Сто одиночек

Воспоминания становились мукой. Найдя себя в бесконечном потоке серых и безликих сущностей, Ози вернул и свою память. Что бы ни проходило на ум бесцветному королю, он чувствовал себя одновременно и грустно, и весело, хотел смеяться и еле сдерживал горькие слёзы, хотел стонать от боли и упиваться чужой кровью. Мысли метались в хаосе, подобно маятнику, ниткой привязанному к пальчику энергичного ребёнка, и даже в спокойном расположении духа музыкант ясно чувствовал ту тонкую грань, называемую у нормальных людей безумием. Он хорошо понимал себя прежнего. Испытав на своём веку больше горя и унижений, чем любви и ласки, прежний Ози, позабывший своё лицо и нацепивший лисью маску, стал танцевать вальс со смертью. Ничто его не заботило, кроме осознания своей ничтожности, ничто не искушало, кроме людских страданий, и ничто не пугало, кроме скорой смерти. Эти чувства были эхом тех воспоминаний, от которых бесцветный король страстно желал избавиться, но внезапно вновь обрёл их, словно прицельным выстрелом в голову. Ози. Это Ёсикава выудила имя из их переплетённого сознания, это из-за неё к нему возвращались мелкие детали его личности. Парень пересматривал записи красной королевы в нотной тетради, и к удивлению для себя отметил, что пребывая в беспамятстве, он продолжал писать музыку. Он видел собственные страхи и тревоги, изложенные аккуратным почерком на разлинованных листах, и с трудом читал написанное, не способный унять дрожи в руках. Худший кошмар. Ози знал, кому его разум посвящал эту песню, но, читая дальше, он также понимал, что именно себя он осознавал как физическое воплощение своего страха. Ози боялся смерти. Боялся думать о ней и даже говорить. Страх исчезнуть, преследовавший его едва ли не с раннего детства, вызывал в нём тоску и горечь. Всю свою жизнь он боялся, что его разум погрузится в кромешную тьму, или попросту пропадёт со всеми его талантами и желаниями. В подростковом возрасте, просыпаясь от ночных кошмаров, будущий король жадно хватал ртом воздух и рукой сжимал грудь, чувствуя, как колотится его сердце. Боялся и будучи взрослым, не мог видеть мертвецов и всегда переживал чужую смерть не с горем, а с ещё большим осознанием своей беспомощности, со страхом. А потом, когда ужас стал невыносим, когда лихорадочные мысли одолели его, он, будучи человеком непреклонным, бросил смерти вызов. Он не считал её разумным существом, он считал её чем-то холодным и мрачным, от чего пахнет могильной землёй и сыростью. Музыкант писал первые ноты для своего творения, которое помогло бы ему умилостивить смерть. Как написал, так и сжёг их. Они никуда не годились. И совсем скоро пожалел о содеянном. Строки в нотной тетради не были шедевром музыкального искусства, но обстоятельства сложились так, что Ози принял их за ход судьбы. Смерть отняла у него возлюбленную, подстроив для неё одной ужасную аварию с участием шести автомобилей. Она ушла рано утром в декабре, а Ози остался ещё на два года, прежде чем испытать подобие смерти. Смерть потребовала расплаты за уничтоженные ноты? Ози цеплялся за эти мысли, как одержимый, после чего в точности восстановил своё творение. Облегчения это не приносило, да и ещё больше усугубило ситуацию, когда Ози узнал о самоубийстве своего близкого друга. Что ему оставалось делать – запуганному и загнанному в угол человеку? Сидя в своей пустой квартире, включив во всех комнатах свет, он боялся пошевелиться, сжимая пальцами волосы на голове, стискивая зубы, трясясь от страха и вздрагивая от любого шороха. Ноты были перед ним, а он впадал в отчаяние, неспособный продвинуться в своём начинании. Ози ни с кем не делился испытываемым им ужасом, чувствуя, что нигде не найдёт понимания. Тогда он мыслил о двух вещах, обе были полны его эгоизма. Во-первых, не способный справиться с бесконечной паникой и чувством вины от потери двух близких людей, он думал о самоубийстве. Как бы он ни боялся, он предпочитал встретиться со своим главным врагом лично — так было со всеми людьми, что попадались ему на пути, и ещё ни разу, со своими талантами, эгоизмом и скверным характером, Ози не уходил проигравшим. Разве что, один человек мог по-настоящему причинить ему боль, ударить или запугать. Это был отец. Вторая мысль была для него менее пугающей и всё более манящей, и за неё парень хватался, как за единственный островок утешения в море боли. Раз он испытывает такую невыносимую боль, почему другие радуются новому дню и не боятся своего будущего? Этого он не понимал. Зато прекрасно осознавал, что, если бы у него появилась возможность оставаться безнаказанным, он бы лишал людей всего. Лишал их будущего, забирал бы их радость, смех и улыбки, даже жизнь, раз уж на то пошло. И, если он выберет человека и жестоко лишит его близких, личной жизни, и даже украдёт у человека самого себя, посеяв в его душе смятение и страх, то увидит ли Ози в этой жертве своё отражение? Идея убийства не казалась ему ужасной. Напротив, убийство от собственных рук казалось музыканту чем-то вроде обряда очищения, исцеления. Да и это было для него способом изучить главного врага всей своей жизни. А потом пришла сила, и идеи воплотились в жизнь. И чем больше Ози использовал свои способности, тем всё дальше был от тех идей, что преследовал в самом начале. В первый раз он вселился в чужое тело, сам не понимая, как это произошло. Стояла глубокая ночь. Он видел не свои руки, слышал не свои мысли, и ощущал рядом чьё-то глубокое, медленное дыхание. Для него это тело было, словно для змеи старая кожа, которую можно сбросить, когда в ней отпадёт необходимость. Он стал девочкой, а рядом, как он понял, мирно храпел отец его нового тела. Он чувствовал тёплые слёзы на своём новом лице, ему рефлекторно хотелось прикрыть свою наготу, и казалось, будто между ног ему вставили огромную палку. Девочку звали Наоко, её маленькое голое тельце было покрыто синяками и кровоподтёками, и кроме боли у себя между ножек она не чувствовала ничего. Она не знала, как должна была реагировать, ей просто хотелось хоть чем-то себя прикрыть, не знала, должна ли пойти промыть синяки под холодной водой. Наоко чувствовала, что раз папа с ней так обращается, значит, она достойна такого обращения, от чего ей хотелось забиться в угол и плакать. Она плохой ребёнок, она ненавидела себя за что-то, от чего папа пришёл в ярость и наказал её. Но Ози был взрослым, ему объяснять что-либо было не нужно. Пьяное амбре, идущее с горячим дыханием растолстевшего и обрюзгшего отца Наоко, говорило само за себя. Он вздрогнул, ощутив, как что-то тёплое течёт из промежности по внутренней стороне бедра девочки. Опустив взгляд, бесцветный король увидел кровь. Наоко не понимала, почему она идёт на кухню и зачем берёт оттуда новый нож из нержавеющей стали, но была слишком опустошена и загнанна, чтобы это контролировать. Не понимала она и того, зачем заносит нож над одеялом, под которым спал папа, не понимала, что за красные пятна остаются на местах, откуда она вынимает лезвие ножа. Первая жертва Ози не хотела дёшево отдавать свою жизнь, и даже пыталась сопротивляться, поднимая толстые руки, чтобы защититься от ножа, визжала, заставляя Ози вспомнить о свиньях, которых ведут на убой. Король наносил удар за ударом до тех пор, пока силы не покинули его, чувствуя в содеянном лишь собственное превосходство. Он не мог испытать этого на сцене, не мог ощутить от пристального внимания фанатов, но чувствовал в звуках булькающей из горла крови, в выходящем из лёгких со свистом воздухе, видел в судорожных конвульсиях умирающего тела. И тогда он засмеялся так, как не смеялся никогда в жизни. Болезненным, звонким и торжествующим смехом, больше похожим на победоносный вопль дикого животного. Он смеялся и никак не мог остановиться, а маленькой Наоко казалось, что слышит собственный смех издалека. Это было его первое крохотное превосходство над смертью, первая жизнь, которую Ози отдал в загробный мир собственноручно. И это принесло ему кратковременный покой, во время которого он мог творить и записывать чужой кровью первые ноты. Но счастье мимолётно. До обретения окончательного хозяина паразит долго скитался по промежуточным, не помня ни лиц, ни судеб, постепенно теряя самого себя. Не помня истинных причин своих страхов, Ози долго метался в поисках, желая стать сильнее. В теле белого короля он не смог существовать из-за жуткого холода, чёрную королеву от него спас её клан, а вот с Ёсикавой Юкико ему доводилось встретиться дважды. Во второй раз он нашёл её в мёртвой зоне, когда она по какой-то причине не могла пользоваться способностями. Решив, что это тоже какое-то послание судьбы, он вернулся в её тело, из которого уже не мог выбраться. А вот в первый раз к ней его привёл Камата Юдзуки. Наоко была опустошена из-за поступка отца, а вот Юдзуки всегда был пустым. В какой-то степени Ози даже чувствовал гордость, что вмешался в судьбу парня и перековеркал её. Бесцветный король был эмоциональным и вспыльчивым, в то время как Юдзуки больше был похож на человеческую оболочку. Он не умел радоваться, не умел грустить или бояться, он просто был, не испытывая ни веселья от своего глупого существования, ни тоски. Мальчишка-отличник, едва ли не лучший ученик во всей Японии, всегда послушный и верный своим обещаниям. Вселяясь в него, Ози прислушивался к безмолвию чувств Юдзуки, и, похоже, на время успокаивался и наблюдал за миром его глазами. Юдзуки был учеником старшей школы, изучающим что-либо не по своему желанию, а потому что так надо. Он ходил в художественную школу и рисовал с такой точностью, будто фотографировал, не прибавляя к рисунку никаких особенностей. Он никогда не отказывался от порученной ему работы, потому что не знал, что может отказать. У Юдзуки никогда не было друзей, но по поводу своего одиночества он, опять же, ничего не испытывал. Конечно, такой особенный человек не мог не привлечь чьего-либо внимания. Девушки восхищались старательным, умным и красивым Юдзуки, а парни его ненавидели. Однако оскорбить Юдзуки или избить его никогда не получалось: он всегда отвечал остротой на остроту, потому что не чувствовал паники или смущения, и никогда не жалел сил для драки. Учителя заподозрили беду с психологическим состоянием Юдзуки ещё в младшей школе, поэтому, наблюдая за другими детьми, мальчик подражал тем эмоциям, что проявляли они. «Надо улыбаться, чтоб в живых остаться» — часто напевал про себя Юдзуки и подсадил на эту песню своего мозгового червя. С семьёй притворяться никогда не получалось. Ничто не заставляло Юдзуки рассмеяться, обрадоваться или увлечься, несмотря на все попытки родителей. Он никогда не играл с другими детьми, в разговоре говорил только сухие факты без эмоциональной окраски, никакая пища не была для него вкусна. Более того, Юдзуки мог вполне насытиться и объедками, или не есть несколько суток. Мама часто плакала, сидя на полу у постели со спящим мальчиком, — это бесцветный король выудил из воспоминаний Юдзуки. Она давилась рыданиями, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить сына, и горе её было безутешным. Глаза отца были такими же, как у Юдзуки, янтарными, и в них сын с раннего возраста видел лишь разочарование. Комната Юдзуки тоже угнетала Ози, как и вся серая жизнь парня. В ней не было ничего личного, помещение казалось пустующим, даже запаха хозяина комнаты там не чувствовалось. Кровать с белыми простынями у окна, пустой компьютерный стол, аккуратно сложенные рисунки-фотографии на полу, и шкаф, встроенный в стену. Часто Юдзуки даже не забирался под одеяло в своей комнате, просто ложился и засыпал, не понимая, устал ли он вообще. Ози мог бы сказать, что кровать была любимым местом в комнате парня: он часто лежал, глядя в потолок и подогнув правую ногу. Юдзуки вспоминал всё произошедшее за день, отмечая у себя в уме кое-какие мелочи о поведении людей, и в эти моменты поднимал руку к потолку, будто хотел до чего-то дотянуться. До чувств, недостижимых для него. Ози сказал бы это, если бы Юдзуки мог испытывать любовь. А потом отец, который время от времени обращал внимание на огорчающего его ребёнка, решил взять его с собой в бар. Юдзуки хорошо запомнил тот день, и во многом благодаря Ози, нашедшему отправную точку для своих странствий. В тот день Юдзуки был в школьной форме — это был строгий чёрно-белый смокинг элитной старшей школы «Амаха». Через плечо парень перекинул сумку с тетрадями, ключам от дома и КПК. Отец же, Камата Сюдзи, приоделся под стать сыну: строгий костюм сидел на нём, как с иголочки, светлые волосы мужчина зачесал назад. В этот день он выглядел, как настоящий бизнесмен или банкир, и Юдзуки при взгляде на него ни за что бы не подумал, что время от времени отец пьёт. — При-и-ивет, — протянул в характерной для него манере Сюдзи, увидев сына издалека и махая ему рукой. — Как добрался? — На метро, — холодным, отрешённым голосом ответил Юдзуки. Иногда Ози казалось, что схожие по звучанию звуки вырываются эхом из недр пустых пещер. — Как всегда. Воцарилось молчание. — И что, даже не спросишь, как я доехал? — Если это необходимо, — Юдзуки поднял взгляд на отца. Сюдзи не мог долго смотреть в глаза своему сыну, словно боялся его. — Ты доехал на машине. Не опоздал, значит, без пробок. Машина цела, значит, не попал в аварию. Кажется, я сказал всё, что хотел сказать мне ты. Ози засмеялся, на что Юдзуки не обратил внимания. Парень в последнее время частенько слышал чужой голос, звучащий где-то в глубинах сознания, но считал, что это то явление, которое нормальные люди называют внутренним голосом. Сюдзи чувствовал явное замешательство. — Мне называть тебя по имени сегодня? — прямо спрашивал сын. Этот вопрос заинтересовал Ози и он раздобыл в недрах сознания Юдзуки нужное воспоминание. Сюдзи нравится казаться молодым и стильным мужчиной, особенно, если ему до смерти надоедает истощённая горем жена. Юдзуки слушался его, притворялся старым другом, а не сыном, и никогда не рассказывал матери о том, насколько хорошо отцу в объятиях едва знакомых молодых девушек. — Ну что ты? — улыбался Сюдзи. — Сегодня ты мой сын, а я твой отец. Ну что? Научишь папку выпивать, а? Он засмеялся и толкнул Юдзуки локтём в плечо. Парень тоже изобразил улыбку, — за годы тренировок он в совершенстве овладел искусством актёра. Ози мало что помнил из своей прошлой жизни в тот день, но почему-то подозревал, что алкоголь должен был расшевелить глухие ко всему чувства Юдзуки. На тот момент парню было всего восемнадцать лет, продавать алкоголь ему было незаконно, однако Камату Сюдзи мало волновали подобные правонарушения. Отец и сын сидели за столом у окна на кожаных диванах в одном из дальних концов помещения, оставаясь практически невидимыми для персонала и посетителей. И пока Сюдзи делал заказ, подойдя к барной стойке, Юдзуки, управляемый Ози, внимательно осматривал помещение. Художник подмечал каждую деталь, заостряя внимание на тенях и преломлении света, раздумывая, как получше что-либо нарисовать. Музыкант вслушивался в каждый звук, игнорируя множественные голоса своего сознания. Бар не мог похвастаться большим количеством посетителей, но и малолюдным его назвать нельзя было. Здесь собрались и ученицы девичьей школы, взрослые мужчины, и даже дети. Юдзуки долго не задерживал взгляда на лицах, не вслушивался в разговоры, и, если бы не Ози, он бы неподвижно сидел, уставившись немигающим взором в стол. Но обилие тёплых красных тонов всё же привлекало его внимание, и парень подумывал о том, как нарисовать бар пустующим. Ози искал. Искал то, с помощью чего он станет сильнее, искал новое тело для своего приюта. Перед ним были люди из красного клана, — Ози хорошо помнил это. Большая зелёная птица рассказала ему о Хомре, подарив новое лицо и одежду. Память бесцветного короля обычно была расплывчатой и ускользающей, но услышанную информацию он запретил себе забывать, вместе с обликом зелёной говорящей птицы. Бесполезное тело серебряного короля валялось где-то в подворотне; не получив от него желаемую силу, Ози стал искать кого-то более пригодного для использования. Он смотрел долго, вспоминая имена и лица, видел подданных короля и королевы, но не видел самих господ красного клана. Долго ждать не пришлось. Она пришла в потрёпанной красно-фиолетовой школьной форме, с розовыми лепестками, запутавшимися в каштановых волосах. Юдзуки смотрел, и не по своей воле не мог оторвать взгляда от незнакомки. Часть хищнического торжества Ози, нашедшего свою жертву, передалось ему, заставив сердце блондина дрогнуть. Первое чувство, которое он ощутил в тот день, не разрушило эмоциональный блок, но заставило его треснуть и дрогнуть. Юдзуки всеми силами вцепился в обивку дивана, повернувшись лицом к красной королеве, Ози улыбнулся. — Королева, — шепнул Ози, чью мысль подхватил Юдзуки и навеки запечатлел у себя в памяти. Зрительно познакомившись со следующим носителем, паразит позволил хозяину действовать самостоятельно. Он хотел обсудить сам с собой, как бы достойно завершить существование Каматы Юдзуки, которого не напугает ни убийца, ни стихийное бедствие. В своём длительном путешествии бесцветный король ещё никогда не сталкивался с кем-то настолько тихим, смирным и покорным, от чего чувствовал острую необходимость причинить боль Юдзуки, вызвать у него ужас или шок. Он не знал, что это желание было продиктовано завистью. Ози жил в панике и страхе даже после потери воспоминаний; Юдзуки всё это было чуждо. Позабыв об отце, парень нашёл в сумке альбом и начал рисовать. Движения карандашом по белоснежной поверхности листа были уверенными и удивительно точными, по памяти Юдзуки воспроизводил портрет «королевы», вдохновившись первым в своей жизни чувством. Он хотел узнать, почему дрогнуло его сердце, почему было так приятно чувствовать учащённый пульс, но, сколько бы он ни взывал к этому воспоминанию, оно вызывало только пустоту. Он не заметил, как подошёл Сюдзи, одержимо вырисовывая портрет незнакомки. Она не казалась Юдзуки идеалом красоты: бледность её кожи казалась нездоровой, да и сама по себе она была неряшливой. Угловатый подросток, черты лица у которого детские и крупные. Это исчезнет с возрастом, — как потом увидит Юдзуки. Сюдзи склонился над плечом Юдзуки, всматриваясь в рисунок сына. Отец редко интересовался жизнью парня, но, увидев, как точно и красочно он рисует, не мог не восхититься. Сев перед Юдзуки, Сюдзи поставил на стол бутылку крепкого коньяка, чем всё же привлёк внимание художника. — Ты её знаешь? — спрашивал отец, кивнув на рисунок парня. — Впервые вижу. — Понравилась она тебе? Юдзуки не знал, что ответить. Он просто поднял взгляд на Сюдзи, сжимая пальцами карандаш, рассуждая над значением слова «нравится». Что значило это слово у других людей? Их привычки и выполняемые каждый день действия? Тогда Юдзуки нравилось рисовать и учиться. Незнакомка не входила в его рутинную работу. — Нет. — О, не стесняйся, — заулыбался Сюдзи.-- Я тоже не мог на первых порах подойти к твоей матери, просто следил за ней из-за угла, — он рассмеялся, вспомнив себя в возрасте Юдзуки. — Но у меня не было такого замечательного отца, как у тебя! Где твоя девчоночка? Давай, я тебя с ней сведу. Юдзуки с какое-то время смотрел на отца, а после поднялся, упираясь ладонями о стол. — Я и сам могу. Сюдзи сперва опешил, а после поддержал Юдзуки с таким рвением, с каким футбольные болельщики поддерживают любимую команду на игре. Парень слышал одобрительные возгласы, которые его отец маскировал под кашель. Ози же это раздражало, но он ни в коем разе не был против разведки. Юдзуки не чувствовал никакого смущения. Подойдя к красной королеве, он пальцами тронул её плечо, привлекая к себе внимание. — Ты приятно пахнешь, — просто сказал парень. — Можно я сяду рядом с тобой? Юкико напряглась, услышав это. Напряглись после этих слов и её люди, кто-то даже разбил стакан, а у Сюдзи в момент ухудшилось настроение. Юдзуки уселся на соседний высокий стул и опустил руки на колени, глядя перед собой. Он молчал, больше не произнося ни слова. Юкико чувствовала себя некомфортно от таких просьб, но и уйти ей не позволяли воспитание и любопытство. Она королева, и, учитывая то, сколько людей перешло на её сторону, этот странный тип тоже мог быть её потенциальным подданным. Людей вокруг было много, а он, видимо, не знал, как спросить о присоединении более конфиденциальным способом. — Вообще-то, нет, — удивлённо вскинула брови девушка, решив проверить реакцию незнакомца. — Мой запах. Хочешь нюхать — плати. Юдзуки не медлил с ответом. — Прядь волос подойдёт? — Эй-эй! — встрепенулась Юкико, когда Юдзуки оттянул прядь своих золотистых волос. — На волосы не купить себе трон! Каждый вдох — десять иен, каждый выдох — двадцать! Зажмурившись, Юдзуки дёрнул рукой. Он чувствовал боль, но ни страха, ни удовольствия она в нём не вызывала. Пальцами парень зажимал прядь волос, от чего Юкико в панике уставилась на него. Человек, причиняющий сам себе вред, выглядит отталкивающе, и эта ситуация не была исключением. Волосы Юдзуки были достаточной длины, чтобы он мог завязать их в узел. Свой первый подарок королеве он вручил, держа его на вытянутых пальцах. Юкико сжала его, всё ещё испуганно тараща глаза на посетителя. — Меня зовут Камата Юдзуки, — отрешённым голосом проговорил парень. — И я не хотел бы лысеть дальше. Королева кивнула. — Ёсикава Юкико, — неровным и сбивчивым голосом произнесла она. — И… это… возьми. Приклей как-нибудь. Я пошутила насчёт оплаты. — Я знаю. Но лучше способа удивить я не придумал. Юкико вновь вскинула брови, удивлённо уставившись на прядь светлых волос, зажатую в пальцах. Всё же, в знак уважения к человеку, оставившему ей такой странный подарок, она сохранила его и часто улыбалась, когда вновь смотрела на диковинку. Такой была их первая встреча, которую в ходе последующих событий позабыли практически все её свидетели. В течение следующего месяца Ози даже не пришлось заставлять Юдзуки следить за красной королевой — парень прекрасно справлялся с этим сам. Каждое утро Юдзуки вставал на несколько часов раньше, чтобы подоспеть к бару «Хомра» к тому моменту, когда Юкико уходит в школу. Несколько раз из-за этого он опаздывал на собственные занятия, впрочем, его мало это беспокоило. После школы он не отправлялся на занятия по рисованию, как было раньше, он спешил со всех ног к воротам старшей женской школы, чтобы встретить королеву и проводить её до дома. Чаще всего слежка за девушкой проходила тайно. Юдзуки не желал ей зла и не испытывал к ней влечения, но узнать о природе первого чувства в своей жизни ему хотелось куда больше, чем идти в школу. Это трудно назвать желанием, скорее, интерес и жажда знаний. Иногда он выходил из укрытия и разговаривал с Юкико, иногда вновь рисовал её в момент первой встречи, иногда незаметно для неё подбирал оставленные ею вещи. Ручка, оставленная ею на столе в кафе, уже покоилась на столе у Юдзуки; салфетка, которой она вытирала губы; даже монетка, которую она случайно выронила. Ничто не возвращало ему того чувства, что он ощутил при первой встрече. Лёжа на кровати, подогнув правую ногу, он закрыл глаза рукой, вновь взывая к своим воспоминаниям, прокручивая в голове тот день. Дверь в его комнату тихонько отворилась, разбавив ночную тьму жёлтым лучом света. Погружённый в свои размышления, Юдзуки и не обратил внимания на то, как быстро пролетел день. Это была мама. Он узнал её по тихим осторожным шагам. Убрав руку от лица, Юдзуки поднл взгляд на Камату Арису, едва различая её силуэт в темноте помещения. Её волосы были такими же, как у Юдзуки, но всегда неухоженными и спутанными. Иногда Юдзуки расчёсывал их, не стесняясь говорить матери, что они у неё на ощупь, как солома. Арису всегда была, сколько парень себя помнил, уставшей, исхудавшей, сутулой и слабой. Арису казалась поражённой смертельным недугом, но на тот момент её болезнь была безобидной и тихой и лежала перед ней на кровати. Трясущейся рукой женщина дотронулась до лба сына. Даже если бы он спал мертвецким сном, такое грубое и жёсткое прикосновение его точно разбудило бы. — Юдзуки, — голос матери звучал хрипло, словно что-то сдавливало ей горло. — Мой Юдзуки… Прикосновения её рук были жёсткими и грубыми. В темноте она ощупала лицо сына, волосы, крепко сжала плечи. На секунду остановившись, мать резко тряхнула сына, одним движением выбив дух из его лёгких. — Это всё из-за тебя! — сжав костлявые руки сильнее, Арису едва ли не вонзила ногти ему в кожу. — Это из-за тебя! Из-за тебя! Юдзуки смотрел на лицо матери, скрытое темнотой. В таком состоянии он её ещё не видел, поэтому и не понимал, как ему реагировать. Единственное, что он чувствовал в этот момент — боль в плечах от её ногтей, ни о каком страхе речи быть не могло. Арису вскочила, не услышав ни крика от сына, ни болезненного стона. Найдя рукой выключатель, она зажгла свет в комнате и замерла, увидев в ней изменения. На стенах были развешены одинаковые рисунки с Юкико, выполненные в разных техниках, с применением различных цветов и инструментов. Юдзуки поднялся на кровати, не сводя взгляда со своей матери; Арису же дрожала, словно осиновый лист на ветру. — Вот значит как, — тихо промолвила она, сжимая в кулак костлявую руку. — Влюбился ты. А я? А как же я? Юдзуки хотел оправдаться и сказать, что по-прежнему чувствует только пустоту, но не успел. Арису сорвала со стены один из рисунков, выполненный в чёрно-белых тонах, и долго всматривалась в творчество сына. Женщина подняла на парня затравленный взгляд, и только сейчас Юдзуки увидел слёзы в глазах матери. — Прости, — произнесла Арису, и голос предал её, сорвался. — Юдзуки, я… у меня есть большие средства на банковском счету. Парень не понимал, к чему она клонит. Настроение Арису было непостоянным, напряжённым, она могла плакать и в ту же минуту захохотать, представив, как жалко она выглядит в эту секунду. Подойдя к Юдзуки, Арису заключила его в крепкие объятия — такая маленькая по сравнению с высоким парнем. — Я плохая мать, Юдзуки. Он молчал и смотрел перед собой, не чувствуя ни жалости, ни сострадания, ни веселья от боли ближнего. Арису дрогнула, когда он опустил руки на её плечи. Ей казалось, что её сын каким-то чудом избавился от своей болезни, но всё было куда проще: Юдзуки казалось неправильным, что его мать трясёт, словно в лихорадке. — Что произошло? — привычным холодным голосом спрашивал он. — Может, чем-то помочь? — Юдзуки, — Арису вновь взглянула в глаза сына. — Один ты у меня остался. До него дошло быстро. — Что с отцом? Не дождавшись ответа, Юдзуки вышел из комнаты, отстранив Арису от себя. Он не испытывал ни тёплых, ни холодных чувств к родителям, но понимал, что обязан вмешаться в их дела. В длинном коридоре стояла непроглядная тьма, свет во всех комнатах был выключен, кроме спальни Юдзуки и кухни. Туда-то он и направился. Можно было бы сказать, что женщина, сидящая на стуле и сжимавшая широкую белую сумку в руках, задремала в гостях. Её белоснежное лицо казалось умиротворённым и светлым; короткие волосы были взъерошены; в серёжках сверкали сапфиры. Да, определённо, она казалась бы спящей, если бы не глубокая чёрно-красная дыра в горле. Кровь залила лёгкую одежду убитой, пропитала белоснежную сумку и блестела на руках в тёплом свете ламп. Кровь казалась особенно яркой из-за мертвенной бледности кожи, словно была пролита на чистый снег. Юдзуки смотрел и не мог оторвать взгляда. Колени подогнулись, от чего ему пришлось опираться о стену, чтобы удержать равновесие. Голова затряслась, дыхание оставило его, и в ушах стоял оглушающий звон. Сердце билось в груди, словно дикий зверь в тесной клетке, от чего Юдзуки начало казаться, что он вот-вот потеряет сознание. Голова была горячей, мысли лихорадочно носились, а взгляд ни на чём не мог сфокусироваться. Сжав кулаки, Юдзуки вытер пот со лба и впервые в жизни весело заулыбался. — Она принесла фотографии, — произнесла Арису, стоя за спиной сына. — И требовала уступить ей Сюдзи. Юдзуки задрожал и хихикнул в кулак. — Почему ты ничего не сказал?! — вспылила Арису. — Ты был там! Ты знал о его изменах! Ты всё знал! Что-то вновь заставило его посмотреть на убитую, несмотря на дурманящий голову восторг. Похабные фотографии лежали на столе, рядом была опрокинутая пустая чашка. Но больше всего Юдзуки был заинтересован в том, куда делся нож. Он отскочил от Арису, занесшей над его головой топорик для мяса. Женщина всадила орудие убийства в стол, хотя могла одним ударом раскроить сыну череп. — Разве я недостаточно страдала? — со слезами на глазах спрашивала мать, срываясь на крик. — Разве с меня не хватит того, что я уже пережила? Я старалась быть хорошей женой! Я заботилась о тебе и Сюдзи! И чем это всё закончилось? — её голос стал совсем тонким. — Изменой! Это из-за тебя он ушёл к другой! Из-за тебя нашей семьи больше нет! Лучше б ты сдох у меня в утробе, поганый аутист! Она дёрнула застрявший в дереве стола топорик для мяса, и, когда у неё ничего не вышло, плюнула в лицо сыну. Юдзуки зажмурился и коснулся места плевка. Единственное, что он испытывал в данной ситуации, так это удивление и отвращение. На тот момент он не знал, как называются испытываемые им чувства, однако его мечта исполнилась. Он чувствовал, каким бы странным ему самому ни казался этот факт. — Так убила бы меня, — с грустной улыбкой проговорил Юдзуки, глядя в сторону. — Вот, как её. Арису отняла руки от ручки топора и испуганно попятилась назад. Неосознанно она вытерла ладони о халат, словно хотела хоть немного стереть с них грязь. В эти секунды её состояние было очень неустойчивым и шатким, но ужас от осознания содеянного отразился на бледном лице. — Юдзуки… — Убей её, — проговорил парень, отдавая самому себе приказ. — Тебе же нравится вид крови. Нравится? — спрашивал у самого себя Юдзуки, одержимо переводя взгляд то на мать, то на убитую. — Как мне может что-то нравиться? Сперва его голос звучал маняще, вкрадчиво, в то время как второй Юдзуки говорил прерывисто, будто выдавливал из себя слова. От пота светлые волосы прилипли ко лбу парня, его руки тряслись, а испытываемые в первый раз в жизни чувства заставляли его улыбаться сквозь горькие слёзы. — Юдзуки, — испуганно просипела Арису, прижавшись спиной к стене. – Давай успокоимся. — Чего ж ты ждала? — спросил он, медленно подойдя к кухонному столу. Ему хватило одного рывка, чтобы высвободить лезвие топорика из дерева стола. – Почему раньше бездействовала? Видя перед собой монстра в лице своего покорного и смирного ребёнка, Арису не могла даже закричать. Ужас парализовал её, и последнее, что женщина видела в своей жизни, были голубые глаза Ози, бесчеловечные и холодные, как сама смерть. Юдзуки был умён и мог трезво мыслить даже в этот, возможно самый важный момент в своей жизни. Он понимал, что Арису закричит, понимал, что подозрение падёт на него и в лучшем случае ему грозит психиатрическая больница, понимал, что сил у него хватит даже для того, чтобы расправиться с отцом. Он не мучил родную мать и убил одним ударом в висок. Это было своеобразным проявлением сыновьей любви и благодарности. На отца у Юдзуки были другие планы. Он отпрянул, когда пульсирующая кровь стала бить из раны в черепе. Женщина осела на пол по стене, топорик так и остался торчать у неё в голове. Юдзуки и Ози наблюдали за этой сценой долго, не шевелясь и не ведя внутреннего диалога. Багряная кровь пропитала золотистые кудрявые волосы и бледно-розовый халат, стекала по белоснежной коже и разливалась на полу тёмной лужей, отражавшей жёлтый свет ламп. Ози смотрел и чувствовал заразительный восторг, слушал пульс в голове, и слова песен сами приходили ему на ум; Юдзуки же ощущал некоторое разочарование. Тогда Ози впервые испугался малолетнего сумасшедшего. Ози убивал быстро и решительно, а Юдзуки подумывал о том, что пытки принесут ему куда больше эмоций. От упущенной возможности ему стало грустно. — Чего притих? — весёлым тоном проговорил Юдзуки в пустоту комнаты, опираясь о свои колени. Он чувствовал жуткую усталость после пережитой им бури чувств. — Отбрось печаль, свой гнев оставь, тревоги и невзгоду. Они — пустое, трат не стоят, навеки их отринь! Прими веселье, радость, смех и наслажденье от утех! Прими же силу, разум свой, дарованный тебе судьбой! Споём же джаз, в сей важный час, чтоб танцевать со смертью вальс! Закрыв глаза, музыкант глубоко вздохнул и опустил руку на талии невидимой партнёрши. Вдохновлённый и окрылённый, он стал танцевал под неслышимую музыку с несуществующей девушкой, один образ которой почему-то возвращал его «в тот проклятый декабрь». Юдзуки замер и пошатнулся. Он упал бы, если бы не ухватился за край кухонной тумбочки, стоявшей рядом с первой убитой. Сжав руками голову, парень невидящим взором смотрел перед собой, прерывисто дыша. Ози подумал, что Юдзуки ощутил его навязчивый страх, преследовавший его с рождения, однако талантливый художник успел обзавестись собственным ужасом. — Кто ты такой?! – Юдзуки так сильно сжал голову, что заставил Ози глухо вскрикнуть от боли. — Я не шизофреник! Убирайся из моей головы! — улыбнувшись, он поднялся. — Характер проявляешь, безмозглое? Не поздновато? Уже почти взрослый, а всё такой же бесхребетный. Кто я? — он отряхнул руки. — Твой худший кошмар. И, как видишь, исполнитель желаний. Юдзуки затрясло. Пересилив себя, он сделал шаг в сторону, потом ещё один и ещё, опираясь о стену. Ози запаниковал. Несмотря на силу бесцветного короля, сейчас он был бессилен перед обыкновенным мальчишкой. — Ты… ты куда намылился? — он в панике озирался. — Узнаешь, — тяжело дыша, проговорил Юдзуки. Сопротивляться было неимоверно тяжело, однако у него это получалось. — Ч-чего?! — почувствовав слабину Ози, Юдзуки взял себя в руки и рванул к входной двери. Но на обретение полного контроля над телом ему понадобилась всего секунда. От внутренней борьбы трясло обоих, ни один не знал, что может выкинуть сосед, с которым они разделяли тело. — Только что убил мать, а печёшься о своём психическом здоровье? — с ехидством заметил Ози. — Ты всегда был безумен, не находишь? — Так и есть, — взяв волю в кулак, парень отворил дверь и вышел из родительского дома. — Я психопат. Останови же меня. Юдзуки шёл, а Ози не собирался противиться ему, желая увидеть, что выйдет из его задумки, и за что в дальнейшем его будут бояться одни из самых опасных людей в городе. Шёл, не оглядываясь, мыслил холодно и расчётливо, в то время как сердце готово было вырваться из груди от возбуждения и желания. С отцом Юдзуки покончил примерно через неделю, не оставив полиции ни единой улики с места преступления. *** Юкико очнулась после долгого болезненного сна ранним утром. Солнце и не думало подниматься над горизонтом, в комнате царил успокаивающий полумрак. Единственное, что ей не нравилось, так это то, что комната была ей незнакома. Широко раскрыв глаза, она в недоумении вглядывалась в деревянный потолок помещения, боясь шевельнуться или издать какой-либо звук. Шевеление в ногах заставило её подскочить с места. Впрочем, испугалась она зря, ибо в изножье кровати, свернувшись клубком от холода, мирно спал её ручной монстр, умевший прекрасно прятаться от людей. — Юдзуки, — прошептала она, потрепав парня в белом плаще за плечо. — Юдзуки, где мы? Парень лениво потянулся в ответ на лёгкую трёпку и широко зевнул, словно ленивый кот, сон которого прервали. — Ози захотел быть здесь, — просто ответил блондин. — Сказал, что бар слишком тесен для его таланта. — Кто ещё здесь? — Думаю, ты и сама догадаешься, королева, — он перевернулся на спину и вновь потянулся, довольно улыбаясь. — И ещё… Ози на какое-то время оставлял тебя. — Вот как. — Он очень скучал по… женщинам, — Юдзуки смотрел исподлобья, при этом смущаясь. — Думаю, тебе важно это знать. — Как раз этого мне знать необязательно! — вспылила Юкико. — Мне не важна личная жизнь… его. Юдзуки хихикнул, и, глядя на его радостное лицо, Юкико почувствовала укол беспричинного страха. Она знала прошлое своего подданного, знала, на что он способен, но никогда не боялась за себя или своих людей, если рядом находился Камата Юдзуки. Он способен убить всех и каждого, сил у него хватит, способен легко замести следы, но ни одного из них он и пальцем не тронет, разве что, напугает. Юдзуки улыбался, и Юкико понимала почему. Она больше не чувствовала ни вины, ни гнетущего страха, ни угнетения, будто просыпалась от долгого сна, возвращаясь в то время, когда была счастлива. И Юдзуки понял это, увидев вспышку её гнева, а он всегда был очень понятливым на эмоции. — Здесь Микото и Нагарэ? — потирая пальцами уголки глаз, спрашивала девушка. — Угу, — он пускал в воздух огненных светлячков и пальцами играл с ними. — Не пора ли сделать выбор, моя королева? — Отвали. Он нахмурился. — Да ладно! — обиженно воскликнул Юдзуки, поднявшись на ноги. — Как ты можешь не доверять своего выбора человеку, которого спасла от самоубийства?! Юкико пробрала дрожь. — Прости, — в момент радость Юдзуки сменилась тяжёлой печалью. — Мне просто интересно. Она тяжело вздохнула, представляя лица двух королей. — Мне не до этого сейчас, — девушка помотала головой, закрыв глаза. — Серую королеву нужно отыскать, да и с этим оранжевым придурком разобраться. Юдзуки понимающе кивнул, глядя на девушку. — Скажи, — тяжело вздохнул парень. — Теперь-то ты вспомнила, зачем Ози поднял нож два года назад? Юкико ненавидела взывать к этому воспоминанию, которое преследовало её наяву и во снах, однако Юдзуки нужен был ответ, и его он был готов ждать сколько угодно. — Анна увидела его в моей голове, — сказав это, королева вновь повалилась на подушку. — А Ози не хотел, чтобы его рассекретили. Он ненавидит ждать, и тогда не собирался отпускать тело, которое так долго искал. — Но он же покидал тебя. — Это всё его безумие. Он часто забывал что именно ему нужно. На лице Юдзуки отразилось безмятежное спокойствие. Вновь повалившись на кровать, он раскинул руки в стороны и широко заулыбался, глядя в потолок. Два года его не покидала мысль, что в убийстве девочки, искалечившем жизнь Юкико, виноват он сам. Ози злопамятный, мстительный и с неутолимой жаждой разрушения, он запросто мог убить одного человека, чтобы насолить второму и третьему. Юдзуки слишком боялся отойти от Юкико после дождя на мосту, а сама Юкико в последнюю неделю перед побегом практически не выходила из бара. Она чувствовала контроль над собой, провалы в памяти и чуяла запах жареного мяса от своих волос и одежды, что без всяких слов говорило о деятельности Ози. И сейчас, узнав о своей невиновности перед королевой, Юдзуки вздохнул спокойно. Он даже захотел сложить её имя из двадцати ампутированных рук, но передумал. Такого подарка его королева не оценит. Обругает его. — Так Нагарэ или Микото, королева? Юкико раздражённо пнула своего подданного, заставив того захихикать.