Сто одиночек

Заходить в комнату, где разместились два жутких короля и два сумасшедших, было не просто жутко, это вызывало дрожь при одной мысли о встрече. Или три короля в одной комнате? Кто знает. Юкико частенько любит помянуть о своём новом титуле, даже воспеть его и поджарить в знак доказательства пару фонарных столбов, а потом прийти в себя и недоумевать, зачем она всё это делала. Король ли она на самом деле? Однозначно, нет. Но её второе "я" гораздо сильнее и агрессивнее, в этом уже убедились как недруги девушки, так и её союзники. Стоя перед дверью в общую комнату, Наито Рен держала сжатый кулак на весу, не решаясь постучаться и войти. При всей своей мощи, королева наделила преданную ей девушку малыми силами, едва способными рассеивать темноту комнаты, дающие слабое, почти неощутимое тепло. За два года Рен хорошо понаблюдала за другими представителями клана, и была в какой-то степени разочарована. Чего стоит один Камата Юдзуки, способный причинить серьёзный ущерб как своими способностями, так и без них. Неоновые огни такие прекрасные, такие яркие и влекущие к себе, однако у Рен едва хватало сил даже на то, чтобы нарисовать крохотного зайчика на стене дома. И зачем лидерам вообще держать рядом с собой таких слабых людей? Рен опустила взгляд, будучи не в состоянии ответить на свой же вопрос. Что ожидало её за дверью в общей комнате, в которой обитатели бара спят на полу, расстелив всюду матрасы? Люди, которые её пугали. Ёсикава Юкико — её королева, которая некогда была шумной и неугомонной девчонкой; Хисуи Нагарэ — зелёный король, проявляющий себя, как хороший и спокойный лидер; Суо Микото, вернувшийся из недавнего исчезновения, которого рвался навестить весь его клан; Камата Юдзуки... Что можно было сказать об этом пареньке, который вызывал как у Рен, так и у её жениха мороз по коже? Он был жутким даже тогда, когда строил из себя милого и невинного ангелочка, а когда брался за нож или применял подаренные королевой способности, превращался в тень "худшего кошмара". Да и отпетые преступники говорили о нём с содроганием. Одни говорили, что каэновский мертвец не так давно совершал убийства, другие доказывали, будто бы он что-то там подрывал, третьи уверяли, что он держал заложников и жестоко издевался над ними. Юдзуки, конечно, пугал, но разве могла королева принять под своё крыло такого отвратительного ублюдка? Юкико бы испугалась. Она бы точно убежала и спряталась бы от человека с такой историей, а вот Юкико-2 он пришёлся бы по душе. Детоубийца со звёздной болезнью ломает жизнь маленькой королевы Рен, рушит её судьбу. Девушка стиснула зубы, глядя перед собой на закрытую дверь, слыша за ней хриплый кашель Нагарэ и тихий голос Микото. Ничего не поделаешь. Раздвоение личности — нешуточное заболевание. Удивляло Рен только одно: почему Юкико не объяснила всего сразу хотя бы своему клану? Вместе они нашли бы выход из сложившейся ситуации. Какие угодно мысли будут донимать человека, не способного сделать один единственный шаг вперёд. В другой руке Рен держала пакет с продуктами, кое-какими медикаментами и парой игрушек для поднятия общего настроения, но войти так и не решалась. Что за бесполезная подданная? Рен выглядела такой же слабой и хрупкой, насколько себя ощущала. Невысокая и худощавая, она одевалась исключительно в удобную одежду, наплевав на то, что выглядела в ней ни капельки не женственно. Длинные чёрные волосы Рен собирала в низкий хвост, из-за чего лицо девушки казалось только меньше и приобретало совсем детские черты. Рен вздрогнула, ощутив лёгкое прикосновение к своим плечам. — Иногда я тоже их всех стесняюсь, — заулыбался её жених, приободрив девушку своей лучезарной улыбкой. — Короли такие страшные. Рен встретилась взглядом с Татарой и не смогла сдержать ответной улыбки. Что бы он ни говорил и как бы глупо себя не вёл, с ним она всегда чувствовала себя сильнее и спокойнее. Понятливый и проницательный парень всегда понимал молчаливую девушку без слов, оттого, наверное, и смог покорить её уставшее от бесконечных метаний сердце. Крепко сжав ладони Тотсуки, Наито обернулась и уткнулась носом ему в плечо. — Ну-ну, — ласково обнял свою невесту Татара, невинно поцеловав её в щёку. — Не обидят же они нас. А если и обидят, так сгорим, держась за руки. — Очень оптимистично, — хмурясь, возмущалась Рен. — Мне и без того страшно! — Мне тоже, Рен, — на выдохе проговорил парень, крепче прижав к себе девушку. — Но страх ещё никому не приносил добра. — Он улыбнулся. — Пусть короли боятся, а мы не будем. Невеста не удержалась и всё же несильно стукнула его кулаком по груди. — И нас они тоже будут бояться! — воодушевлённо промолвил Тотсука, растрепав чёрные волосы на голове Наито. — Смотри, какой я грозный! Просто зверь! Демонстративно парень подвернул рукава своей светлой рубашки, в лишний раз подчёркивая свою худощавость. Его оптимистичный настрой всё же оказался заразительным; Рен больше не чувствовала себя так же скверно, как за две минуты до этого. Улыбнувшись, глядя на то, как Татара пыжится, изо всех сил демонстрируя свои мышцы, девушка приблизилась и легонько соприкоснулась с ним губами. Сколько бы они ни были вместе, смелость Наито Рен всегда заставляла жизнерадостного Тотсуку Татару чувствовать себя неловко. Он всегда краснел и робел, стоило ей приблизиться, но когда приближался сам, проявлял чудеса смелости. Вот и сейчас, стоя у двери в общую спальню, Татара застенчиво улыбался, умилённо глядя на свою невесту, ласково сжав её руку, на которой поблёскивало серебряное помолвочное колечко. Не говоря ни слова, он постучался в дверь, за которой находилось четыре страшных человека. Парень вошёл первым в общую комнату и поприветствовал присутствующих взмахом руки; девушка последовала за ним, крепко вцепившись в ручки пакета. Маленькая компания сидела рядом, но каждый был занят своим делом. Разболевшийся Хисуи Нагарэ лежал, укрытый шестью тёплыми одеялами, но не спал, а внимательно смотрел перед собой и, по-видимому, слушал разговор. Суо Микото с недовольным видом лежал на находящемся неподалёку матрасе, уставившись в потолок и убрав руки за голову. Ёсикава Юкико всеми силами старалась казаться спокойной, сидя на футоне рядом с пятым королём, но напряжение хорошо чувствовалось даже в выражении её лица. Один Камата Юдзуки вовсю веселился, пререкаясь с питомцем Нагарэ — зелёным попугаем Котосакой. Ну, не совсем веселился. Юдзуки тоже был чем-то явно недоволен. Увидев недоумевающие взгляды Рен и Татары, их королева поспешила объяснить ситуацию. — Юдзуки всё время приветствовал Котосаку фразой «Привет, чмошник». Догадайтесь, как теперь птица к нему обращается. — Не приветствовал я его так! — насупившись, стал защищать себя Юдзуки, угрюмо скрестив руки на груди. — Это пернатое совсем завралось. Однажды оно начнёт пить, если поймёт, что такое алкоголь. — Алкоголь! Алкоголь! — скрипучим голосом повторил попугай. — Я попрошу у Кусанаги никогда не наливать тебе, — серьёзным тоном изрёк блондин, глядя в чёрные разумные глаза птицы. — Пьяного тебя заткнуть будет ещё сложнее… — Чмошник! Чмошник! Всеми силами Юдзуки пытался скрыть раздражение, стиснув ладонями жилистые плечи и раздражённо подёргивая бровями. Детское выражение его лица выглядело мило, невинно и обиженно, от чего блондин казался гораздо моложе своих лет, светлее и безгрешнее. Его сдержанность была объяснима двумя причинами: он любит животных, и он ни в коем разе не причинит вреда клану зелёного короля. Котосака попадал сразу под две категории. Заметив, что не него не обращают внимания, попугай сел на плечо Каматы Юдзуки и самым наинаглейшим образом стукнул его в лоб своим большим и твёрдым клювом. Юдзуки держался. — Ребят, — обратилась Юкико к отвлечённым этой сценой Рен и Татаре. — Таблетки от кашля кончились. — Было же четыре пачки, — недоумевал Татара. Микото отвернулся, услышав это; Юдзуки угрюмо скосил взгляд в сторону, пытаясь не обращать внимания на вредную птицу, клювом оттягивавшую прядь его волос. — Ну… — сдерживая улыбку, произнесла Юкико, — для кого-то они показались очень вкусными. — Лекарства никогда не навредят ни одному красному королю, — радостно заметил Татара. — Правда, Микото? — Заткнись. Они не стали разбирать принесённые в пакетах продукты, просто забрали себе то, что им было в данный момент нужно. Красный король с наслаждением пообедал печеньями с абрикосовой начинкой; зелёный не торопясь пил пахнущее лимоном лекарство из кружки; внимание Юдзуки привлекли мягкие игрушки; королева ограничилась бутылкой воды. Долгое время Рен не могла понять, что именно её напрягает больше всего в этой комнате, в тройке лидеров кланов, собравшихся здесь. Юдзуки никогда не мог вызвать негативного впечатления, когда ребячился, даже после информации о его преступлениях он казался очаровательным и преданным. Его боялись — да, но никто не сомневался в его верности своей королеве. До Рен дошло не сразу, но когда она это поняла, ей стало жутко. Всё дело было в Юкико. Точнее, не столько в ней, сколько в тех, чьё внимание она привлекала. Сидя, виновато склонив голову, она всеми силами не замечала направленные на неё взгляды. Спокойный и вежливый Хисуи Нагаре смотрел на неё с каким-то трепетом, будто переживал больше за неё, чем за своё слабое здоровье, а после косил холодный и злой взгляд на Суо Микото, поджимая губы от сдерживаемой агрессии. Красный король смотрел на Юкико с печалью и нескрываемым интересом, и его взгляд, направленный на лидера зелёного клана был полон агрессии. Не хватало, чтобы такой сильный альянс разрушился из-за ревности, — подумала Рен, с укором глядя на обоих королей. Кажутся взрослыми, но в душе всё те же мальчишки, в которых проснулся дух соперничества. А, может быть, все мужчины такие? Может быть, даже строгий и собранный Мунаката Рейси такой же ребёнок, как и эти двое? Девушка перевела взгляд на своего жениха, молча выискивая ответы в нём. Однако, Тотсука не обратил внимания на думы своей невесты, держа во рту кусок вяленого мяса, и вопрос отпал сам собой. Вновь посмотрев на Юкико, Рен снисходительно улыбнулась, глядя на свою испуганную маленькую королеву, для которой подобное внимание было явно в новинку. Короли её поклонники или нет, но они прежде всего люди, с которыми можно договориться и успокоить их. Поняв, что она нужна здесь и сейчас, Рен села на один матрас рядом с Юкико и легонько коснулась её плечом. — Выглядишь ужасно, — ласково улыбнулась подданная. — Не хочешь причесаться и приодеться? — Я не собиралась никуда выходить, — равнодушно отозвалась она. — И это оправдания не следить за собой? — мягко спрашивала девушка. — Даже похищенная нами оранжевая королева навела марафет и дважды сменила платье. — Вот именно! Королева должна выглядеть по-королевски, — поддержал идею своей невесты Татара. — Я прав, короли? Они не ответили, но Микото раздражённо закатил глаза, а Нагаре робко отвёл взгляд, краснея. — Я могу постричь тебя, — склонившись, предложил Татара. — Твои волосы такие длинные. Наверное, тебе неудобно с ними. — Я одолжу тебе свою одежду, — с улыбкой произнесла Рен. — У меня много милых платьев. — Можно даже новую татуировку сделать. Пламя Хомры. — Девушке? — возмутилась Рен. — Даже с нашим мотыльком Каэна мы похожи на якудз. — Но мы и есть якудза, Рен, — улыбнулся Татара. — В какой-то степени. Глядя на пару, переводя взгляд с парня на девушку, королева казалась всё более беспомощной и слабой. Будто бы даже в их небольшом споре она чувствовала себя виноватой. — У меня есть татуировки, — скривившись, произнесла Юкико. — Их наносили иглой, а не огоньком. Она села поудобнее, с хмурым видом глядя на свои чистые запястья, попивая холодную воду из бутылки. Ози рассматривал тыльную сторону левой ладони, на которой когда-то был вытатуирован серп, на правую руку, на которой ранее был написан девиз его жизни. Этого сейчас не было, хотя он отчётливо помнил боль, с которой появлялись его тату, помнил, как придумывал их и… Это так прекрасно! Помнить что-то о себе, о своей настоящей сути, не являясь кем-то другим. В его голове звучала старая мелодия из прошлого, пальцы заныли без движения, жаждали прикоснуться к клавишам синтезатора, в мыслях мелькали ноты и аккорды. Он даже припоминал уроки в музыкальной школе, помнил, как пальцы кровоточили после сложного выступления, помнил, как тренировал голос до совершенного звучания. Его память, его сокровище. Какое блаженство — помнить! Ози будто бы поразило ударом электрического тока. Юкико вновь боролась за своё тело, чем вновь приводила его в ярость. Стиснув зубы, он выдержал первую вспышку упрямого сознания, но от второй его разум помутился, и мысли окутала тьма. — Простите, — жмурясь, красная королева потирала пальцами виски. — Мигрень. Рен перевела взгляд на Юдзуки, заметив, как не испытывающий страха подданный побледнел, затрясся, как задрожали его губы, и незаметно дёргалось нижнее веко левого глаза. Блондин всегда был бесстрашен в своём безумии, но сейчас выглядел так, будто от страха вот-вот упадёт в обморок. — Как зовут твою мигрень? — спокойно спрашивал Татара, опустив руки на плечи королевы. Парень поднял взгляд на свою невесту, которая явно не одобряла его грубый и прямой вопрос. — Узнав её лучше, мы сможем с ней бороться, не так ли? Да и у того, у кого есть татуировки, не может не быть имени. Справившись с болью, Юкико глубоко вздохнула, глядя перед собой, не торопясь с ответом. Сперва она посмотрела на Рен с опаской и недоверием, потом на Татару, усевшегося рядом с ней на футон. Кто-то на её памяти тоже задавал слишком много вопросов, от этого кого-то Ози давным-давно избавился, опасаясь своего преждевременного разоблачения. — Он любит славу, — вздохнула девушка. — Если я о нём расскажу, он взорвётся от гордости. Юкико выдержала паузу, ожидая уговоров или упрёков, но её словам сопутствовала спокойная тишина. Её второе я бездействовало, что было для такой вспыльчивой и энергичной личности совершенно нехарактерно. Королева не спешила ничего рассказывать, решив сперва согласоваться с тем, кто поселился у неё под кожей. К тому же, единственный человек, увидевший монстра в шкуре Юкико, давно лежит под тремя метрами земли с перерезанным горлом и больше не может играть со своими красными шариками. — Впрочем, должны же вы знать, кого остерегаться, — невесело усмехнулась девушка. — Я помню, как всё это началось. Помню проливной дождь и солёный воздух моря. Помню, как была в чужой шкуре. Она вновь взяла паузу. — Впрочем, наши с Ози воспоминания так перепутались, что в каких-то фактах мне трудно разобраться. Может быть, я на самом деле выступала в концертном зале Лос-Анджелеса, может быть, никогда не выезжала за пределы Японии, может быть, это не у меня красный Дамоклов Меч, — она потёрла правый глаз, жмурясь. — С ним трудно отличить сон от реальности, но, когда Ози берёт перерыв, всё плавно становится на свои места. Сейчас я помню, как приняла тебя в клан, Рен, и почти забыла о том, что Ози частенько называет меня «ля минор». — Почему это? — недоумевал Татара. — Потому что звучание у тональности тяжёлое и тревожное, — отчеканила красная королева. — Раньше называл «сольфеджио», потому что ничто не бесило его так, как сольфеджио в музыкальной школе. Она сжала и разжала руки, чувствуя, что пальцы немеют, ощущая, как мышцы рук устали без инструмента. Юкико никогда не умела исполнять музыку, а Ози… проще было перечислить те инструменты, на которых он играть не умел. Лишив себя детства и юности, он всего себя посвятил изучению, желая стать кем-то великим, новым гением, стать новым словом в искусстве. Кто-то считал его занудливым заучкой, кто-то всерьёз ненавидел его, а кто-то заслушивался его игрой. Ози всегда был неоднозначен и непостоянен, непредсказуем, но люди, по-разному относившиеся к музыканту, в один голос заверяли, что человек он неприятный, да и характер у него отвратительный. Даже семья, насколько могла припомнить Юкико. Длинный язык время от времени доводил его до побоев; скверный характер вызывал презрение и нежелание сопереживать. Или это в семье Юкико царила такая ненависть и безразличие? Она уже не различала. С Ози было очень трудно вспомнить образы отца и матери, выудить их из бесконечного потока миллиона лиц, мелькавших в сознании. — После своего первого выступления, — задумчиво говорила Юкико, не спеша рисуя прямую линию пальцем в воздухе, — у него случился сильнейший нервный срыв. Концерт не был плохим; Ози не нервничал и не сбивался; всё прошло на высшем уровне, но… он не почувствовал совершенства. Собственный голос, звучавший из динамиков, не вызывал того же восхищения, что у зрителей, игра на фортепьяно казалась медленной и неловкой. Стоит ли говорить, что провожали его с оглушительными аплодисментами, которых он не услышал? Её слушали с нескрываемым удивлением и интересом, от которых Юкико становилось неловко. Для Ози явно такого внимания было недостаточно. Он привык к большему: к журналистам, к оглушительному успеху и ажиотажу, вызванному своей персоной. — Позже он понял, что может удовлетворить публику, нисколько не напрягаясь, — Юкико стала постукивать пальцем по колену, отбивая ритм. — В плане музыки он никогда не проявлял беспечности или лени, но именно из-за неё превратился в чудовищного эгоманьяка. Она вновь грустно улыбнулась. — У него были красота, гениальность и успех, пришедшие в молодые годы. С самого начала своего жизненного пути он был обречён стать тем, кто раскачает этот мир. Юкико обвела взглядом комнату и со злобой сощурила взгляд, не найдя чего-либо интересного в помещении. Суставы в пальцах болезненно ныли, лишившись разминки на долгое время; ей жутко хотелось пить, но не обыкновенной воды или сока, а белого вина; хотелось вернуться в студию и там задремать, расстелив свою куртку на полу, потому что кроме компьютерного кресла и дорогой аппаратуры там не было никакой другой мебели. — Кажется, — проговорила она, тон её голоса стал холоднее и надменнее, — Тама увлекается игрой на пианино… Прозрачный намёк был сразу понят проницательными подданными из красного клана. Не задавая вопросов, пара отправилась за электронным инструментом с третьего этажа на второй, бледные от полученной информации, опустошённые. Юкико хотелось смеяться от их реакции бешеным необузданным смехом, который трудно остановить или контролировать, который похож на победоносный вопль дикого зверя. За дверью послышалось несколько пар шагов. Двое вышли из комнаты, но с ними вернулись любопытные зеваки, которых Ози отчасти ненавидел, отчасти обожал. Он терпеть не мог по отдельности каждого человека, но в шумную толпу был влюблён, особенно в те моменты, когда мог ей управлять. Татара принёс электронное пианино, держа обеими руками тяжёлый длинный инструмент; Рен прихватила провода и педали. Юкико медленно постукивала пальцем по ноге, вспоминая ритм старой песни. Когда Ози её пел? В декабре, под мокрым снегом, замёрзший, сжимавший в продрогшей руке белую розу. Чувство вины, невыносимо сильное, всепоглощающее, овладевало тогда им, боль вырывалась наружу с тихим пением. Серый памятник окутало белоснежное покрывало, чёрная железная изгородь была слишком низкой, чтобы за неё можно было ухватиться и не упасть, на холмике почерневшей земли лежали старые цветы. Почему это?! Почему сейчас?! Ози стиснул зубы, сжав руками колени так сильно, что вонзил ногти глубоко в кожу. Похоже, помнить — не такое уж счастье. Сколько лет прошло? Он не знал. Как не знал и того, сохранилось ли то место, или давно превратилось в пыль. Он больше не чувствовал боли, лишь тяжесть в сердце и гнетущую вину за ту нечаянную смерть. Тяжесть перешла в пустоту и отчаяние, все свои чувства в этот момент Ози мог выразить лишь тихим вздохом, таким же холодным, каким был ветер в тот декабрь, таким же свистящим и безнадёжным. Юкико опустила руки на гладкие клавиши и с наслаждением провела по ним пальцами, с любовью и трепетом глядя на инструмент. Дверь в общую комнату была не заперта, она это подметила, но королева не была против того, чтобы её игру засвидетельствовало больше слушателей. Сперва она играла только с помощью правой руки, держа левую на колене, почти не чувствуя боль от свежих царапин в ногах. Юкико перебирала пальцами ловко, виртуозно, хотя никто и не знал, какой мотив она наигрывает. Вскоре она заиграла и левой рукой, пристально глядя на клавиши, будто проверяя их, медленно и осторожно нажимая на каждую. Ей не хватало опыта Ози, но, похоже, кое с чем она всё же справлялась и без него. Слова сами всплывали в памяти, Юкико запела, наигрывая тихую спокойную мелодию. Возьми мою руку, пойдём Туда, где будет хорошо. Сядем, где тепло, Там останемся вдвоём. Юкико чувствовала холод в кончиках пальцев, частое сердцебиение и болезненную усталость. Ози любил эту песню, но никогда ни для кого её не пел, нигде не записывал и старался не озвучивать. Слишком тяжелы для него эти слова, слишком необходимы в данный момент им обоим. Я носился кругами, себя терзал, Хотел знать: зачем существовал? И заняв, наконец, пьедестал, Осознал, скольких вокруг потерял. Игра Юкико перестала быть прерывистой и неуверенной, её руки перебирали клавиши с профессионализмом настоящего музыканта. Пальцы девушки стали длиннее; на тыльной стороне левой ладони проглядывал бледный серп, на правой — мелкая закруглённая надпись. Я пропал в своей жизни, О тебе позабыл, И остался бескрыл, Как ребёнок капризный. Её голос звучал иначе. Он был сильнее и всё меньше походил на женский с каждой нотой. Силуэт Юкико таял, меняясь на неясный образ незнакомца, сидевшего на месте красной королевы, поющего и играющего вместо неё. Лицо медленно приобретало выразительные черты, но холодная голубизна глаз чувствовалась и без них. Чёрные волосы скрывали высокий лоб неясного, расплывающегося лица. Я бы сердце своё отдал, Чтобы оно стало твоим, Душу тоже, любовью томим, Если б её я не продал. Я помню карие глаза, Полные боли и слёз. Я был причиной твоих грёз, А теперь дарю смятые розы. Тот пасмурный день, В тот проклятый декабрь, Ты исчезла, а я не был храбр, Не ушёл за тобою в небесную сень. Тихая игра на электронном пианино не прекращалась, хотя Ози уже не мог пропеть ни слова своим срывающимся от боли голосом. Сжав губы в линию, он тихо дышал, подавляя в себе позабытые, но такие знакомые и сильные чувства тоски, пустоты и отчаяния. Он не чувствовал своих пальцев, все движения выполнял механически и заученно, не глядя на клавиши инструмента. Он вспомнил, как однажды поспорил со своим заносчивым новым знакомым, что сыграет «Вальс со смертью» Стампа с завязанными глазами. Поспорил и стал богаче на пятьдесят тысяч иен, и заодно был признан недоверчивым скептиком, как истинный гений. Закончив, Ози закрыл лицо руками, и только через прикосновение почувствовал, что трогает не нежное девичье лицо, а касается ладонями высоких скул и тонких жёстких губ. Отняв руки от головы, он поражённо и испуганно смотрел кисти рук, точно видел их впервые. — Моё… моё лицо! — восторженно воскликнул он, резко подскочив со своего места. Он выбежал из общей комнаты, расталкивая тех, кто мешался ему на пути. Ворвавшись в ванную комнату, дрожащими руками коснулся отражающей поверхности, не веря своим глазам. С его губ срывались крики, полные радости и восторга. Он ещё раз осторожно пощупал своё лицо, будто боясь, что оно исчезнет, зарылся пальцами в чёрные волосы, рассмотрел свои старые татуировки и даже покрутился перед зеркалом, глядя на своё тело. Это он! Настоящий он! Тот, чьё имя когда-то было знаменито, тот, чьи песни пели и перепевали, тот, кем восхищались. Ози или Кайотте Озоре — какая разница?! Он вернулся! Подхватив под руки какую-то девицу из Каэна, парень закружил её в вальсе, радостно смеясь. Он танцевал так лихо и быстро, что ноги недоумевавшей Ивамото Аой едва касались пола. Ози был широк в плечах и высок, плюс, совсем не похож на азиата. Его внешность, развязное поведение и манеры очень напоминали какого-нибудь жителя Европы. Восторг парня поубавился, когда он обратил внимание на наблюдавших за ним людей. Тяжело дыша, он поставил девушку на пол, из-за чего та чуть не упала и едва успела ухватиться за спинку дивана. — Ах, Хомра! — воскликнул он, обращаясь к присутствующим. — Что за чудесный бар! И как же в нём тепло! Кого вы дружно отсюда гнали? Юкико? Ах, Юкико, — он заулыбался. — Что за славная королева. Как она о вас заботилась, даже находясь в изгнании. Я бы написал об этом песню! Ози смотрел на собравшихся вокруг него людей опустевшим, обезумевшим взглядом, скаля белоснежные зубы в улыбку. Он беззастенчиво заглядывал в лица представителей красного клана, потрепал по щеке Яту Мисаки, заставив того ударить себя по руке, ладонью растрепал волосы Кусанаги Изумо. Он ходил, держа прямую, аристократическую осанку; его движения были полны грации и какого-то сверхъестественного изящества. — Куда ты её дел? — привлёк внимание музыканта красный король. Раньше Ози испугался бы пылающего взгляда этого человека, но сейчас чувствовал к нему лишь презрение. Суо Микото не сможет ему навредить, а если и сможет, Ози будет этому только рад. — Ты смотрел невнимательно, красный король, — высокомерно вскинув голову, отвечал незнакомец, — мы едины с «ля минор». Едины с миллионами моих последователей, чья память всё ещё жива в моей голове! Приставив пальцы к виску, Ози «выстрелил», закатил глаза и высунул язык, своим поведением издеваясь над окружавшими его людьми. — Сколько лет прошло с моего исчезновения, — улыбнулся он, говоря тихо, вполголоса, но достаточно громко, чтобы его слышали. — Ума не приложу! Но имя Кайотте Озоре всё ещё на слуху у моих поклонников, а моё лицо, — он вновь с наслаждением коснулся кончика своего носа, — до сих пор мелькает на экранах. Смерть мне к лицу, как решила публика, но никогда не был солидарен с мнением толпы. Что поделать, мы, короли, такой народ. Высокомерный и горделивый, не так ли, подданные?! Пламя вспыхнуло в его руке, яркое, как неон Ёсикавы Юкико, жаркое, разрушительное. Ози смотрел на огонь с одержимой, полной желания улыбкой, будто видел в нём нечто сокровенное и необходимое, но на данный момент недосягаемое. — Уж простите, что поделил наш с Юкико титул поровну, — закатив глаза, промолвил он, ловко гася огненные языки в своей ладони. — Она третья, а я король. По отдельности наши титулы такие же жалкие, как ваши лица в данный момент. Ему нравилось вселять страх и видеть раболепный ужас в глазах людей. Улыбка Ози становилась всё более болезненной и жестокой, вымученной, но момент триумфа распалял его силы и разжигал в душе инфернальное веселье. Решив представиться настоящим именем, он энергичным шагом подошёл к широкому окну, не обращая внимания на тех, кто стоял у него на пути. — Я музыкант, что пишет ноты кровью, — он закрыл глаза, демонстрируя свою скромность. — Я гений, и мой талант дарует мне бессмертие. Я так безумен и так печален, моё сердце рвётся в клочья от воспоминаний. Я ваш худший кошмар, и я же дарю надежду на лучшее. Я был в шкуре многих людей. Был Каматой Юдзуки, был белым королём и чёрной королевой, но кому какое до этого дело?! Я Кайотте Озоре. Ози, — он обернулся к публике. — Я седьмой король. Бесцветный. И мои требования просты, как дым…