держит её за руку. Потому что она делала это всегда, даже когда он отказывался чувствовать. Она всегда была с ним. В каждую из звёздных ночей пути. В каждой мелочи, когда они заботились друг о друге. Она была с ним, закрывая глаза. И отвечая на ласки, была с ним. Именно с ним. Была рядом. Была, а не терпела. В то время, как он её обвинял. - Энтони, - снова зовёт Амелия и осторожно сжимает го руку в ответ. Они тихо укрываются одеялом. Манн прижимает Амелию к себе и утыкается носом в её волосы. Они пахнут теплом. Короткое, тихое "прости" тает в воздухе. Он всё ещё плачет и даже не пытается скрыть этого. Амелия чувствует его слёзы на своих щеках, неестественно горячие. Тихо гладит его ладонью по колючий щеке. - "Тише. Я здесь. Я просто здесь". Утыкается носом ему в щёку. Их дыхание переплетается. Они так и засыпают, обнявшись, на узкой односпальной кровати. Молчаливы звёзды блёкнут; из-за горизонта крадётся рассвет.***
- Итак, что мы имеем? - Манн ещё раз пробегает глазами цифры на экране. -Световой день ежедневно сокращается незначительно. Таким образом, пройдёт не меньше двух месяцев, прежде чем мы начнём замечать потерю в энергии, которую получаем через солнечные батареи, - Манн не спеша подходит к окну. Через круглое стекло льётся серый утренний свет. Амелия, ещё сонная и потрепанная, сидит за столом и допивает кофе. -Это всё, конечно, хорошо, только мы не знаем, насколько возрастут наши потребности в энергии. Согласно сохранившимся данным наблюдений, минимальная продолжительность светового дня здесь была равна четырем часам. Для функционирования жилого модуля в аварийном режиме достаточно полчаса в день при достаточной интенсивности излучения. Достаточной интенсивности здесь никогда не бывает, так что минимум два часа. При прочих идеальных условиях. Но идеальных условий тоже не будет. Сильные ветра, осадки, что там ещё характерно для второй половины года? - Понижение средней суточной температуры, - отчетливо чеканит Кейс. - Ничто из этого не играет нам на руку. Хорошо, если панели просто загрязнятся, но если они будут серьёзно повреждены? Снег, сильный ветер - всё, что угодно, вещь хрупкая. Плюс возрастут затраты на обогрев дома и теплиц. У нас не будет возможности восполнить нехватку энергии как на Земле, дровами например. Манн ничего не говорит в ответ, только напряженно всматривается вдаль. - Если у нас нет проблем с энергией сейчас, не значит, что их не появится потом. Да, и, подумай... - Так уговариваешь, как будто я против, - голубые глаза отблескивают стально-серым. - Нам нужны конкретные решения, мисс Бренд. Они у Вас есть? - голос звучит обманчиво спокойно. Амелия так и застывает с открытым ртом, со всё ещё недосказанной фразой на губах. - Пока нет. - Поэтому, будь добра, не мешай пока, - едва ли не издевательски снисходительно. Амелия вспыхивает, но находит в себе силы промолчать. - Туда, куда я успел добраться... - Гораздо жарче и суше, я знаю, - устало вздыхает Амелия. - Не перебивай, пожалуйста. Там температура поверхности земли в целом выше. Там есть термальная активность. Я видел что-то похожее на воронки от гейзеров; да и почва там подходящая. Уверен, если углубиться дальше на восток, должны быть действующие гейзеры. Это раз и навсегда решило бы вопрос с энергией. - И что? Это не решает проблемы, - Амелия нервно стучит пальцами по столу. - Мы не сможем туда переселиться. Перетащить весь дом? И нам понадобиться вода. Надеяться на грунтовые воды безрассудно. И потом, то что там действительно есть гейзеры, не более, чем догадка. - Именно. Поэтому нужно пойти и посмотреть. Амелия ничего не отвечает. - У Вас есть другие идеи? - голос обманчиво мягкий, и Амелия расценивает это как издевку. Долгий пристальный взгляд. - Не серьёзно, доктор, - она отворачивается. Пальцы выбивают по столу нервную дробь. Они оба говорят совсем не то, что думают. - Ещё варианты. Мы должны что-то придумать. - Можем залечь в спячку. Таблеток у нас достаточно. Амелия вздыхает: - А как же тогда план "Б"? Энтони ухмыляется: - Очень мило с вашей стороны об этом вспомнить, мисс Бренд - да, он добивается своего: Амелия вспыхнула. - Знаешь что, - ее глаза горят непримиримым пламенем. Девушка решительно поднимается из-за стола. - Я слушаю, - голос раздается из-за спины - Манн неслышно подошел ближе. Амелия разворачивается. - Ты сволочь, - она дышит тяжело и шумно, и как всегда, когда злится, раздувает ноздри. Манна это по необъяснимым причинам забавляет. - Если ты думаешь, что со мной можно делать всё, что вздумается, а потом делать вид, что ничего не было, то ты ошибаешься, и... Манн ловит ее руку близко от своего лица. - Тише. Примирительно глядя в глаза. Амелия с силой дергает рукой, одним движением вырываясь из цепкой хватки. Манн тихо улыбается про себя: он был прав. Амелия терпела не потому, что не имела сил сопротивляться. И, если не захочет, она не даст себя в обиду. - После всего произошедшего ты вообще должен на мне жениться, как честный человек, - и Амелия кисло смеётся. И замахивается ещё раз. На этот раз Манн не пытается поймать ее руку. Сейчас должен раздаться звонкий удар. Но ничего не происходит - в самый последний момент Амелия отдергивает руку. - С другой стороны, о чем это я, - какой-то необъяснимый огонь на долю секунды вспыхивает в ее глазах и мгновенно гаснет. Амелия собирает со стола остатки еды. Тупо смотрит перед собой, не моргая. - Серьёзно, о чем я говорю? - вскрикивает она в пространство. С силой захлопывает дверцу шкафчика, в котором хранится еда. - Амелия? - Манн подходит ближе. - Что? Господи, я доказывают что-то человеку, который не так давно собирался меня прикончить, - она резко разворачивается к нему лицом. - Я просто не вижу в этом смысла, вот что. - Амелия, - он не знает, что собирается сказать. Но сказать что-то нужно. То, о чём они оба так напряженно молчат. Тот самый день, когда его разбудили. Когда всё произошло. Он должен признаться хотя бы самому себе. Но нет, это не правда! Не может быть правдой. Не должно быть правдой. Не собирался он ее убивать. Кого угодно, быть может, даже самого себя, но только не ее. - А дальше? - она стоит перед ним, скрестив на груди руки. Смотрит снизу вверх, непримиримо и пристально, и в ее огромных карих глазах Энтони видит самого себя. - Амелия, - нужно сказать что-то ещё, он только не знает, что. Это было так далеко, в бесконечном ледяном аду, бесконечно давно, почти что в прошлой жизни, почти что никогда. Но даже и тогда он не хотел, нет, правда, даже боялся об этом думать. Он не мог убить ее. Всё, что он делал, было оправдано великой целью. Общей великой идеей спасения, которую он единственный мог вынести, как самый беспристрастный. Цель сохранения вида как смысл выживания и его индульгенция сразу. Только человек, не имеющий привязок, мог позаботится о будущем людей; человек, падающий насквозь. Он, выживший; выбранный самой судьбой. Тот, у кого хватило смелости порешить товарищей и спутников, хватило бы и смелости создать новый мир, новое человечество. И Амелия была ключом к плану "Б". Убить ее означало отказаться от собственной человеческой сущности. От всей великой цели и прощения. Конечно, в тот сонный день, когда вместе с ним проснулась и его одержимость, он думал, что делать. Но даже и тогда он знал, думал, что убивать Амелию нельзя. - Говоришь, если бы Купер остался жив, всё было бы то же самое? - Амелия, я... Я и не собирался. Нет, не собирался. Не тебя, - в его глазах отражается паника. Амелия невесело улыбается: подумаю только, совсем недавно Энтони Манн выглядел совершенно непробиваемым. Несгибаемым. Сейчас грань, отделяющая невозмутимого и спокойного человека от напуганного и потерянного оказалась пугающее тонка. - Я верю тебе, - Амелия осторожно гладит его по щеке. Энтони стискивает ее в объятиях. Дышит в лицо горячо и тяжело. Будто единственное слово, единственная неосторожная мысль способны ее убить. - И с этого дня мы точно на "ты". Идёт? Манн кивает. Амелия чувствует, как он судорожно вцепляется ногтями ей в спину. Он не собирался убивать ее, нет. Нет, нет, не собирался, никогда. Ведь правда же? - Ничто не стоит таких переживаний. Смерть только одна, можно и потерпеть.***
И что-то продолжает жечь его изнутри. Как бы Манн не хотел это отрицать. Это значит для него гораздо больше, чем ему хотелось бы. Звёзды кажутся сахарными, звёзды так близко, так низко - почти что над крышей жилого модуля. Манн снова успокаивает себя: просто свойство атмосферы. Или игра воображения. Небо здесь необыкновенное. На горизонте видна темная воронка Гаргантюа. Или... Это не важно. Ничто не важно. Ничто не может быть важнее, чем работа и общая цель. Амелия сидит над пробными чертежами. Сейчас, ещё несколько минут, и он вернётся к ней. Ему нужно немного подышать, подумать. Да, подумать. Амелия права: им нужен ещё один источник энергии. Манн почти не волнуется, хотя стоило бы. Он верит, почему-то непоколебимо верит, что он что-нибудь придумает. В конце концов, он же Энтони Манн. Он всегда что-то придумывал. Сейчас, сейчас, на дне воздушного океана, над которым всплыли звёзды, ему нужно совсем другое. Одна-единственная вещь, которую он знал с самого рождения, знал всегда, а вот понял (позор на его ранние седины!) только сегодня утром. И эта мысль одним только своим существованием убивает его и сводит с ума. Сотня демонов, гнездящихся в больной голове, готовы снова проснуться и сожрать его заживо. Все, ныне живущие (на оставленной Земле, в глубинах тьмы, полной звёзд, и даже здесь, они двое, казалось бы, спасённые), все люди когда-нибудь умрут. Да, и он тоже. И Амелия. После всего пережитого вот так возьмут и умрут. И их не станет. Совсем не станет. Если не сегодня или не завтра, и если даже не через месяц или через год, то через пять, через десять, хоть через пятьдесят лет. Они всё равно умрут однажды. Рано или поздно. Таков порядок вещей. Смерть, от которой он, Энтони Манн, так упорно спасался, любой, самой бессовестной ценой - лишь вопрос времени. Он не может в это поверить. Он не хочет в это поверить. - "Смерть только одна", - в голове до сих пор звучит голос Амелии. Это прозвучало буднично и просто, и он даже не нашёлся, что ответить. Одна, но неизбежная. И кажется, все с этим давно смирились. Кроме него. Как и всегда. Кроме него. Энтони оборачивается. Гладь озера тиха и едва подёрнута рябью. Со дна смотрят отражённые звёзды. Ясные, сверкающие звёзды. С небес смотрят звёзды. Настоящие, далёкие и обманчиво близкие. Огонёк жилого модуля, светящийся тёплым натриевым светом, где-то далеко, теплится в сияющей черноте. Манн удивляется, когда он успел уйти так далеко. Разворачивается и идёт обратно. Специально медленно, как только может. Осознавая каждый шаг, каждый скрип гальки под ногами. Манн отчаянно надеется, что Амелия уже спит и им не придётся столкнуться нос к носу на крыльце. В голове слишком много дурных мыслей. Слишком много демонов. Он не хочет, не может с ней говорить, сейчас, когда не хозяин своему языку. Не должен. Не стоит. Они и так умрут. Разве что-то может быть хуже? Поэтому, Амелия, пожалуйста, спи. Пока его не угораздило брякнуть что-то из этого вслух. Амелия отчаянно трёт глаза и зевает, в пятый раз перечитывая написанное и не понимая ни слова. Пора спать. Глаза слипаются. Но девушка изо всех сил уговаривает себя не спать. Нужно дождаться Манна. Многое нужно обсудить, а днём будет не до того. Нужно... Нужно... Человеческие тела изнашиваются. Всё уходит в небытие. Всё меняется. Одни рождаются, другие умирают. Так заведено. И среди людей и даже среди звёзд. Энтони останавливается и на каждый шаг считает до десяти. Он просто не в силах идти ещё медленней. Он не в силах думать о чём-то другом.***
-Хочешь сказать, это действительно будет работать? -Почему бы и нет? Это же всего лишь ветряк, ничего хитрого, - Энтони Манн захлопывает дверь в жилой блок. -Кейс! Включи освещение. - Есть включить освещение! - громко щёлкает рубильник и загорается свет. Казалось бы, такая глупость, а провозились до самой темноты. Приспособить к запасному генератору лопасти, чтобы он мог преобразовывать механическую энергию ветра в электричество - что может быть проще? Потом перебрать всё по частям, собрать, закрепить, отрегулировать... Ладно. Главное - они справились. - Ну что, ужинать? - Амелия относит на место чемоданчик с инструментами, попутно расстёгивая рабочую куртку. - Нет, - Манн качает головой, - завтра. Сейчас только тёплый душ и спать. А ты? Будешь что-нибудь? - Нет, думаю, пока не стоит. - Как ты? - Манн забирает у неё из рук куртку. - Получше, - Амелия неопределённо взмахивает в воздухе рукой. - Но от еды пока воздержусь. Манн коротко кивает и тоже начинает раздеваться. Нагибается, чтобы разуться и снова морщится от боли. - Будешь так добра, разотрёшь мне спину? Наверное, продуло. - Да, конечно. Кейс, принеси аптечку. Видимо, карты и необработанные данные сегодня подождут. Всё подождёт. Узкие ладони Амелии проворно скользят по спине. Бог весть, из чего делают этот разогревающий состав, но Амелия уже чувствует, как немилосердно горят руки. Зато помогает. -Ну что, получше? -Да, спасибо, - Манн резко открывает глаза. Амелия заботливо укрывает его одеялом. - К утру должно совсем пройти. Засыпай, - Амелия нащупывает под кроватью мягкие тапки. Трижды хлопает в ладоши: - Гаси свет! Автоматическая система изначально отключена в целях безопасности, но они восстановили её и настроили - не то чтобы удобно каждый раз топать в темноте к рубильнику. Амелия уходит в душевую, чтобы помыть руки, и тихонько, на цыпочках возвращается обратно. Аккуратно, чтобы ничего сослепу не опрокинуть. В комнате слишком светло. Взглянув за окно, Амелия понимает, что не выключила уличные огни. - "Ладно, пускай горят", - думает про себя девушка, зевая. Энтони уже спит. По крайней мере, лежит, закрыв глаза. Амелия тихо подходит ближе. Да, точно спит. Шумно сопит во сне, и лицо совершенно расслабленно. Их кровати всё так же стоят рядом и не сдвинуты. Несколько секунд Амелия стоит рядом и внимательно рассматривает лицо спящего. Пепельные волосы разметались по подушке. Словно очнувшись от наваждения, девушка разворачивается к свой кровати, юркает под одеяло. Постель холодная. Несколько минут Амелия лежит, свернувшись калачиком и закрыв глаза, но сон не идёт. Её одолевают мысли. Бурлящий поток мыслей; кипят водоворотом внутри головы, унося сознание прочь отсюда, из ореховой скорлупки их дома; за самые небеса, через звёзды и галактики и обратно. Один протяжный гул голосов, воспоминаний, страхов и дневных забот. Слишком много мыслей, чтобы уснуть. Амелия со стоном переворачивается на другой бок. В такие моменты она сожалеет, что перед полётом уделялось так мало времени психологическим тренировкам. Конечно, их учили контролировать мыслительные процессы и осознанно засыпать. Это хорошее умение, и никогда не знаешь, зачем оно тебе понадобится. Но вместо сна Амелия садится на кровати и нащупывает рукой по полу ноутбук, оставленный где-то рядом. Глаза режет от яркого света. Амелия осторожно стучит по корпусу. -Эли, убавить яркость, убавить яркость, - вполголоса повторяет девушка. Эли - имя системы на её компьютере. Система голосового управления доведена практически до идеала - она настраивается персонально, на голос владельца и принимает команды, сказанные даже шёпотом. -Есть убавить... -Отключить голосовые сообщения, -спохватывается Амелия. Оборачивается в сторону кровати Энтони - тот по-прежнему спит. Девушка пробегает глазами ползущие по экрану знакомые наизусть строки. "Последний сеанс, восстановление. Пожалуйста, подождите. Приложение "Миссия "Лазарь", математические расчёты. Загрузка. Демографические расчеты". Это только в теории так просто: привозим некоторое количество генетического материала и суррогатных матерей, а потом они размножаются в геометрической прогрессии. Как бы ни так. Нужно строго рассчитать, сколько имеется ресурсов и с какой скоростью должен происходить прирост населения, чтобы колония не оказалась на грани голода. Программа расчетов учитывает абсолютно всё: от количества необходимых населению ресурсов до психологической обстановки. Каждую мелочь, чтобы точно посчитать, какой прирост населения возможен. "Последние расчёты восстановлены", - гласит диалоговое окно. "Ошибка 213: недостаточно данных. Вы можете дополнить необходимые данные?" Амелия в сердцах ругается. Конечно, может, иначе зачем она сюда полезла? "Период истёк. Скорее всего, ваши данные устарели. Пожалуйста, заполните поля снова". - "Да хватит издеваться, дотошные сволочи", - Амелия начинает злиться. Устарели. Как будто что-то может измениться! Идиоты. Сейчас будет долгая вереница глупейших вопросов, на которые нужно отвечать серьёзно и вдумчиво. "Сколько женский особей, готовых к размножению, имеется на сегодняшний день?" Амелия едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. "Ну вот она я. Особь. Одна-единственная". Амелия вводит значение в окошко. Она нисколько не удивится, если сейчас программа выдаст примерно следующее: "Ты серьезно? Тебе нужны указания, сколько детей нужно рожать в год?" Но нет. Программа спокойно переходит к следующему вопросу. "Требуются средние биометрические значения всех особей. Для вычисления данного значения откройте дополнительное окно и..." Амелия щёлкает кнопку "загрузить из указанной папки" - там хранятся все её данные. Конечно, за время полёта многое изменилось - в частности, она заметно потеряла в весе, но все эти изменения не критичны. Амелия так увлекается, что совершенно забывает, как проходит время и что пора спать. -Чертовщина какая-то. Почему "недопустимое значение переменной"? Да что не так-то? - в сердцах девушка хлопает ладонью по корпусу ноутбука. -Почему ты не спишь? - Манн щурится спросонья. Амелия оборачивается на голос. Энтони сморит на неё. Её сосредоточенное усталое лицо, обрамлённое растрёпанными волосами, выглядит как-то неестественно, подсвеченное синеватым светом экрана. Видение. Сон. Призрак, блуждающий над озером. -Не спится, - тихо отвечает Амелия. -Программа расчётов глючит. -Опять в демографических расчётах копаешься? - Манн, зажмурившись, тянется, аж до хруста в суставах и зевает. Окончательно просыпается, медленно приходит в себя. -Покажи. -Вот, - Амелия пододвигается ближе и едва не падает с кровати. -Держи, - протягивает ему ноутбук. Энтони молча пробегает глазами строки, морщится. -Покажи точнее. Амелия со вздохом выпутывается из-под одеяла. В комнате ощутимо зябко. -Вот здесь, - тыкает она в экран и осторожно присаживается на край его кровати. Манн подвигается и приглашающе поднимает одело. Амелия устраивается рядом. -Смотри, эта переменная означает изменение потребностей в энергии в процентах, а не в абсолютных единицах, - его тон поучительно-снисходительный. Амелия молча кивает и хлопает глазами, как сонный совёнок. - Если всё будет работать как надо, то эта штука даст нам сорок процентов электричества сверх того, что мы имеем сейчас. Но, как ты понимаешь, никаких гарантий, что всё будет работать как надо. Амелия снова кивает. На сонную голову она смутно улавливает смысл, скорее, просто слушает звук голоса. И уже почти засыпает. И думает, что скоро рассвет; а ещё - что это так странно чувствовать тепло чьего-то тела рядом. А, может быть, просто непривычно. И ошибка была глупая, а копаться в расчётах среди ночи ещё глупее. И голос у Манна сочится снисходительным терпением, будто он, как в старые золотые времена, читает лекции студентам, а не коротает с ней ночь на другом краю галактики. -За такие расчёты стоит браться примерно спустя год. - "Разумеется, если мы столько протянем", -думают они одновременно, но молчат. -Нужно посмотреть, какой процент необходимой пищи мы можем вырастить в теплицах, что тут со сменой сезонов и прочим. А лучше - через два года. Амелия кивает и отчаянно трёт глаза. - Если ты хочешь седлать что-нибудь полезное, то, пожалуйста, засыпай. Это лучшее, что сейчас можно сделать. Завтра тяжёлый день (хотя когда у нас было по-другому?) Амелия хочет ещё что-то спросить, но в последний момент решает, что не стоит. Зевая, откладывает ноутбук и прячется глубже в одеяло. -Знаешь, я всегда мечтала, что у меня будет маленький домик у озера, в котором я смогу коротать старость с семьёй. Манн тихо смеется. -Видишь, почти сбылось. Амелия тихо кивает, поправляет подушку и ложится. Но глаза не закрывает. Её так и подбивает спросить, почему "почти": если домик и озеро - свершившийся факт, то сомневается он насчёт старости или семьи? Энтони уверен, что она спросит. Но Амелия молчит. -Засыпай, - Манн непривычно ласково гладит её по волосам. -Вольф бы не одобрил, - мягко усмехается Энтони. -Что? - успокоившаяся было Амелия резко распахивает глаза. -Что? Знаешь, как он ратовал за дисциплину. Едва ли он позволил вот так запросто коротать ночи за монитором, - Манн пожимает плечами. И Амелия не может понять, смеётся он или действительно так, к слову пришлось. И едва ли может в это поверить. -Так Вы, - она судорожно сглатывает, - ты, ты всё знал! Отблески звёзд за окном вспыхивают пламенной горечью. Он знал. Почему-то ей невероятно досадно от одной этой мысли. Манн невозмутимо кивает: - Конечно, знал. - Откуда? Скажи... те. Скажите, откуда. Я должна знать, - Амелия уже сидит на кровати, нервно сжимая в руках край одеяла. Она чувствует себя до отвращения неудобно. Неловко оказавшись в одной постели с чужим человеком; как-то совершенно случайно. - По тебе было видно, - его голос звучит уже не насмешливо, но слегка отрешённо-грустно. Но Амелия этого не замечает. - Это ничего не решает, - глухо отвечает девушка. Она не может объяснить, почему ей так неуютно. В конце концов, это её дело и её право. Только откуда в груди липкая жгучая вина? Амелия не знает. - Я тоже так считал. Поэтому решил проверить записи с корабля. - Хотите сказать, что все разговоры на корабле записываются? - не то чтобы она в это верит. - Конечно. - Я не знала. Хотя думала, что знаю всё. А вы, откуда вы это знали? Манн грустно усмехнулся: -Я был руководителем экспедиции. Я обязан знать всё о системах корабля. Просто поверь, что есть вещи, о которых кроме руководителя экспедиции никому знать не нужно. - Поэтому ты решил убить Купера? Он ведь тоже... Знал? А остальных по ситуации, верно? - Почти, - надо же, звучит почти спокойно. - Там записи за несколько десятков лет, которые мы в пути. - На счастье ты не очень разговорчива, - и она снова не слышит в его голосе насмешку, но больше не издевательскую. Он знает, но не торжествует от её тайн. -Анализ звуковой дорожки, не поверю, что ты не догадалась. Амелия кивает. Да, конечно. Она сразу это поняла, просто решила уточнить. Анализ раскладывает общую дорожку на частоты. Можно настроить на определённый тембр голоса и найти всё, что говорил конкретный человек. Тем более, что в бодрствующем состоянии она провела на корабле считанные дни за все годы полёта. Но за все годы были две особенные минуты. Те две минуты, когда она долго говорила, и все внимательно слушали. Ей стало отчаянно стыдно, именно за эти две минуты. - Дело прошлого, - Амелия отворачивается и стискивает зубы. -Именно моего прошлого. Неужели так обязательно копаться в том, что было несколько десятков лет назад со мной на земле? - звучит с неожиданной досадой. - К Эдмундсу это никакого отношения не имеет. Ему всегда было всё равно. - У него просто не было выбора, - Манн всё ещё грустно улыбается. Амелия лежит к нему спиной, и потому не может видеть, каким торжеством горят его глаза. - Если бы кто-то заподозрил хоть какой-то намёк на ваши отношения, Эдмундс и глазом бы не моргнул, как вылетел бы из программы. И он об этом хорошо знал. Они не видят лиц друг друга, словно разговаривая с самими собой. Манну это отчаянно напоминает диалог с Эдмундсом под звёздами. С образом, голосом друга, который молчал в его голове. Но сейчас Амелия оборачивается. Им всё-таки придётся поговорить вживую. -Это правда? - срывается с губ против воли, именно в тот момент, когда лучше бы промолчать. Манн чувствует, как что-то звонко обрывается внутри. Звёзды схлопнулись, касаясь друг друга хрустальными лучами. Слишком много придуманных вещей, в которые он хочет верить. - Да, он не был "совершенно безэмоциональным пнём, который не понимает намёков" - кажется, именно так ты в сердцах назвала его однажды. Помнишь? Тогда, дней за десять до нашего полёта. Конечно же, Амелия помнит. Очень хорошо помнит. Серое солнце в окнах и кипы бумаг. Себя, вечно потерянную и сонную. Амелия наконец-то официально работала в НАСА, пусть пока и на пустячной должности. Она была одной из многих, кто занимался подготовкой к полёту. Амелия хорошо помнит кабинет с белыми стенами и тени от решёток на окнах. Отца, с которым случайно столкнулась в кабинете. В последние несколько месяцев перед полётом они общались крайне мало - время было выделено только на сон. - Амелия? - доктор Бренд обернулся на звук открытой двери. - Как ты? - в другой момент Амелия по тону его голоса поняла бы, что мыслями он сейчас далеко отсюда. - Бывало и лучше, - впрочем, вопрос был действительно риторический. А вот что она говорила потом, Амелия толком не помнила. Ей только казалось, что ещё немного, и она расплачется в голос. Но она держалась молодцом. До тех пор, пока мир не начал плавится за набежавшими слезами. Было что-то о том, что происходящее напоминает ей подготовку к похоронам, и о том, что она уже не уверена, кого именно хоронят: их или её; о конкретно взятом человеке и много, много чего ещё. Амелия не помнила дословно. Но задним числом она понимает, что говорила именно то, чего ни в коем случае не нужно говорить человеку, который собирает экспедицию в неизвестность. Видит бог, если бы этот человек не был её отцом, она никогда бы так не поступила. Но именно в этот день они совпали в одной точке пространства, и Амелии нужно было кому-нибудь выговориться. Кажется, говорить пламенные речи в неподходящей обстановке - её отличительная черта. Когда она дошла до "бесчувственного пня", доктор Бренд наконец-то посмотрел на неё по-настоящему. Он выслушал её внимательно, не перебивая. А потом только коротко кивнул и грустно улыбнулся: "Тебе нужно выспаться". Пожалуй, он был прав. Но что было бы, если бы он сказал то, что сейчас сказал Манн? "У него просто нет выбора. Может быть, когда-нибудь потом" - и этого бы хватило. И она бы поверила. И, если бы она не злилась тогда... - Ты сожалеешь? Что всё именно так? - Энтони Манн всё ещё улыбается. Какой-то странной, едва ли не злорадной улыбкой. Только взгляд его тоскливый. И это очень странно смотрится вместе. Он знает, догадывается, что Амелия сожалеет. Самую малость, в глубине души. И, возможно, он даже понимает её, но дело даже не в этом. Дело в том, что ему самому жаль. Самую малость, самую толику. Капля горечи на самом кончике языка. Что всё... именно так. Что это был именно Вольф Эдмундс. Тот, кто нашёл Дом. Так было задумано. А он, Энтони Манн - просто оказавшийся рядом человек. Единственный из выживших. Случайность. Он и Амелия - просто двое, запертых в замкнутом пространстве. До пошлости просто, чистая физиология. И так опошлил, вытоптал всё именно он, Энтони. Сам того не ведая, (и даже не желая). Амелия резко поднимает голову. Воспоминания слишком яркие. Она даже и не думала, что настолько. На стенах синие тени от уличных огней. За незашторенными окнами - небо в слепящей россыпи звёзд. - Нет, - и она тоже улыбается. Тоже как-то искажённо и странно. - Мне всего лишь интересно. Манн кивает: он понимает, о чём она. - Амелия, я не знаю. Действительно не знаю. Он никогда не говорил. Амелия молча вздыхает. Она тоже всё понимает. В конце концов, что может быть предрешено наверняка? Особенно взаимность двух существ, разбросанных по разные стороны вселенной. Разлучённых дальше, чем кто-нибудь когда бы то ни было раньше. И ещё дальше теперь. Нет смысла притворяться: смерть - это действительно слишком далеко. И Амелия с облегчением понимает, что она не врёт. Так оно и есть - ей действительно всего лишь интересно. В конце концов, если бы всё это было правдой, Вольф мог бы оставить для неё письмо. Например. Но он этого не сделал. Ни тогда, ни сейчас. И, пожалуй, это к лучшему. Нужно отпустить и смириться. -У тебя тоже кто-то остался на Земле? Кто-то, кого ты хотел бы вернуть? Ей хочется, чтобы это было так. Таким образом она пытается взять реванш за свою болезненную неловкость. И в то же время ей хочется, чтобы он ответил "нет". Нет, никого не было. Никто не кричит по ночам в звёздный колодец до хрипоты и не тревожит их сон. Манн прекрасно понимает, о чём говорит Амелия. - Нет, мне было не до этого. Я был слишком поглощён исследованиями, потом подготовкой к полёту. Амелия не выспрашивает больше. Манн устало ложится и закрывает глаза. В конце концов, действительно пора спать. Они слишком вымотались за день, и бессонная (без всякой практической цели) ночь явно не на пользу. И дальше, вероятно, будет только хуже. Манн предполагал, что так всё и пойдёт. Но наивно думал, что может это контролировать. -Ты сожалеешь, что всё так сложилось? - тихо спрашивает Амелия из темноты. Она всё ещё здесь. Под одним одеялом. Какого чёрта ей не спится? Он не хочет отвечать, но понимает, что не отвечать сейчас нельзя. Молчание будет истолковано утвердительно. -Амелия, я дважды чудом спасённый. Дважды. Возможно, едва ли не единственный из всех жителей планеты. Единственный из нескольких миллиардов. Ты спрашиваешь, не жалею ли я? - кажется, получилось убедительно. -Я не совсем об этом, - Амелия тихо берёт его за руку под одеялом. Её ладони невероятно тёплые. Он знает. Он знает, что не об этом. Но если он, необыкновенно спасённый, может смириться с собственной смертью, то тут он тоже что-нибудь придумает. Что-нибудь, чтобы всё не выглядело так гадко. Например, он вспомнит, что всё началось ещё на Земле. И сам в это поверит. Это будет заново переписанная история, где принцесса осталась с драконом. Это будет чистой воды самообман. Потому что на самом деле всё произошло случайно. Случайно и совершенно естественно. Мужчина и женщина, запертые в замкнутом пространстве на длительное время. На его месте мог оказаться любой, совершенно любой, и история была бы та же. В живых мог остаться Эдмундс или Купер. Да и на месте Амелии, если подумать, могла быть любая другая девушка. Хотя нет, не могла бы. Амелия на всю Землю была такая одна. Её спасение не было случайностью. Так и было задумано. - Ты ведь знаешь, что это случайность, - Манн сжимает её руку в ответ. - Останься в живых, например, Купер, всё было бы то же самое, - шёпотом, едва слышно. Сказанное вслух имя царапает тишину. Они оба чувствуют это, но не подают вида. Энтони лежит, закрыв глаза. Он не видит, он отчётливо чувствует, что Амелия на него смотрит. Смотрит долго и пристально. -Нет, - и улыбается уголками губ, - не было бы. Она знает, о чём говорит. -Тогда твоя мечта о домике у озера и счастливой семье почти сбылась. Девушка переворачивается на другой бок. Какая-то невидимая сила будто выталкивает из кровати, заставляет подняться, щекочет под рёбрами. Потому что это неправильно - спать в чужой кровати. Но что-то заставляет её остаться, какая-то смутная догадка, что Амелия имеет на это право. А потом, через несколько секунд, Амелия разражается громким смехом. Воздух рвётся из лёгких короткими сухими смешками. - Чего ты? - Манн с трудом разлепляет глаза. - Просто я подумала, что это глупо. Ревновать человека, когда вы одни на планете. Манн вынужден признать, что она права. Действительно глупо. А ещё, это действительно так. Как бы он не хотел этого признать. То, что сейчас наполняет воздух цветными обрывками домыслов и фальшивых воспоминаний, называется именно ревность. Последнее, что помнит Амелия перед тем, как провалится в сон, внезапный и крепкий поцелуй. Манн целует её так, словно утверждает этим своё право на собственность. Они засыпают, обнявшись. В маленьком доме-скорлупке с синими тенями уличных огней на стенах, успокоенные тишиной звёздного колодца. Рассвет ещё не скоро. Рассвет крадётся через горизонт, каждый день отступает на несколько минут. Световой день понемногу уменьшается.***
С часто колотящимся сердцем Амелия достаёт последнюю коробку. Открывает. Сегодняшний день она посвятила ревизии всего и вся. В частности, медикаментов. Отчётность отчётностью, но иногда проверять не помешает. Наклейка на крышке ящика гласит "Антибиотики и жаропонижающие". Почти все медикаменты в виде концентрированных растворов, а не таблеток - так можно больше взять с собой. Амелия знает, что в ящике на четыре ампулы больше, чем указано на бирке. Девушка осторожно выкладывает содержимое, даже не пересчитывая. Её интересует другое. У ящика двойное дно. Амелия отодвигает створку. В потайной секции всего три ампулы. Одна из них на две трети пуста. Амелия глубоко вздыхает. Это точно те самые, перепутать невозможно. Они отличаются по виду - более длинные, разделённые внутри стеклянными перегородками, таким образом содержимое делится на три равные части. Девушка было тянется к полупустой ампуле - на дне ещё есть немного лекарства, но что-то её останавливает. Амелия кладёт руку на живот. Не сейчас. Слишком рискованно. Достаёт одну целую ампулу и закрывает коробку. Итак, осталось только три. Знал ли кто-нибудь ещё, кроме неё? Вероятно, знал Купер, как глава экспедиции. По крайней мере, у Купера не возникло вопросов, когда, после многолетнего (по меркам стороннего наблюдателя) путешествия на Миллер они вернулись на корабль и их встретил Ромилли, который за двадцать с лишним лет ни на волосок не изменился. Выходит что да, Купер знал. И Ромолли знал. С самого начала или нет, уже не имеет значения. Дверь резко открывается. В комнату белым паром врывается облако холодного воздуха. -Ты не видела, где... - Манн небрежно захлопывает за собой дверь и размашистым жестом приглаживает растрепавшиеся на ветру волосы. И замолкает на полуслове. Амелия сидит посреди комнаты, спиной к нему, и никак не реагирует на звук открывшейся двери. -Амелия? - Энтони заглядывает через плечо и видит в руках девушки длинную пробирку с синей маркировкой. Воздух замирает в груди. -Это то, о чём я думаю? - это слишком невероятно, чтобы говорить вслух. Это слишком хорошо, что просто безоговорочно поверить. Амелия поднимает на него глаза. - Да. Манну кажется, что он способен держать себя в руках. И держать свои страхи при себе, и... Ладно, ему действительно только кажется. И Амелия успела неплохо его изучить. Сейчас ей достаточно одного беглого взгляда, чтобы понять: да, она попала в самую точку. Единственный страх дважды спасённого человека; того самого человека, который вообще ничего не боится. Кроме смерти. Страх смерти. Первый и неизбывный. Очень точно нащупанный. Амелия протягивает Манну раскрытую ладонь с ампулой: -Вся твоя. Только я бы на твоём месте так не радовалась, - Амелия мрачно вздыхает. Манн не замечает, насколько двусмысленно прозвучала последняя фраза. Он забирает пробирку из её рук, не касаясь ладони, но Амелии кажется, что она до сих пор чувствует скользкое стекло тонкой оболочки и прикосновение, которое существует только в пределах её воображения. -Энтони, пойми правильно. Ты хорошо знаешь, что это. Думаю, ты знаешь лучше меня. Это не панацея и не бессмертие. Манн кивает и нервно сглатывает. Он слишком... не здесь, чтобы слушать. Они работали над этим препаратом несколько десятилетий. Кажется, ещё до того, как грибок начал уничтожать поля. Вещество, которое сильно замедляет старение. Почти что бессмертие. Нечто, способное отодвинуть старость и смерть на неопределённо долгий срок. Смерть будет так нескоро, что почти что никогда. Никогда. Амелия видит, как лихорадочно блестят его глаза. Девушка протягивает руку. Манн придерживает её за локоть, помогая подняться. - Ты знаешь, что направление омолаживающей медицины толком не было изучено, - ещё одна осторожная попытка. Намекнуть, прощупать. Амелия знает, что нужно быть очень аккуратной, чтобы не нарваться на агрессию. - Самым действенным способом омоложения считается физиотерапия. Специальный усиленный курс, - голос звучит механически, заученные фразы из чужих статей. - Да, это так. Почти. То, что ты держишь в руках, было очень плохо изучено. Мы просто знаем, что это работает, но не знаем, насколько эффективно. В каком возрасте это лучше вводить, чтобы результат был эффективнее: в самом раннем или зрелом, способно ли это улучшить физическое состояние, если человек уже состарился. - И, вероятно, никогда не узнаем. - Думаешь, когда всё устоится, исследования не возобновят? - Нет. Они так не планировали. Сделали несколько экспериментальных образцов - результат нескольких десятилетий исследования. Один ты держишь в руках. И на этом всё закончилось. Никто и не собирался выпускать вакцину от старения массово - это привело бы к невероятному демографическому взрыву, а на момент начала исследования (я о серьезных исследованиях, когда механизм старения был уже неплохо изучен и приступили к конкретном разработкам) продовольствия на Земле и так не хватало. Всё затевалось не ради очень долгой жизни. Всё затевалось, чтобы выпустить вакцину в очень ограниченном количестве и дать нам шанс продержаться как можно дольше. Так что, - Амелия разводит руками. Её прожигает неловкое любопытство, как если бы она прокралась в родительскую спальню и нашла кровать со смятыми простынями. Её отец, доктор Бренд, был одним из немногих, кто имел доступ к разработкам. Более того, Амелия уверена, он лично контролировал фасовку ампул. И неужели, неужели он не приберёг одну? Просто... Просто так? На всякий случай? В голове звучал стальной голос рыжеволосой женщины, шептавшей через галактики, что доктор Бренд умер. Она говорила, что ей жаль, хотя тон её звучал совершенно иначе. Её прищуренные глаза отливали водянистой зеленцой. Амелия не могла задать ей вопрос, но если бы это было возможно, то Амелия спросила именно это: каким он умер? Истощённым, с усохшим лицом? Таким же, каким она его оставила? Или немощным стариком? И если бы то, о чём она думает, хотя бы отчасти было правдой, был ли у них шанс ещё раз увидеться? С одной стороны она понимает, что это едва ли возможно. С другой стороны, едва ли в это хочется верить. В конце концов, почему нет? Он мог сделать это хотя бы для того, чтобы выиграть время на разгадку уравнения. Амелия вздыхает и закрывает глаза руками. Нет никакого смысла терзать себя бессмысленными догадками. Она не знает, что однажды, когда сама она лежала в затяжном сне, старик в соседней галактике разделил одну припрятанную ампулу со своей рыжеволосой ученицей. И они смотрели на звёздную черноту, которая поглотила её отца и его дочь. И тосковали почти до слёз, честно деля поровну одну очень долгую жизнь. И ещё Амелия не знала, что для успешного действия вакцины нужен воздух с достаточным содержанием кислорода. Потому её отец всё-таки умер дряхлым стариком. -Попробуй расслабить руку, - просит Амелия, изо всех сил стараясь, чтобы её голос звучал уверенно. Манн не видит - чувствует, как дрожат её руки. -Иди. Я сам, - он тихо кивает на дверь. Переглядываются. Взгляд как прикосновение. Амелия поражается, каким непоколебимым спокойствием лучатся его голубые глаза. Она даже не уверенна, что это именно тот Энтони Манн, которого она успела так хорошо узнать. Амелия молча поднимается и выходит, мягко прикрывая дверь.***
- Пожалуйста, иди поешь, - Энтони с трудом разлепляет глаза. Язык с трудом ворочается во рту. Амелия в ответ только сильнее сжимает его плечо. Протягивает руку и щупает компресс на лбу. - Кейс! - подзывает Амелия вполголоса. Робот подъезжает с тихим жужжанием, притаскивая с собой жестяную миску. В миске слабый кислый раствор. Амелия осторожно окунает руки в воду, достаёт со дна новый компресс, тщательно отжимает и складывает вчетверо. - Амели, я серьезно. В твоём состоянии вредно так долго не есть. - Тише, - она, в который раз, привычным движением касается разгорячённого лба. Убирает упавшие волосы, прежде чем положить на лоб тряпочку. - Гаси свет, - она старается хлопнуть ладонями как можно тише. Даже приглушённый свет режет ему глаза, а все звуки - слишком, слишком громкие. Бьются колоколом в голове, что впору её расколоть. - Что там сейчас? - тихо спрашивает Манн. Красные воспалённые глаза ярко блестят. - Понятия не имею. Честно. Темнеет теперь рано, и Амелия уже потеряла ход времени. Она долго, с любопытством и затаённым ужасом, смотрит ему в глаза. Выцветшие голубые, с пожелтевшими белками и сеткой красных лопнувших сосудов. Смотрят сквозь липкую пелену. Амелия почти не отходит от него и почти ничего не ест. Вся работа свелась до минимума - каждый день не более пары часов в теплицах. - Скажи, ты же не специально? Не специально, да? - он едва ли не безумно улыбается. Едва заметная улыбка. Подумать только, он был так ослеплён собственным страхом, что с радостью бы принял из её рук всё, что, по его словам, могло бы избавить его от смерти, хоть верный яд. Так глупо и так просто! И, если хорошо подумать (и вспомнить всё, что их связывало, даже то, что хорошо бы забыть), то не так уж и невероятно. - Даже в мыслях не было, - тихо отвечает Амелия. Она не представляет, что могло пойти не так. И, в который раз, тихо забирается под общее одеяло. Она засыпает, но утро приходит слишком быстро, будто кто-то на мгновение выключает перед глазами свет. Если ад где-то и существует, то он начинается здесь и сейчас. Мир плавится перед глазами. Мучительным ожогом по всему телу. Жарко. Слишком, слишком жарко. Он знает, что Амелия где-то рядом. Чувствует не тепло, но присутствие. Возможно, даже не знает, только догадывается, что она где-то рядом. Кроме жара, который сменяется ознобом, Манн ничего не чувствует. Амелия пробовала давать ему жаропонижающие, но они только провоцировали тошноту. Мир скрылся где-то за пеленой жара, вспыхнул, как спичка, перемешав воспоминания между собой. Обрывки неясных образов: пыльные тучи над полями; дорога, стрелой прорезавшая выжженное поле; пустынный город; город смотрит во все глаза выбитыми окнами; длинные корпуса научного центра; сонная пустота криокапсулы; пульсирующие за сверхпрочным стеклом звезды. Снег. Много снега, до одури, до отчаяния много и пусто. Вещественное одиночество с примесью безумия. Выжигающая уши тишина звездного колодца. Искорка-дом, затерянный в зараженном поле. Затерянный среди снегов и облаков. Затерянный среди каменистой равнины. Везде и сразу. Одновременно. В пределах одной воспаленной головы. Манн в бреду зовёт Амелию. Может быть, не для того чтобы она пришла - она и так здесь, он знает. Может быть потому что когда зовешь кого-то, становится легче. Кажется, он мог бы, и, возможно, хотел бы, позвать кого-то другого, но не помнит ни имён, ни лиц. Они остались друг у друга одни. А ещё, оказавшись по разные стороны границы, они зовут друг друга только по имени и на "ты". Без взаимной неловкости. Амелия всё время проводит рядом. Амелия забыла, что когда-то всё было по-другому и уже не замечает, что сама едва держится на ногах. Рядом с кроватью постоянно стоит капельница с питательным раствором, но разве это можно назвать серьёзной поддержкой? Амелия боится отойти слишком надолго. Амелия боится что-то упустить. Оставить при себе каждый судорожный вдох, зарубкой в памяти, если всё закончится. Ее мысли мечутся между неясной надеждой на лучшее и полным отчаянием. Она то обвиняет себя, то, совсем забывшись, кричит, что Манн сам виноват. Да, сам виноват! И сам всё подстроил, чтобы только оставить ее. Он знает ведь, что смерть - это слишком далеко. И Амелия это знает, возможно, знает, как никто другой. А ещё Амелия знает, что если Манн умрёт, то она сойдёт с ума. Сил плакать уже нет, и Амелия просто сидит на кровати, тупо хлопая опухшими глазами. Тишина оглушает. Энтони спит, дыхание его тихо и хрипло. Амелия держит в ослабших руках его ладонь и безотчетно гладит. А потом что-то случается. И Амелия начинает говорить. Какая-то плотина внутри неё рушится, и слова льются и льются рекой. Сначала сбивчиво и путано, и Амелия сама не замечает, что едва не захлебывается в собственных причитаниях, но потом всё увереннее и громче. О Земле, об отце, о звездах и небесах, о долгом глубоком сне без снов и блеклых снах, которые всё же вкрадывались в воду криокапсул, о поисках и потерянных домах, о жёлтых помидорах, которые Манн предлагал не сажать и не верил, что из них выйдет что-нибудь путное, и которые теперь плодоносят больше остальных, и... И обо всём на свете. Она говорит как всегда долго и пылко, на этот раз без опасения быть услышанной. И засыпает, провалившись в пустоту, всё так же держа его руку в своих руках. Они оба утратили счёт времени, но, кажется, прошло не больше пяти дней. С другой стороны, время относительно, и кто может хоть за что-то ручаться?.. А потом наступает утро. Он просыпается именно утром. Во всем теле какое-то странное ощущение лёгкости и слабости одновременно. Чем-то похоже на невесомость. Энтони поднимает голову от подушки и только сейчас осознает, что больше не ощущает жара. Рядом, свернувшись калачиком, спит Амелия. Энтони решает ее не будить. С трудом опускает ноги с кровати. Некоторое время сидит, не шевелясь. Слишком кружится голова. Скорее всего, это от голода. Манн поднимается и нетвердым шагом босиком идёт по комнате. В голове шумит. Из окна льется яркий серовато-белый свет. На обеденном столе лежит ветка с пятью мелкими желтыми помидорами. Энтони удивленно рассматривает ее, как самое большое чудо. Качает головой. Потом тихо подходит к окну и замирает. По ту сторону стекла, до самого горизонта, мир покрылся сверкающим инеем. Тёмное озеро по краям подернулось льдом, и оно чуть розовое от рассвета, в бледных веснушках утренних звёзд. Пришла зима. Может быть, она прокралась из глубин памяти - Манн не знает. Он оборачивается - Амелия ещё спит. Спит и не ведает, что на озере появился лёд. И откуда-то Манн знает (так ясно, будто кто-то шепнул ему на ухо), что они переживут эту зиму. У них просто нет выбора. Он тихо улыбается. А потом начинает громко безудержной смеяться. Во имя всех пережитых зим и счастливых случайностей. Его смех наполняет предрассветную сверкающую тишину, отражается от стенок звездного колодца и уносится всё выше и выше. И молчаливые небеса заливисто смеются в ответ.