Повесть о доме Кайджо

Кисе накрыл чашку ладонью, и слуга с кувшином, поклонившись, исчез в глубине зала. Пить не хотелось, саке в чашке казалось темным и масляным, будто отравленным той же скукой, что снедала Кисе. Пир был похож на сотни таких же, что были до него. Тускло горевшие светильники не могли победить ночь, и полумрак давил, как и раздражающий запах благовоний. Слишком сильный — что за неудачное место для курильницы! Изысканная еда по вкусу напоминала бумагу. Кисе мечтал о побеге. Остальные гости, впрочем, его настроения не разделяли — то и дело раздавались довольные возгласы и здравицы, кто-то пытался цитировать стихи, пороча пьяными устами красоту древних строф, а большинство жевали и бездумно улыбались, не замечая, как вино течет по подбородку. Кисе хотел в бордель, чтобы нежная красавица наливала ему чай и декламировала гладкие, как шелк, слова Исэ, признаваясь в любви — к кому-нибудь другому. Несуществующему — только такая любовь идеальна. За ширмой тихо засмеялась какая-то дама, и Кисе задумался, красива она или нет. Может, ее волосы длинны, как дороги его провинции? Стелются черным водопадом по парче одежд, змеями сворачиваясь на циновках? А кожа бела, как снег, который, к счастью, лежал в этом году всего пару дней… Кисе было скучно думать даже о дамах. Холодные и пустые, как зимний ветер, раздумья мешали наслаждаться пиром и — чего мелочиться? — жизнью. Рассказать кому-нибудь — не оберешься насмешек и неприятного удивления: негоже великолепному аристократу чураться изысканных забав. Все равно, что цветущей сакуре мечтать стать рисом на крестьянском поле. Но Кисе готов был променять лакированные полы дворца на дощатую палубу любого из кораблей Кайджо. Кто бы мог подумать, что придворная жизнь так быстро его утомит? Не прошло и трех лет, как он согласился последовать за главой клана в столицу, а все надоело — и мелкие интриги, и романы с фрейлинами, и даже стихи. Утром госпожа Миарэ-но-Сэдзи прислала ему свиток с четверостишием — изысканный дар за ночь, полную вздохов и шуршания шелка, — но набросанные летящими иероглифами строки не взволновали сердце. Кисе должен был чувствовать себя польщенным — благосклонности Миарэ-но-Сэдзи добивались многие, говорили даже, что за написанную ее рукой строку сановник Мицутика обещал принести в жертву быка, — и оттого печальнее было сознавать владевшее им равнодушие. Наверное, ему слишком легко все давалось, не зря князь Такеучи Гента называл своего вассала любимцем богинь и злых духов. В зале было душно, а хотелось вдохнуть всей грудью соленый морской воздух. Кисе погладил большим пальцем ручку веера и обвел взглядом гостей, успевших изрядно захмелеть. Зрелище вряд ли можно было счесть приятным: лица аристократов ничем не отличались от лиц грубых воинов, напивающихся у костра, — красных, искаженных, некрасивых. И у людей, которых убивают, такими же уродливыми росчерками сходятся морщины на лбу — Кисе знал. Редко кто умирает спокойным, когда из его груди болотным тростником вырастает нож. Или расцветают алыми маками брызги крови на кимоно, а рука разжимается, роняя меч. Кисе зевнул, прикрывшись веером, и подумал, что не отказался бы от войны — кажется, только она могла развеять его уныние. Он взял в руки чашку с саке, поднес ко рту — и едва пригубил. Вздрогнул, сощурившись. Холодно улыбнулся, чувствуя, как ужалила сердце тревога. А смуглый наглец, глянувший на него в упор с откровенным пренебрежением, уже отвернулся. — Кто это? — спросил Кисе, наклонившись к Касамацу, занятому вяленым тунцом и только им. Наследник главы клана умудрялся прекрасно проводить время при дворе, не находясь, собственно, при дворе — целыми днями он охотился, вечерами тренировался в стрельбе из лука, а ночью безмятежно спал в собственной спальне. В одиночестве. Касамацу едва ли обменялся хоть самым простым хайку с какой-нибудь дамой, что дамам крайне досаждало, а его самого вгоняло в краску. Удивительно, как можно не бояться десятка противников в битве и робеть перед хрупкими, как цветы, красавицами! — Где? А… Аомине Дайки, сопровождает Имаеши. Клан Тоо явился во всей своей мощи, — Касамацу еле слышно фыркнул. — Хотят впечатлить нас и Ракузан. — А я-то думал — поздравить императора с рождением наследника, — насмешливо ответил Кисе и обмахнулся веером. — Именно поэтому Небуя притащил в столицу целую армию, а мы вызвали Морияму и Хаякаву, — с сарказмом сказал Касамацу и подцепил палочками кусок рыбы. — Все три клана просто выбиваются из сил, поздравляя императора. — Особенно учитывая, что родила наследника принцесса из нашего клана. — Кисе задумчиво помахал у носа веером. Тревога, которую посеял в нем пронзительный взгляд чужака — Аомине Дайки из Тоо, смуглого, как рыбак с южных островов — не уходила. Зато ушла скука. — А принцесса из клана Ракузан вообще не может родить. — А в Тоо ему даже не нашлось невесты, — добавил Касамацу. — Везение Кайджо вызывает зависть и ненависть. — Как это… грубо, — со смешком сказал Кисе и снова посмотрел на Аомине Дайки. Интересно, умеет ли он сочинять стихи? То, что он умеет воевать, Кисе и так видел. Алые и черные шелка придворного платья не могли спрятать рвущуюся из него силу и жажду побед. А еще Аомине Дайки скучал — и в отличие от Кисе не скрывал этого. Даже зевнул, невежливо отмахнувшись от пьяного соседа. На Кисе он больше не смотрел. — Ты говорил с императрицей? Только со своей двоюродной сестрой — единственной и любимой дочерью главы клана — Касамацу мог общаться, не испытывая стеснения. Если, конечно, Сацуки отсылала лукавых фрейлин подальше. — Да, с утра у нее был, — Касамацу нахмурился. — Знаешь, кто из фрейлин любит зеленые кимоно? — А? — Кисе удивленно посмотрел на него. — Какие зеленые кимоно? — Как трава. — Касамацу хмурился все больше. — Который раз уже вижу, специально из-за шторы подол выставляет, что ли? — С ума сойти, с тобой заигрывает фрейлина, а ты недоволен, — рассмеялся Кисе. — Обещаю узнать, кто эта жертва любви к тебе и твоему каменному сердцу. — Кисе! — Это достойно занесения в исторические свитки. — Кисе ловко увернулся от тычка под ребра. — Расскажи, о чем вы говорили с императрицей. Маленькая Сацуки, самая красивая девочка из тех, что видел Кисе, — и вдруг императрица, мать наследника. В детстве, когда они играли во дворце ее отца, Кисе случалось изображать ее женихов, воинов, спасающих ее от тэнгу, и поэтов, прославляющих ее в бессмертных стихах. Они прекрасно ладили, жаль, что теперь Кисе ее почти не видел. — Ее что-то тревожит, — признался Касамацу. — Сацуки ничего не сказала, слишком много ушей было вокруг, но это заметно. Надеюсь, она поговорит с отцом. — Нехорошо. — Кисе постучал веером по ладони. — Смотри на Небую. Высокий, как пагода, тенью накрывающая деревеньку, глава Ракузана надменно кривил рот, наблюдая за танцовщицами. Склонившийся к его уху советник — все звали его просто «господин Лео», будто титулы только мешали, отвлекая внимание от необычайной красоты тонкого лица, — что-то быстро и напряженно шептал. — Ах, чтоб их тэнгу… — вырвалось у Касамацу, не донесшего очередной кусок тунца до рта. — И Имаеши, смотри. Похожий на кицунэ глава клана Тоо улыбался, широко и страшно, застыв с чашечкой саке в руке. Кисе успел заметить и эту улыбку, и то, что у Аомине Дайки, сидящего рядом, непозволительно небрежно комкаются алые рукава кимоно — но этот цвет крайне изысканно подчеркивает смуглость кожи, делая ее почти красивой. Это тревожило не меньше, чем витавшая в воздухе угроза императрице и клану. Кисе вздохнул, радостно прощаясь со скукой. Луна расплескалась по водной глади тысячью серебряных капель, и Кисе прикрыл глаза — рябь мешала. От саке и предчувствий в груди сладко ныло, а плечи будто чувствовали тяжесть доспехов. Слуга принес записку от Миарэ-но-Сэдзи, сложенную затейливым образом, но Кисе даже не развернул ее. Выбросить было бы крайне невежливо, и он, повертев ее в пальцах, просто спрятал послание в складках нижнего платья. В паре десятков шагов от пруда продолжалось веселье, ставшее еще более развязным и громким после ухода глав кланов, но Кисе ничего не слышал. Он положил руки на перила моста и считал про себя удары сердца — успокаиваясь и запоминая эту ночь. Ветер с юга, изранивший рябью воду в пруду, нес перемены. Слуга, явившийся с севера, принес новости. — Господин. — В низко склонившемся человеке Кисе узнал личного прислужника Касамацу. — Вас ждут у князя Такеучи. Кисе кивнул и пошел, осторожно придерживая роскошно-синие, как море и небо, рукава кимоно. Кайджо были сильны кораблями и бесстрашными моряками, и род Кисе больше всех остальных вассалов прибавил к этой силе собственных побед. Кисе Рета считал главу клана вторым отцом — и платил ему верностью. До покоев, занятых князем Такеучи Гентой, идти было далеко — пришлось обогнуть северное крыло дворца, пройти по аллеям отцветающих глициний и обогнуть еще один пруд, поменьше. В этом луна не купалась, скрывшись за облаками. Шли молча, лишь раздвинув седзи, слуга поклонился и прошептал: «Господин должен идти в комнату для молений». Кисе кивнул и шагнул в благоуханную темноту покоев, ставших в эту ночь сердцем Кайджо. — Сюда! — Вынырнувший из тьмы Касамацу схватил его за запястье, поторапливая. — Светильники не зажигают, чтобы думали, что все спят. — Я догадался, — хмыкнул Кисе, позволяя волочь себя по узкому коридору, в конце которого мерцал тусклый свет. — Императрица? — Откуда ты узнал? — Касамацу даже замедлил шаг. — Ее никто не ждал, даже отец. Она пришла с одной лишь служанкой. — И снова я догадался, — тихо засмеялся Кисе. — Буду счастлив видеть такую гостью. — Да вот… — фраза так и повисла в воздухе, тяжелая и мрачная, как туча на горизонте. Сацуки — императрица! — сидела рядом с отцом, не прячась за ширму, и Кисе получил редкую возможность рассмотреть ее лицо — повзрослевшее, но не ставшее менее прекрасным. Длинные волосы блестели в неверном свете, но глаза казались запавшими, будто ее терзали заботы или нездоровье. Нездоровье отца, нездоровье дочери… Кайджо должны выстоять. Много лет назад князь Такеучи Гента — тогда еще не толстый усталый старик, а воин из тех, что рождаются по одному на поколение, — привел клан к вершине. Теперь они все должны удержать его от падения. Пусть Такеучи стал слаб и окружен не прекрасными дамами, а лекарями, но ум его все так же остер, и у него есть те, кто заменит ему доспехи и меч, — Касамацу, Кисе и самый тонкий и опасный клинок — Сацуки. При виде Кисе и Касамацу Сацуки улыбнулась и даже не раскрыла веер, чтобы прикрыть лицо, — все говорило, что разговор будет семейный. Они один клан, они камни, подпирающие могущество Кайджо. — Государыня, — Кисе приветствовал свою госпожу, и, повинуясь легкому кивку, сел в нескольких шагах от нее рядом с Касамацу. — Теперь все в сборе, — сказал князь Такеучи Гента, не отрывая взгляда от дочери. — Кисе, ты пропустил рассказ государыни. — Я повторю, — мягко прервала его Сацуки. — Думаю, ты и так обо всем догадываешься, Кисе. Жизнь при дворе приятна, но небезопасна, если ты мать наследника, которого не смогла дать другая жена. Я боюсь за свою жизнь, а главное, за жизнь своего сына. Кисе, помнишь, как в детстве ты спасал меня от морских чудовищ? Теперь чудовища настоящие. — Ракузан или Тоо? — спросил Кисе, и Сацуки устало покачала головой. Неужели оба? — Я подозреваю людей, преданных первой жене, их много при дворе. Слишком много, они есть даже среди моих фрейлин. Я не подпускаю к сыну никого, кроме двух служанок и монахов, которым доверяю, но… Я не могу спать. Вот поэтому глаза у нее темные и усталые. — Я не могу говорить о своих опасениях с императором, — Сацуки еле слышно вздохнула, и Кисе стало ее жаль. — И не могу бездействовать. Заклинания мало помогают от мечей и яда. — Вы уже все решили, — понял Кисе. Сацуки была умна и бесстрашна. О, сколько раз в клане с тоской говорили, что не представляли бы для него лучшего главы — родись она мальчиком. Императрица не стала отрицать. — Я поеду в паломничество, просить у Каннон здоровья и долголетия сыну. В храм Окамото-дзи, слышал о нем? — Еще бы, — ухмыльнулся Кисе, уже понимая, что придумала Сацуки. — Тот, который недалеко от замка Аояма? — Он как раз по дороге, — вмешался Касамацу, который регулярно останавливался там, когда ехал от столицы к побережью. — За его стены враг не проникнет. Я еще в прошлом году велел обновить башни, и… — он подался вперед, будто едва сдерживал себя, чтобы не вскочить на ноги. — До посещения храма и поднесения даров Ракузан напасть не осмелятся, побоятся гнева богини, да и... — Да и захватить нас в замке для них будет намного удобнее, — продолжил его мысль Кисе. — Еще и объявят императору, что спасали его жену из чужих рук. Выдумают какую-нибудь небылицу, например, о тебе, будто ты в нее с детства был влюблен. Сацуки покачала головой: — Господин Лео изобретет что-нибудь похуже. Скажут, хотели заставить императора отречься и посадить на трон младенца. Если ввяжемся — проигрывать этот бой нам никак нельзя. Ее голос оставался спокойным, но Кисе слишком хорошо знал Сацуки, чтобы не заметить, как жестко прозвучали последние слова. Сейчас ее легко можно было представить правителем клана. Князь хлопнул в ладоши, заставляя их замолчать. — Когда я вижу вас троих, я верю в будущее Кайджо, — сказал он, протягивая руку дочери. Сацуки взяла его ладонь обеими ручками — маленькие и белые, они казались цветками, обвившимися вокруг ветви дуба. Кисе залюбовался. Надвигавшаяся война заставляла острее чувствовать красоту. Кажется, ему не хватало именно этого. — Нам надо все обсудить, — озабоченно сказал Касамацу, всегда думавший ясно и прямо, не отвлекаясь на неуловимые и быстротечные ощущения. — Императрица не может путешествовать без свиты и охраны, тем более, с наследником. Мы, конечно, попросим у императора привилегию сопровождать императрицу… — Но все равно у нас слишком мало людей, — закончил за него Кисе. Он не любил пауз в разговоре. О неприятном надо говорить сразу. — У тебя сорок воинов, у меня всего двадцать. Сугивара должен будет остаться с князем, значит, его не считаем. Хаякава приедет завтра вечером, в крайнем случае, ночью, но у него тоже будет не больше двадцати. Кобори… если б знать раньше, он бы привел целую армию. — И император заподозрил бы нас в желании устроить переворот, — хмыкнул князь Такеучи. — Да и нельзя нам оставлять берега без защиты, пираты только того и ждут. Кисе, мне достаточно будет десятка воинов. — Извините, господин, нет! — Касамацу взволнованно вскинул голову, еле усидев на месте. — Я не могу оставить вас тут без охраны! — Он прав, отец, — Сацуки вздохнула. — Ты тоже можешь оказаться мишенью. А я… я не хочу тебя терять. — Помните, мой господин, — улыбнулся Кисе. — Желание императрицы — закон. Сугивара должен остаться. А с охраной мы что-нибудь придумаем. Еще есть время. — А когда начнется паломничество? — спросил Касамацу. По нему было понятно, что он готов скакать к замку Аояма прямо сейчас, не сбросив праздничного облачения, но это было бы слишком легко. На войне так не бывает. — Через три дня, — ответила Сацуки. — Все начнется через три дня. Нет, подумал Кисе, все уже началось. Скука, шепот «господина Лео», взгляд кицунэ и смуглая рука на смятом шелке, даже луна в пруду — это уже начало. Кисе томило предчувствие огня и крови. Сацуки накинула на голову простое темное кимоно и шагнула наружу вслед за служанкой. Провожать себя она не велела, чтобы не привлекать внимания, но Касамацу сжал локоть Кисе, и Кисе молча кивнул — и сам собирался, без приказа, присмотреть за императрицей. Фонарь в руках служанки легко покачивался из стороны в сторону, обрисовывая силуэты то справа, то слева — если кто-то попадется по дороге, обязательно решит, что две служанки возвращаются, исполнив приказание госпожи. А что мать наследника может ступать ножками по земле, как простая смертная — никому и в голову не придет. Хитрые планы Сацуки всегда были просты и изящны. Кисе дал фонарю удалиться шагов на двадцать — и бесшумно скользнул за ним, сливаясь с ночью. Предосторожность оказалась напрасной, по пути к покоям Сацуки им даже пьяный не встретился, лишь патруль прошагал мимо, солдаты скользнули равнодушными взглядами по женским фигурам, а Кисе и вовсе не заметили. Касамацу, кажется, так и не возвращался к себе, дожидался его, беспокойно меряя шагами дорожку у боковой дверцы, словно изведенный болью жеребец. В последние годы все больше обязанностей по защите клана падало на него, и самым большим страхом Касамацу было не справиться с трудностями. При виде Кисе, вынырнувшего из темноты под свет фонаря, он выдохнул. — Может, стоило прямо сегодня? Взять младенца и с малым отрядом, да на лучших конях? — проговорил Касамацу негромко, так что только Кисе услышал, и сам себе возразил: — Нет, нельзя. Князь Такеучи не сможет выдержать быстрой скачки. Кисе бросил взгляд на покои князя — светильники там приглушили, значит, лекари уже уложили господина спать. — Не нравится мне тут, — продолжал почти шепотом Касамацу, — слишком много за три дня может случиться. Земли Ракузан слишком близко к столице. — Вызовем еще кого-нибудь? Даже в неверном свете фонарей было видно, как по лицу Касамацу пробежало беспокойство, будто черная туча наползла с моря. Он кивнул и сказал решительно: — Завтра отправлю гонца к Накамуре. Вышло чуть громче, чем до того, и он, спохватившись, принялся оглядывать темный сад. Кисе тоже прислушался. Казалось, за стеной кто-то крался, но возможно, это предчувствие скорого боя заставляло его желать появления врага. — Идем внутрь. В своих покоях Касамацу развернул карту владений Кайджо, но только они с Кисе склонились над ней, как прислужник прервал их: — Господин Касамацу, к вам гость, — раздалось из-за раздвижных дверей. — Кто? — Господин не назвался, но просил вас взглянуть на его послание. Раздвинув двери, слуга передал свернутый вчетверо лист — тонкий, цвета розовой глицинии, на таких в эту весну модно было писать любовные признания. Но развернув его, Касамацу бросил только один взгляд — и тут же сердито сжал кулак, комкая бумагу. — Неужели дама с зелеными, как трава, рукавами, прислала? — спросил Кисе. — Лучше бы она. — Касамацу протянул измятое послание Кисе. На бумаге не было слов, только рисунок, как будто детский — лиса с девятью хвостами. — Имаеши из Тоо, — процедил Касамацу. Кисе прикрыл улыбку рукавом. Похоже, глава клана Тоо не только знал, как его называют за глаза, но и был доволен прозвищем. Слухи про него ходили самые ужасные: что у него есть волшебное бронзовое зеркало, в которое он может все видеть, или что ему прислуживают вороны, следя за врагами, но Кисе был почти уверен — князь Имаеши сам сочиняет половину из них. — Ничего смешного, — Касамацу ткнул его кулаком в плечо. — Иди сядь за ширмой. Не нравится мне этот визит. Когда раздвинули седзи и раздались слова приветствия, Кисе замер, прислушиваясь. Тихая была походка у князя Имаеши — шагов совсем не слышно, только одежда шуршит. — Что привело вас… в столь поздний час. — Несмотря на вежливые слова, из-за ширмы казалось, Касамацу держит ладонь на рукояти меча. Судя по звукам, оба уже сели, и Кисе рискнул подсмотреть — наклонился к щели между створками ширмы. Князь Имаеши сидел спиной к нему, неторопливо обмахиваясь веером, отвечать он не спешил, должно быть, намеренно тянул время. — Знаете, господин Касамацу, я никогда не был в этом крыле дворца, говорят, над украшением тут трудился сам мастер Наои. — Если хотите посмотреть роспись, приходите утром, а не когда люди ко сну готовятся. — Ну-ну. Неужели два визита за вечер для вас так утомительны? Голос у Имаеши был, словно наконечники стрел, залитые медом. — Два?.. Что? — Касамацу подобрался, привставая с пола, и Кисе проверил, как выходит короткий меч из ножен. Возможно, некоторые слухи об Имаеши были не только слухами. — Вы же не думали, что визит некой прекрасной дамы останется незамеченным в этих стенах? — Взмахи веера были все так же неспешны. — Только не торопитесь рубить мне голову, прошу вас. Это не поможет, ведь я не единственный, кто знает об этом визите. К моему большому сожалению, господин Лео осведомлен о том, что происходит в стенах дворца, намного лучше меня. Имаеши закачал головой сокрушенно и примирительно, и Касамацу снова опустился на циновки, но Кисе так и продолжал держать большой палец у края лакированных ножен. — К большому, большому моему сожалению, — повторил Имаеши. — Весьма сочувствую. — В таком случае, наши чувства взаимны. А вы знаете, как говорят: взаимность чувств обещает союз долгосрочный и плодотворный. — Доверие — вот что обещает долгосрочный союз, а я вам не верю. — Какое огорчение. А ведь мы бы могли помочь вам. — С чего вы взяли, что Кайджо нужна ваша помощь? Веер замер в руках Имаеши, сложился со щелчком. — Некая прекрасная дама умна и хитра, но обстоятельства ее и тревога очевидны. Как и то, что она может предпринять. Через сколько дней объявят о паломничестве? — Вздрогнув, Касамацу крепко стиснул ножны, а Имаеши продолжил: — Да и путей побега у нее мало. Самые мощные замки Кайджо стоят на морских берегах, а вот те, что на равнинах, можно по пальцам одной руки пересчитать. Дайте подумать, какой самый надежный? — Говорили, глава Тоо предпочитал рыбную ловлю охоте, и сейчас он словно рыбу ловил — баламутил ил у дна да ждал, когда поднимется сом покрупнее. — Ао… — Замолчите! — остановил его Касамацу. Имаеши тихо рассмеялся. — Аомине, наш военачальник, со своим отрядом мог бы помочь вам эту крепость защитить и разбить Ракузан. Это дорогого стоит, не зря его зовут первым мечом империи. Касамацу надолго задумался, хмуря густые брови. Соглашаться на помощь Тоо — все равно что заключать сделку с демонами. А Имаеши говорил дальше, как будто и не уговаривая никого, а просто рассуждая вслух: — Войска не бесконечны, а соседи вечно поглядывают, что хуже охраняется, где бы кусочек отхватить. Перебросишь сотню, чтобы защитить одну крепость — глядишь, другой не досчитался, — сетовал он, будто торговец на недостачу. — Отправишь придворную даму на поклонение в дальний храм, император забеспокоится, да главный министр скажет — пусть возьмет в охрану отряд дворцовой стражи. А кто в дворцовой страже? Начальник правого крыла — из Ракузана. Начальник левого крыла — из Ракузана. С северных границ Кайджо до южных добираться десять дней — много рек да гор на пути, да и морем неблизкая дорога. А северные границы неспокойны, пираты только и ждут своего часа. Касамацу наклонил голову — Имаеши был прав. Если затянется осада, Ракузану будет несложно подбросить свежих людей. Основные силы Тоо тоже на севере, только к востоку от Кайджо. Но если собрать отряды двух кланов… — Если господин Аомине с отрядом выедет с нами, Ракузан просто пришлет больше войск. Князь Небуя может позволить себе снять часть гарнизонов, им-то добираться быстрее, не успеют соседи. — Так ведь господин Аомине уже уехал. Касамацу удивленно вскинулся. — Аомине не любит двор, ему здесь скучно, придворные дамы ему не по вкусу, вот он и собрался в дорогу сразу после пира. Его замок в Футаоке, от него до границы с Кайджо два дневных перехода, а быстрый отряд доберется всего за сутки. Лишние сорок человек, о которых Ракузан не подозревает, могут переломить ход сражения. Да и сам Аомине стоит десяти, а то и двадцати воинов. Сорок человек. Столько — у самого Касамацу в отряде, они бы смогли стать отличным подспорьем, а про мастерство Аомине слагают легенды. Если Ракузан еще и проглядит их, то удачная засада или вылазка — и враг наголову разбит. Слишком хорошо, слишком гладко выходит. Слишком хочется согласиться. Касамацу мучился, хмурил брови, поглаживал ножны. Имаеши же вновь распахнул веер и принялся обмахиваться — ни дать не взять рыбак над поплавком в жаркий день. — Где подвох? — спросил наконец Касамацу. — Какая вам от этого выгода? Имаеши, видно, ждал этого вопроса, ответил сразу, не подбирая слов: — Подвох и выгода здесь одно. Аомине стал так силен в последние годы, что потерял вкус к боям. Подвох в том, что вашему посланнику придется уговорить его взять в руки меч. А наша выгода в том, что этот лежебока перестанет протирать хакама, валяясь на берегу реки, а снова встанет под наши знамена. Да и благосклонность императрицы и будущего императора — залог долгого процветания клана, — с этими словами князь поднялся. — Подумайте до завтрашнего утра. Если согласны, то в начале часа дракона присылайте отряд с посланником в лес за заставой Тагама, мои люди будут ждать там. — Он начал делать движение, будто для поклона, но замер. Оглянулся вокруг себя. — А все же прекрасные в этих покоях росписи. Особенно на этой ширме с певчими птицами в долине Нары. Такой изысканный оттенок охры и золота. Кисе застыл, на мгновение показалось, Имаеши разглядел его сквозь зазор между створками, хотя это было никак не возможно. — Прекрасный, прекрасный узор, он достоин стихов. Я не поэт, но даже мне так и хочется воскликнуть Иволги наряд. К золотому кафтану черные ножны. Хотя боюсь, мои нескладные вирши не достойны творений мастера Наои, прошу простить меня, — Имаеши отвесил поклон в сторону ширмы и другой — Касамацу. — Не договаривает он, — сказал Касамацу, когда князь Имаеши удалился, а Кисе вышел из-за ширмы. — Что-то еще в голове держит, не может быть все так просто. У него планы, как подарки из страны Тюгоку, в десять платков завернуты, до сути не докопаешься. Понятная тревога. Князь Имаеши любит таскать каштаны из огня чужими руками, и кто знает, нет ли среди золы и углей острой иглы. А все же заманчиво. — Пока Ракузан не знает об этом предложении, Тоо ничего не теряет. Если все получится — нанесут рану Ракузан нашими руками, а не получится — всегда смогут сказать, что военачальник действовал по собственной воле. Взбунтовался вассал, с кем не бывает. Что же до этого Аомине… Он вспомнил тот надменный взгляд на пиру, и любопытство проснулось снова. Как ни корил он себя, убеждая, что только лишь о здравии императрицы и наследника стоит сейчас думать, а все равно — не унять глупое детское чувство. — Позволь мне поехать, — вызвался Кисе. — Попробую разобраться. Касамацу положил ему руку на плечо. — Верно, езжай, если кто и справится с этим, то это ты. Разузнай, что и как. Действуй по обстоятельствам, я тебе доверяю. С собой Кисе взял десятерых воинов — достойная свита для посланника, ровно столько, сколько нужно, чтобы его уважали, но не опасались. Хотя, судя по ходившим об этом Аомине слухам, тот не опасается и всей армии Ракузана. Одно это заставляло Кисе предвкушать встречу. Он даже волновался — приятно и бодряще, как перед охотой на матерого зверя. Аомине Дайки, любитель алых шелков, высокомерный наглец, посмевший смотреть на Кисе, как на… Тут Кисе терялся и слишком сильно сжимал бедрами бока лошади, заставляя непривычного к этому жеребца вздрагивать и сбиваться с шага. Это было плохо — не хватало еще, чтобы свои и чужие заметили его беспокойство. — Господин, к вечеру будем в Отаки, это деревня на нашей… на землях Тоо, там и заночуем, — громко сказал Вакамацу Коске, командовавший людьми Тоо. Его Кисе редко встречал при дворе, видел пару раз, как он сопровождал лиса-Имаеши. Говорят, Вакамацу служил и предыдущему главе Тоо — Кацунори Харасаве. — Можно остановиться передохнуть, — неуверенно предложил Вакамацу, но Кисе только улыбнулся, отказываясь. Кажется, Вакамацу никак не мог понять, кто перед ним — изнеженный придворный или воин. Это забавляло. Можно было поиграть в аристократа-неженку, в другое время Кисе с удовольствием скрасил бы скучную дорогу, дурача Вакамацу и его воинов — свои-то его знали. Он бы томился, вздыхал и тщательно прикрывался от солнца. И декламировал стихи об облаках, вьюнках на заборе и вассальном долге, обрекающем на подвиги и дорожную пыль. И доводил Вакамацу до белого каления. Кажется, это совсем несложно. — Я предпочел бы быть в Футаоке как можно скорее. Времени мало. Времени всегда не хватает. И в голове теснились другие мысли — Кисе было не до развлечений, даже таких занимательных. Предстоящая встреча казалась вызовом, и Кисе готовился одержать победу — для Кайджо и императрицы. Времени должно хватить. Засыпая вечером на жесткой, потертой циновке, Кисе думал о том, что оно утекает песком сквозь пальцы. Песок был белым, с золотыми искрами, а пальцы — смуглыми. Они ему снились — что за наваждение? Будто ведьмы наворожили. — Почти приехали, Футаока скоро покажется, как раз за излучиной. Видите тот холм? — Вакамацу махнул рукой, показывая, хотя больше холмов в окрестностях не наблюдалось и ошибиться было сложно. Кисе, с утра высматривавший замок, кивнул. — Их на самом деле два, другой поменьше, и на каждом башня. Знаете, что Футаоку еще никто не смог взять? — Удивительно, — вежливо отозвался Кисе, глядя, как послеполуденное солнце золотит реку с поросшими камышом берегами. Можно было бы напомнить, что и Аояма до сих пор оставалась неприступной, но разговаривать не хотелось — Кисе был слишком сосредоточен на предстоявшей встрече. Первое впечатление, первые слова и взгляды слишком важны и могут предопределить многое. — Главное, обороняться удобно, — простодушно ответил Вакамацу и приложил ладонь ко лбу, всматриваясь в даль. Холм был слишком далеко, чтобы увидеть башни и стены, но Вакамацу явно не терпелось прибыть в замок. Да и отряд заметно оживился. — Аомине Дайки отбил три нападения и… Вакамацу осекся, покраснев, будто хвастаться перед членом другого клана победами генерала Тоо было неприлично. А Кисе с удовольствием бы послушал — если не считать последние три года при дворе, он провел всю жизнь на побережье, далеко от здешних мест, и до них долетали лишь слухи о стычках на востоке. — Он часто воюет? — Раньше — да, — кивнул Вакамацу. — Он считал это единственным достойным воина занятием. — Считал? — Кисе вдруг поймал себя на том, что говорить об Аомине Дайки ему интересно. Очень интересно. И не потому, что противника требуется изучить до схватки. — Аомине не нашел достойного себя воина, — пояснил Вакамацу таким тоном, что стало понятно — лично он такой печали не понимает. — И ему стало скучно. — Скука — это самое страшное, что может случиться, — усмехнулся Кисе. До чего же любопытной личностью был этот Аомине Дайки. И до чего наглой! Кисе раздраженно прошелся по выделенной для важного гостя комнате — просторной, с выходом в сад. Густо разросшиеся кусты, усыпанные гроздьями мелких цветов, — Кисе забыл, как они называются, — пахли медом. Монотонно гудели пчелы, и ветер заносил в раздвинутые двери белые лепестки. От сладкого запаха — и гнева — кружилась голова. Их встретили со всем почтением: тучный распорядитель то и дело кланялся, приветствуя гостей и извиняясь за отсутствие господина, отправившегося куда-то по важным делам, велел слугам приготовить воду для умывания, а две служанки принесли в комнаты, отведенные Кисе, только что срезанные цветы. Девушки были красивы и фигурами своими невольно заставляли думать, что замок назвали Футаока не только из-за тех холмов, на которых он стоял. Кисе не знал, женат ли Аомине, но сейчас мог бы поставить на кон любимого жеребца — жены у него не было. Отчего-то эта мысль принесла ему удовлетворение. А вот отсутствие Аомине становилось все более оскорбительным. Через три часа Кисе, уставший любоваться садом и мерить комнату шагами, решил, что никто не обвинит его в невежливости, если он прогуляется по замку самостоятельно. Нарядное кимоно — специально выбранное для встречи — Кисе менять не стал. Вышел в сад, поразивший его запущенностью, будто хозяину не было до него дела, и направился к видневшейся недалеко стене — одной из многочисленных внутренних, благодаря которым Футаока слыл неприступной твердыней. Мелкие камешки поскрипывал под ногами, нестриженные ветки цепляли тонкий шелк, но Кисе был слишком зол, чтобы беречь одежду. Чужое пренебрежение — такое же, как тогда, на пиру, — кипятило кровь и туманило голову. Нехорошо. Нельзя поддаваться чувствам. Кисе вышел к стене и замер, чувствуя спиной внимательный взгляд, но оглядываться не стал. Пусть наблюдают, было бы странно, если бы к незваным гостям не приставили сторожей. Кисе прошелся вдоль стены, разглядывая каменную кладку, — в отличие от сада крепость содержали в полном порядке. — Господин? Воин возник из ниоткуда, вернее, из-за очередного цветущего куста, названия которого Кисе так и не вспомнил. — Желаете спуститься вниз? Кисе желал видеть хозяина замка, но спуститься вниз, к реке, тоже было бы неплохо. Все какое-то занятие — может, ему придется когда-нибудь штурмовать Футаоку, почему бы не изучить ее изнутри? Замок был окружен водой со всех сторон, но только с восточной стороны его защищала река, с остальных был ров — широкий, но шансов удачно атаковать через него было куда больше. Кисе бы не стал нападать с востока. Видимо, те, кто строил замок, думали так же — стена с этой стороны была ниже и не столь мощной. Кисе прошел мимо хозяйственных построек — коровье мычание и звонкие голоса служанок странно контрастировали с тишиной сада. Двое встреченных воинов поклонились, проводив его взглядами, но ничего не сказали. Даже когда Кисе спустился к самой воде, его никто не стал останавливать. В этой части замка тишина почти давила — Кисе слышал только плеск волн и шорох камышей. По песку идти было неудобно, но и возвращаться не хотелось, и Кисе упрямо шагал по узкой полосе земли между рекой и стеной, поросшей редкой травой и низкими кустами, — их рубили, но дерево было сильнее человека и снова пускало поросль. Человек, спавший на берегу, примостился как раз под таким кустом, и лица его Кисе не увидел. Ему и не надо было. — Аомине Дайки, — назвал имя Кисе и запнулся, не зная, что сказать. Что сказать человеку, которого хочется изо всех ударить ногой под ребра, но нельзя, потому что этот человек слишком нужен? Ребра размеренно поднимались под смуглой кожей — хозяин замка развалился на траве в одних хакама и спущенном с плеча косодэ, как отлынивающий от службы солдат. Под головой — небрежно скомканное кимоно, у воды — удочка. Удочка! — Нашел? — скучным голосом спросил Аомине и зевнул, даже глаз не открыв. — Ну ладно. — Безмерно рад видеть, — холодно сказал Кисе и поджал пальцы на ноге — ударить хотелось невыносимо. — У вас прекрасный сад. Все в цвету. — Да? — удивился Аомине. — А рыба не клюет. — Наверное, она думает, что вы заняты гостями, — предположил Кисе, а Аомине наконец разлепил глаза — синие, как небо. Кисе даже глянул на секунду вверх — яркую синеву настоящего неба не пятнало ни облачка. — Она не настолько умная, — ответил Аомине и сел одним плавным движением. Воин. И невежа. Очень хотелось съязвить, что рыба, видимо, под стать владельцу замка, около которого обитает, но Кисе прикусил язык. Дипломатия не терпит насмешек. — Как доехал? — поинтересовался Аомине, глядя на Кисе снизу вверх. Его высокомерия и грубости это, впрочем, не умаляло. — Быстро, — сказал Кисе. Все-таки не хватало ему выдержки, Такеучи Гента не раз говорил, что он слишком остер на язык. Люди часто считали его надменным, но будь они знакомы с Аомине Дайки… — Мы так спешили, что поднялись сегодня до рассвета. — Успел? — недобро усмехнулся Аомине, не сводя с Кисе глаз. Их синева мешала Кисе сосредоточиться и вести себя как положено послу. — А это зависит от вас. — Тогда нет. Вы опоздали… — Аомине задумался. — Ты опоздал года на два. — Всего лишь? — колко спросил Кисе и, утомившись стоять перед ним, как перед строгим учителем, уселся рядом — прямо на траву. Шелк стоил разговора на равных. — Два длинных года, — уточнил Аомине, насмешливо уставившись на Кисе. — Верни их мне, и я выполню твою просьбу. Вернее, просьбу клана Кайджо. — Я не повелеваю временем. Аомине знал, зачем приехал Кисе, и, значит, Имаеши послал своего гонца — и вассал отказался исполнить волю сюзерена. Или… Тревожная мысль, которую Кисе гнал от себя всю дорогу, ударила, как кулак под дых: неужели все это было задумано лишь для того, чтобы выманить воинов Кайджо из столицы? Князь Имаеши не клялся быть союзником, а даже поклянись он — веры хитрому кицунэ нет. — Жаль, — сказал Аомине и зевнул. — И не спросишь, почему два года? — Господин Вакамацу не любит молчать. — Кисе улыбнулся одними губами. Сомнения как пришли, так и схлынули — не стал бы Имаеши рисковать, чтобы устранить какой-то десяток воинов. Или он рассчитывал, что к Аомине поедет наследник? — А говорил он о том, что в последний раз вы надевали доспехи на позапрошлый Новый год. — Болтун. — Аомине не выглядел недовольным, по крайней мере, не больше, чем раньше. — Доспехи я не надевал дольше, даже это не помогло. Все равно, и без них никто не может меня победить. Он сказал это так грустно, что Кисе на мгновение решил — это насмешка. И тут же понял, что Аомине серьезен, как священник во время призыва дождя. — Какое печальное обстоятельство, — сказал Кисе. — Может, я попробую вас одолеть? Меня зовут… — Кисе Рета. Аомине знал его имя? Кисе чувствовал себя польщенным, несмотря на так неудачно складывающуюся поездку. — Знаменитый Кисе Рета, мечта придворных дам, — уточнил Аомине, почти смеясь. — Если тебе это удастся, я поеду с тобой хоть в Аояму, хоть сразу на юг, воевать с Ракузаном. Кисе встрепенулся — кажется, зря он сетовал на неудачи. — Вы предлагаете бой? — Ну я же не придворная красотка, чтобы предлагать свидание, — расхохотался Аомине. — После обеда? — Неплохо было бы, — согласился Кисе, щуря глаза — он не собирался уступать этому возомнившему о себе невесть что грубияну. — Отобедать — тоже. В конце концов, держать гостей голодными — это еще хуже, чем обращаться к ним без должной вежливости и вызывать от скуки на бой. В доспехи Аомине действительно не стал облачаться — хорошо хоть спустился в оружейный двор одетый как полагается воину. Кисе, впрочем, тоже себя обременять доспехами не собирался — его главным преимуществом всегда были стремительность и ловкость, панцирь хорошо защищал от стрел, но в ближнем бою сковывал, каким бы легким ни был. Двор тут же заполнился людьми, желавшими посмотреть на бой Аомине с чужаком. Даже несущие дежурство охранники у ворот и на башнях, кажется, отвлеклись. Любопытствующие, позабыв о правилах гостеприимства, потеснили в сторону десяток воинов Кисе, заставив их сбиться тесной кучей рядом с хмурым Вакамацу. Шел уже час обезьяны, солнце начинало спускаться к закату. Тень от внутренней стены делила двор пополам, и тем, кто стоял на светлой половине, приходилось щуриться, кто был понаглее — выталкивали соседей. Стучали по утоптанной, присыпанной речным песком земле гэта. И черно-красные доспехи тихо звенели наборными планками — кому-то повезло смениться с караула, но переодеться времени не хватило. По толпе зрителей шел предвкушающий шепот. Аомине вся эта суета нисколько не коснулась. Он стоял посреди двора в расслабленной позе и, казалось, едва сдерживал зевоту. Кисе поклонился ему как положено, и Аомине с небольшим запозданием лениво поклонился в ответ, всем своим видом показывая, что нападать первым не собирается. Ну и высокомерный нахал. Просто напрашивается на хорошую взбучку. Кисе качнулся с пятки на носок, легко толкнулся и скользнул вперед, выхватывая меч и тут же нанося излюбленный удар — снизу вверх. Обычно на этом все и заканчивалось для противников Кисе, но Аомине молниеносно отклонился, гибко, словно ветвь ивы под напором реки. Он удивленно посмотрел на Кисе и провел рукой по шее, там, где ее едва не коснулось лезвие. Вот так. Теперь-то тебе зевать не хочется, — подумал Кисе, пряча поглубже собственное удивление. Поза ожидающего нового удара Аомине была одновременно расслабленной и собранной, он едва заметно улыбался, будто говоря: вот теперь я не против с тобой развлечься. Он замер, положив руку на рукоять меча, и Кисе легко мог представить, как Аомине выхватывает его хлестким движением, будто распрямляется освободившаяся от снега ветка сосны. Кисе опустил меч, держа его двумя руками перед собой, и медленно повел кончик вверх. Вокруг наступила такая тишина, что было слышно, как ветер перекатывает песчинки, усыпающие двор. Кончик меча достиг верхней точки. Сейчас! Кисе устремился вперед, нанося удар сверху вниз — и тут же обратный, слева направо. Аомине, уклонившийся от первого, был вынужден обнажить меч, чтобы отбить второй. — Неплохо, — сказал он, но Кисе не дал ему ни секунды на продолжение, тут же атаковал снова. Удар, блок, удар, уйти от летящего в сердце лезвия. Серьезный противник. Быстрый, непредсказуемый. Кисе видел, что Аомине не сражается в полную силу, но то, что приоткрылось в этом быстром обмене ударами, заставляло кровь бежать быстрее, пениться радостным потоком в венах, а душу — петь натянутой тетивой. И даже задание Касамацу отступило на второй план, Кисе сражался сейчас просто чтобы узнать, что же дальше, на что еще Аомине способен. И увидел, когда они снова закружили по двору, звеня мечами. Движения Аомине стали совсем непредсказуемыми, Кисе и не знал, что удары можно наносить из таких положений, под такими немыслимыми углами. Они сбивали с толку — Кисе едва успевал отразить или отскочить, рукава кимоно уже были дважды вспороты лезвием. В какой-то момент показалось — плечо Аомине открыто, он не успеет подставить меч, и Кисе тут же рубанул наискось. Аомине не стал блокировать, он словно нырнул под лезвие, припав к земле — неужели возможна такая гибкость! — и тут же вытянулся. Кончик его меча замер у Кисе под подбородком. Аомине обозначил смертельный удар. И плавно поднялся, не отстраняя меча, холодный металл коснулся кожи Кисе. — Неплохо. — Аомине смотрел поверх лезвия. Хуже некуда, думал Кисе, полируя меч — медленными, размеренными движениями. Меч не нуждался в заточке, но Кисе нужно было успокоиться и все обдумать. Пережить. Вкус поражения был тягучим и вязким, как недозрелая хурма. Кисе сумел сохранить лицо, и это, пожалуй, единственное, чем он мог гордиться. После боя, глядя в спину уходящего Аомине, Кисе почти улыбался, теперь, в полутемной комнате, почти плакал. Слезы жгли глаза, и это стало неприятным открытием — он все еще не научился их сдерживать. Боролся с глупыми чувствами, хотя должен был думать, как спасти положение. Кисе никогда не сдавался. Аомине Дайки разрешил ему остаться в замке еще на одну ночь, а, значит, нужно понять, как заставить его принять участие в войне кланов — и сделать это прямо сейчас. Время снова утекало золотым песком — неужели сон был вещим? Кисе вздохнул, отложив меч. Встал, открыл седзи — в уши ударил стрекот цикад, а глупый мотылек тут же застучал крыльями по светильнику. В голове точно так же пели цикады, разогнав все мысли. Хотелось саке и женщину, а лучше — драться. С Аомине Дайки. Снова ощутить это чувство, будто ты сражаешься с ветром и морем. Кисе, отставив руку с несуществующим мечом, принял нужную стойку и повторил: выпад, быстрый шаг назад, наклон и удар — совсем не оттуда, откуда его можно было бы ждать. Еще раз. Кисе увернулся от воображаемого противника и ударил пустоту. Еще. Цикады, кажется, удивленно умолкли, наблюдая за битвой Кисе с его желаниями. — Чтоб этого наглеца демоны забрали, — выругался вполголоса Кисе, чувствуя себя донельзя глупо — пусть его и видели лишь мотыльки и, возможно, те самые демоны. Вряд ли Аомине Дайки наблюдал из темноты, как проклинает его — и отчаянно хочет снова с ним сразиться — Кисе Рета. В темноте были только отцветшие вишни и каменные стены. Кисе, подумав мгновение, накинул на плечи кимоно — его синий цвет почти сливался с ночью — и вышел в сад. Шагов через десять чернота перед глазами стала приобретать очертания деревьев и кустов. А вот и стена. Пять ступеней вниз. Где-то недалеко закашлял часовой, и Кисе замер. Привлекать внимание не хотелось, он просто хотел спуститься к реке — без свидетелей и наблюдателей. Может, там Кисе поймет, что нужно сказать Аомине Дайки, чтобы тот поднял свои знамена. Ночной сад полон звуков и колышущихся теней, и это не успокаивает — раздражение и горечь поражения бегут по спине злой щекоткой, заставляют дергать плечами, прогоняя наваждение. И калитка, конечно же, оказалась закрыта. Кисе дернул сильнее, понимая, что не сможет открыть, — просто от злости. И что теперь, возвращаться? — Я предпочел бы вернуться в дом. Дрожащий — от страха? — голос, раздавшийся в ночной тишине, Кисе не узнал, но застыл, сливаясь с тенью от стены. Он мог биться об заклад на свое имение — этот разговор будет не о видах на урожай. — Нас никто не услышит, — лениво ответил Аомине Дайки, и у Кисе чаще застучало сердце. — Говори, и давай без твоих обычных «извините» на два часа, меня заждались раки. — Извините, — тут же отозвался голос. — Раки? — Самое время их ловить. — Вы все еще предпочитаете ночевать на берегу? Нет, нет, это не упрек, извините. А письмо, которое я передал… — Я прочитал. Имаеши… — Аомине замолк, словно не мог подобрать слов. — Я не хочу быть замешанным в его дела. — Я… я прошу прощения, но это дела клана. — Кто бы ни был его собеседником, испуг не мешал ему настаивать на своем. — Князь Имаеши не просит, он напоминает о клятве вассала. — Вспомнил он… — недовольно сказал Аомине. — Сакурай, чего он хочет на самом деле? Еще и этого красавчика из Кайджо зачем-то прислал. — Вам он не понравился? — Тот, кого назвали Сакураем, нравился Кисе все меньше. — Наш господин Имаеши утверждал, что вам… вы… — Да прекрати ты блеять, — сказал Аомине со вздохом. — Мне понравилось с ним драться. Пожалуй, если бы это он штурмовал Футаоку пару лет назад, я бы до сих пор носил доспехи. Иногда. Но не говори мне, что Имаеши всего лишь хотел меня развлечь, подсунув неплохого бойца. — Планов князя Имаеши, кроме тех, о которых он счел возможным мне поведать, я не знаю, — скромно откликнулся Сакурай. Кисе мог бы голову дать на отсечение — все он знал. — Но сейчас он приказывает вам следовать с Кисе Ретой в замок Аояма и… выполнить все указания. — Имаеши втягивает меня в грязную игру. — Вы принесли клятву. — Не припомню, чтобы я клялся добивать выживших и присваивать себе победы, — сумрачно сказал Аомине, и Кисе молнией пронзило понимание — вот оно! Вот о чем кричали его предчувствия! Предатель Имаеши! — Клан Тоо может победить, не тратя… лишних усилий. — Сакурай запнулся, и Кисе оскалился в темноте — от ненависти. — Армия Ракузана, а скорее всего, ей удастся взять Аояму, должна быть уничтожена, а императрица с наследником… — Спасены, — с сарказмом сказал Аомине. — Клан Тоо — спаситель наследника, да император осыпет Имаеши золотом, рисом и должностями. Но что, если Ракузан не сможет взять замок? — Вы допускаете такую возможность? — Да. — Аомине не колебался ни мгновения. — Этот Кисе не проиграет. — Он проиграл вам, как мне поведал господин Вакамацу. — Победить меня могу только я сам, — недобро рассмеялся Аомине. — Не равняй меня с Кисе Ретой. Ах, негодяй! — подумал Кисе, чувствуя, что улыбается. Широко и страшно. Интересно, можно ли одновременно ненавидеть человека и… и… Он не смог додумать. — В любом случае, даже если победит Кайджо, — Сакурай сделал очередную многозначительную паузу. — Выживших не должно остаться. — А императрица? Думаешь, Сацуки из Кайджо не заметит, как я буду резать людей ее клана? — Вы должны уговорить ее… не заметить. Для ее же блага. — Я плохой уговорщик. — Голос Аомине становился все более мрачным. — Если не получится? Сакурай молчал долго, а потом прошептал — всего слово или два, Кисе не расслышал. Но догадался. Нетрудно было понять, что задумал Имаеши. Труднее было представить, как меч в руке Аомине пронзает двенадцать кимоно, и разноцветный шелк становится только красным. На мгновение Кисе обожгло болью, будто это в его грудь ударила сталь. Он опомнился, когда по тропинке зашуршали тяжелые шаги Аомине. Тот так и не ответил Сакураю, что-то шептавшему себе под нос — неразличимые слова сливались с шепотом листьев и хором сверчков. Потом ушел и он. А Кисе все стоял в темноте, понимая, что выход есть только один. Сомневаться не было времени и — видят боги — права. Хорошо, что Кисе не склонен к излишне благородным порывам. Как и Аомине Дайки. Кисе думал о нем, обматывая голову черной тканью, — о том, что давно забыл, каково быть рядом с человеком, который тебя превосходит и который достоин восхищения. Жаль, что Кисе не мог позволить себе восхищаться. Это мешает убивать. Аомине предаст, говорил себе Кисе, всматриваясь в темноту. Ударит, когда они будут обессилены: легкая добыча для зверя. И даже если Аомине ослушается Имаеши — сейчас ослушается — он всегда сможет ударить с тыла. Сколько от Футаоки до Аоямы? День пути для опытных воинов? Кайджо не сможет победить сразу и Ракузан, и Тоо. Длинный нож лег в руку легко и привычно. Кисе предпочитал меч, но сейчас он не собирался вызывать противника на бой. Это было бы приятно — победить Аомине Дайки или умереть от его руки, но такую роскошь мог бы позволить себе только человек, не связанный клятвой. Кисе закрыл глаза, вспоминая вечернюю схватку, и погладил пальцем холодное лезвие. Нельзя, чтобы чувства мешали долгу. Кисе разрешит себе тосковать по сильному противнику потом, когда Аомине Дайки не станет. Им суждено было скрестить мечи лишь единожды, и Кисе некому будет доказывать, что сражение с ним достойно доспехов. Зато выживут Сацуки, Касамацу и воины Кайджо. Это того стоит.